Часть 11
1
Мелкий дождь продолжался, и когда на следующий день около полудня я явился на ярмарку, там некому даже было дать взятку. По пути в армейском магазине я купил два одеяла для Измаила и одно для себя, чтобы составить ему компанию. Измаил ворчливо поблагодарил меня, но явно был рад ими воспользоваться. Мы некоторое время посидели молча, погруженные в печальные размышления, потом Измаил неохотно заговорил:
— Незадолго до моего переезда — не помню уже, с чем был связан вопрос, — ты спрашивал меня, когда мы дойдем до сюжета, который разыгрывают Несогласные.
— Да, так и было.
— Почему тебя интересует этот сюжет?
Вопрос заставил меня растеряться.
— Почему бы мне им не интересоваться?
— Я хочу понять, какой прок ты видишь в том, чтобы это узнать, ведь Авель практически истреблен.
— Ну да.
— Так зачем тебе знать, какую сказку он воплощал в жизнь?
— Опять же, почему бы мне ею не поинтересоваться?
Измаил покачал головой:
— Я не собираюсь продолжать разговор в таком духе. Тот факт, что я не могу обосновать причины, по которым тебе не следует что-то узнавать, не дает основания учить тебя этому.
Измаил явно был не в духе. Винить его я не мог, но и особого сочувствия к нему не испытывал: ведь именно он настоял на том, чтобы все происходило так, как есть.
— Ты просто хочешь удовлетворить свое любопытство? — спросил он.
— Нет, не сказал бы. Ты говорил в начале наших занятий о двух разыгрываемых сюжетах. Один мне теперь известен. Желание узнать второй представляется мне вполне естественным.
— Естественным… — повторил Измаил тоном, который ясно показывал, что это слово ему не по вкусу. — Мне хотелось бы, чтобы ты привел немного более веский аргумент, доказывающий, что я здесь не единственный, кто использует мозги по прямому назначению.
— Боюсь, мне не совсем понятно, что ты имеешь в виду.
— Не сомневаюсь; это-то меня и раздражает. Ты превратился в пассивного слушателя, ты отключаешь мозг, стоит тебе сесть передо мной, и включаешь его, когда уходишь.
— По-моему, ты преувеличиваешь.
— Тогда объясни мне, почему рассказ о сюжете, который почти некому разыгрывать, не пустая трата времени.
— Ну, хотя бы потому, что я не считаю его таковым.
— Так не годится. Того, что какое-то действие не пустая трата времени, недостаточно, чтобы меня на него вдохновить.
Я беспомощно пожал плечами. Измаил с отвращением покачал головой.
— На самом деле ты думаешь, что такое знание будет бессмысленным. Это очевидно.
— А для меня не очевидно.
— Значит, ты считаешь, что в нем есть смысл?
— Ну да.
— Какой же?
— О боже… Смысл в том, что я хочу узнать, вот и все.
— Нет. Для меня это недостаточное основание, чтобы продолжать рассказ. Я хочу продолжать, но только не в том случае, если единственным результатом окажется удовлетворение твоего любопытства. Уходи. Вернешься, когда найдешь вескую причину для продолжения.
— Что такое веская причина? Приведи пример.
— Хорошо. Зачем тратить усилия на то, чтобы узнать, какую сказку воплощают в жизнь люди твоей собственной культуры?
— Затем, что, воплощая ее в жизнь, они уничтожают мир.
— Верно. Но зачем все же узнавать, в чем она состоит?
— Затем, что это, несомненно, нечто, что следует сделать известным.
— Известным кому?
— Всем.
— Зачем? Я все время возвращаюсь к этому. Зачем? Зачем? Зачем? Зачем людям вашей культуры знать, какую сказку они воплощают в жизнь, уничтожая мир?
— Чтобы они могли прекратить воплощать ее в жизнь. Чтобы они смогли увидеть, что, творя это, не просто совершают просчет. Чтобы они увидели, что разыгрываемый ими сюжет — проявление мании величия, такая же безумная фантазия, как и Тысячелетний рейх.
