Часть четвертая
Будущее смерти. Машины смерти

Лесли Бассет нервничает, но пытается скрыть это за приветливой улыбкой. Всем, кто стекается в арендованный конференц-зал Ковент-Гардена, на вид больше 60 — мужчинам в пиджаках и галстуках, женщинам в кардиганах пастельных тонов и миленьких шарфах. Они кажутся такими благочинными, что их легко спутать с членами клуба по игре в бридж или посетителями концерта классической музыки, но эти люди пришли сюда, чтобы узнать, как покончить с собой. Они нацепляют пластиковые бейджики с именами и рассаживаются в надежде, что этому их научит Лесли.

Лесли — новый координатор британского филиала Exit International (международная организация «Выход»): добровольной общественной группы эвтаназии, по сравнению с которой Dignitas кажется робкой и консервативной. Пока остальные защитники права на смерть проводят кампании, чтобы неизлечимо больные люди могли сами решать, когда им умирать, Exit заявляет, что любой человек в здравом уме должен иметь право мирно оборвать свою жизнь в удобном месте и в удобное время без разрешения врача или государства. Австралийский доктор Филип Ничке, основатель и директор Exit, называет это «рациональным суицидом».

У основанной в Австралии в 1997 году Exit есть филиалы в Канаде, США и Новой Зеландии, а теперь появился еще один — в Соединенном Королевстве. Чтобы стать членом Exit, необязательно быть больным или даже пожилым: официально организация принимает лиц старше 50, но в отдельных случаях допускаются и молодые люди. За определенный взнос члены получают информацию, консультацию и средства для завершения жизни. В Великобритании появилось столько членов Exit, что несколько месяцев назад для открытия местного офиса пришлось привлечь Лесли.

Я знаю, Лесли бы не хотелось, чтобы я сегодня присутствовала — меня пустили за порог только по просьбе Филипа, — так что стараюсь не путаться у нее под ногами. Волонтерша с пышными белыми волосами по имени Элизабет разносит чай, печенье и анкеты с опросом для будущих встреч. Она рассказывает мне, что ей 74 и раньше она работала медсестрой. «Exit и Общество добровольной эвтаназии не ладят, — объясняет она, наливая мне чай. — Dignity in Dying («Достоинство в смерти») не нравятся методы Филипа: они хотят работать согласно английскому законодательству и требуют правовых реформ. Еще есть FATE — Friends at the end («Друзья в конце»), они предоставляют сопровождение тем, кто хочет попасть в Dignitas. Им Филип тоже не нравится». Это уже начинает напоминать какой-то Народный фронт Иудеи .

Я пришла за 45 минут до начала, а занято уже 50 складных стульев. Никто не может ответить мне точно, сколько британцев состоит в организации, но, по оценкам штаба Exit, их около тысячи, а когда Филип приезжает в Великобританию и проводит практические мастер-классы по суициду, билеты покупают не меньше 200 человек. Сегодня Филип на другом конце света, но его присутствие в зале все равно заметно. На столике продаются книги, все — авторства Филипа. Автобиография «Будь я проклят, если это сделаю» («Damned if I Do») за 25 фунтов; его первая книга, философский трактат под названием «Убей меня нежно» («Killing Me Softly»), за 22 фунта; печатная копия «Справочника мирной таблетки» («The Peaceful Pill Handbook»), практического руководства по разным методам самоубийства, — за 20; хотя Exit рекомендует оплатить двухлетнюю подписку на регулярно обновляемый «Интернет-справочник» («eHandbook») за 67,50. Здесь же можно заполнить зеленый бланк и заказать у компании Филипа азот — ключевой компонент одного из рекомендуемых им методов. Баллон продают за 465 фунтов. Все это — вдобавок к членским взносам от 62 фунтов в год.

Но, похоже, люди в этом зале могут позволить себе такие траты. Публика заметно однородная: сплошь белый средний класс, мужчин и женщин поровну. Те, кого Филип называет «беби-бумерами, привыкшими добиваться своего»: квалифицированные специалисты на пенсии, образованные и самодостаточные; энергичные, бойкие и опасающиеся того, что им уготовила жизнь, продленная благодаря современной медицине. Некоторые уже оформляют заявки на азот.

Я сажусь с краю первого ряда. В этом же конференц-зале иногда проходят занятия по танцам, так что вдоль одной стены установлено большое зеркало. Люди стараются не смотреть на свои отражения, пока ждут, когда начнет Лесли.

