Ягненок спит. Он лежит на боку с закрытыми глазами, подергивая прижатыми ушками. Он сглатывает, ворочается и сучит тонкими ножками. Из-за кривой полуулыбки он кажется особенно умиротворенным, словно во сне резвится где-нибудь на зеленом поле. Только этот ягненок слишком маленький, чтобы выходить во внешний мир. Его глаза не открываются. У него не растет шерсть; кожа собирается розовыми складочками у основания шеи. Он еще не родился — но вот он, после 111 дней созревания, совершенно отделенный от матери или любого другого животного, живее всех живых в исследовательской лаборатории в Филадельфии. Он погружен в жидкость, плавает внутри прозрачного пластикового мешка, а пуповина присоединяется к пучку наполненных яркой кровью трубок. Это плод, растущий внутри искусственной матки.

Вот он через две недели, на 135-й день гестации, почти полностью созревший. Ягненок занимает почти все свободное пространство, прижимаясь плоским носом к углу мешка. Он стал пухлее, белее, кудрявее, покрылся тонкими завитушками шерсти, у него даже появился клубочек хвоста: это уже точно ягненок, но по-прежнему плод. Еще через две недели застежку пакета откроют, пуповину пережмут — и ягненок наконец родится.

Впервые увидев на экране своего ноутбука изображения ягненка в пакете, я вспоминаю поля эмбрионов из «Матрицы», где в капсулах в ужасающих промышленных масштабах разводили детей без матерей; человеческий Му-свенцим. Но это не замена полного вынашивания. Процветающая в Калифорнии индустрия суррогатного материнства может вздохнуть спокойно, пока что. Ягнята растут в мешках не с момента зачатия; их извлекли из чрева матерей с помощью кесарева сечения и почти немедленно поместили в биомешок на сроке вынашивания, равном приблизительно 23-24 неделям у людей. Пока что это не замена для беременности, но явно ее зачатки. В будущем родить ребенка может быть так же просто, как открыть застежку пакета.

Команда, создавшая эти искусственные матки, заявляет, что ими движет лишь желание спасти самых уязвимых людей на земле. Эмили Партридж, Маркус Дэйви и Алан Флейк — неонатологи, возрастные физиологи и хирурги в Детской больнице Филадельфии, они работают с крайне недоношенными детьми. После трех лет доработок и отладок их последний прототип — «биомешок» — должен как никогда повысить шансы на выживание для детей, родившихся слишком рано.

Широкая публика узнала о биомешке в апреле 2017 года, когда команда опубликовала свои исследования вместе со снимками ягнят в журнале Nature Communications . Статья описывает четыре разных прототипа искусственной матки, которые были испытаны на 23 ягнятах, прежде чем конструкция биомешка была утверждена. (Овец постоянно используют в акушерских исследованиях, потому что у них длительный период беременности, а зародыши примерно такого же размера, как наши.)

«В развитом мире ведущей причиной ранней детской смертности и болезней является крайняя степень недоношенности, — начинается статья. — Мы покажем, что в этом внематочном устройстве можно вплоть до четырех недель поддерживать жизнь плода овцы, по развитию эквивалентного крайне недоношенному человеческому ребенку <…>. При должном искусственном питании ягнята демонстрируют нормальное соматическое развитие, созревание легких и рост мозга». Они нашли способ развивать вне материнских тел плоды, которые в конце концов станут такими же ягнятами, как и те, что выросли в чревах беременных овец.

Отдел больницы по связям с общественностью выпустил в пару к публикации очень прилизанную короткометражку. Предполагаю, с целью направить неизбежное внимание международной прессы на терапевтические достоинства биомешка, а не на жутковатые снимки ягнят. Фильм «Воссоздание матки» (Recreating the Womb) выглядит совсем как корпоративный ролик, и на протяжении всего 14-минутного хронометража в нем не показано ни одного плода. Есть аккуратные схемы с ягнятами в биомешках и немного неуклюжие постановочные съемки Партридж, Флейка и Дэйви, притворяющихся, будто они проводят изучение ягнят без самих ягнят в девственно чистой лаборатории под трели фортепиано, призванные внушать трепет и изумление. Есть душераздирающие клипы с младенцами с крайней степенью недоношенности в отделении интенсивной терапии новорожденных (ОИТН): невозможно маленькие человечки, покрытые катетерами, крошечные пальчики с потрескавшейся и шелушащейся кожей, дыхательные трубки, приклеенные к задыхающимся ротикам. И, наконец, заготовленные интервью с исследовательской командой в белых лабораторных халатах — снятые в студии с фоновой подсветкой и аккуратно смонтированные.