— Именно ради этого стоило узнать сюжет?
— Да.
— Рад слышать. А теперь уходи и возвращайся, когда сможешь объяснить, ради чего стоит знать сюжет другой сказки.
— Для этого мне не нужно уходить. Я могу объяснить все сейчас.
— Я тебя слушаю.
— Люди не могут просто отказаться от разыгрываемого, ими сюжета. Именно это и пыталась сделать молодежь в шестидесятых — семидесятых годах. Молодые люди пытались перестать жить как Согласные, но другого образа жизни для них не нашлось. Они потерпели неудачу потому, что нельзя просто выйти из сказки — нужно иметь другую, в которую можно было бы войти.
Измаил кивнул.
— Значит, если такая другая сказка существует, люди должны о ней узнать?
— Да, должны.
— И ты думаешь, они захотят о ней узнать?
— Не знаю. Не думаю, что можно захотеть чего-то, пока не знаешь, что это что-то существует.
— Совершенно верно.
2
— И о чем же, по-твоему, пойдет речь в сказке Несогласных?
— Понятия не имею.
— Об охоте и собирательстве?
— Не знаю.
— Признайся честно: разве ты не ожидаешь услышать некий эпический рассказ о тайнах Великой Охоты?
— Не могу сказать, что ожидаю чего-то подобного.
— Что ж, ты, по крайней мере, должен понимать, что речь пойдет о значении мира, о намерениях богов и о предназначении человека.
— Да.
— Как я уже много раз повторял, человек стал человеком, разыгрывая сюжет. Ты должен это помнить.
— Да, помню.
— Так как человек стал человеком?
Я задумался о ловушке, которую мне готовит Измаил, а потому ответил вопросом на вопрос:
— Не уверен, что понимаю, о чем ты говоришь, точнее, какого ответа ты ждешь. Не хочешь же ты услышать от меня, что человек стал человеком в результате эволюции?
— Это просто означало бы, что человек стал человеком потому, что стал человеком. Верно?
— Да.
— Значит, вопрос остается: как человек стал человеком?
— Мне кажется, это одна из тех вещей, которые совершенно очевидны.
— Несомненно. Если бы я сообщил тебе ответ, ты сказал бы: «Ну конечно, только что из того?»
Я пожал плечами, признавая свое поражение.
— Придется подойти к делу окольным путем, но держи этот вопрос в памяти: он нуждается в ответе.
— О'кей.
3
— Что за событием, по словам Матушки Культуры, была ваша земледельческая революция?
— Что за событием… Пожалуй, Матушка Культура говорит, что это был технологический прорыв.
— Речи о глубоком человеческом резонансе, культурном или религиозном, не идет?
— Нет. Первые земледельцы были просто неолитические технократы. Так, по крайней мере, всегда считалось.
— Однако после того как мы вникли в третью и четвертую главы Книги Бытия, ты видишь, что на самом деле событие было гораздо более важным, чем учит Матушка Культура.
— Да.
— Это событие и было, и остается гораздо более важным, потому что революция все еще продолжается. Адам все еще жует запретный плод, и если где-нибудь удается обнаружить Авеля, Каин с ножом в руке тут как тут.
— Это так.
— Есть и другие свидетельства того, что революция вызвала гораздо более глубокие перемены, чем просто технологические. Матушка Культура учит, что до появления земледелия человеческая жизнь была лишена смысла, полноты, ценности. Жизнь до революции была отвратительна, невыносима.
— Да.
— Ты и сам в это веришь, не так ли?
— Пожалуй.
— И уж наверняка в это верит большинство.
— Да.
— А кто мог бы оказаться исключением?
— Не знаю. Возможно, антропологи.
— Те люди, которые обладают знаниями о той, другой жизни.
— Да.
— Однако ведь Матушка Культура учит, что та жизнь несказанно убога.
— Правильно.
— Можешь ли ты представить себе обстоятельства, при которых ты сам поменял бы свой образ жизни на образ жизни Несогласных?