Лесли, в старых конверсах, рубашке в фиолетовую клетку и очках, не горит желанием быть ведущей. Ей 64, она мать и бабушка и всего два месяца назад зарабатывала дизайном кухонных принадлежностей для украшения тортов. (На ее сайте множество завораживающих роликов, где она выдавливает капли белковой глазури идеальными рядами на коржи свадебных тортов, покрытых кондитерской мастикой.) Когда она соглашалась на работу в Exit, от нее требовалось лишь отвечать на звонки пять часов в неделю, но люди все звонили и звонили, так что скоро эти пять часов превратились в четыре рабочих дня. Фактически она работает все семь дней в неделю, забыв про выпечку.

Повестку сегодняшней встречи Лесли распечатала на домашнем принтере. Листовки украшены мультяшными рисунками: человечек в каске тащит зеленый баллон с газом, джек-рассел в темных очках и с коктейлем в лапе, хоровод из четырех разноцветных таблеток с ручками и ножками.

Стоит ей выйти на сцену, как становится очевидно, что заготовленная повестка никому не интересна. Поднимается лес рук, и люди хотят знать только одно: где купить нембутал — пентобарбитал, обретший в этих кругах чуть ли не мифический статус. Почти все возможные методы самоубийства либо болезненны, либо ненадежны, либо унизительны, либо затянуты, либо подвергают опасности других людей. Только нембутал напоминает исполнение фантазии о «вечном сне». Именно его пациенты пьют в Dignitas, его передозировка убила Мэрилин Монро, его вкалывают собакам при усыплении и его же когда-то предпочитали использовать для казни заключенных-смертников, пока в 2011 году датская фармацевтическая компания-производитель Lundbeck не прекратила поставки в американские тюрьмы.

Где бы вы ни были, в пределах нескольких километров от вас нембутал найдется в огромных количествах — в любой ветеринарной клинике, — но почти во всем мире это препарат строгого учета, который запрещено хранить для продажи или личного пользования. Если попадетесь на его покупке, то вам грозит тюремный срок, и каждый год за его хранение арестовывают тех, кто не нарушал закон ни разу в жизни. В апреле 2016 года полиция по наводке Интерпола устроила облаву в девонском коттедже Аврил Генри — 81-летнего профессора на пенсии и участницы Exit. Они думали, что изъяли у нее весь запас нембутала, но на самом деле нашли только половину. Остальное Аврил выпила через несколько дней, испугавшись, что полиция еще вернется и закончит дело, и умерла раньше, чем планировала.

Год назад Лесли подала стакан с нембуталом лучшей подруге, 27 лет прожившей с рассеянным склерозом, и смотрела, как та умирает.

— У нас были план А и план Б, — говорит Лесли зрителям. — Я не могла ее подвести. Я знаю, она будет мне вечно благодарна, а я благодарна, что нашла Филипа и Exit.

Сработал план А, но он оказался сложнее, чем они думали. Нембутал, говорит Лесли, оказался вовсе не эликсиром идеальной смерти, его действие было болезненнее и медленнее, чем они ожидали. В подробности она не вдается, но, похоже, это не лучший способ уйти. А после того как Лесли способствовала смерти подруги, перевернулась и ее собственная жизнь.

— Я бы не стала его рекомендовать, — говорит она просто. — Мой совет — делать все собственноручно.

В теории нембутал можно заказать онлайн у какого-нибудь нечистоплотного ветеринара из Латинской Америки, Китая и Юго-Восточной Азии, не задающего вопросов, и «Интернет-справочник мирной таблетки» держит подписчиков в курсе самых перспективных регионов на сегодняшний день. Я пытаюсь представить, как эти дамы и господа покупают биткоины и серфят в дарквебе, но у меня что-то не получается. Хотя многие из них уже пробовали. Когда женщина в розовой пашмине рассказывает о затруднениях с некоторыми ранее дружественными поставщиками, в зале слышится согласное бормотание. Похоже, надежные источники иссякают. Нембутал не выход.

И Лесли рассказывает о плане Б — «Наборе Exit». Избавлю вас от конкретных деталей; достаточно сказать, что метод подразумевает совершенно легальные компоненты — целлофановый пакет, трубки, баллон с азотом и кое-что еще — и кажется просто ужасным.

За спиной Лесли стоит один из баллонов со сжатым азотом стоимостью 465 фунтов, серый с зеленым ромбом. Это логотип Max Dog — компании, учрежденной Филипом якобы для поставки газа домашним пивоварам, но уведомление на сайте Max Dog гласит, что продукты предназначены только для тех, кому за 50 и кому никогда не диагностировали психические расстройства. Клапаны Max Dog для контроля подачи газа продаются отдельно. По 325 фунтов за штуку.

— Если оформить заявку, все доставят на дом? — спрашивает мужчина с очками на шнурке.

— Нет, — аккуратно отвечает Лесли. — Все части надо покупать отдельно и собирать собственноручно.