«Мы предвидим, что в будущем эта система появится в ОИТН и будет выглядеть примерно как традиционный инкубатор. Спереди будет располагаться поднимающаяся и опускающаяся крышка, а внутри теплой среды — ребенок в биомешке. Рядом с инкубатором будет находиться контейнер с околоплодной жидкостью, прокачиваемой через биомешок», — говорит Дэйви с полуавстралийским-полуамериканским акцентом; он родился в Мельбурне и устроился в Детскую больницу Филадельфии в 1999 году.

Биомешки для имитации человеческого чрева будут храниться в темноте, но младенцы станут видимы как никогда. «Родители увидят намного больше, чем при обычной беременности. В приборе будет темнопольная камера , чтобы они могли наблюдать за плодом, видеть, как он движется, дышит, глотает и делает все прочее, что делает плод, — говорит Флейк, самый пожилой член команды. — Будет и ультразвуковой прибор. С его помощью мы станем проводить медицинские осмотры эмбриона, ведь мы не можем коснуться младенца. Мы будем делать УЗИ и следить за его физиологическим состоянием как минимум один или два раза в день».

Мы любим следить за нашими детьми. В мире, где рождение все чаще начинается с приложений — определяющих циклы фертильности, рассказывающих, «чего ждать, когда ждешь ребенка», и подсчитывающих все кормления и смены подгузника новорожденного, в паре с видеомониторами, которые измеряют показатели жизнедеятельности и транслируют на телефон во всей красе ночного видения, — это будет как нельзя кстати.

«Я не перестаю удивляться тому, какое это чудо — смотреть на плод, очевидно не готовый родиться, в этой жидкости, смотреть, как он дышит, глотает, плавает, видит сны — в полной изоляции от плаценты и от мамы. Это внушает трепет», — говорит Партридж, улыбаясь с закрытыми глазами, прямо как ягненок на видео, и качая головой, словно ей самой не верится, чего она добилась.

Это командная работа, но Партридж говорит так, будто биомешок — ее детище. Она самый младший член команды и единственная женщина; в Филадельфию она приехала из Торонто, чтобы работать научным сотрудником. В день публикации статьи она рассказала в интервью канадскому каналу CBC о том, что она — автор всей концепции. «Эту идею на самом деле подала я. Я была уверена, что это беспрецедентная возможность поднять на новый уровень то, что мы можем делать для младенцев», — говорит она. Она рассказывает, как присматривала за ягнятами в мешках, словно мать у колыбели новорожденного: «…стелила спальник и ночевала рядом с ягнятами неделями».

В промовидео Партридж рассказывает о двух ключевых компонентах биомешка, заменяющего материнское тело. Вместо плаценты здесь система кровообращения — «устройство, которое подает кровь, удаляет из нее углекислый газ и добавляет кислород». Это оксигенатор, подключенный к венам пуповины ягненка, — он же подает питательные вещества и любые медикаменты, что могут понадобиться ягненку. (Подумав, я осознаю, что он исполняет ту же функцию, что и женщина в халате в JUST, когда та обновляет пипеткой субстрат в лотках, чтобы размножались куриные клетки.) Механических насосов, чтобы прогонять кровь, нет, потому что даже мягкое искусственное давление может перегрузить сердце ягненка. Кровоток обеспечивается исключительно сердцем плода, как было бы и в матке.

«Второй компонент — воссоздание самой матки, и, по сути, это жидкая среда, которую мы воспроизвели в виде мягкой структуры мешка, — продолжает Партридж. — В каком-то смысле она должна окутать плод и поддерживать физически так же, как в утробе». Этот пластиковый пакет служит амниотическим мешком, наполненным теплой, стерильной, лабораторной околоплодной жидкостью — ягненок вдыхает и глотает ее, прямо как человеческий плод. Эта жидкость втекает и вытекает из биомешка через трубки в двух маленьких герметичных отверстиях. Во время экспериментов команда переводила тысячу литров этого вещества в день.

Биомешок необходим из-за несовершенства чрева. Обычная беременность длится 40 недель, и ребенок, рожденный раньше 37-й, считается недоношенным. На 23 неделе — чуть больше пяти месяцев — проходит половина срока беременности. В США 1% всех детей в год рождаются недоношенными именно на этом сроке, говорит Флейк. Этот момент, на 23-24 неделе, — водораздел, граница жизнеспособности, срок, после которого у современной медицины есть надежда сохранить ребенку жизнь, если он рождается рано, и точка, когда врачи попробуют спасти новорожденного. В настоящее время британская Национальная служба здравоохранения ставит границу жизнеспособности на 24 неделях. Если 24-недельный младенец рождается мертвым, то это называют «преждевременными родами», тогда как мертвый младенец в возрасте 23 недель и шесть дней до сих пор считается «выкидышем» . Это жестокая граница.