— Нет. Откровенно говоря, не могу себе представить, чтобы кто-нибудь добровольно пошел на подобный обмен.
— Однако Несогласные делают именно такой выбор. На протяжении всей истории единственным способом отвратить их от образа жизни, который нашли Согласные, было насилие или полное уничтожение. В большинстве случаев оказывалось легче истребить Несогласных, чем сделать из них Согласных.
— Верно, но Матушка Культура имеет свое мнение на этот счет. Она утверждает, что Несогласные просто не знали, от чего отказываются. Они не поняли преимуществ земледелия, поэтому так упорно цеплялись за свои охоту и собирательство.
Измаил улыбнулся своей самой злорадной улыбкой:
— Кто, как ты считаешь, был самым яростным и решительным противником Согласных среди американских индейцев?
— Ну… я бы сказал, что индейцы равнин.
— Думаю, что с этим согласились бы все. Однако ведь до того, как испанцы ввезли лошадей, индейцы равнин занимались земледелием на протяжении столетий. Как только лошади стали им доступны, они отказались от земледелия и вернулись к жизни охотников и собирателей.
— Я этого не знал.
— Ну, теперь знаешь. Понимали ли индейцы равнин преимущества жизни земледельцев?
— Думаю, должны были понимать.
— А что об этом говорит Матушка Культура?
Я немного подумал, потом рассмеялся:
— Она говорит, что на самом деле они все-таки не понимали. Будь это иначе, они никогда не вернулись бы к охоте и собирательству.
— Потому что такая жизнь отвратительна.
— Ну да.
— На этом примере ты можешь убедиться, насколько эффективно промывает вам мозги Матушка Культура.
— Это так, но я все-таки не вижу, куда все эти рассуждения нас ведут.
— Мы находимся на пути к пониманию того, что лежит в основе тех боязни и отвращения, которые вы испытываете по отношению к образу жизни Несогласных. Мы ищем объяснение того, почему вы считаете, что должны продолжать революцию, несмотря на то что она уничтожает вас и весь мир. Мы собираемся выяснить, против чего направлена ваша революция.
— Ах… — только и сказал я.
— И когда мы все это поймем, ты, я уверен, сможешь сказать мне, какую сказку воплощали в жизнь Несогласные на протяжении первых трех миллионов лет истории человечества и продолжают воплощать те из них, кто выжил, по сей день.
4
Заговорив о выживании, Измаил вздрогнул и с хриплым вздохом плотнее закутался в одеяла. На минуту он, казалось, перестал обращать внимание на что-либо, кроме неумолчного стука дождя по брезенту крыши, потом прочистил горло и продолжил:
— Давай подумаем вот о чем. Была ли революция необходима?
— Она была необходима, если человек хотел чего-то достичь.
— Ты хочешь сказать — если человек должен был иметь в своем распоряжении центральное отопление, университеты, оперные театры и космические корабли?
— Именно.
Измаил кивнул:
— Такой ответ был бы приемлем, когда мы еще только начинали работу, но теперь я хочу, чтобы ты заглянул глубже.
— О'кей, но я не знаю, что ты подразумеваешь под «глубже».
— Ты прекрасно знаешь, что для сотен миллионов людей такие вещи, как центральное отопление, университеты, оперные театры и космические корабли, — далекая и недостижимая реальность. Сотни миллионов живут в условиях, о которых граждане твоей страны могут только догадываться. Даже здесь есть миллионы бездомных или живущих в грязи и нищете трущоб, тюрем, приютов, которые немногим лучше тюрем. Эти люди не поняли бы твоего легкомысленного оправдания земледельческой революции.
— Верно.
— Однако хотя они не наслаждаются плодами революции, разве они отвернулись бы от нее? Променяли бы они свою нищету и отчаяние на жизнь людей в дореволюционные времена?
— Ответ опять будет «нет».