Она отлично знает, что Exit не может предоставить полный набор для самоубийства, но кажется, для сборки нужен как минимум диплом по химии.

— Можно ли найти это где-то дешевле? — спрашивает другой мужчина, уставившись на цены на зеленом бланке.

— Можно, если хотите перекрыть кислород Exit, — холодно отвечает Лесли. — В Великобритании любой может купить компоненты, но если не поддерживать Exit — организация разорится. Благодаря Max Dog вам не придется придумывать, зачем вам нужны все эти вещи.

По залу прокатывается волна кивков.

Лесли пускает по рукам кое-что из набора. Обстановка очень жизнерадостная. Люди взвешивают в руках металлический клапан. Мужчина передает зеленую трубку женщине по соседству, и они обмениваются неловкими смешками.

Глядя, как они живо обсуждают оборудование для самоубийства, я думаю только об одном: неужели мы правда дошли до такого? Неужели людям так отчаянно нужен контроль над собственной смертью, что они готовы умереть вот так — и чтобы их нашли вот так: в одиночестве и холоде, с пакетом на голове? Какая же это «хорошая» смерть, «лучший» способ уйти? Альтернатива же — нембутал — означает, что люди, которым и не снилась покупка незаконных препаратов, становятся наркоторговцами, перечисляют сотни фунтов в никуда, надеясь, что им пришлют — если вообще пришлют — тот самый препарат, а если все-таки пришлют, в дом не вломится Интерпол. Как желание умереть «хорошей» смертью довело людей до таких изощренных стратегий?

У британцев нет права на смерть. В Великобритании самоубийство стало преступлением в середине XIII века и было декриминализовано только в 1961-м. Помощь другим в самоубийстве — все еще преступление, максимальное наказание за которое составляет 14 лет тюремного заключения. В 2015 году члены парламента большинством голосов отклонили билль, разрешавший тем, кому осталось жить полгода или меньше, умереть с посторонней помощью и под присмотром двух врачей, хотя опросы показывают, что 84% британцев хотят иметь право на смерть .

Но в остальном мире право на смерть мало-помалу узаконивается, будь то добровольная эвтаназия (прекращение жизни страдающего человека по его просьбе), оказание помощи в смерти (участие в прекращении жизни человека, которому осталось жить несколько месяцев, по его просьбе) или оказание помощи при суициде (предоставление средства для прекращения жизни). В Швейцарии оказание помощи при суициде разрешено с 1942 года, и за это время умирать в клинике Dignitas в Цюрихе уехали около 350 граждан Великобритании. В Нидерландах эвтаназия законодательно разрешена с 2001 года, в Бельгии — с 2002-го, в Люксембурге — с 2008-го. В этих странах право на эвтаназию дается и при «невыносимых» психических и физических страданиях: то есть в число тех, кому можно законно помочь умереть, входят люди с алкоголизмом и с тяжелой депрессией (сейчас около 4% смертей в Нидерландах происходят в результате эвтаназии). В Северной Америке оказание помощи в смерти было разрешено в Орегоне в 1997-м, в Вашингтоне — в 2008-м, в Калифорнии и Канаде — в 2016-м.

Похоже, во времена, когда люди живут дольше, но необязательно лучше и в старости сталкиваются с высокой вероятностью хронических, болезненных и деструктивных состояний, деменции, утраты независимости и достоинства, в наиболее обеспеченных странах начинается борьба за право на смерть, а эффект домино означает, что это движение неизбежно докатится и до остальных. Но там, где право на смерть уже есть, оно зависит от одобрения врачей и психиатров. Это дает медицинской профессии больше власти, чем когда-либо, причем во времена, когда обычные люди не признают авторитета и отворачиваются от экспертов — будь то тема глобального потепления, вакцинации или Брекзит. Зачем слушать людей с какими-то регалиями, когда все, что нужно, можно самому найти в интернете?

Люди вступают в Exit не ради права на смерть — они хотят полностью ее контролировать. Из-за неуверенности в будущем, неизбежной в старости, они никому не хотят уступать свободное волеизъявление. Филип Ничке — единственный врач, готовый передать им эту власть. Он не требует ни осмотров, ни смертельного диагноза. Только доказательство возраста и кредитку.

Учредительное собрание британского филиала Exit закругляется через пару часов, но многим участникам и этого мало. Обсуждается предложение в следующий раз провести собрание на целый день. «Принесем с собой обед», — говорит кто-то. В конце Лесли благодарят аплодисментами. Ее облегчение после завершения очевидно: улыбка теперь теплая и широкая, и она благодарит меня, что я пришла.