В странах с хорошими больницами шанс сохранить жизнь 23-недельному ребенку сейчас составляет 24%. Но 87% из этих выживших всю жизнь будут испытывать серьезные осложнения вроде хронических заболеваний легких, проблем с пищеварением, повреждений мозга, слепоты, глухоты и церебрального паралича . В более богатых странах выживают дети с еще более опасной степенью недоношенности: в период с 1995-го по 2006 год на 44% выросло число младенцев, родившихся раньше 24 недель и доживших до неонатального ухода . Но ситуация с проблемами, связанными с преждевременными родами на этой стадии, лучше не становится, и число детей, живущих с хроническими заболеваниями из-за недоношенности, тоже резко подскочило . Преждевременные роды — главная причина смертности и инвалидности детей младше пяти лет в развитом мире .

Инкубаторы берут на себя некоторые функции, с которыми недоношенному новорожденному нужна помощь, но не позволяют продолжаться процессу созревания. Они обеспечивают тепло и влажность, но не питательные вещества; вот почему младенцы в них покрыты катетерами и канюлями, поставляющими все необходимое для выживания и роста, и почему их нужно поддерживать в состоянии сна — чтобы помешать им выдергивать трубки. Респираторы поддерживают жизнь недоношенных тем, что дышат вместо их недоразвитых легких, но они увеличивают вероятность инфекции, не дают легким правильно развиваться и потенциально могут повредить уже существующую нежную легочную ткань. Вместо того чтобы поддерживать новорожденного, который пытается выжить вне материнского тела, биомешок воспринимает младенца как еще не родившийся плод.

«Если этот проект будет настолько успешным, как нам кажется, — говорит Флейк в промовидео, — в конечном счете большинство младенцев с прогнозируемым риском крайней степени недоношенности будут заранее переносить в нашу систему, чтобы они не рождались преждевременно».

Эту реплику мне приходится переслушать несколько раз. Он хочет сказать, что женщинам с риском очень ранних родов будут делать кесарево просто на всякий случай, чтобы на оставшийся период созревания их детей переносили в искусственную матку?

Но затем он продолжает: «Так мы обеспечим нормальное физиологическое развитие и сможем избежать практически всех основных рисков недоношенности, что окажет огромное влияние на здоровье детей». Следом в ролике показывают хихикающих пухлощеких младенцев, шестилетку с беззубой ухмылкой, молодую женщину, которая улыбается в замедленной съемке. Если для стольких младенцев биомешок означает здоровое будущее вместо болезней и инвалидности, как можно им в этом отказать?

Это осознанный подход к потенциально масштабной полемике, которую вызовет искусственная матка: сосредоточиться на здоровье детей, гугукающих малышах и исключить все остальное. В ролике и научной статье нет овец, как нет и голосов матерей. Исследователи хотят, чтобы их устройство было этически неприметным, считалось просто помощью больным детям и не более того. «Наша цель — не расширить нынешние границы жизнеспособности, а увеличить количество положительных исходов у младенцев того возраста, в котором их уже сейчас регулярно спасают в отделениях интенсивной терапии для новорожденных», — осторожно отмечается в статье. Расширение нынешних границ жизнеспособности создало бы этическое минное поле: в Великобритании законная граница для аборта была снижена в 1990 году с 28 до 24 недель, потому что прогресс в области неонатального ухода повысил вероятность выживания для плода между 24 и 28 неделями. Если в искусственных матках смогут выживать дети еще младше, это может иметь огромные последствия для женщин. Но женщины здесь не упоминаются.

Это видно по заключительным предложениям научной работы: «Наша система предлагает любопытную экспериментальную модель для решения фундаментальных вопросов о роли матери и плаценты в развитии плода. Мы добились долгосрочного физиологического поддержания жизни плода, ампутированного от матери, что делает возможным изучение сравнительного вклада плаценты в созревание плода».

Как бы ни хотелось пиарщикам подчеркнуть, что биомешок — это терапевтический инструмент для очень больных и очень маленьких младенцев, те, кто его создали, спешат рассказать научному сообществу, что у них получилось «ампутировать» плод от матери и плаценты и что можно изучить «сравнительный вклад» беременных матерей и их органов в рост детей. А в конце концов, возможно, счесть, что технологии их легко заменят.

Когда я дохожу до последних минут промофильма, он начинает все больше походить на куриное видео от JUST — знакомая история о старой доброй американской выдержке, стойкости, находчивости и предприимчивости, которые могут спасти мир. Дэйви и Партридж рассказывают, как разрабатывались прототипы того, что позже стало биомешком. «Для создания первых поколений мы пользовались множеством материалов из магазинов сантехники и пивоварения, — морщится Партридж. — На тот момент у нас не было грантов, так что потребовалась настоящая находчивость, чтобы собрать первый прототип практически из ничего».

«Томас Эдисон говорил, чтобы стать изобретателем, тебе нужны только воображение и куча хлама. Это в двух словах история нашей системы, — говорит Дэйви. — Иногда мы ездили в Home Depot, в Lowes и Michaels , привозили всякие штуки и склеивали и спаивали их вместе».