— У меня тоже сложилось такое впечатление. Согласные веруют в свою революцию, даже когда не наслаждаются ее плодами. Среди них нет недовольных, нет диссидентов, нет контрреволюционеров. Они все свято верят, что, как бы плохо дела ни шли сейчас, они все равно идут несравненно лучше, чем шли до революции.
— Да, согласен.
— Сегодня я хочу от тебя, чтобы ты докопался до корней такой необыкновенной веры. Когда ты это сделаешь, ты станешь совершенно иначе понимать и революцию, и жизнь Несогласных.
— О'кей. Но как мне это сделать?
— Прислушавшись к Матушке Культуре. Она всю твою жизнь шепчет тебе в ухо, и то, что ты слышал, не отличается от того, что слышали твои родители и деды, от того, что слышат ежедневно люди по всему миру. Другими словами, то, что требуется найти, запечатлено в твоем сознании, как и в сознании всех вас. Я хочу, чтобы ты вытащил это на поверхность. Матушка Культура научила вас с ужасом смотреть на ту жизнь, которую вы оставили позади, когда началась революция, но я хочу, чтобы ты обнаружил корни этого ужаса.
— Хорошо, — сказал я. — Нельзя отрицать, что мы испытываем что-то похожее на ужас в отношении той жизни, но беда в том, что мне это не представляется особенно загадочным.
— Не представляется? Почему?
— Не знаю. Просто та жизнь ведет в никуда.
— Хватит с меня твоих поверхностных ответов. Копай глубже.
Я со вздохом съежился под своим одеялом и принялся копать глубже. Через несколько минут я сказал:
— Интересно… Я вот тут сидел и думал о том, как жили мои предки, и вдруг передо мной возник образ, сформированный вплоть до малейшей детали.
Измаил молча ждал продолжения.
— Это похоже на сновидение, скорее даже на кошмар. Человек в сумерках пробирается по гребню холма. В том мире почему-то всегда царят сумерки. Человек мал ростом, худ, темнокож и наг. Он бежит, пригнувшись к земле, высматривая следы. Он давно уже вышел на охоту, и он в отчаянии. Наступает ночь, а никакой еды он так и не добыл.
Он бежит и бежит, словно заведенный. Да, как заведенный, потому что завтра в сумерках он все еще — или опять — будет бежать. Однако им движут не только голод и отчаяние. Он полон еще и ужаса. Повсюду, невидимые, его ждут враги, готовые растерзать на части, — львы, волки, тигры. Так что он обречен вечно бежать и бежать, всегда на шаг позади своей добычи и на шаг впереди преследователей.
Гребень горы, конечно, представляет собой острый как нож водораздел между жизнью и смертью. Человек борется за выживание и должен постоянно балансировать, чтобы не упасть. Кажется, что он в ловушке, и это — бег на месте, и ему никуда не добежать, а движутся лишь небо и гребень холма.
— Другими словами, жизнь охотников и собирателей мрачна.
— Да.
— И почему же она так мрачна?
— Потому что она представляет собой постоянную борьбу за выживание.
— Но ведь на самом деле все не так. Я уверен, что ты это знаешь, просто хранишь в другой части своего рассудка. Охотники и собиратели так же не находились на грани вымирания, как волки, львы, ласточки или кролики. Человек был приспособлен к жизни на этой планете не хуже представителей любого другого вида, и идея о том, что он постоянно существовал на грани вымирания, просто биологический нонсенс. Поскольку он был всеяден, запасы пищи для него были огромны. Тысячи видов стали бы голодать прежде, чем это коснулось бы его. Разум и ловкость позволяли человеку жить в условиях, которые погубили бы любого другого примата.
Охотники и собиратели питались лучше большинства жителей Земли, а вовсе не занимались бесконечными отчаянными поисками пищи, и у них уходило всего два-три часа в день на то, что ты мог бы назвать работой, так что свободного времени у них тоже было больше, чем у многих других существ. В своей книге об экономике каменного века Маршалл Салинс описывает их как «первобытное общество изобилия». Кстати, жертвой хищников человек тоже практически не становился. Выбор хищников на него обычно просто не падал, так что, как видишь, ужасная картина жизни твоих предков всего лишь пример той ерунды, которую внушила тебе Матушка Культура. Если пожелаешь, ты можешь убедиться, что я сказал правду, посидев полдня в библиотеке.