Вокруг меня собирается стайка членов Exit, которым не терпится поделиться историями о том, что их сюда привело. Энн — профессор на пенсии; у нее артрит, но в остальном она здорова. «Я прожила хорошую жизнь, и через пару месяцев мне исполнится 75, — рассказывает она. — Меня постепенно ограничивают — нельзя то, нельзя се, — и я уже предвижу траекторию своей жизни: я становлюсь обузой для других, будет все больше визитов в больницу, больше боли и неприятностей».

«Вы умеете обращаться с огнестрельным оружием?» — спрашивает меня старик по имени Брайан. Он полицейский американо-ирландского происхождения в отставке, ему 80, хотя на вид не дашь больше 60. «Лет 40 назад у нас служил один малый. Сунул ствол в рот и застрелился, но жив по сей день — передвигается на инвалидной коляске». — Брайана передергивает. Оружие не лучшее решение для тех, кто хочет идеальной смерти. Но, кажется, пластиковые пакеты и наркотические препараты — тоже.

Кристофер, 77-летний архитектор, мечтает купить нембутал. «Все надеюсь, что однажды приду и мне скажут: “Хорошие новости — теперь он продается в Lidl ”. Или в милой подарочной упаковке из Waitrose. Но нет», — шутит он с каменным лицом.

Когда ожидаемая продолжительность жизни была ниже, а детская смертность — выше, смерть считалась частью существования; мы постоянно с ней сталкивались. В 1945 году большинство людей умирали дома, но к 1980-му — только 17% . Теперь можно практически не вспоминать о смерти, пока не доживешь до возраста, когда она становится неизбежной. И людей это пугает как никогда. Тех, кто может предложить безболезненный, достойный конец, которым человек будет сам управлять, ждет огромный рынок. Лишь бы они исполняли обещания.

На данный момент с Филипом трудно связаться: он слишком занят тяжбой в Австралии, борется за восстановление своей медицинской лицензии. Ее в чрезвычайном порядке отозвала Медицинская комиссия Австралии, когда некий Найджел Брейли посетил его мастер-класс в Перте, а позже попросил совета напрямую у Филипа по электронной почте. Филип тогда не знал, что тот находился под следствием по подозрению в убийстве бывшей жены и исчезновении своей девушки. Брейли принял смертельную дозу китайского нембутала раньше, чем выдвинули обвинения.

Каждые несколько лет Филип так или иначе попадает в заголовки газет. Однажды он призывал к тому, чтобы заключенным, которые осуждены на пожизненное без права на помилование, предоставили возможность покончить с собой. Несколько лет назад он объявил о планах создать «Корабль Смерти», чтобы отвозить людей в международные воды, где эвтаназию можно проводить вне чьей-либо юрисдикции. Кроме рекламы ничего из этого не вышло. Но за такие истории он заслужил прозвище Доктор Смерть.

Группа противников эвтаназии Care Not Killing («Забота, а не убийство») назвала его «экстремистом, занимающимся саморекламой». Not Dead Yet («Еще живы») — британский союз людей с ограниченными возможностями, выступающий против права на смерть, — считают, что Филип «не просто играет на человеческих чувствах, но еще и зарабатывает на них». Dignity In Dying, агитирующие в пользу оказания помощи в смерти, уверены, что его мастер-классы «безответственны и потенциально опасны».

Он всегда приветствовал дурную славу, но случай с Брейли может оказаться для него последним скандалом. Филип и до потери лицензии почти не принимал пациентов как врач общей практики — много лет он был слишком занят Exit, — но ему нужно вернуть медицинские документы. Какой же он Доктор Смерть, если перестанет быть доктором?

Пока я пытаюсь назначить время для разговора с Филипом, приходит несколько сообщений от Дэвида. Целая пачка. Дэвид подошел ко мне, когда я уже уходила с собрания Exit, и попросил мой номер, потому что не хотел говорить при всех. Дэвид — это не настоящее имя. Он не хочет, чтобы его трое детей знали, что он задумал. О его планах не знает никто из семьи и друзей. Ему нужно с кем-то поговорить. «Это одинокий путь», — говорит он.

Дэвиду 55, он разведен, живет в Беркшире. Десять лет работал за границей, но недавно вернулся в Великобританию после того, как у него начались хронические проблемы с пищеварением, которые еще никто не смог диагностировать: они не представляют угрозы для жизни, но достаточно неприятны, чтобы мешать работать.

— Раз за разом приходила мысль, что было бы проще — нет, не «проще», не то слово. Зачем мучиться, если ничего не получается? — говорит он по телефону. — Я верю, что у нас есть выбор во всем, и считаю, что это тоже выбор — в любой момент жизни сказать: «Хм-м, что-то больше не хочется в это играть, пожалуй, с меня хватит». Так что я очень заинтересовался способами, которыми это можно сделать.