В конце видео Партридж лучится гордостью: «Это точно проект, который больше похож на научную фантастику, чем на реальность, но за три года нашего по-настоящему упорного труда и отказа смиряться с провалами и ограничениями технологий он стал весьма реальным терапевтическим инструментом».

Но это не просто терапевтический инструмент: это изобретение, которое однажды выйдет на рынок, товар, и больница хочет защитить свою интеллектуальную собственность. В глубинах гугла я нахожу патентную заявку на биомешок, поданную в 2014 году — задолго до публикации научного исследования, — и это, возможно, самый откровенный текст, выложенный командой на всеобщее обозрение. В этом документе они не юлят насчет расширения границ жизнеспособности: они открыто заявляют, что среди возможных «субъектов» изобретения — «плоды при раннем сроке беременности (напр. 20-24 недели)».

В патентной заявке присутствуют некоторые трогательные подробности, не попавшие в научную статью и промовидео. Партридж, Флейк и Дэйви давали ягнятам имена — по крайней мере, в ранних экспериментах. У них были Джун, Шарлотта, Лили, Малыш Алан, Эдди, Уиллоу, Сена, Боуи, Игги и Мэнсон. Большинство были убиты после родов для изучения органов, но некоторым везунчикам команда позволила выжить и кормила из бутылочки. Игги показал себя лучше всех и «был успешно извлечен из искусственной плаценты для послеродовой жизни… Животное демонстрировало удовлетворительный рост и развитие после восьми месяцев перед переводом на долговременный уход в приюте». Последняя фотография в патентной заявке — бодрый ягненок в сарае, который оглядывается на камеру через плечо, будто позирует.

Возможно, как раз из-за этого патента я описываю биомешок и все вложенные в него труды только по сетевому промовидео и исследовательской работе. Мне не разрешают приехать в Филадельфию и воочию увидеть работу команды. Я была так близка: Алан Флейк сказал, что меня с радостью ждут; мы назначили дату и время визита. Я как раз собиралась покупать билет на самолет, когда решила, что надо бы свериться насчет приезда с пресс-службой больницы: нельзя же просто так ввалиться без правильного разрешения. У меня состоялся очень дружелюбный 40-минутный разговор с пресс-секретарем, который вроде бы тоже был рад меня пригласить, но попросил отложить покупку билетов, пока не получит добро от юридического отдела, что займет пару дней. Это прозвучало как формальность.

Но дни превратились в недели, рейсы все дорожали, а дружелюбный пресс-секретарь почему-то больше не отвечал на письма и звонки. Затем наконец пришел очень короткий имейл. «Мне очень жаль сообщить, что Детская больница Филадельфии вынуждена отказаться от этой возможности, — написал пресс-секретарь. — Я получил большое удовольствие от общения с вами и надеялся, что у нас все получится, но не получилось. Я приношу извинения за путаницу и задержки перед окончательным ответом. Благодарю за интерес к этому исследованию».

Потребовалось еще несколько писем, чтобы уловить, почему я вдруг стала нежеланной гостьей. Флейк извинился и сказал, что это не в его власти. Они хотят получить возможность через несколько лет поместить в биомешок детей, и юридический отдел занервничал из-за перспективы моего приезда. «Сейчас сильно осторожничают из-за всего, что может поставить под удар одобрение FDA» , — наконец сообщил мне пресс-секретарь. Больница не хотела ставить под угрозу медицинское и коммерческое будущее изобретения, слишком рано заговорив с журналистами. На данный момент их цель — выпустить искусственную матку на рынок.

Когда биомешок окажется на рынке, он станет лишь очередным и самым буквальным примером того, как беременность уже переносится вовне. В развитом мире роженицу всегда регулярно осматривают, проводят вагинальное и брюшное сканирование, берут анализы крови, чтобы изучить состояние, рост и ДНК младенца. Если есть подозрения, что с плодом что-то не так, ее осматривают усердней: в кожу, мышцы живота и матку вводят иголки еще больше, чтобы подвергнуть очередной генетической экспертизе образцы клеток плаценты или околоплодной жидкости. Даже если все хорошо, никого не смущает, что к роженице подключают фетальные кардиомониторы и тонометры и во время родовых схваток регулярно замеряют размер таза. В век, когда быть хорошим родителем — значит больше заботиться о ребенке даже до рождения, мы хотим получить все больше доступа к младенцам внутри женщин, новые способы их измерить и поместить под наблюдение, чтобы качественно ухаживать еще до того, как дети войдут в мир. Женские тела нам чуть ли не мешают.

Термин «эктогенез» — развитие плода вне человеческого тела — впервые использовал британский ученый Джон Бердон Сандерсон Холдейн в лекции, прочитанной в 1923 году в Обществе еретиков Кембриджского университета . Он представил себе эссе студента Кембриджа из будущего с описанием великих биологических изобретений, созданных со времен Холдейна. «Мы можем взять яичники женщины, чтобы они росли в пригодной жидкости вплоть до 20 лет и давали каждый месяц новую яйцеклетку, 90% из них можно оплодотворить, и зародыши успешно растут в течение девяти месяцев, после чего извлекаются на воздух, — говорил его воображаемый эссеист из будущего. — Франция стала первой страной, официально узаконившей эктогенез, и к 1968 году получала этим методом 60 тысяч детей ежегодно» .