— Хорошо, — сказал я, — но что дальше?
— Теперь, когда ты знаешь, что все твои страхи — чепуха, изменилось ли твое отношение к жизни Несогласных? Стала ли она казаться тебе менее отталкивающей?
— Может быть, и менее, но все равно отталкивающей.
— Давай рассмотрим такой пример. Представь себе, что ты — один из бездомных жителей этой страны, безработный, не имеющий профессии, с женой, такой же безработной, как ты сам, и двумя детьми. Тебе не к кому обратиться, у тебя нет надежды на лучшее, нет будущего. А я могу дать тебе коробочку с кнопкой, нажав на которую, ты немедленно перенесешься во времена, предшествовавшие земледельческой революции. Ты будешь говорить на языке людей, среди которых окажешься, будешь уметь все то, что умеют они. Тебе никогда больше не придется тревожиться ни за себя, ни за свою семью. Для тебя все будет готово, ты окажешься членом первобытного общества изобилия.
— О'кей.
— Ну и как, нажмешь ты на эту кнопку?
— Не знаю. Сомневаюсь.
— Почему? Тебе ведь не придется отказаться от замечательной жизни. Согласно нашей гипотезе, здесь ты ведешь жалкое существование, которое не изменится к лучшему. Значит, дело в том, что та, другая жизнь кажется тебе еще хуже. Причина твоего отказа не в том, что ты не можешь пожертвовать жизнью, которую ведешь, а в том, что не можешь вынести приобщения к другому образу жизни.
— Да, так и есть.
— Что делает ту жизнь столь отталкивающей для тебя?
— Не знаю.
— Похоже, что Матушка Культура изрядно поработала над тобой.
— Да.
— Хорошо. Давай попробуем подойти к этому с другого конца. Когда Согласные сталкивались с охотниками и собирателями, земли которых они хотели присвоить, они пытались объяснить, почему им следует отказаться от прежнего образа жизни и тоже стать Согласными. Они говорили: «Ваша жизнь не просто жалка, она неправильна. Предназначение человека — жить иначе. Поэтому не противьтесь нам. Присоединитесь к нашей революции и помогите нам превратить мир в рай для человека».
— Верно.
— Возьми себе роль носителя культуры, миссионера, а я буду играть роль охотника и собирателя. Объясни мне, почему та жизнь, которую мой народ находил вполне удовлетворительной на протяжении тысяч лет, жалка, ужасна и отвратительна.
— О боже!
— Ладно, я начну первым… Бвана, ты говоришь нам, что мы живем неправильно, что наша жизнь жалка и постыдна. Ты говоришь нам, что человеку не было предназначено так жить. Нас это озадачивает, бвана, потому что тысячи лет нам казалось, что такая жизнь хороша. Но если вы, кто летает к звездам и кто посылает свои слова по миру со скоростью мысли, говорите нам, что это не так, то мы должны со всем благоразумием выслушать то, что вы скажете.
— Ну… я понимаю, что ваша жизнь кажется вам хорошей. Это потому, что вы невежественны, необразованны, глупы.
— Истину ты говоришь, бвана. Мы ждем, что ты нас просветишь. Так объясни нам, что в нашей жизни мерзкого и постыдного.
— Ваша жизнь мерзка и постыдна потому, что вы живете как животные.
Измаил озадаченно нахмурился:
— Я не понимаю, бвана. Мы живем, как живут все остальные. Мы берем от мира то, что нам нужно, и не больше, так же, как львы или олени. Или львы и олени тоже ведут постыдную жизнь?
— Нет, но ведь они всего лишь животные. Для людей жить таким образом неправильно.
— Ах, — сказал Измаил, — вот этого мы и не знали. И почему так жить неправильно?