Гугл привел его к Exit.

— Впервые услышав про их мешок, я пришел в настоящий ужас, — говорит Дэвид, — но, когда провел собственные исследования, он показался самым простым и прямолинейным методом.

Вдыхаешь азот, объясняет он — «не задыхаешься, ничего подобного», — и просто теряешь сознание, а потом через пару минут умираешь. С мешком на голове. Нембутал не для Дэвида, потому что ему не хотелось бы заранее пить противорвотное, чтобы не стошнило после приема, и не хочется полагаться на китайских поставщиков, захвативших рынок. «Я не доверяю китайским товарам — никогда не знаешь, что получишь», — говорит он.

— В Exit продается набор для анализа чистоты нембутала, но он дорогой. Впрочем, как и все, что покупаешь через Exit, — наверное, по уважительным причинам, ведь у них много расходов, — замечает Дэвид. Он нашел, где самостоятельно приобрести бо́льшую часть деталей для мешка в разы дешевле, чем просит Exit. — Я не критикую. Это бизнес, как ни посмотри, но я ни в коем случае не думаю, что они эксплуатируют людей ради прибыли. Видимо, если хочешь все на тарелочке с голубой каемочкой, хочешь Рождество с доставкой — надо платить.

Забавно, что Дэвид заговорил о Рождестве. Руководствуясь сомнительным маркетинговым решением, Exit недавно объявил акцию на «черную пятницу» : шесть месяцев бесплатной подписки на «Интернет-справочник» для новых членов. Я получаю их рассылку с тех пор, как впервые связалась со штабом Exit, и каждые несколько недель мне приходит новое письмо с предложениями или назидательными историями о людях, которые не последовали совету и закупались не у тех, кого рекомендовал Филип. «Мы говорили раньше и повторим вновь. Сетевые мошенники с нембуталом — ВЕЗДЕ! — гласит одно письмо. — Если хотите купить нембутал в интернете, в 99,9% случаев вас обманут. Вам могут угрожать и даже шантажировать. Только “Интернет-справочник мирной таблетки” постоянно следит за тем, что происходит в сети». В путешествии на тот свет надежны и безопасны только продукты, проверенные и одобренные Филипом.

Но одобрение Филипа стоит своих денег, считает Дэвид.

— Филип Ничке кажется мне поразительным человеком. Он находится под ужасным давлением, и не знаю, что им движет, но чем больше я за ним слежу, тем меньше нахожу причин придраться.

Он делает паузу.

— Действительно здорово с кем-то поговорить об этом. Я вам благодарен.

В его голосе наконец слышится облегчение. До сих пор Дэвида переполняло отчаяние.

— Вы не знаете, чем болеете, а значит, не знаете, смертельно ли это, — говорю я. — Вы действительно хотите уже сейчас заниматься этой подготовкой?

— Если честно, смертельна болезнь или нет, все равно бывают такие дни вне зависимости от здоровья, когда я бы совершенно спокойно сказал: все, пора заканчивать.

— Но бывают и дни, когда вы так не думаете.

— Да, конечно.

— Если бы у вас дома был полный набор, вы бы долго думали перед тем, как им воспользоваться, или вы уже все решили?

— Прямо сейчас я бы не смог этого сделать, потому что еще не поговорил с детьми, — говорит он. — Мне почему-то нужен этот разговор.

Дэвиду нужно еще много с кем поговорить — с теми, кто его любит, с врачами, которые его лечат, а не с Exit и со мной. Ответы, которые он ищет, скорее найдутся у друзей и семьи, чем внутри пластикового пакета. Но другого решения у него пока нет.

Через пару недель я встречаюсь с Лесли в британском филиале Exit — офис находится в промзоне рядом с ее домом в Кенте, среди складов из гофрированного железа на реке Медуэй. Здесь Лесли ведет свой кондитерский бизнес, но это не тот яркий сахарный мир, который я себе представляла. Мы сидим за столом, где кухонные принадлежности соседствуют с руководством по самоубийству.

Она описывает свой типичный день: «Первым делом с утра, еще в пижаме, я открываю компьютер, потому что Австралия к этому времени не спит уже несколько часов. Потом проверяю сообщения на телефоне. Мы получаем шесть-восемь в день. Кажется, что немного, но обратные звонки могут оказаться довольно трудными и долгими».

Есть две самые сложные категории собеседников, говорит она. «Молодые люди в депрессии. Понятно, что они в депрессии, и понятно, что им не 50-60-70 лет. Им мы категорически отвечаем — нет. Мы не можем им помочь. — Она закрывает глаза. — Повторяешь все глупости: “Вы поговорили со своим врачом? Вы обращались к психологу?” Они не хотят это выслушивать, но говорить все равно приходится. Обычно слышишь в ответ: “Они не могут мне помочь. Помогите купить нембутал”. Но я не могу, — Лесли морщится. — Нельзя. Так что они бросают трубку и делают что-то еще хуже».