Во времена падающих показателей рождаемости эктогенез заинтересовал Холдейна своим потенциалом в социальной инженерии; в 1923 году евгеника еще не казалась омерзительной идеей. «Если бы не эктогенез, то нет сомнений, что цивилизация рухнула бы в кратчайшие сроки ввиду высокой плодовитости менее желанных членов населения почти во всех странах», — воображал он. Холдейн считал, что полное отделение рождения от секса будет означать, что «человечество освободится в совершенно новом смысле».

Статья Черчилля 1931 года «50 лет спустя» сказала об эктогенезе не меньше, чем о лабораторном мясе. «Мало сомнений в том, что весь цикл, ныне приводящий к рождению ребенка, будет возможно воспроизвести в искусственном окружении», — написал он о своем воображаемом 1981 годе.

Черчилль писал всего за год до публикации книги «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли. Хаксли перенял немало идей у своего друга Холдейна, но перевернул их с ног на голову: его дивный новый мир 2540 года был антиутопическим кошмаром, где репродуктивная технология стала формой общественного контроля. Людей массово производят в склянках с лоскутами свиной брюшины на производственном конвейере Центральнолондонского инкубатория за 267 дней. «Одна за другой яйцеклетки переводились из пробирок в емкости покрупнее; ловко взрезалась свиная брюшина, на место ложилась морула , вливался солевой раствор, — писал Хаксли. — Процессия медленно шла вперед; через окошко в стене, медленно — в Зал социального предопределения». Здесь эмбрионы превращались в людей разных социальных классов: некоторые подвергались кислородному голоданию для повреждения мозга, чтобы они не возмущались из-за черной работы, других держали в ледяной среде, чтобы придать отвращение к холоду и они радовались работе шахтерами в тропиках. Взгляд Хаксли на эктогенез покорил наше коллективное воображение и стал одним из мрачнейших сюжетов в научной фантастике.

В реальном же мире возможность завести ребенка без матки стала символом нового рубежа свободы. В феминистической классике 1970 года «Диалектика пола» канадская радикальная феминистка Суламифь Файерстоун заявляла, что биологическое разделение труда в процессе естественного размножения формирует основу мужского господства над женщинами. Ее «первым требованием для любой альтернативной системы» было «освобождение женщин из-под тирании биологии любыми доступными средствами и распределение роли рождения и воспитания детей по всему обществу в целом — как среди мужчин, так и женщин».

Манифест британского Фронта освобождения геев, впервые опубликованный в 1971 году, говорил, что у эктогенеза есть потенциал эмансипировать как мужчин, так и женщин, стирая между ними природные различия. «Теперь мы достигли стадии, когда технология “неестественным” образом вмешивается в само человеческое тело (то есть улучшает его) и даже воспроизводство вида, — гласит он. — Сегодня прогресс находится в шаге от того, чтобы полностью освободить женщин от собственной биологии посредством разработки искусственных маток… Теперь технология развилась до той степени, когда система гендерных ролей уже необязательна» .

Это может показаться довольно оптимистичным толкованием состояния репродуктивных технологий начала 1970-х, но не было это и полной фантазией: ученые к тому времени уже десятилетиями экспериментировали с выращиванием вне тел плодов как людей, так и животных. Может, изобретателям биомешка и нравится считать свои исследования беспрецедентным сдвигом парадигмы, но вообще-то они основываются на массиве многолетних международных научных работ. И хотя команда Детской больницы Филадельфии привлекла к себе много внимания во время публикации статьи, ученые по всему миру — в Азии, Австралии, в других частях Северной Америки, — многие годы успешно работают с искусственной маткой и участвуют в гонке за то, кто первым испытает свое устройство на эмбрионе человека.

— Это вовсе не новая область, — говорит Мэтт Кемп слегка устало. Он руководит перинатальной лабораторией в Фонде исследований женщин и новорожденных (Women and Infants Research Foundation, WIRF) в Западной Австралии, и о первых успехах искусственной матки его команды — «Маточной Среды Ex-Vivo» (Ex-Vivo Uterine Environment, или терапия EVE) — сообщалось в статье, опубликованной на несколько месяцев позже исследований команды из Филадельфии. Вся шумиха досталась не EVE, а биомешку, и хотя Мэтт о нем почти не упоминает, кажется, особой любви он к нему не питает.