— Потому что, живя так, вы не хозяева собственной жизни.
Измаил склонил голову к плечу и посмотрел на меня:
— В каком смысле не хозяева, бвана?
— Вы не имеете контроля над самой важной, самой необходимой вещью — запасами продовольствия.
— Ты меня удивляешь, бвана. Когда мы голодны, мы отправляемся на поиски и находим себе какую-нибудь еду. Какой же контроль еще нужен?
— Вы имели бы больший контроль, если бы сами сажали растения.
— Как это, бвана? Какая разница, кто сажает растения?
— Если вы сажаете их сами, вы точно знаете, что получите.
Измаил довольно захихикал:
— Ах, ты изумляешь меня, бвана! Мы и так точно знаем, что получим. Все живое в мире — еда. Не думаешь ли ты, что все это исчезнет за одну ночь? Куда оно денется? Еда всегда здесь, день за днем, сезон за сезоном, год за годом. Будь это не так, нас не было бы тут, чтобы разговаривать с тобой.
— Да, но если бы вы сажали растения сами, вы могли бы держать под своим контролем то, сколько у вас будет пищи. Вы могли бы сказать: «В этом году мы вырастим больше ямса, а в следующем — бобов, а еще через год — клубники».
— Бвана, эти плоды растут в изобилии без малейших усилий с нашей стороны. Зачем нам трудиться и сажать то, что и так вырастет?
— Да, но… Разве никогда не случается, что вам чего-то не хватает? Разве не бывает, что вы хотели бы найти ямс, а оказывается, что он не вырос?
— Да, так бывает. Но разве то же самое не происходит с вами? Разве не случается, что вы хотели бы собрать ямс, а он на ваших полях не вырос?
— Нет, потому что, когда мы хотим ямса, мы отправляемся в лавку и покупаем банку.
— Да, я слышал о такой системе. Скажи мне вот что, бвана. Банка ямса, которую ты покупаешь в лавке… сколько вас работало, чтобы банка оказалась для тебя в лавке?
— О, сотни, наверное. Крестьяне, перевозчики, рабочие на консервной фабрике, производители оборудования, упаковщики, грузчики и так далее.
— Прости меня, бвана, но это выглядит как чистое безумие: делать столько всего лишь ради возможности в любой момент полакомиться ямсом. Люди моего народа, когда захотят ямса, просто идут и выкапывают его, а если ямса не окажется, находят что-нибудь другое, не хуже, и сотням людей не приходится трудиться, чтобы у нас была еда.
— Ты упускаешь самое главное.
— Да, бвана, должно быть, упускаю.
Я подавил вздох.
— Послушай, важно вот что. Если вы не имеете контроля над запасами продовольствия, вы живете по милости природы. Не имеет значения, что пищи вам всегда достаточно. Дело не в этом. Вы не можете жить, завися от каприза богов. Такой образ жизни не подходит для человека.
— Почему, бвана?
— Ну… Вот смотри. Однажды ты отправляешься на охоту и убиваешь оленя. Прекрасно, просто чудесно! Но ты ведь не имеешь контроля над тем, чтобы олень тебе обязательно попался?
— Нет, бвана.
— О'кей. На следующий день ты снова отправляешься на охоту, но оленя, которого ты мог бы убить, тебе не попадается. Разве такого не случалось?
— Конечно, случалось, бвана.
— Вот видишь! Не имея контроля над оленем, ты не имеешь оленя. И что же ты теперь делаешь?
Измаил пожал плечами.
— Ставлю силки и ловлю парочку кроликов.
— Ну конечно. А ведь тебе не следовало бы удовлетворяться кроликами, когда тебе нужен олень.
— Именно поэтому мы и ведем постыдную жизнь, бвана? Поэтому нам следует отказаться от жизни, которую мы любим, и отправиться работать на одну из ваших фабрик? Только потому, что мы едим кроликов, когда не удается убить оленя?
