В день, когда качество воздуха в Сан-Франциско достигло худших показателей во всем мире, я нахожусь в Эмеривилле — на другой стороне залива от JUST. Калифорнийские пожары — связанные, как признают даже самые упрямые скептики, с климатическими изменениями — уже унесли жизни больше ста человек, и гарь висит в воздухе так густо, что я почти не вижу противоположную сторону улицы.

Я не могла есть мясо с тех пор, как четыре дня назад попробовала наггетс JUST. От одной мысли о нем меня мутит. Возможно, чистое мясо еще сделает из меня веганку, хоть и по другим причинам.

Мой разум в таком же расстройстве, как и желудок. Неужели я проделала такой путь, только чтобы увидеть очередной пузырь Кремниевой долины, рекламный трюк без жизнеспособного продукта? Неужели куриный наггетс JUST — это Roxxxy True Companion от чистого мяса? Я изголодалась по аутентичности и прозрачности, которые мне обещал Брюс.

Так что меня ждет приятный сюрприз, когда я звоню в дверь Finless Foods и мне открывает сам СЕО компании. У Майка Селдена близко посаженные глаза и аккуратная бородка. Он высокий — 190 сантиметров — и скромно сутулится, пожимая мне руку. Я тут же понимаю, что нахожусь в обществе непритязательного технаря.

Он зовет из крошечной переговорки научного руководителя и сооснователя компании Брайана Вирваса, чтобы тот тоже со мной познакомился. Они выросли на Восточном побережье и переехали сюда из Нью-Йорка два года назад, чтобы выращивать рыбу. Брайану — 26, Майку — 27. «Мы самые молодые в компании, — объявляет Майк. — У нас общая компания, общий дом, общая машина и практически весь круг друзей. Люди думают, мы женаты. Мы не особо стараемся развеять этот миф».

Стартап Finless Foods был основан в 2017 году, вскоре после того, как Майк и Брайан получили степени в биохимии, и стал первым в области чистого мяса со специализацией на морепродуктах. Они сосредоточились на голубом тунце и морском окуне — поначалу любой их продукт будет дорогим, так что и рыбу нужно было выбрать под стать. Брайан дружелюбен, но рвется вернуться на свое собрание: там решают, кто из семи штатных сотрудников Finless полетит в Азию за начальными клетками тунца.

В этот раз Майк — «представитель компании», но здесь я спектакля не вижу. Не будет и дегустации: «Мы уже провели много дегустаций с прототипами, но в основном просто чтобы… Приходится играть в инвесторскую игру, — говорит он со знающей улыбкой. — Инвесторам нужно видеть что-то материальное, и думаю, это логично. Бизнес основан на ощущениях. В мире хватает блестящих ученых, которые создают компании и не могут найти финансирование, потому что не умеют играть в эту игру». Но продукты Finless еще не готовы для рынка, и Майк не собирается притворяться: в первую очередь он ученый и только во вторую — предприниматель, и, как академик, он не горит желанием блефовать за столом, чтобы потом не получить по лицу.

Существует только три компании чистого мяса, фокусирующихся исключительно на рыбе, и это удивительно, учитывая, что проблема с рыбой более животрепещущая, чем проблема с мясом. Если мясо — это убийство , то рыба — геноцид. Десятилетия коммерческого рыбного промысла с использованием все более кровожадных методов вылова привели к экологической катастрофе в наших океанах. Треть всех рыбных запасов исчерпывается быстрее, чем успевает пополняться; это значит, перелов достигает таких объемов, что популяция не может восстановиться и пищевая цепочка рушится. Еще 60% запасов эксплуатируются по максимуму — они не могут дать больше рыбы, чем уже дают. Остается всего 7%, и они часто находятся слишком далеко от суши, чтобы вылов был финансово оправдан, или в политически спорных областях (заплывая в которые, моряки рискуют начать войну) . Другими словами, мы выловили из моря практически всю рыбу.