— В 1958 году группа из Каролинского института в Швеции опубликовала статью о применении подобной платформы для человеческого плода на раннем сроке беременности, — продолжает он. — В начале 1960-х группы в Канаде использовали эту систему для краткосрочных — 12- и 24-часовых — экспериментов с овцами. Уже в 1963 году японцы провели революционную работу в этой области. В 1990-х они взяли коз и три недели или около того проводили с ними очень похожий или аналогичный эксперимент. Самую недавнюю работу в этом направлении провела группа в Мичигане. Любой, кто скажет, что сделал это впервые и что это небывалая новинка, чуточку лукавит. — Конкретных имен Мэтт не называет.

На EVE патентных заявок нет («На мой взгляд, это нельзя запатентовать, — говорит он утомленно. — Разные формы этой технологии были общественным достоянием с 1958-го»), так что Мэтт рад ответить на любые вопросы. Я не могу приехать в его лабораторию в Перте, потому что на данный момент он в Бостоне, на курсе лидерства и бизнеса в Гарвардской бизнес-школе. Мы говорим по телефону во время перерыва между занятиями.

— Почему вы стали изучать бизнес? — спрашиваю я.

— Ну, потому что, как и многое другое в наши дни, наука — это бизнес, — говорит он.

Сегодня Мэтт хочет говорить только о науке. Я спрашиваю, почему он решил назвать искусственную матку EVE — в честь Евы, первой женщины и матери человечества, — и, кажется, ему не хочется углубляться в долгую дискуссию о символизме своей работы: «Наверное, просто удобный способ все это описать».

Мэтт разрабатывал EVE с 2013 года в сотрудничестве с командой исследователей из больницы Университета Тохоку в Сендае, Япония. Официальные изображения EVE еще не публиковались, но я нашла на ютубе видео, загруженное WIRF, и посмотрела перед тем, как позвонить. Выглядело оно так, будто не должно было попасть в сеть: снималось явно на телефон и больше чем за год набрало 56 просмотров. Я видела только промовидео филадельфийской команды и осторожно цензурированные фотографии с ягнятами, приложенные к статье, так что от этого 44-секундного ролика у меня отваливается челюсть.

Видео начинается с пищащих мониторов в отделении интенсивной терапии новорожденных. По черному экрану бежит красная линия ровного и размеренного здорового сердцебиения. Камера опускается к инкубатору рядом, но вместо ребенка там ягненок, погруженный в желтоватую жидкость в прозрачном пакете. Его грудь поднимается и опадает, ноздри раздуваются. Камера снова сдвигается — вверх, от шерстяного живота ягненка, к связке трубок, торчащих из полуоткрытой застежки пакета, будто к венам, полным крови. Из-за любительской операторской работы и яркости телесных жидкостей это выглядит гораздо грубее, чем аккуратно продуманный материал, обнародованный Детской больницей Филадельфии. Это пугающее, неприятное зрелище. Вот как на самом деле выглядит искусственная матка.

И все же система терапии EVE с виду похожа на биомешок, и по описанию Мэтта — тоже.

— Крайне недоношенные младенцы — это не крохотные груднички, они ближе к эмбрионам. На этом основывается наша работа. Мы пытаемся работать с анатомией и физиологией, которая у них уже есть, вместо того чтобы вынуждать их адаптироваться к жизни вне утробы. То есть использовать пуповину и сердце плода, поддерживать его живым и защищенным под слоем околоплодной жидкости и, как мы надеемся, помогать ему расти как ни в чем не бывало.

— Вы зовете их плодами, а не новорожденными, — говорю я. — Значит ли это, что вы не считаете ягнят родившимися, когда помещаете в систему?

— Не считаем.

— То есть рождение происходит, когда вы открываете пакет?

— Ну, я бы сказал, рождение — это когда перерезаешь и перевязываешь пуповину. Тогда появляется отдельная, свободная личность. В моем понимании, пока не перерезана и не зажата пуповина, ты не родился.

Технология искусственной матки дает новое определение родам: теперь это уже не процесс выталкивания и вытягивания в мир, тебя просто отсоединяют от жизнеобеспечения, от которого ты зависел в виде плода. Можно отделиться от матери, но официально все равно оставаться нерожденным.

Как и производители веганского мяса, Мэтт говорит о своей работе так, будто это обычное дело: домашнее пивоварение, а не франкенштейновская наука.

— Как у вас вообще получается подключиться к пуповине? — спрашиваю я.

— Это не так сложно, если понять, как это делается.

— Что в околоплодной жидкости? Из чего вы ее делаете?

— Сказать по правде, это что-то вроде Gatorade . Смесь соли, белков и воды. — Он напоминает Майка, когда тот описывал субстрат, выращиваемый в Finless Foods.

Мэтт говорит, что коллаборация WIRF с коллегами из Японии даст им фору перед другими командами, создающими искусственную матку: «Соревновательное преимущество в том, что над нашим оборудованием работает довольно большая японская биотехнологическая компания. Нам нужно сотрудничать с теми, кто может увеличить масштаб производства и потенциально провести нас через FDA. Мы работаем с компанией в Осаке под названием Nipro Corporation, мировым лидером. Благодаря этому у нас очень хорошая система».