— Нет. Дай мне докончить. Вы не имеете контроля над оленем, да и над кроликами тоже. Представь, что в один прекрасный день ты отправляешься на охоту, но не находишь ни оленей, ни кроликов. Что тогда тебе делать?
— Тогда мы будем есть что-нибудь еще, бвана. Мир полон еды.
— Да, но послушай… Если вы не имеете контроля ни над какой едой… — Я оскалил зубы. — Понимаешь, нет гарантии, что мир всегда будет полон еды. Разве вы не страдали от засухи?
— Конечно, страдали, бвана.
— Ну и что тогда случается?
— Трава сохнет, все растения сохнут. На деревьях не растут плоды. Дичь исчезает. Число хищников уменьшается.
— И что происходит с вами?
— Если засуха очень продолжительна, наше число тоже уменьшается.
— Ты хочешь сказать, что вы вымираете, верно?
— Да, бвана.
— Ха! Вот в этом и дело!
— Разве умирать постыдно, бвана?
— Нет… Вот, понял! Главное в другом: вы вымираете, потому что зависите от милости богов. Вы вымираете, потому что думаете, будто боги должны о вас заботиться. Такое годится для животных, но вы-то должны быть умнее!
— Нам не следует доверять свою жизнь богам?
— Определенно не следует. Вы должны сами заботиться о своей жизни. Это и есть достойный человека путь.
Измаил удрученно покачал головой:
— Печальную весть ты нам принес, бвана. С незапамятных времен живем мы в руках богов, и нам всегда казалось, что живем мы хорошо. Мы предоставляли богам трудиться, они для нас сеяли и растили плоды и дичь, а мы сами вели беззаботную жизнь, и всегда в мире для нас было достаточно еды, потому что — видишь? — мы живы!
— Да, — строго сказал я ему, — вы живы, но посмотрите на себя! У вас ничего нет. Вы наги и бездомны. У вас нет никакой уверенности в завтрашнем дне, нет комфорта, перед вами не открывается никаких возможностей.
— И все это потому, что мы живем от щедрот богов?
— Безусловно. В глазах богов вы имеете не больше значения, чем львы, ящерицы или блохи. В глазах этих богов — богов, которые заботятся о львах, ящерицах и блохах, — вы ничем особенным не являетесь. Вы всего лишь еще один вид животных, которых нужно прокормить. Подожди-ка… — Я закрыл глаза и на минуту задумался. — Вот что важно. Боги не делают различия между вами и всеми другими существами. Нет, не то… Подожди секунду. — Я подумал еще и сделал новую попытку. — Ага, знаю! Не спорю, боги дают вам достаточно, чтобы вы жили как животные, но чтобы жить как люди, вы должны сами себя обеспечить. Боги делать этого не собираются.
Измаил бросил на меня изумленный взгляд:
— Ты хочешь сказать, что мы нуждаемся в чем-то, чего боги давать нам не желают, бвана?
— Да, похоже, так. Они дают вам то, что вам нужно, чтобы жить как животные, но ничего сверх этого, чтобы вы могли жить как люди.
— Но как такое возможно, бвана? Как могут боги, которым хватило мудрости создать Вселенную, наш мир и всех живых существ в нем, быть настолько глупыми, чтобы не дать людям того, что им нужно, чтобы быть людьми?
— Не знаю, как такое возможно, но что есть, то есть. Таковы факты. Человек жил в руках богов три миллиона лет и под конец не стал жить лучше и никуда не продвинулся.
— Ах, бвана, воистину, странные вещи ты говоришь! Что же это за боги такие?
— Они, друг мой, — фыркнул я, — некомпетентные боги. Поэтому-то вы и должны взять свою жизнь в собственные руки.
— И как же нам это сделать, бвана?
— Как я уже говорил, вы должны начать выращивать для себя пищу.
— Но разве это что-нибудь изменит, бвана? Еда есть еда, кто бы ее ни производил — мы или боги.
— Дело как раз в этом. Боги дают вам только то, в чем вы нуждаетесь. Вы же можете выращивать больше того, что вам нужно.