Затем — люди, которые звонят от лица других, — те, кто хочет оказать помощь в самоубийстве. «Им надо говорить: “Мы не можем это рекомендовать”, — скорбно рассказывает Лесли. — Это очень тяжело. Многие ситуации, о которых они рассказывают, очень похожи на мою, и я могла бы подсказать, что им поможет. Хотела бы. Но нельзя».

Ее история началась в 1994 году, до того как она попала в кондитерский бизнес, когда еще работала в сфере финансов на некую Сильвию Альпер. Сильвия, будучи на пять лет моложе Лесли, уже была начальницей ее начальника — «очень высоко поднялась, довольно деловая женщина». Лесли тогда закончила многолетние отношения. «Я пережила горе и задумалась: „Быть самой по себе не так уж и плохо, можно многого добиться“. Сильвии очень тяжело жилось с мужем, и она начала понимать, что возможна и другая жизнь».

После развода Сильвии они стали лучшими подругами, вместе ходили в кино и театры, путешествовали. «Мы исходили всю Европу. Оглядывались вокруг, потом смотрели друг на друга и думали: “Как же нам повезло, что мы здесь! Просто наслаждаемся жизнью”». Лесли показывает фотографию из конца 1990-х, где они вдвоем на гондоле в Венеции. У Сильвии густой каскад из каштановых кудрей, у Лесли — та же короткая прическа, что и сейчас. Лица озарены широкими улыбками. «Казалось, мы слишком разные и так не бывает, но вот как получилось, — говорит Лесли с блестящими от слез глазами. — Мы дополняли друг друга».

С самого начала дружбы Лесли знала, что у Сильвии рассеянный склероз. Сильвия не хотела, чтобы другие коллеги были в курсе, это могло повлиять на шансы повышения, так что Лесли помалкивала. «Когда у нее отнималась нога, или она слепла на один глаз, или что-то еще происходило и она брала отпуск, я знала, что случилось, и навещала ее. Но на ранних стадиях РС это проходит: зрение возвращается, ноги снова слушаются». Они обе нашли новых партнеров, и Сильвия переехала в Истборн, так что стали видеться реже, но поддерживали связь по телефону. Потом здоровье Сильвии ухудшилось. Лучшая подруга Лесли, энергичная и непосредственная, оказалась прикована к инвалидному креслу и зависима от круглосуточного ухода.

Сильвия всегда говорила, что, когда придет время, она хочет поехать в Dignitas. «Она позвонила и пригласила меня на обед, сказала, что хочет поговорить о чем-то важном. Я уже понимала о чем. Тогда она и попросила, чтобы я все разузнала. Мы как будто вернулись на работу, и она поручала мне проект, а я записывала и говорила: “Ясно, понятно”. Пошла и выполнила это почти как задание».

Но от услуг Dignitas им вскоре пришлось отказаться.

— К этому времени ее приходилось поднимать на лебедке из кресла на кровать и в инвалидное кресло. Началось недержание. Я бы в жизни не довезла ее до Швейцарии.

Даже если бы они нашли способ поехать, это стоило слишком дорого.

— Обошлось бы в 12-13 тысяч фунтов, — говорит Лесли.

— Почему так много?

Она сухо усмехается.

— Для этих расценок нет никаких причин — они так решили.

В нынешней брошюре Dignitas указана цена в 8 300 фунтов, включая оплату врачей, расходы на организацию, похороны и регистрацию смерти, но без транспорта, жилья, обязательных членских взносов Dignitas и налогов. Сильвии не хотелось тратить деньги, которые она могла оставить мужу. Кроме того, он все равно отказывался везти ее в Dignitas.

— Он не соглашался быть пособником ее смерти. Так что нам оставалось действовать без его ведома.

— Это довольно большая ответственность. Вы никогда не колебались?

— Сильвия во всем шла до конца. Так что нет, не было никаких сомнений: раз она попросила, то попросила всерьез.

На самом деле я спрашивала о том, не колебалась ли сама Лесли из-за участия в самоубийстве, но ей такой вариант даже в голову не приходит.