Но главная разница между работой WIRF и исследованиями в Филадельфии в том, что команда Мэтта помещает в EVE куда более недоношенных ягнят. Самый младший плод в биомешке был на 106 дне созревания; Мэтт поднял планку до 95 дня. Он осторожничает с переводом на человеческий возраст, но это где-то между 21 и 23 неделями. Больше никто не сообщал о работе с такими маленькими плодами. И хотя команда Детской больницы в Филадельфии растила своих ягнят несколько недель и оставляла некоторых жить и после эксперимента, команда Мэтта решила сохранять их в искусственной матке на протяжении одной недели, а потом убивать для анализа органов. Он говорит, что они бы с легкостью могли поддерживать жизнь и дольше, если бы захотели: «Под конец срока это очень крепкие, здоровые животные».

Даже за неделю внутри искусственной матки ягнята меняются радикально. «Они растут, определенно. Становятся больше. На этом этапе созревания ягнята набирают по 40 граммов в день. Они разминаются, вытягиваются и сглатывают. Сам я беременным никогда не был, но моя жена — была; она говорит, плод выполняет такие же движения: пинается, разминает ножки, немного ворочается и на какое-то время засыпает».

Мне интересно, испытывает ли он к своему изобретению чувства не только как исследователь, но и как отец.

— Каково наблюдать за всеми этими изменениями день за днем?

— Довольно примечательно. С базовой научной точки зрения наша система лишает плаценту смысла.

Я пробую еще раз:

— А что насчет человеческой точки зрения? Вы к ним привязались?

— Ну да. К этим малышам правда привязываешься. Болеешь за них.

— Вы им давали имена?

— Да, называли.

— Как их звали?

— О, уже и не помню.

Наверное, если твоя цель — рассовать самых крохотных детей в мире по пластиковым мешкам, к ним лучше не переполняться родительскими чувствами.

Но до клинических испытаний с человеческими детьми еще далеко.

— Любой, кто скажет, что собирается сделать это через два года, либо накопил базу данных, скрытую от общественного доступа, либо чуточку преувеличивает.

— Вы говорите о ком-то конкретном?

— Нет. Я говорю в общем, — твердо заявляет он. — Все эксперименты на данный момент проводились над здоровыми плодами, чье вынашивание протекало бы нормально, если бы в него не вмешались ученые. Это попросту не относится к человеческим плодам на 21, 22, 23 неделях. Эти дети здоровыми быть не могут. Они неспроста рождаются раньше срока, — создавая устройство для созревания настолько недоношенных детей, такие ученые ставят перед собой задачу за пределами простого эктогенеза. Преодолеть барьер для ввода устройства в клиническое пользование будет невероятно трудно. Чтобы найти довод, который примет комиссия по этике, потребуется невероятное везение, нужно показать результаты на несколько порядков выше, чем у ныне использующейся технологии, — говорит он. — Какой будет первоначальная демографическая выборка для такой платформы? Думаю, мы говорим об очень больных 21-недельных плодах, у которых, по сути, ноль шансов на выживание даже при всех нынешних достижениях медицины.

Я никак не ожидала такого. Это меня совершенно сразило.

Я лишилась сына на 20 неделе, он стал бы моим вторым ребенком. С ним все было в порядке. Он был идеален. На 19 неделе беременности у меня начался аппендицит, о чем я тогда не знала. Я неделю пролежала в больнице, пока акушеры и гинекологи сканировали, зондировали и брали кровь, пытаясь понять, почему мне плохо и что им с этим делать. А затем начались роды. Так бывает: если ты беременна, от серьезной инфекции шейка матки может раскрыться. Между схватками акушер сообщил, что будь я на 24 неделе беременности, то все было бы иначе, но я на 20-й, а значит, надо позволить природе идти своим путем. Хотя сын, которого я родила, был нормальным малышом, его даже запеленали и дали мне подержать, он умер во время родов. Выкидыш, не мертворожденный.

Это случилось три года назад. С тех пор у меня вырезали аппендикс и я родила дочку — ту, что запивает пастуший пирог коровьим молоком. Но, как любого человека, потерявшего ребенка, меня всегда будет преследовать воспоминание о малыше, которого у меня не было, и о том, что для него могли бы сделать. Если искусственная матка могла бы спасти жизнь очень больного плода на 21 неделе, разве не спасли бы с ее помощью и 20-недельного малыша — совершенно здорового, которому просто не повезло оказаться в заболевшей женщине?

Я с трудом сглатываю.

— Вы понимаете, какие вопросы о смещении границ жизнеспособности поднимутся в обществе, если первым человеческим плодом в вашей системе будет тот, что не выжил бы без нее? Неужели вы не можете представить, как родители еще более недоношенных младенцев будут просить вас о любом шансе, который может дать искусственная матка?

