Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
На лице у девчонки сверхмодный узор из фальшивой крови: типа мозг взорвался, из ушей потёк. Мальчик обычен. Девчонке скучно.
– В мялк бдём.
– Да мал деньк.
– Бдём, ну бдём.
Время действия – завтра. Но не светлое завтра, а так себе завтречко. В этом рассказе люди говорят по-дурацки, потому что так и говорят в будущем. Берегут слова, чтобы лишнего в рот не налетело.
– А чомнут?
– «Нана Ня и ночь любви».
– А чотм?
– Дакбычно.
Мялка – это соматосенсорное кабаре. На сцене тётка, в башке у тётки штука. Тётку бьют – всем больно. Гладят – всем гладко. Жгут – все чувствуют, как с костей сползает мясо.
– Нуок. Нубдём. Чоттак мялклюшь?
– А я б сма мялс. Я тлант. Буду Лана Ля! Ок?
– Йе.
Мялка – от слова «мять». «Кристина Ку мнёт себя» – самое первое шоу самой первой дивы. Так и повелось: мялка. И шоу, и место, и женщина, тело своё превратившая в телебашню. Всё – мялка.
Ну а эта конкретная мялка мала, тускла и прокурена. На входе ребёнок с алыми от наркоты глазами раздаёт пробки – съёмные модули приёма. Скользко и противно они крепятся к основанию черепа. Зрители как могут прячут дыру в затылке: кто гривой, кто шарфиком.
Свет гаснет, луч ползёт по сцене, там – прозрачная ванна. Это типа море. Внутри Нана Ня – голая, старая, глупая баба. По сюжету она красавица. Но на сюжет плевать. Нана Ня сложно цокает языком – это логин, – и штука в её голове начинает стрим. Зал чувствует воду, окутавшую чужое тело, и пластик, упёршийся в чужой зад. Стрим – полчаса. Ассистенты будут баловать Нану Ня так и эдак. Зрители платят за чужие переживания и намерены напереживаться. Плещется море. Мялка мнётся. Всем хорошо.
Место действия – город, какой хотите. Вечная вьюга среди небоскрёбов. Или: куча мусора на берегу гнилой реки. Или: стены кремля в рекламе сосисок. Вам декорацию выбирать. Все города одинаковы, впрочем. Родился – не заметили, пропал – забыли.
То ли дело мялка. Она мечта. Она – навечно.
Кастинг: суёшь голову в бак с огоньками, а потом тебе говорят, годишься ли. Мужчины не мнутся, что-то не то в мозгу. Но у каждой стотысячной женщины мозг подходящий. Такую тестируют. Не дура ли будущая дива, не фригидна ли, хорошо ли понимает команды.
Потом идёшь к мяснику, ставишь соматосенсорный передатчик (штуку, проще говоря) в третий желудочек мозга, прямо в таламус. Из черноты возвращаешься почти прежней, с парой незаметных шрамов.
Девчонка тоже побывала в баке. Прошла все тесты, успела даже дать по паре раз полезным людям. Её выбрали. Но потом назвали цену. В этом фишка мялки и её облом: штуку ставят за счёт соискательницы. Не хочешь – вали, вас таких много.
Столько денег не скопишь, если даже продашь два-дцать почек. А почка у девчонки и так уже одна.
Мялка жестока: очередь в зал длинна, а на сцену ещё длинней. Особенно если ты с дальнего района.
Мялка консервативна: продюсеры торгуют чужим оргазмом, но на чужую боль спроса нет: мялка «Тара Туть татуируется» провалилась. Зря истыкав щёки, дива вернулась к офисной работе.
Мялка то, мялка сё. Но – мечта.
Девчонка скулит по ночам, объедается никудышной наркотой и отдаётся своему обычному мальчику молча и неподвижно. Ей хочется в мялку, на сцену, под луч, ей нужна штука в башке, продюсер и мировая слава, но для начала хотя бы штука.
– Да ты зае.
(девчонка плачет)
– Зае ты.
(девчонка хрюкает и тычется в подушку)
– Ну дам те чвека.
(слёзы сохнут мгновенно – у неё гибкая психика, у девчонки-то)
– Мастер обвеса. Звать Голубь.