Лесли нашла сайт Exit и узнала, что через несколько месяцев Филип проводит мастер-класс в Лондоне. «Кому-то его репутация Доктора Смерть может показаться мрачной, но меня она не смущала». Она пришла, ничем не выдавая, что участвует ради другого человека. «Подслушивала» разговоры вокруг, записывала имена возможных поставщиков, сколько стоят препараты, как долго их доставляют. Почитала об оказании помощи при суициде и возможных последствиях для нее самой. Намеренно оставляла следы, чтобы ничего не скрывать, когда сдастся (она с самого начала намеревалась пойти прямиком в полицию, собиралась принять ответственность за участие в смерти Сильвии и не чувствовала никакого стыда). Написала поставщику и отправила 400 фунтов в пустоту. И стала ждать.

— В эти недели я и вздохнуть не могла, — говорит Лесли, уставившись на нетронутый кофе. — Меня в жизни не просили ни о чем важнее.

К ее удивлению, посылка пришла. Сильвия хотела покончить со всем как можно скорее, умоляла Лесли приехать в Истборн. Муж Сильвии оставил их наедине. «Мы недолго поговорили обо всем прекрасном, что у нас было, и как хорошо, что мы столько успели, и как славно пожили. — Она запинается, делает вдох. — Потом уже не помню, кто сказал “ну что, пора”, но я пошла на кухню и открыла бутылочку».

Лесли держала Сильвию за руку, когда та приняла смертельную дозу. Судя по ее рассказу, нембутал дарит далеко не быструю и благородную смерть, а последние моменты — точно не мирные. Сильвию тошнило, из глаз, рта и носа текло так, что Лесли испугалась, вдруг она приняла слишком слабую дозу. «Не знаю, сколько я ее держала на руках, — говорит она тихо. — Не знаю, когда она умерла. Я пыталась нащупать пульс, но у самой сердце так зашлось, что я не понимала, чей пульс чувствую».

Убедившись, что Сильвия умерла, она позвонила ее мужу и попросила приехать домой, а сама сдалась полиции. Лесли рассказывает, как прибыли скорая помощь и полиция, как ее арестовали по подозрению в оказании помощи при суициде и ввозе незаконного вещества, как забрали на ночь в камеру и выдали тюремную форму, и говорит при этом во втором лице: «Вас обыскивают. Забирают всю одежду. Если хотите в туалет, за вами следит полицейская, и нельзя мыть руки на случай, если смоешь какие-то улики… Половина мозга все равно отключается, просто куда-то уходит, но какая-то частичка думает: черт возьми, куда ты попала».

Через десять месяцев Королевская прокурорская служба все-таки решила не предъявлять Лесли обвинения. За это время ее жизнь уже начала рассыпаться. Она говорит, что была «эмоционально сломлена», а бизнес пришел «в упадок». Ее партнер разозлился, что она подвергла риску их обоих: пока она находилась под арестом, полиция обыскала дом, конфисковала все его компьютеры и продержала у себя до снятия обвинений; он работает в IT, так что его бизнес тоже подкосило. «Он совершенно расклеился», — говорит Лесли. Я впервые слышу в ее голосе намек на раскаяние.

Когда Филип вернулся в Великобританию со следующим мастер-классом, Лесли опять пришла, хотя на тот момент еще находилась под следствием. Она хотела поблагодарить его и поделиться своей историей на случай, если та пригодится. Тогда-то Лесли и узнала, что они ищут координатора в Великобритании, чтобы несколько часов в неделю заниматься звонками. Она начала работу в Exit всего через месяц после закрытия дела.

Очевидно, Лесли хватало своих проблем, когда она решила стать британским представителем рационального суицида. Откуда ей было знать, во что она влезает? Можно ли было ее об этом просить?

— Зачем опять через это проходить, — спрашиваю я, — раз вы отлично знаете о возможных последствиях и какими разрушительными они могут быть для вас?

— Потому что это неправильно! — чуть ли не кричит она. — Твою мать, это же попросту неправильно. — Долгая пауза. — Все, что я могу сказать, — я поступала правильно. Помогать людям, когда им тяжко, — правильно. Им некуда деваться, они переживают. В старости мы не должны бояться того, что с нами может случиться. Это личное право каждого — оставить за собой последнее слово.

— Значит, вы хотите, чтобы в закон внесли поправки и у людей появилось право на смерть?

— Черт, ну конечно!

— Но тогда вы останетесь без работы.

— Плевать. Я свое дело сделала. Уйду на пенсию, буду книжки читать, я совершенно не против. Этой работы вообще быть не должно, и чем скорее ее не будет, тем лучше.

Лесли не какой-то демагог, продвигающий идею рационального суицида. Она всего лишь хотела помочь подруге и хочет, чтобы другим не пришлось переживать то, что испытала она. Представителем Филипа в Великобритании она стала потому, что других вариантов у британцев нет.

— Есть сотни и тысячи людей, которые сталкиваются с этим прямо сейчас, а не спустя годы, когда закон изменят. Их это беспокоит уже сегодня, — говорит Лесли. — Должно быть место, куда они смогут обратиться.

