Сила молитвы

Случилось так, что за лето мы перекрыли крышу трапезной части нашего храма, переложили печи в алтаре и в приходском доме, в результате чего церковная казна совершенно опустела. Больших праздников впереди не предвиделось, и надеяться на денежные поступления в ближайшем будущем мы не могли, а оттого с отцом Василием слегка приуныли.

После нескольких дней сплошного картофелеедения наши силы заметно поубавились, а в животе, казалось, выли голодные волки.

«Будем молиться!» – решительно сказал настоятель, и мы стали добавлять к обычному утреннему правилу акафист и канон св. Николаю.

Так прошло две недели. И вот однажды на службе появилась женщина средних лет в сопровождении молодого человека. Подойдя к кресту, она сказала, что ее сын служил в Афганистане, и она дала обет: если он вернется живым, то отдаст все свои сбережения самой бедной церкви Тверской епархии. Сын пришел с войны абсолютно невредимым. Мать поехала в епархиальное управление, чтобы узнать: какой приход самый бедный. Ей указали на наш храм.

Женщина пожертвовала 500 рублей (большие деньги по тем временам), и мы были спасены от голода и нужды.

И после этого мы не оставили чтения акафиста св. Николаю.

А еще через несколько дней к нам приехали две благочестивые сестры-старушки из Торжка, где раньше служил отец Василий. Они услышали, что батюшка затеял ремонт в храме, и решили тоже пожертвовать Шаблыкинскому приходу все свои сбережения.

Еще некоторое время мы по инерции читали акафист, но потом оставили это занятие. Слишком много стало других попечений.

Правда, скоро начались у нас с настоятелем неприятные трения и противоречия, хотя раньше были мир и дружба. Отцу Василию показалось, что я слишком мало работаю, и это происходит из-за духа богемного, которым я заражен. Он решил зачем-то выбить из меня этот дух и делал это довольно суровыми методами. Я не выдержал и через несколько месяцев вынужден был покинуть Шаблыкино.

Теперь вот думаю: может, напрасно мы перестали молиться св. Николаю?

Пещь огненная

Находилось Шаблыкино в 9 верстах от Красного Холма, где создал свою обитель в XVII веке святой Антоний Краснохолмский. О нем сохранилась замечательная история: когда он поселился в этих местах, здесь было великое множество змей, которые очень досаждали жителям. Антоний помолился, и змеи ушли.

Мне старушки рассказывали, что никто здесь и никогда змей не видел: ни они сами, ни их родители, ни дедушки и бабушки.

Во все стороны от деревни раскинулись ровные и плоские поля, обрамленные редкими еловыми насаждениями. От этого здесь часто зарождались ураганы, которые сбивали путника с ног. Мне самому однажды довелось ползти полторы версты по снегу до полустанка – такой был сильный ветер.

Весной и осенью на всем пространстве долины можно было наблюдать редкое явление – перелет диких гусей. Именно через наши места пролегал великий гусиный путь. Дело в том, что в тридцати верстах отсюда находилось Рыбинское водохранилище, где гуси то ли жили, то ли отдыхали, чтобы потом лететь дальше. И вот когда они косяками поднимались в небо, на земле в большом количестве появлялись охотники. Выстрелы звучали рядом, чуть подальше и совсем далеко на всем протяжении их полета. Они были слышны и утром, и днем, и вечером.

Стройные косяки дробились, птицы метались по небу в панике, падали замертво, кувыркаясь и теряя перья, а некоторые из них, оставшиеся в живых, но отбившиеся от стаи, потом долго кружили над нами, трубили жалобно, напрасно призывая улетевших своих сородичей, пока не становились добычей тех же стрелков.

Нам было жалко гусей. Однако птицы всегда оставались верными выбранному пути, невзирая на смертельные опасности. Весной и осенью их трубный глас снова и снова звучал в небесах.

* * *

Народ в округе был немного диковатый, как и во всей советской России. Однажды на Пасху во время литургии я почувствовал острый и сильный запах табака. Думал, что с улицы дым заносит, но нет: прямо в храме у выхода сидели на скамеечке два деда в кепках и смачно курили свои самокрутки.

В другой раз, на Рождество, во время ночной службы в притворе раздался жуткий топот или стук. Я поспешил узнать: что там? Оказывается, цыган решил зайти помолиться и, чтобы лошадь не замерзла, завел ее прямо в притвор. Он даже обиделся слегка, когда я попросил его вывести животное.

Цыган не знал, что в храме у нас было так же холодно, как на улице. Перед походом на богослужение мы утеплялись, как будто собирались в дальний лыжный поход. Единственное слабое место для меня – это была голова. Отцу Василию хорошо, он служил в скуфейке, а я как-то застудил тройничный нерв, два месяца мучился от дикой боли.

Выручила баня, которую каждую неделю топил отец настоятель.

Это был целый ритуал: он растапливал печь еще задолго до утренних молитв и целый день подбрасывал дровишки. К вечеру печь была раскалена докрасна, температура в парилке достигала 143 градусов.

Мой друг Толиб, крещеный таджик, приехавший в гости, категорически отказывался входить в парилку.

«Ведь вода кипит при 100 градусах! Я сварюсь!» – в ужасе говорил он, сопротивляясь всеми руками и ногами.

Но суровый отец Василий перекрестил его большим крестом и буквально впихнул в парилку. Потом Толиба трудно было изъять из этой «вавилонской пещи». Мы расходились из бани по кельям далеко за полночь, а изнутри доносилась веселая таджикская песенка…

И правда, баня у нас была чудодейственная. После многих «разогревов» и окунаний в ледяной воде ручья, который протекал рядом, после чая с мятой и брусникой плоть истончалась, кости как бы растворялись, становились мягкими и гибкими. И когда ты ложился в постель, то не чувствовал тела. Была одна легкая душа, которая парила над тобой, а потом, когда закрывались глаза, приятно улетала куда-то далеко, оставив на земле все печали и болезни…