– А чо?
– Увишь.
Обвес – это штуки в твоей голове. Настоящий обвес – для богатых. Подвальный в двести раз дешевле, но, если извилина лопнет, некого будет винить. Глупая и быстрая, девчонка не боится за извилины и идёт на радиорынок.
Маме она говорит, что зависнет у подруги, но мама отработала очередную пятнадцатичасовую, и ей, в общем, плевать. Мальчику тоже. Дав контакты Голубя, он надолго пропадает из рассказа, мы встретим его ещё лишь раз, прямо перед убийством.
И девчонка идёт – сквозь дикую вьюгу или вонючий дождь, вам декорацию выбирать. Столько-то лет назад тут торговали транзисторами, и рынок пропах канифолью паяльных ламп. Столько-то лет спустя наступила эпоха нагретой пластмассы, и коробки с пиратскими дисками плавились на солнце. Столько-то лет прошло – диски исчезли, и над кучами китайских телефонов поплыл запах куриного жира: люди ели, торговали, ели.
А завтречка новые запахи. И девчонка идёт, и толпа предлагает миллион удовольствий: вшитый шокер, чтобы покалечить пальцем, бикини-электрини для всяческих забав, радиоприёмники антикварные, что-то странное из мяса, но с кнопками, старомодную стальную собаку с горелыми глазницами. Кричат торговцы, кричит товар – полутрупы без важных органов – кричат забинтованные покупатели. Тут можно вынуть всё и вставить всё, живое и неживое.
Из очередного подвала лезет музыка, и девчонка подпевает хиту:
а у неё во рту таблет-ка
пол-ная го-ре-чи
можно без одеж-ды
как на юууге
дееевочка хооодит
по чужому го-ро-ду
пьяные поют
и заглядыва-ют под юбку
горькая таблет-ка
ночь без о-кон
не ходи за девочкой
удааарит то-ком
дыр-ка в кееедах
бееелое нееебо
чёоорное небо
вдох-выдох иии нету.
Это литературный перевод с завтречкового на наш. Дальше припев, но там совсем непонятно, там что-то про ночь.
Радиорынок почти бесконечен, но однажды параллельные мясные ряды сходятся, и там – Свалка, хаос подвалов и лавок. Даже с окраины рынка можно вернуться без глаза, а на Свалке люди просто остаются навсегда. По частям.
В одном из подвалов сидит Голубь. Он не обычный мясник, а мастер обвеса, он работает только с мозгом, считает деньги, смывает кровь, считает деньги. Голубь улыбается.
– Здравствуй, милая. Чего ты хочешь?
– Хай. Штуку.
– Ещё немного хлама в череп?
– Чо?
– Или какую-то конкретную штуку?
– Шно гришь.
– Это ты смешно говоришь, милая.
– А чо ты Голубь?
Голубь улыбается и сдирает с руки кожу. Это перчатка. Под ней настоящее тело – сизое с радужными разводами, как туловище птицы.
– Нейроэкзема. Побочка. Знаешь, что такое побочка?
– Не.
– Это когда в голове многовато. Так чего ты хочешь, милая?
Девчонка объясняет. Подвал как подвал, серые стены, ниже нуля, обычная нелегальная операционная. Девчонка дрожит и убеждает Голубя, что хорошо переносит обвес, проверялась не раз, а что пустая до сих пор – так не было денег поставить что-то стоящее. Голубь всё улыбается, и девчонка понимает, что это вечная судорога, побочка, грустить он уже не будет.
– Вот тут у меня «глутамат», усилитель вкуса и вообще всего: кончишь от ветерка. Вот «швабра», «дрын», «писин». Обвес на любой вкус, хорошие, приятные штуки. А ты пришла за подвальной копией нейротранслятора последнего поколения. И даже с продюсером не договорилась.
Штуки в лотке похожи на льдинки, девчонке больше сказать нечего.
– Ну, давай свои деньги. Ковыряться в тебе недолго, вечер. День полежишь у меня в морозилке, неделю дома, поболит голова, старайся не есть это ваше говно и не думать о жизни. Вот и вся реабилитация, – говорит Голубь. Он слишком тщательно произносит слишком длинные слова, и девчонке кажется, что она в старом фильме.