На второй день заседания медицинской комиссии я наконец смогла дозвониться до Филипа. Наслушавшись рассказов про него, я даже побаиваюсь аудиенции у самого Доктора Смерть. В Дарвине 23:00, но он полон энергии и отметает любые обвинения, хотя и признает, что из-за его действий мог избежать правосудия серийный убийца.

— Это тоже рациональный суицид, — говорит он с напором. — Брейли не болел, ему было всего 45, но у него явно были вполне разумные причины покончить с собой. К этому решению его привела мысль, что следующие 25 лет он проведет в тюрьме.

— То есть даже если бы вы знали, что он находится под следствием по обвинению в убийстве, вы бы все равно считали его суицид рациональным и не беспокоились из-за того, что он покончит с собой?

— Да, «не беспокоился» — хорошо сказано, — отвечает Филип.

Филип рассказывает, как пришел к этому радикально-либертарианскому взгляду на право на смерть. Он открыл для себя мир эвтаназии в 1996 году, во время девятимесячного периода, когда на Северной территории Австралии людям при смерти разрешалось просить врача об эвтаназии по Акту о правах смертельно больных, отмененному спустя год федеральным правительством. Тогда Филипу было под 50, он только что получил медицинскую лицензию. В медицину он пришел поздно, после недолгой службы в воздушных силах, работы правозащитником на территориях аборигенов и нескольких лет на должности рейнджера в парках Северной территории.

— Я услышал об этом по радио, подумал, какая хорошая мысль, и лег спать, — говорит он. Непосредственное участие в движении Филип принял только позже, когда началась активная кампания против нового права на смерть, возглавленная и врачами, и церковью. — Меня раздражала, ужасно раздражала эта попытка профессиональных медиков пойти наперекор очевидной воле народа. Они говорили все то, чего я в медицине просто не переношу, а именно этого очень снисходительного представления, будто врачам лучше знать, что тебе нужно, даже если ты как представитель общественности считаешь что-то хорошей идеей. Меня оскорбляет такое отношение.

Он публично высказал свое мнение, и к нему выстроилась очередь желающих умереть.

— В те первые дни в 1996-м я был твердо убежден, что если врач тебя осматривает и ты достаточно болен, то ему вполне логично предоставить тебе средства для самоубийства. Четверо моих пациентов покончили с жизнью. Я единственный врач, воспользовавшийся этим законом, и более того, какое-то время был единственным врачом в мире, который законно ввел смертельную инъекцию. — Я слышу в его голосе гордость. — Отсюда и вырос Exit, ведь ко мне продолжали обращаться и после отмены закона. Но тут я начал замечать перемены: не все из этих людей были смертельно больны, и, более того, некоторые хотели умереть по немедицинским причинам. Один из них спросил меня: «С чего это вы должны решать за меня?» На самом деле это решение самого умирающего. Так и возникла наша цель: дать людям инструменты, а не валяться в ногах у политиков и умолять их изменить законы.

— Вы гордитесь, что вас называют Доктор Смерть?

— Если будешь волноваться из-за кличек, вообще мало чего добьешься, — хмыкает он. — Редко бывает, чтобы я шел по улице, а ко мне никто не подошел и не сказал что-нибудь приятное. Такого не случалось, когда я выписывал рецепты на пенициллин. Приятно участвовать в важных, передовых общественных дебатах. Это прекрасно.

— Я посмотрела на ваши расценки, — говорю я. — Справочник совсем не дешевый. Если хочешь получить через Exit баллон с азотом и все остальные компоненты, как вы рекомендуете, придется серьезно потратиться. Вы на этом зарабатываете?

— Да, не дешевый, но и по миру ездить с мастер-классами недешево, — возражает он. — Невозможно представить, чтобы организация существовала без такой финансовой основы. Это некоммерческая организация. Люди иногда думают, будто если ты помогаешь людям обрести мирную смерть, то тебе нельзя брать за это деньги. Как будто уже сама область твоей работы не позволяет даже выходить в ноль, не то что зарабатывать.

Он раздражен, что я усомнилась в его мотивах. Но говоря о своей роли в помощи при самоубийствах, он напоминает бизнесмена.

— Представительство в Великобритании многое изменит. Я ожидаю значительного прироста. Европа, в частности Великобритания, представляет собой большую область интереса.

Во время нашего разговора я еще об этом не знала, но Филип уже тогда планировал расширить рынок до невообразимых масштабов. Его амбициозная идея обойдет рамки закона любого государства. Она намного изощреннее лекарств или мешков. Она не требует ничьей помощи или разрешения. Эта машина доставит людей к идеальной смерти.