— Думаю, это вообще-то довольно простой вопрос, — отвечает он моментально. — Человек это, плод ли, младенец ли — он болен. Если бы ваш трехлетний ребенок тяжело заболел и кто-то разработал бы новую терапию, у вас возникли бы какие-то сомнения?

— Конечно нет.

— Ну вот. С нашей точки зрения, это то же самое.

Другими словами, пока у них есть шанс спасти жизнь младенца, они постараются это сделать. Но и у них есть свои пределы.

— Вообще-то мы не считаем, что сдвигаем границу жизнеспособности все дальше и дальше. Прагматическая причина в том, что если в эмбрион нельзя вставить катетер и сердце развилось недостаточно, чтобы прогонять кровь через организм, то ему ничто не поможет. Так что все волнения насчет сбора яйцеклеток и отправки в наши искусственные устройства беспочвенны уже на этом уровне. Это просто невозможно практически.

Хотя частичный эктогенез мы наверняка увидим уже через несколько лет, правда в том, что полный эктогенез, от зачатия до родов, действительно невозможен на практике. Но раз у нас все лучше получается продлевать жизни эмбрионов за пределами утробы в течение недель после зачатия и сохранять живыми все больше недоношенных младенцев, то настанет время, когда эти два вектора встретятся — если не специально, так случайно. С каждым годом мы становимся к этому все ближе.

Считалось, что после зачатия человеческие зародыши можно выращивать вне утробы около недели — это период, за который они обычно прикрепляются к слизистой оболочке матки. Но в 2016 году команда профессора Магдалены Зерники-Гетц в Кембриджском университете успешно сохранила человеческие эмбрионы живыми и невредимыми вне человеческого тела на протяжении 13 дней , погрузив в специальный субстрат в инкубаторе. С правильным коктейлем из факторов роста эмбрионы прикрепились к подстилке, и развились ранние плацентарные клетки.

Из-за этической конвенции ученые сохраняют жизнь человеческих эмбрионов, зачатых с помощью ЭКО, только в течение 14 дней до того, как на 15 день появится «первичная полоска» (ряд клеток, отмечающих зачатки того, что станет головным и спинным мозгом). Эмбрионы кембриджской команды пришлось убить из-за этого двухнедельного правила; вероятно, они бы прожили и намного дольше, если бы им позволили. С 2016 года ведутся широкие дебаты, не стоит ли продлить срок до 21 или даже 28 дней из-за огромного научного потенциала наблюдения за развитием эмбриона вне человеческого тела. Двухнедельный дедлайн — добровольный этический предел, официально соблюдающийся только в 17 странах . Ученым в Северной Корее или России ничего не мешает выращивать человеческие эмбрионы столько, сколько получится.

В экспериментах с животными исследователи заходили намного дальше: в 2003 году доктор Хелен Хун-Чин Лю и ее команда в Центре репродуктивной медицины и бесплодия при Корнеллском университете смогла вырастить эмбрион мыши на внеутробной матрице с зачатия и почти до родов с помощью маточной ткани, созданной благодаря биоинженерии. Если в индустрию чистого мяса продолжат поступать деньги на научные исследования и мы сможем культивировать любую ткань, вполне вероятно, мы будем выращивать и использовать таким образом и маточную.

Конечно, развитие зародыша по-прежнему остается загадкой, и нам еще многое предстоит узнать о том, что происходит в первом и втором триместрах беременности. Но если мы сможем дольше выращивать эмбрион вне человеческого тела, крышка ящика приоткроется. Репродуктивную медицину развивают амбициозные врачи и исследователи, ведомые могучим человеческим импульсом к воспроизводству и финансируемые клиентами, готовыми платить любую цену, чтобы достичь поставленной цели. Чем больше мы поймем, тем ближе окажемся к полному эктогенезу. Давление — научное, медицинское, но еще и коммерческое, — слишком велико, чтобы этого не произошло. Препятствия будут скорее этическими и юридическими, чем технологическими.

Когда-то ЭКО было научной фантастикой, потом — этической дилеммой, затем — передовой вспомогательной репродукции. Теперь это акроним, который понимают все, обычное дело при создании семьи, настолько приемлемое, что рекламируется по телевизору. Национальная служба здравоохранения Великобритании уже признала право человека на создание ребенка вне чрева и покрывает расходы пар на возможность зачать биологических детей таким способом. То, что однажды казалось противоестественным, может с легкостью стать обыденным.

Как только на смену матке придут мешки и трубки, беременность и роды в корне изменятся. Если созреванию необязательно проходить в женском теле, то и телу необязательно быть женским. Как благодаря детскому питанию мужчины получили возможность кормить малышей наравне с женщинами, так благодаря эктогенезу деторождение будет не только женской прерогативой. И смысл материнства тоже изменится навсегда.