Девчонка просыпается. Ей впервые за жизнь легко.
– Извини, милая, но ты хрустальная пуговица.
Голос Голубя. Больше ничего.
– Зрение я тебе скоро верну, голос пока не буду, а вкусы-запахи тебе и не нужны: тут, говорят, не очень вкусно пахнет.
Девчонка орёт, но её не слышно.
– Видишь ли, денег твоих не хватило. Надо поработать. Но ты ребёнок и ничего не умеешь. Короче, я взял твою душу, вынул из тела, а тело сдам внаём.
На полке – девчонка себя не видит, но вы-то, бедный мой читатель, рассеянно наблюдаете со стороны – на полке сплюснутый кусочек чего-то мутного. В самом деле, похоже на пуговицу.
Наоравшись, девчонка понимает: это прыг. Хит сезона, для богатых развлекуха. С тебя снимают как бы слепок и помещают в чужое тело, а предыдущего жильца – в пуговичное хранилище, ну, или в другое тело, так можно сколько хочешь прыгать, но это дорого и мало кто умеет.
Мялка – для всех. Прыг – для лучших. Зачем наслаждаться чужой жизнью дистанционно, если можно – по-настоящему?
Обычно прыгуны договариваются друг с другом, тупо обмен телами. Но это (девчонка снова орёт и снова зря) нелегальный прыг.
Пуговица лежит на полке. Голубь трогает головы, тычет лучами в уши, вставляет и вынимает глаза, время идёт, время, время, мя, ла-ла-ла, вре-ре-ре, трудно его ощутить, когда ты пуговица. Но однажды в дверях возникает особенный человек.
– Явс чен-чен до ска, – говорит он. Даже девчонка не сразу его понимает.
Думай быстро – говори быстро – живи быстро – умри попозже. Простые правила правящих классов завтречка.
– Я вас очень, очень давно искал, – говорит человек.
Он так спешит, что лучше сразу к сути: этот клиент достаточно богат, чтобы прыгнуть. Семь часов работы лазера, скальпеля, или чем там Голубь ковыряется в людях, и вот уже тело клиента лежит в морозилке, а сам он осваивается в девчонке: глупо хохочет и щупает сиськи.
– Хьеть! Хьеть! – восхищается он.
– Не повреди её.
Это странная тема: мужик средних лет в теле школьницы старших классов. Но Голубь смотрит на них с девчонкой с нежностью часовщика.
Ве-ве-ве, ре-ре-ре, мя-мя-мя, время контракта – неделя. В теле, конечно, датчики, и Голубь следит за всем и за всеми. Первый клиент лишь гуляет и целуется с кем попало, видимо, захотелось немного юности.
Голубя нет ни в каких сетях, вообще нигде, за него работают слухи, так надёжней. Кто-то кому-то хвастается, что в сердце Свалки лежит пустая школьница. Теперь к ней очередь на прыг.
Второй клиент три дня трахается.
Третий арендует девчонкино тело на сутки и идёт к матери – та двадцать четыре года каждый день говорила ему, что лучше бы аборт, в крайнем случае – дочка. Ну, вот тебе дочка. Та гонит его – уродец, мол, уродец, – и он досиживает срок и плачет в квартире с видом на выбранные вами декорации.
Пуговица лежит на полке. Пуговица лежит. Входит семнадцатый:
– Де на сма? Стъяща?
Это и без перевода понятно. Хочет знать, где она настоящая, где хозяйка тела. На ладони у Голубя пуговица. Это не хрусталь, конечно. Лишь несколько лабораторий режут эту стеклянную муть, и технически девчонка почти бессмертна, её можно лишь уронить, потерять и забыть, и в моменты ясности она с удовольствием представляет, как её потеряли.
– Хчу штна стре.
Хочет, чтобы она смотрела.
– Я даю людям жизнь, – говорит Голубь. – Новую, всякую, странную. Так что тебя не убьют. Но помни: это дорогой товар. Особенный. Потеряешь её – тебя поломают. Попытаешься разобрать – поломают. Просрочишь контракт – поломают. И будешь так жить, поломанный.