— Зачем, бвана? Что хорошего в том, чтобы иметь больше еды, чем нам нужно?
— Проклятие! — заорал я. — Наконец-то я понял!
Измаил улыбнулся и повторил:
— Так что же хорошего в том, чтобы иметь больше еды, чем нам нужно?
— Вот в этом-то, черт побери, и заключается вся суть! Когда вы имеете больше еды, чем вам нужно, боги над вами не властны!
— Мы можем натянуть им нос.
— Именно!
— И все-таки, бвана, что нам делать с едой, которая нам не нужна?
— Запасайте ее! Имея запасы, вы сможете перечить богам, когда они решат, что настала ваша очередь голодать. Запасайте еду, так что, когда боги пошлют засуху, вы сможете сказать: «Ну нет, меня это не касается! Уж я-то голодать не буду, и ничего вы с этим не поделаете, потому что теперь моя жизнь — в моих собственных руках».
5
Измаил кивнул, перестав разыгрывать Несогласного.
— Итак, ваша жизнь теперь в ваших собственных руках.
— Правильно.
— Тогда о чем же вам тревожиться?
— Что ты хочешь сказать?
— Если ваша жизнь в ваших собственных руках, только от вас зависит, будете ли вы жить или вымрете. Именно это означает выражение «взять свою жизнь в собственные руки», не так ли?
— Да. Однако, несомненно, есть еще вещи, которые вне нашей власти. Мы не смогли бы взять под контроль или пережить полную экологическую катастрофу.
— Значит, вы все-таки не в безопасности. Когда же вам ничто не будет грозить?
— Когда мы вырвем из-под власти богов весь мир.
— То есть когда весь мир окажется в ваших собственных, более компетентных руках.
— Да. Тогда мы освободимся из-под власти богов. И они ни над чем больше не будут иметь власти. Вся власть сосредоточится в наших руках, и мы наконец обретем свободу.
6
— Что ж, — спросил Измаил, — продвинулись мы вперед?
— Мне кажется, продвинулись.
— Как ты думаешь, обнаружили мы корни твоего отвращения к жизни, которую вели люди до начала земледельческой революции?
— Да. Самое бесполезное увещевание Христа заключается в его словах: «Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться… Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их… Вы не гораздо ли лучше их?» В нашей культуре единодушный ответ на это будет: «Нет, черт побери!» Даже самые благочестивые монахи озабочены тем, чтобы сеять, жать и собирать в житницы.
— А как насчет святого Франциска?
— Святой Франциск полагался на щедроты земледельцев, а не Бога. Даже самые ортодоксальные из ортодоксов затыкают уши, когда Иисус начинает вещать о птицах небесных и о полевых лилиях. Они уверены, что говорит он это просто для красного словца.
— Значит, ты думаешь, что именно в этом корень вашего отвращения. Вы хотели и продолжаете хотеть, чтобы ваша жизнь находилась в ваших собственных руках.
— Да. Несомненно. Для меня любая другая жизнь почти невообразима. Я способен думать об охотниках и собирателях только как о существах, пребывающих в состоянии постоянного беспокойства о том, что принесет им завтрашний день.
— Но они не живут в вечной тревоге. Спроси любого антрополога. Они гораздо меньше страдают от неуверенности в завтрашнем дне, чем вы. Им не грозит потеря работы. Никто не может заявить им: «Платите денежки, иначе не получите ни еды, ни одежды, ни крова».
— Я верю тебе. Если подойти к делу рационально, то верю. Но я имею в виду свои чувства, свое воспитание. Матушка Культура говорит мне, что жить в руках богов — значит постоянно испытывать страх и тревогу, жить в бесконечном кошмаре.
— И именно от этого избавляет вас земледельческая революция: она кладет конец мучительному кошмару. Она делает вас неподвластными богам.
— Да, правильно.
— Итак… Мы теперь нашли два новых определения: Согласные — это те, кто обладает познанием добра и зла, а Несогласные…
— Несогласные — те, кто живет в руках богов.