Рыболовецким флотилиям приходится заходить в поисках рыбы все дальше , сжигать все больше топлива, а улов при этом становится все мельче и реже. И при этом 40% улова коммерческих рыбаков выбрасывается : это «прилов» — случайная, ненужная рыба, черепахи, птицы и морские животные, пойманные, убитые и отправленные за борт. Мы потребляем больше рыбного белка, чем любого другого животного происхождения: для миллиарда человек рыба является главным источником белка . Бедные прибрежные поселения, чья жизнь зависит от рыболовства, ощущают на себе эффект этого экологического бедствия еще сильнее.

Решением проблемы разрушения океанических экосистем может показаться рыбоводство, но оно сталкивается с теми же проблемами, что и интенсивное животноводство: огромное количество рыбы на маленькой площади — это гигантская емкость, полная дерьма, и для убийства морских вшей, процветающих в этих условиях, требуются пестициды, фунгициды и инсектициды. А многие виды рыбы попросту не выживут в резервуаре. Голубому тунцу нужно много двигаться: если набить его, как сельдь в бочку, он погибнет.

Так что вопрос, почему Майк выбрал создание рыбного, а не животного мяса, кажется слегка наивным, но начинаю я именно с него.

— На это есть миллион причин, — воодушевленно реагирует он, довольный вопросом. Во-первых, по его словам, наше потребление рыбы — «самая большая причина страдания на планете. Если убить корову, можно прокормить где-то 300 человек, но если ты ешь, например, сардин, то съедаешь по десять рыб за раз. Это страдания и убийства в куда большем масштабе». Затем причины, связанные со здоровьем. «В случае голубого тунца — это ртуть и пластик. EPA и FDA рекомендуют женщинам детородного возраста — который они определили в промежутке от 16 до 49 лет, их цифры, конечно, не мои, — вообще не есть эту большую плотоядную рыбу из-за ртути. Остальным ее рекомендуется есть только раз в неделю. Последствия поглощения микропластика мы пока до конца не изучили. Мы знаем эффект микропластиков, оказываемый на рыбу, — и он устрашающий, — Майк моргает от ужаса. — У них меняется химия мозга, меняется метаболизм, меняется социальное поведение. К 2050 году в океане по весу будет больше пластика, чем рыбы. Рыба станет сигаретами нашего поколения: раньше врачи их рекомендовали, но теперь такие: “Твою мать, это ж рак легких!” С пластиком будет то же самое, когда мы по-настоящему изучим влияние биоаккумулирующего пластика на человеческую физиологию».

А вот как делают чистую рыбу: «Рыбные клетки очень активные, они очень легко растут, мало требуют, могут выживать при очень больших перепадах температур. Клетки наземных животных растут при температуре в 37°C, тогда как рыбные клетки выживают в любой температуре выше 22–26°C, что намного удобнее — это наша местная температура, — он показывает за окно, где гарь затмила калифорнийское солнце. — Структура немного проще: у стейка сложная спиральная мраморность, тогда как сашими из лосося — это просто слои мышцы — жир — мышцы — жир, так что их проще сконструировать. Мне показалось, что этот научный проект будет легче реализовать».

Майк вырос в Бостоне в окружении морепродуктов. «У меня было все еврейское — вроде копченой лососины — и все бостонское, потому что моя семья была не очень религиозной, так что я вдобавок ел и омаров, и моллюсков, и крабов, и все остальное, что евреям не полагается». Он стал веганом после того, как в 15 лет прочитал «Освобождение животных» Питера Сингера , а затем в Университете Массачусетса в Амхерсте познакомился с Брайаном, которого называет «гениальным» биохимиком. После года преподавания английского языка в Китае Майк попробовал с Брайаном в Нью-Йорке Impossible Burger. Они тогда «перебрали пива» и решили расписать бизнес-план.

В марте 2017 года они получили первую инвестицию — стартовый капитал, лабораторию и коворкинг от акселератора научных стартапов IndieBio, — что означало вынужденный переезд в Сан-Франциско. («Это буквально единственная причина переезда в Калифорнию. Мы совсем не хотели переезжать».) Теперь у них есть инвесторы по всему земному шару. Среди них венчурный предприниматель Тим Дрейпер — один из первых, кто вложил деньги в печально известный стартап Элизабет Холмс, Theranos, занимавшийся анализом крови, и один из очень немногих, кто оставался с ней, даже когда ее обвинили в умышленном введении инвесторов в заблуждение из-за сильного преувеличения возможностей ее технологии.

Но в лабораториях Finless Foods вроде бы ничего не преувеличивают. Во время моей экскурсии Майк проговаривает весь процесс без всякого жаргона и ослепительной театральщины, и в этот раз я все понимаю. Они получают результаты биопсии у рыбных фермеров, университетских лабораторий, рыболовов-спортсменов и даже Аквариума залива в Сан-Франциско. В своей «главной лаборатории-мастерской» они разводят начальные клетки в растворе, затем фильтруют и находят тип клеток, способных расширяться и делиться, и эти клетки помещаются в лотки для инкубации. Для деления требуется день. «Наши клетки европейского морского окуня плодятся как сумасшедшие», — говорит Майк, как гордый папаша. Как только клетки достигают критической массы, они отправляются в один из трех разных видов биореакторов, с которыми на данный момент экспериментируют.

Мы переходим во вторую лабораторию Finless Foods — «лабораторию молекулярной биологии», где выращивают субстрат. Как и в JUST, они нашли формулу сыворотки без использования клеток животных, но для этого им не понадобилась «Платформа Дискавери».

— Соли, сахара и белки, — просто говорит Майк. — Соли и сахара — пищевые, их мы покупаем у поставщиков продовольствия, ничего такого, чего бы люди уже не ели, а белки мы получаем из дрожжей. Мы заглядываем в рыбу, смотрим, какие белки полезнее для клеточного роста, и находим, какая ДНК их производит. Помещаем эту ДНК в микробную систему — это могут быть дрожжи или что-то еще.

— Разве это не генная инженерия?

— Это то же самое, что и производство сычуга, — так мы сворачиваем молоко для сыра. Если люди говорят: «О боже, это технология ГМО!», то мы отвечаем: «Если вы едите сыр, значит, такое уже пробовали». Мы просто создаем тем же методом уже имеющийся в рыбе белок.

Мы садимся в уже пустом зале заседаний, на голых и белоснежных стенах которого висят в рамочке два графика «Тунец в мире».

— Если бы вы что-то производили сейчас, это было бы нечто вроде паштета, да? — спрашиваю я.

— Да, это правда. Мы хотим найти применение в качестве ингредиента и для паштета, потому что на вкус это все равно рыба. Но сейчас мы сосредоточились на остром ролле с тунцом, только вместо острого ролла с тунцом это будет острый ролл с голубым тунцом, — разглагольствует Майк. — Их едят в Великобритании? Здесь эти роллы едят все. Мы пытались найти американский аналог гамбургера в мире рыбы, и, похоже, это острый ролл с тунцом.

Но их главная цель — делать филе, и для этого им понадобится пищевая наука или тканевая инженерия.

— Многие технологии выглядят многообещающе в плане того, как сделать рыбу трехмерной, — говорит мне Майк, доставая айфон и показывая видео на ютубе, выложенное голландской компанией Vegan Seastar, где двадцатилетние бородачи едят бамбуковыми палочками из черных мисок дольки идеально прослоенной, блестящей розовой нерыбы, присыпанные кунжутом, — сашими Zalmon. — С помощью пищевой науки и материаловедения мы подумываем сделать нечто подобное: создать текстуру с помощью растительных белков, или чего-нибудь растительного, или грибов, а потом присадить туда клетки как вкусовой агент.

Звучит отлично, если у них получится, — а я могу представить, что будет, если все пойдет ужасно. Как я узнала в JUST, чтобы мозг одобрил еду, она должна быть правильной по виду, вкусу, запаху и ощущению. А перед Майком стоит задачка потруднее, чем перед Джошем: потребители не знают, какой должна быть по вкусу и ощущениям сырая неприправленная курица, но сашими дало нам четкое представление о сырой рыбе. У Майка не получится пустить пыль в глаза, приготовив продукт в масле или присыпав панировкой. Если он хочет сделать филе, то оно должно быть готовым к употреблению с того момента, как его вынут из холодильника.

Возможно, тканевая инженерия была бы более надежным выбором. В штате Finless уже есть тканевый инженер, а о 3D-печати органов Майк говорит так, будто в Сан-Франциско этим занимаются на каждом углу: «Оборудование дорогое, но плюс этой технологии в том, что она быстрая. Можно напечатать орган за 30 секунд. Нам это нравится. Мы присматриваемся. Но на данный момент это для нас еще рановато».

Когда тунец Finless выйдет в продажу, он будет стоить столько же, сколько эквивалентное количество традиционного голубого тунца — около семи долларов за сашими. Майк говорит, ждать этого придется «годы, а не десятилетия», и критический фактор здесь — не научный, а законотворческий. Я все жду, что он ударится в заезженные гневные рассуждения о бюрократии, стоящей на пути прогресса, но вместо этого он говорит следующее: «Мы правда хотим пройти через систему регулирования и не выглядеть так, будто ее обходим. Нельзя просто создать технологию, представить ее миру и надеяться на лучшее, потому что, когда речь идет о еде, люди не склонны прощать ошибки. Еда — это очень личное. Если люди увидят, как мы пытаемся нарушить правила, это нам еще реально аукнется». И если первое чистое мясо продадут на рынке в стране, выбранной за гибкие стандарты пищевой безопасности, то это аукнется всей индустрии. Но я пытаюсь выкинуть из головы наггетс JUST.

Первая нормативная проблема чистого мяса — название. Оно не нравится FDA, и, хотя однажды Майк заявил журналисту , что чистое мясо — отличное словосочетание, потому что будет означать чистую совесть для мясоедов, оказывается, он всегда его ненавидел. «На любом другом языке это не работает. На китайском это звучит, будто ты окунул мясо в отбеливатель и отскреб его. Но я в конце концов поверил, что сам термин не так важен — важнее стабильность. Так что передумал и начал его использовать». Майк предпочитает «мясо клеточного происхождения»: «Есть мясо животного происхождения, есть мясо растительного происхождения и есть мясо клеточного происхождения. Нейтральное выражение». Правда, оно бессмысленное, потому что и растения, и животные сами состоят из клеток: «Его в любом случае надо называть рыбой, потому что рыба — это аллерген. На упаковке должно четко стоять слово “рыба” и что конкретно это за рыба. Но я все-таки хочу, чтобы существовало строгое разграничение, ведь то, что делаем мы, — лучше. В том, что мы делаем, столько преимуществ. Я хочу, чтобы люди покупали наше мясо сознательно».

Майк уверен, что однажды мясо, выращенное в лабораториях, как бы его ни называли, заменит традиционное: «Начнется все с малого, сперва это будет ингредиент, часть продукта на основе растительного сырья, гибридный продукт, а в конце концов это будет тем, чего в реальности хотят люди. Люди думают, что ученые понимают намного больше, чем есть на самом деле, — это не так».

Я вспоминаю момент из ролика о курице JUST, где Джош хвастается: «Мы поняли, как на самом деле устроена жизнь», — и осознаю, насколько же Майк — глоток свежего воздуха в этой гари Кремниевой долины. Эта индустрия не потеряет своего смысла, если в ней будет больше таких ученых, как он.

— Сейчас много шумихи, — продолжает он. — Сперва процесс будет идти медленнее и незаметнее, чем люди себе представляют. Но это обязательно случится. Я не говорю, что неизбежно выстрелит именно Finless Foods, но технология точно выстрелит, именно так и будут питаться люди, если только мы раньше сами себя не уничтожим.

— Я сейчас скажу ужасный каламбур, — говорю я. — Вы не чувствуете себя как на суше в мире стартапов Кремниевой долины? Вы здесь на своем месте?

— Я здесь все, блин, ненавижу, — говорит он. — Мы пытались вырваться с первой же секунды, как приехали. Здесь странная культура. Иногда мы приходим на встречи с людьми, и просто кажется, что они пришельцы. Надеюсь, в итоге мы осядем где-то еще.

Но его чужеродность связана не просто с переездом с другого конца США. Он не только исполнительный директор, но и коммунист.

— Я бы не сказал, что много наших инвесторов любят коммунизм, — улыбается он.

— А вы любите коммунизм? — спрашиваю я. — Вы настоящий коммунист?

— Я бы сказал, да.

— Как можно быть коммунистом-предпринимателем?

— Я пытаюсь создать технологию, которая мне кажется важной, я пытаюсь сделать то, что, как я надеюсь, изменит наше питание к лучшему. Сейчас лучший механизм для этого — стартап. Я бы хотел, чтобы система была другой, я бы хотел, чтобы у нас был способ получше, но сейчас его нет.

— Вас правда не интересует прибыль?

— Чтобы наши отношения с инвесторами оставались хорошими, это все-таки должен быть прибыльный бизнес. Меня лично? Вовсе нет. Я уже и так зарабатываю больше, чем нужно. Много раздаю на благотворительность. Я зарабатываю где-то 85 000 долларов , вполне хватает. Я не женат, у меня нет детей. У нас с сооснователем самые низкие зарплаты в компании.

— В мире чистого мяса должна высоко цениться прозрачность, но, когда я пытаюсь открыто поговорить с представителями индустрии, ее оказывается не так уж много, — говорю я. — Почему вы с такой радостью мне все это рассказываете?

— Думаю, важная часть нашей истории в том, что мы более искренние. Так мы победим, — отвечает он. — Посмотрите на тренды, на интересы миллениалов и поколения Z: нас раздражает вранье. Все, что нам кажется хоть чуть-чуть корпоративным, чуть-чуть прилизанным, мы отвергаем. Наша компания тоже не похожа на корпорацию. Мы пытаемся быть настоящими, это наш бренд.

Другими словами, открытость Майка — намеренный брендовый ход, очередной способ выделить компанию из толпы других стартапов, чтобы «завоевать» рынок в роли мясников для миллениалов.

Но у Майка Селдена есть сторона, которой явно не хватает прозрачности: его веганство. Хоть он и говорит на языке прав животных и разглагольствовал о своем веганстве во всех предыдущих интервью, какие я смогла найти, сегодня он говорит мне, что больше не веган: «Я покупаю веганские продукты. В основном ем в вегетарианских и веганских ресторанах. Но просто больше не называю себя веганом отчасти потому, что не хочу, чтобы теперь, когда я стал в какой-то степени публичной фигурой, ко мне придирались».

И потом рассказывает о том, как недавно выступал на конференции, после которой к нему подошла женщина с вопросом, каким приложением он пользуется, чтобы выбирать вино. Майк ответил, что не пользуется никакими приложениями, и она сказала, что, значит, он не может считаться веганом . На что он ответил: «Окей, тогда я не веган».

— Веганское сообщество — практически самая зацикленная на себе группа людей, совершенно неспособных выглянуть за границы своего мирка. Это невероятно белая, невероятно богатая, невероятно привилегированная группа, которая вообще не понимает, что делает. Я просто не хочу с ними ассоциироваться, — говорит он.

Майк явно веган, но он знает, что быть идеальным веганом невозможно, и не хочет, чтобы его обвиняли в том, что он плохой веган, поэтому он решил просто не вешать на себя этот ярлык. Мне жаль его. Я рада, что сама никогда не притворялась кем-то кроме бессердечного мясоеда и что я слишком стара, чтобы быть в поколении Z, где любой замеченный окружающими проступок делает тебя изгоем. Как же нужно себя мучать, чтобы прожить достаточно чистую жизнь?

Но как бы он себя ни называл, Майк считает, что веганство устареет, как только эта неизбежная технология встанет на ноги: «Мы не хотим, чтобы она считалась веганской, мы хотим, чтобы это была просто еда. Я надеюсь сделать веганами всех, не меняя их привычки».

Хардкорные веганы не останавливаются на полпути. В 2004 году английские экстремисты из числа защитников прав животных выбрали своей мишенью семейную ферму в Стаффордшире, где разводят морских свинок для научных исследований. Они подбрасывали муляжи бомб их уборщице, раздавали брошюры соседям, в которых оклеветали их поставщика топлива как осужденного педофила, и выложили имя одного работника фермы патронами для дробовика у него перед домом. Когда и этого оказалось мало для закрытия фермы, они выкопали труп Глэдис Хаммонд — покойной тещи одного из братьев-владельцев — и написали, что вернут ее останки, только когда ферму закроют. В конце концов активистов осудили на двенадцать лет тюремного заключения.

За последние годы защитники прав животных подобрели, но ненамного. За месяц до моего визита к Майку Whole Foods добились судебного запрета для группы веганских активистов из Беркли «Прямые действия везде» (Direct Action Everywhere, DxE), которые планировали протестовать против условий содержания кур Whole Foods в местном филиале, в десяти минутах от Finless Foods. Ранее DxE разыгрывали сцены забоя животных в секциях мясных и молочных продуктов и забрызгивали яйца бутафорской кровью. В другом районе Беркли активисты DxE в течение нескольких месяцев каждую неделю ложились голыми, облившись кровью и завернувшись в пластик, перед семейной мясной лавкой под записи визга перепуганных свиней, пока владельцы не согласились повесить на витрине табличку с надписью: «ВНИМАНИЕ: Животные имеют право на жизнь. Убивать их жестоко и несправедливо, каким бы способом это ни делали».

Так что я ожидала какой-то резкой реакции на индустрию чистого мяса от наиболее воинственных веганов; в конце концов, чистое мясо активно поощряет людей не менять пищевых привычек и продолжать жить за счет животных, хотя для получения начальных клеток их понадобится куда меньше. Принять чистое мясо — значит одобрить технологию, разработанную с помощью FBS и экспериментов над животными, а покупать его — значит наполнять карманы больших мясных компаний вроде Tyson и Cargill, которые серьезно вложились в стартапы чистого мяса и несут ответственность за убийство миллиардов животных по всему миру. Я думала, по меньшей мере найдется какая-то онлайн-кампания, может, какие-нибудь громкие протесты в Кремниевой долине, а то и несколько предпринимателей, облитых бутафорской эмбриональной бычьей сывороткой по дороге домой из лаборатории.

Но от веганского сообщества не было слышно ни писка. Когда Марк Пост в 2013 году представил миру свой бургер, кое-кто бурчал, что это ужасная идея; Нидерландское веганское общество провело кампанию по расклейке плакатов, чтобы показать, насколько привлекательнее выглядит вегетарианский бургер по сравнению с куском плоти в колбе. Вот практически вся организованная оппозиция чистому мясу. Я звоню Веганскому обществу в Великобритании, и их специалист по связям со СМИ говорит, что они считают чистое мясо «очень перспективным». Я звоню Уэйну Цзюну, сооснователю DxE, чтобы узнать, что они думают об индустрии, расцветающей у них под носом, и он говорит, что это «часть решения» проблемы эксплуатации животных. «Пока эта индустрия не скрывает последствия использования животных, — говорит он расплывчато, — от нее будет только польза». Воинствующие веганы на ютубе относятся к технологии со сдержанным оптимизмом. Я прочесываю обычно бескомпромиссные комментарии под их роликами о чистом мясе. Ничего.

Только нырнув в глубочайшие недра гугла, я нахожу статью 2010 года с совершенно иным взглядом на ситуацию: одинокий несогласный веганский голос британского социолога доктора Мэтью Коула. «IVM {мясо in vitro} игнорирует могущественные корыстные интересы и социальные силы, которые создают “спрос” на мясо и на регулярной основе стигматизируют веганство, — пишет он. — Фактически IVM еще активнее стимулирует “спрос” на мясо, поддерживая миф о том, что мясо желанно от природы и всегда таким будет» .

Эти слова были написаны еще до того, как появились стартапы чистого мяса, но они оказались провидческими, поскольку вся индустрия чистого мяса построена на допущении, что желание есть мясо присуще нашему естеству.

Джош Тетрик в JUST сказал мне: «Я скучаю по мясу. Я люблю мясо. Я хочу чувствовать его запах и смотреть на его». Он рассказал, как впервые попробовал курицу JUST:

— В каком-то первобытном смысле я испытал то, по чему действительно скучал.

— А вы думаете, это что-то первобытное? — спросила я. — Что мы запрограммированы любить мясо?

— Я думаю, да, отчасти. Люди тысячи лет убивали животных копьями; из охоты выросли символы, артефакты, культуры и общества. Можно либо игнорировать это, либо принять.

Но что, если вера, будто наш вкус к мясу прошит в сознании, не более чем миф?

Я встречаюсь с Мэтью Коулом в главном офисе Открытого университета в Милтон-Кинсе, в современном сером кампусе, где нет студентов, словно в призрачном академгородке. Мэтью ждет меня у стойки ресепшена: он низкий и худой, лысый, на его лице видны морщинки от смеха. Мы направляемся в столовую за кофе из навороченных машин самообслуживания, и только я собираюсь спросить, где здесь молоко, как осекаюсь и решаю пить черный.

Мэтью — веган-социолог во всех отношениях. Он специализируется на социологии взаимоотношений людей и животных, на том, как общество приобщает детей к идее о власти человека над животным, как веганы представлены в СМИ. Он снял несколько видео для ютуб-канала Открытого университета. Одно из них называется «Доктор Кто должен быть веганом». «Любовь к жизни во всех ее проявлениях — один из центральных посылов Доктора Кто и важный фактор его популярности, — говорит он без улыбки, глядя прямо в объектив. — Пришло время морально последовательного Доктора-вегана». Самый популярный комментарий гласит: «Этот парень выглядит, как будто ему не помешал бы стейк».

— Вы писали в 2010 году о мясе in vitro. Вы по-прежнему его так называете? — спрашиваю я.

— Да.

— Почему?

— Потому что это некрасиво звучит, — ухмыляется он. — Терминология, которую мы применяем для мяса in vitro, культивированного мяса или как угодно, — это часть дискурсивной игры, битвы, или войны, если угодно, по конструированию смысла этой субстанции. С моей точки зрения, это вредное явление.

Мэтью беспокоит «классовый аспект» мяса, выращенного в лаборатории: его будут продавать в качестве элитного продукта, а это приведет к созданию моральной иерархии, когда зажиточные люди смогут его себе позволить и дополнительно укрепят свое превосходство над людьми и странами, которые не смогут. «Вот рациональный белый человек пойдет рассказывать по миру, что, мол, наши методы лучше ваших варварских обычаев», — объясняет Мэтью. К тому же оно помешает нам задумываться о человеческом желании подчинять все вокруг. «Для мяса in vitro ничего не нужно менять. Вот почему оно так привлекательно: все остальное может оставаться как было. Фундаментальные отношения людей с животными, с окружающей средой, с миром природы так и останутся отношениями доминирования».

— Почему от веганов не было масштабной негативной реакции на чистое мясо?

— Эта идея соблазнительна. Она сразу же обещает уничтожить 99% животноводства: естественно, я понимаю, что это здорово. И подозреваю, многие активисты считают это быстрой победой. Мы десятилетиями и десятилетиями вкладывали усилия и как будто даже не приблизились к желаемому результату — так может, это избавит от необходимости бороться.

Мэтью писал статьи о том, что он называет «вегафобией»: о стигматизации веганства и веганов. Мне интересна эта тема, особенно после того как я встретила столько людей, желающих сохранить свои убеждения в тайне. Мэтью распределил отрицательные стереотипы о веганах, циркулирующие в СМИ, на пять категорий:

— Веганов изображают враждебными, сентиментальными, бесхребетными, просто следующими тренду или откровенно нелепыми.

— Вы это испытывали на себе?

— Да. Особенно в том, что касается связи моей научной работы и публичных выступлений, видео на ютубе или статей для The Conversation. Достаточно взглянуть на комментарии. Я написал статью вместе с Кейт Стюарт — она мой партнер и коллега — о фильме «Полный расколбас». Не знаю, вы о нем слышали?

Это пародия на Pixar, мультфильм для взрослых о говорящей сосиске по имени Фрэнк и его подружке, говорящей булочке для хот-дога.

— Звучит отлично, — говорю я.