Дело сделано, клиент в морозилке, душа его в теле девчонки, девчонка в пуговице, пуговица на цепочке.
Для начала клиент неумело закидывается наркотой. Плохо танцует, над ним смеются. Ещё наркоты. Платит другой девчонке, почти такой же, за секс. Девчонка болтается на груди у себя же, ей ни хрена не видно. Снова танцы. В общем, его путешествие ценой с дом довольно уныло. Он, кажется, сам это понимает и идёт в мялку. Девчонка с ним.
На сцене Нана Ня. Мнётся четвёртый раз за сутки и двадцать восьмой – за месяц. Фабричная дрочка, которую тысячи одиноких переживают как сказочный секс.
Клиенту наконец-то хорошо. Он потерялся в лабиринте. Внутри чужого чувствует чужое.
Девчонка болтается на цепочке и не чувствует ничего.
На ночь Голубь пускает сквозь пуговицу ток какой-то там частоты, это вырубает девчонкину душу на пару часов, на сон не похоже, похоже на вкл. – выкл.
Ей спать и не нужно, но это хоть какой-то ритм. Без ритма в бестелесном бессмертии можно тронуться (вот почему и в этом рассказе так ритмично).
После очередного вкл. девчонке снова больно.
Это она уже забыла.
Не сильно больно: там царапина, тут потёртость, режет желудок, саднят колени, не сильно.
Девчонка молча трясёт головой.
– Работа кончена. Ты ничего мне не должна.
Вскоре девчонка вспомнит, как говорить, а пока она просто трогает коленку и смотрит на незнакомые синяки.
– В голове у тебя всё обещанное и даже больше. Лучший товар. Теперь скажи: зачем тебе мялка?
– Мь, – говорит девчонка. – Мь.
Голубь ждёт.
– Мечта.
– Я видел много голов изнутри. Никакой мечты там нет, – говорит Голубь. Из-за улыбки кажется, что он шутит.
Потом девчонка возвращается домой. В свои вагончики, сараи, небоскрёбы выше неба или норы ниже магмы, это уж как там вы представляете завтречко.
Мама ей не рада. Что заначки нет, мама заметила почти сразу. Ну ещё бы, не карманные же деньги девчонка отнесла Голубю. Заначки нет, и это значит, что четверть жизни мама работала зря.
Мама ревёт:
– Де т, сука, бла семь месь?
Семь месяцев?
Мама бьёт девчонку в лицо, промахивается, снова бьёт, попадает. Синяк девчонку не волнует, её волнует, чтобы штука была цела. Мама выражается в том смысле, чтоб девчонка поискала другое место жить, пусть валит к своим мясникам.
И девчонка валит. Обратно к Голубю, больше некуда. Завтречка, похоже, нет никакой близости, но вынувший тебя из тела человек – пожалуй, поближе прочих.
Есть мялка и мялка. В одной всё сверкает, туда дорогие билеты, с них платят налоги. В другой дивы постарше, люди поплоше, в общем – треш. Туда-то и возьмут поработать с подвальным обвесом.
У Голубя знакомые повсюду, и в мялке-нелегалке тоже. На зов приходит Кока, маленький человек с ожогом от побочек на щеке. Кока – продюсер подпольных мялок. Он проверяет обвес, предлагает контракт и называет цифру.
Казавшийся неоновым и чудным мир мялки состоит почему-то из крохотных грязных подвалов. Зрители заполняют один из них.
На входе ящик с пробками и чан с дезинфектором, чтобы не занести себе в затылок дряни.
Девчонка думает, что через мгновение всё сбудется. Она Лана Ля. И сегодня – «Лана Ля ложится спать», её первое шоу.
Она на сцене, ещё не голая, но скоро зрители почувствуют, как шёлк сползает с кожи. Ждёт. Людей мало, мялка тесная, от ассистента пахнет пылью.
Девчонка думает, красива ли она. Кажется, красива. Но это неважно, поверхности не важны, важна только душа. Цокнув трижды об нёбо и пятикратно об левую щёку, девчонка превращает душу в передатчик, а ассистент без лишних слов кладёт девчонку в койку.
Сценарий велит делать то да сё, но без подробностей, в меру таланта. Это обычная порномялка с рудиментарным диалогом. Итак, девчонка начинает стрим, но зал реагирует странно.
