С работы Авдеев вышел злой и уставший, как почти всегда. Становилось темно, но на холмах еще различались развалины монастыря. За то, что тут возник город, надо благодарить ученого Палласа. Знаменитый естествоиспытатель посетил эти места в XIX веке. Придирчиво изучил долину и, вернувшись в столицы, доложил по инстанциям. В 1808, високосном году здесь появился форт Строгий, а командированный из Петербурга сухонький геодезист Ерофеев отметил его у себя в межевом атласе точкой.

Со временем на холмах вырос Покровский монастырь, что стало поводом дать поселению более жизнерадостное название — Святоград. Из Петербурга снова приезжал все такой же субтильный геодезист Ерофеев и опять что-то у себя черкал. Одно жаль: просуществовал монастырь ровно до того дня, как в городок пришли большевики. Они решили вопрос без затей: монахов собрали во дворе обители и расстреляли, саму обитель взорвали, а город, заменив всего одну букву, переименовали в Светоград, намекая на зарю новой жизни. Старую букву вернули уже после развала СССР. Разумеется, имея в виду возвращение к поруганным святыням.

Авдеев сел в машину. Включил радио:

* * *

Петр переключил канал, медленно отъехал от редакции, выбрался на проспект. Скрючившись в своем чернющем пальто, на остановке мерз Христофоридис.

— Брат ты мой! Как удачно! — расцеловал он Петра, оказавшись на переднем сиденье. Писатель чувствовал неуместность этого приветственного челомканья: оно казалось ему театральным. — Ты домой? В «Поп-корн» меня по пути не закинешь? Хочу девчонкам своим мультики какие-нибудь приличные купить.

Петр вынул мобильник, набрал номер. Подождал, сказал ласково: «Римма, у меня немножко изменились планы: подойди к “Поп-корну”». И объяснил другу:

— Девочке до зарплаты не хватает, хочу помочь.

В оформленной под ретро витрине «Поп-корна» пижонили лаком дубовых ящиков ламповые приемники, задирали хромированные носы довоенные микрофоны; овальным ночным озером с лунной дорожкой поблескивала вращающаяся на проигрывателе пластинка; маленький кинескопный телевизор с рогатой антенной глядел из угла инопланетным жуком.

Снующие у дверей люди не давали морозцу прихватить грязную жижу под ногами.

— Римма, это — мой старинный друг Эсхил, выдающийся русский актер и эпохальный режиссер! — наигранно отрекомендовал Христофоридиса Петр.

— Отомстил, отомстил, — польщенно забасил Христофоридис.

— А это, Эс, моя… э-э… приятельница Римма.

Молодая женщина улыбнулась, обозначила полупоклон головкой с безукоризненной стрижкой. Выражение ее лица говорило новому знакомому: я, конечно, вам понравилась, и при случае вы не отказались бы завести со мной роман, но сейчас в моей жизни существует только один мужчина — тот, что держит меня под локоток.

— Мы пошептаться, — бросил Петр, отводя «приятельницу» в сторону. Короткая приталенная шубка Риммы позволяла оценить ее совершенную фигуру. Авдеев передал красотке деньги, и она, коснувшись губами его щеки, убежала.

«Поп-корн» начинался с книжного отдела. Справа стояло сразу несколько изданий «Лолиты». На всех обложках — взрослый мужчина и юная девушка. Причем мужчины везде были невыразительными, зато уж девушку каждый художник изобразил по своему вкусу.

Петр оглядел стеллажи с современной прозой, снял с полки том в твердом синем переплете, тихо сказал Христофоридису:

— Мой роман — «За роялем — Берия».

Сделав шаг к продавщице в фирменном жакете, небрежно бросил:

— Скажите, хорошо покупают эту книгу?

— Так… — пощекотала пальцами воздух продавщица, не знавшая автора в лицо.

Провентилировать вопрос Авдееву не дал пожилой шустряк невысокого роста.

— Братик, а я смотрю — не ты ли! — почти насильно засунул он Петру в ладонь свою маленькую лапку, после чего на несколько секунд замер и со вкусом чихнул. — Как пишется? Тебе надо твоего «Берию» в сценарий перелопатить: у меня связи есть, кино сделаем! Во такое кино будет, во такое! — Живчик радовался на весь зал. — А я новые стишки написал — хочешь, почитаю? «Жалоба таракана» называется:

— Здорово же, да? Здорово? Носил к вам в газету, а ваша главная завернула. Как людей без чувства юмора начальниками ставят?! — Человечек засмеялся.

Его смех напоминал звук, издаваемый энергично трущим по полировке пальцем, а чихание походило на треск разрываемой ткани. Помимо того коротышка картавил, но не съедал звук «р», а произносил как-то хлюпающе.

Однажды Авдеев встретил его, возвращаясь с дочерью из поликлиники, — Настя потом сказала, что буква «р» во рту папиного знакомого топает по болоту, проваливается, с трудом вытягивает ногу из трясины, делает шаг и оскальзывается снова.

— Ну, я побёг, братик, — засобирался человечек, так и не дав Петру слова сказать. — Вон, видал! — буйно потряс он коробкой с диском. — Я эту сказку смотрел, когда мне семь лет было. Весь Интернет перерыл — нету, а тут нашел!

Петр огляделся получше. Везде топтались библиофилы, скользящие глазами по корешкам. От кассы отходили покупатели, уносящие бумажные пакеты с названием магазина. В глаза бросился плакат, рекламирующий новый опус известной детективщицы — «Спалиться в Палермо».

Эсхил с веселым недоумением смотрел вслед убегающему шустряку:

— Это кто был-то?

— Манихин, поэт детский. Точнее, он решил, что он — детский поэт.

— Паршиво пишет?

— Как тебе сказать. Рифмы: птенчик — полотенчик, гидравлика — Виталика.

Христофоридис хрюкнул:

— О чем вообще может быть такое странное стихотворение?

Петр задумался:

— Про мальчика Виталика и… гидравлику.

Писатель давно собирался где-нибудь вывести Манихина в качестве персонажа. Все люди для Авдеева делились на друзей, персонажей и никаких. Друзья могли быть и персонажами, и никакими, но никакие никогда не могли стать персонажами — не за что ухватиться.

Невысокие стойки с дисками занимали соседний огромный зал. Внимание Авдеева сразу привлекла хорошенькая продавщица.

— Молодец ты! — усмехнулся в бороду Христофоридис. — И жена, и… скрипачка эта, и еще на смазливых девчонок заглядываешься.

— Я ведь не монах, — с гордостью парировал Петр. — А нельзя?

— Конечно, нет. «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».

— М-м? — симулировал искреннюю заинтересованность писатель. — А как надо смотреть на женщин?

— Как Иисус на них смотрит — как отец, брат, друг.

— Подожди-подожди, не так быстро. Значит, если ей вслед все шеи сворачивают, то я — как брат и друг, да?

— Разумеется. Просто наслаждаешься красотой творения, которой Господь окружил тебя.

— И если она еще дает понять, что не прочь со мной закрутить, то я просто с уважением, достойно?..

— Естественно. Женщина — человек, а не объект для удовлетворения страсти.

— Спасибо! Спасибо тебе огромное, Эс! — заскоморошничал Авдеев. — Я ведь почему на них до сих пор по-другому-то смотрел — потому что мне же не разжевал никто вот так доходчиво. А теперь я, конечно, буду, как ты сказал. Еще раз спасибо, дружище!

Петр снова окинул взглядом понравившуюся продавщицу. К ней как раз подошли два приземистых типа. Один из них, почесав небритый подбородок, хрипло попросил: «А дай-ка ты нам, сестренка, “Лесоповал”».

— Безполезно с тобой говорить, — отчаялся Христофоридис. — Все как соревнуются, кто больше нагрешит. Вещи, которые противоречат христианским заповедям, пытаются узаконить на государственном уровне!

Гей-парады, порнография, пропаганда секса. Я помню, когда мне лет десять было, кто-то в класс семерку пик с полуобнаженной девицей принес, — так классная своего мужа-мента приводила нас пугать. А сейчас такие девицы на каждом магазине женского белья!

— Гей-парады, конечно, не здорово, — согласился Петр, — но что же теперь — вообще от физических отношений отказываться? По статистике каждый нормальный мужчина думает о сексе в среднем раз в семь минут.

— А почему никто не подсчитает, сколько раз в семь минут примерный христианин думает о Боге?! Зачем нужна твоя статистика? Изучает ее морально здоровый парень и комплексует: со мной что-то не так, раз я мало о сексе думаю! И начинает мозги всякой гадостью забивать. Давай смейся! Я, наверно, как-то плохо растолковываю — надо тебя к отцу Даниилу сводить: очень грамотный священник. — Эсхил снял кепку, вытер со лба пот.

Они пошли вдоль стоек, разглядывая яркие пластиковые коробки с названиями фильмов. Периодически Эсхил тыкал в какую-нибудь картинку, называл фамилию изображенного на ней актера и добавлял: «Он на курс старше учился» или: «Мы с ним в театре играли». Вдруг остановился, кивнул на синюшных Джейка и Нейтири, глядящих с обложки фильма «Аватар», и тоном, каким обычно непримиримые спорщики призывают оппонента забыть о личных пристрастиях во имя очевидного, произнес:

— Ну это же черти…

— Эс, ты фильм видел? — устало спросил Авдеев.

— Американскую белиберду не смотрю принципиально!

— Напрасно. Хорошая, гуманная картина. Корыстные люди захватывают планету, где живут наивные гуманоиды, и пытаются изгнать их с насиженных мест, но добро побеждает зло.

Подумав, Христофоридис упрямо покачал головой:

— Бог создал только одну планету, где есть жизнь. И планета эта — Земля.