— Не могу рекомендовать, — отвечает он мрачно. — Мы написали статью с критикой — веганской критикой. И ее подхватил аккаунт в твиттере, высмеивающий ученых. Они раскапывают статьи, которые глупо выглядят, и говорят: «Ну разве это не смешно? Ха-ха-ха».

Мне не хочется наклеивать на Мэтью ярлык враждебного вегана, но он явно не видит во всем этом юмора.

— Веганы знают обо всех негативных стереотипах, сложившихся о них, — продолжает он, — и иногда беспокоятся о том, чтобы им не соответствовать.

— Почему эти стереотипы существуют?

— За эксплуатацией животных стоит множество корыстных сил. Они огромны и чрезвычайно могущественны и появились очень давно. В популяризацию, легитимацию и защиту эксплуатации животных в популярной культуре вложен большой объем культурного труда, это одобряется, поддерживается государственной деятельностью — образованием в области питания. Все взаимосвязано. Это огромное явление. И иногда кажется, что его невозможно победить.

Но желание есть мясо явно идет дальше корыстных интересов. В конце концов, мы охотники-собиратели. Убивать животных и есть мясо — в человеческой природе.

— Разве пристрастие к мясу не заложено в нас от природы? Разве оно не естественно?

— Нет. Люди — легко приспосабливающиеся существа, находчивые и изобретательные. Мы во многом превзошли биологические и природные ограничения. — Он показывает на мокрый снег, падающий за окном. — Можно сказать, что мы не должны здесь жить — слишком холодно для человеческого организма. То же относится к нашему употреблению животных продуктов. В этом нет ничего естественного.

— Тогда откуда же появилось наше желание есть мясо?

— Это культурный конструкт. Легкодоступность животных продуктов — это очевидный результат общественных процессов. Она не естественна. Без искусственного вмешательства на этой планете никогда не могло быть достаточного количества съедобных животных, чтобы поддерживать текущий уровень их употребления в пищу. А пить молоко другого вида — попросту эксцентрично. В этом нет совершенно ничего естественного.

Я вспоминаю свою годовалую дочь, которую в последний раз видела этим утром, когда она, улыбаясь, стояла в дверях со стаканом коровьего молока, пока я махала ей на прощанье, и вдруг то, что казалось таким естественным, стало пугающим.

— Поедание мяса буквально вдалбливается нам в голову еще до того, как мы учимся говорить, — не унимается Мэтью. — Мы кормим детей мясом и хвалим их за то, что они едят мясо. Вы еще не научились говорить, а вам уже объясняют, что это вкусно. Посыл очень силен — он идет от вашей матери.

Я по опыту знаю, что Мэтью прав. Молоко, яйца, сыр, рыба и мясо популяризуются правительственными кампаниями и книгами о воспитании как главные продукты питания для детей. Когда я впервые стала матерью, я записалась на бесплатные курсы по прекращению грудного кормления, организованные местным советом. Нас учили, что родителям не стоит откладывать введение мяса в рацион и что вегетарианская диета вредна для детей, потому что им нужно железо для правильного развития мозга, а железо почти невозможно найти в необходимом количестве нигде, кроме красного мяса. Так что я пичкала обоих детей болоньезе еще до того, как у них прорезались зубы, чтобы его толком прожевать.

По словам Мэтью, уже доказано, что веганские диеты подходят по питательным свойствам как для младенцев и детей, так и для взрослых.

— Если это неправильная информация, почему ее продолжают повторять? — спрашиваю я.

— Ввиду невероятного объема культурных усилий, вложенных в утверждение того, что животные продукты необходимы и естественны. Для многих до сих пор немыслимо, что от этого можно как-то уйти. С такой точки зрения это и правда выглядит отклонением от нормы. Вы ненормальный, если не кормите ребенка мясом.

Тем вечером, пока моя дочь с энтузиазмом уплетает пастуший пирог, которым я ее кормлю с ложечки, я думаю о том, как вбила в нее тягу к мясу животных, и чувствую тень отвращения. Если мы хотим решить проблемы, вызванные промышленным животноводством, развивать надо именно это ощущение, а не новую технологию по выращиванию мяса в лабораториях.

Но пока что это только тень отвращения. Я вытираю дочери подбородок и наливаю ей молока.