Тут и не скажешь «в ту же секунду»: в мире дырявых мозгов всё куда быстрей. Миг в миг люди в зале чувствуют, чего не ждали. Не чужие лапы на чужой жопе. А лёгкий стыд, и это чужой стыд. И бесконечную надежду – чужую. И застарелый страх – не их, но теперь он будет с ними. И вот уже один бросается к выходу, пугая девчонку до паралича, и зал в ответ заходится в панических корчах, все молча ломятся наружу, кроме парня, который блюет на заднем ряду, и ещё пары ошалелых, которые остаются смотреть на плачущую девчонку в цветных шелках. Коку трясёт за кулисами. Девчонка продолжает стримить всю себя, и Кока, вырвав пробку, бежит на сцену и бьёт девчонку в горло, делая выкл. (в голову нельзя, она бесценна).
Очнувшись, девчонка плачет, но Кока доволен. Он трещит в три раза быстрей обычного, лучше сразу переведём.
– Ты поняла? Ты поняла? Сегодня мы с тобой нащупали. Много. Много денег. Много больше, чем соматосенсорная трансляция. Односторонняя телепатия. Слышала? Слышала? Ты, дорогая, единственный в мире прибор для стрима эмоций. Это что-то в тебе самой или что-то Голубь в тебе наковырял. Не знаю, но выясню. Я же учёный. Пришлось вот этой сранью жить, но я учёный. Ничего. Ничего.
Девчонке страшновато, но Кока похож на всех продюсеров мира. Он приятно бормочет приятные слова – «мечта» среди них, – и девчонка успокаивается.
Кока ласково хлопает её по заднице. Без эротики, это радость владения. Кока её вообще не трогает, его интересуют только деньги, или не деньги даже, а что-то такое за ними, что он никогда не назовёт, да и сам не знает, потому что тараторит.
Девчонка – первый цветной телевизор. Мобильник среди ЭВМ. Она как мялка, только лучше. Как прыг, но доступнее.
Это фантастический рассказ, а фантастика, говорят, для тупых. Надеюсь, бедный мой читатель, вы не такой. Но на всякий случай разжую. Вот мы… вот нам же часто надо побыть не собой. Кем-то другим конкретным. Или просто кем-то другим. Мы же все ради этого, всё ради этого. Смотрим наши киношки, играем в игрушки, чтобы пожить чужое. Это же такая свобода, сбросить себя, как вонючую майку после часа в летнем метро (я пишу это душным июлем, но можете представить зиму).
В общем, девчонка – это чудо и задёшево.
Сначала приходят ценители. Им секса взаймы уже мало, им нужно поглубже в мозг. Ценители трезвонят любителям. Любители всем.
Подвалы становятся больше. Билеты дороже. Девчонка стримит. Зал стонет, чувствуя чужое с утроенной силой. Упоённая, девчонка даже не замечает в зале своего бывшего обычного мальчика. Мальчик дрочит.
Всё кончается быстро. На очередное шоу приходят не зрители, а четверо в чёрной броне. Трое солдат с идиотскими лицами и командир с искусственной рукой. Солдаты не были в гримёрке настоящей звезды и ухмыляются.
– У тя бз выбора, – говорит командир. – Гришь, кто те ставьл, кто катал.
И так далее. В переводе с юридического на наш: девчонка должна сдать Голубя и Коку, и тогда её отпустят, вынув подвальный обвес, всю нелегальщину. А если не сдаст, если упрётся, то вынут без наркоза.
Мялка – большой бизнес, государство любит большой бизнес, а самый большой бизнес – это государство и есть, так что с его стороны это просто самозащита.
Девчонка вяло тычет локтем в подсобку, но даже не скажешь, что она успевает кого-то сдать, потому что Кока, обезумев и горя́ щекой, сам выбегает навстречу солдатам.
Командир сверхбыстро бубнит три строчки из Уголовного кодекса. Это для порядка. Для закона он стреляет. Если бы девчонка прямо сейчас облизнула губы, она бы узнала мозг на вкус.
Коку уносят, пойдёт на консервы для самых бедных, а девчонке теперь нужно явиться туда-то тогда-то, вынуть обвес в особой клинике – кровью поплачешь, и всё пройдёт, говорит командир.
Пошатавшись и повыв, она идёт на Свалку.
Голубь улыбается.
Девчонка излагает ситуацию как может. И пока говорит, понимает, что в общем и целом мечте конец.
– Пста ме смер.
– Что?
– Убей мя.
Это логично. От колёс откачают, с крыши страшно, из пистолета стреляются только в кино. Но если просто лечь мяснику под нож, ничего не почувствуешь.
У этого рассказа три финала. Снова вам выбирать, но теперь уже насовсем.
Первый финал – затейливый и красивый.
– Я даю людям жизнь, – повторяет Голубь. – Новую, всякую, странную. Жгу людей, шью людей, рву людей, но не убиваю. Ты сама себя убьёшь. Я поставлю тебе смерть. С секретом. Я люблю этот город, он сделал меня мной, и я хочу ему отплатить. Будет легко. Ложись.
Чернота; вскоре девчонка уходит с новым шрамом и новой льдинкой в мозгу. Склонная к драматизму, она ждёт полуночи и врубает хит.
дыр-ка в кееедах
бееелое нееебо
чёоорное небо
вдох-выдох иии нету
Но не решается и шатается ещё полчаса. Цокает, наконец, и ждёт, пока тайная штука сработает, пока тихая темень хлынет в мозг. Поверх фальшивой крови из ушей течёт настоящая. И тут вдруг оказывается (это красивый финал), что рядом со смертью в её голове стоит усилок, ну, например, не простой, а, предположим, военная какая-нибудь разработка, которую Голубь выменял у дряхлого генерала за чип в член. Да неважно, что именно. Важно, что Голубь – мастер обвеса, и вот чудо.
Девчонка в агонии – Голубь опять соврал, – и усилок разносит её боль на тысячу квадратных километров. Тут и не скажешь «в ту же секунду»: в мире дырявых мозгов всё куда быстрей. Миг в миг миллионы мялочников цепенеют, чувствуя девчонкину смерть в затылке. Свою смерть.
Второй финал попроще: Голубь не будет её убивать. Он странно к ней относится, это любовь какая-то, но неправильная, голубиная. И потому он предлагает ей бессмертие в хрустале. Тело отправит гулять по Свалке, мало ли на него желающих, пусть его разорвут мясники и вышибут пустые мозги солдаты. А девчонка проведёт вечность в хрустальной пуговице.
Нет, я бы не стал выбирать этот финал и вам не советую. Уж слишком это бессмертие – если, конечно, вовремя бить пуговицу током – похоже на обычную жизнь. А кому она нужна, обычная-то?
Третий финал. Он правдивей и противней. Ни смерти, ни бессмертия. Неважно, что там ей предлагает Голубь, людей вроде Голубя вообще, вероятно, нет. А вот девчонка совершенно реальна, а значит, как и мы с вами, она ничего не решает, лишь коченеет от ужаса и так невольно выбирает жить дальше. Где-то работает, снимает какой-то угол, может, слегка продаёт себя по кусочкам, но без экстрима. О ней забывают. Это же не сраная тоталитарная антиутопия. В завтречке, как и сегодня, правят нажива и полный бардак. Слава бардаку, кто-то где-то потерял её файл, и девчонка жива и свободна, но, конечно, никаких мялок, прочь мечту и так далее.
И девчонка ходит туда-сюда, и что-то такое делает, и подпевает новому хиту. А вьюга всё сильней (если вы выбрали вьюгу), и над гниющей рекой поднимается пар (если вы выбрали южный пейзаж). Растворяется завтречко, и уж не разглядеть девчонкин силуэт (или как это назвать, когда кто-то тает во тьме).
И если вы слегка расстроены, что у девчонки не сложилось, так не расстраивайтесь. Вечность – для везунчиков. Чтобы туда попасть, нужно или сильно мучиться, или много денег. А девчонка – я бы хотел подарить ей вечность, но нет, не сегодня, – а девчонка просто подёргалась и растаяла. Как и вы, бедный мой читатель. Квы, бедны м чта. Квы.
Войти с помощью соц. сетей: