Кумар позвонил Авдееву — попросил свозить к Эсхилу.

Из-за забора Христофоридисов лаяла нервная овчарка.

— Вот греки собачку подарили, Жучей назвал, — представил животину появившийся в сандалиях на босу ногу режиссер.

…Отчетливо Эсхил помнил себя лет с четырех — наверное, с первой самостоятельной прогулки. До этого он сталкивался только с мамой и папой, с двоюродными братьями и сестрами, и те воспоминания сохранились невнятно. Но однажды он вышел в приоткрытую калитку и увидел — в мире существуют незнакомые дети. Эся знал, что есть чужие дяди и тети, но чужих детей пока не встречал. Жившего рядом мальчика звали Витя Панов. Маленький Христофоридис смотрел на Витю, Витя — на него. Рядом с Витей — уложенные друг на друга кирпичи, которые привезли, чтобы возвести какую-то пристройку. Витя наклоняется и начинает тянуть кирпич снизу кладки. В свои четыре года Эся соображает — если так делать, лежащие сверху кирпичи повалятся. Он тычет пальцем, говорит: «Упадет». Мальчик снисходительно усмехается: он очень гордится этими кирпичами — у него они есть, а у соседа нет. Вытягивает кирпич: другие покачнулись, но устояли. Наклоняется за вторым. Эся снова предостерегает, в ответ снова презрительное хмыканье. Но на этот раз кирпичи обрушиваются. Хорошо, не задевают Витю.

Услыхав грохот, из дома выскакивает Панов-старший; зло глядит на детей глазами, в которых читается вопрос: кто?! И Витя показывает на Эсхила. Эся плачет. Но, маленький, он понимает: соседский дядька не кидается на него только потому, что его папа сильнее — по утрам тренируется во дворе с гирями. И начинает презирать Витиного отца за то, что тот боится. Именно тогда маленький Христофоридис подумал: как несправедливы все здесь — и мальчик этот подлый, и этот трусливый дядя.

Позже они подружились с Витей той детской дружбой, которая за неделю успевает перетечь в смертельную вражду и обратно. Витя постоянно что-то у него крал. Например, марки. Эсхил захотел отомстить и придумал план. Подговорил приехавшего на каникулы двоюродного брата: «Коля, я скажу, что в малине у меня лежат секретные марки, особые. Ты спрячешься в кустах напротив. Я покажу Вите альбом и уйду. Тогда он начнет воровать. И в этот момент мы его застукаем». Эсхил представлял, как подбежит к Вите, как начнет его бить, как будет при этом кричать: «Что, хотел, гад, марочки? Получай! Получай!» Они так и поступили. Брат спрятался в пыльных кустах малины за штакетником, а Эсхил дал Вите кляссер и ушел. Увидал из-за угла, как сосед начал торопливо выуживать марки из кармашков альбома. Появившийся Коля схватил воришку за ворот рубахи. Эсику казалось: это будет так героически! Но, подбежав, он понял, что не в состоянии ударить. Плакал навзрыд от ужаса: что человек может так вот хитро оглядываться по сторонам и при этом красть. Он смотрел на испуганного Витю и кричал: «Что, хотел, гад, марочки?! Вот тебе марочки! Вор ты поганый! Марочки тебе!..» И плакал. Потом Эсик отомстил: нашел, где продаются дефицитные ленточные пистоны, и загонял их Вите в пять раз дороже. Навар был такой же баснословный, как у сегодняшних российских бизнесменов. Когда позже маленький нувориш признался прабабке Парфене в своих махинациях, она сказала: «Это в тебе проснулась не лучшая часть греческой крови. Многие греки были купцами; у нас есть этот талант, но надо понимать, что это хождение по грани. Лучше честно работать». …Сейчас Кумар стоял на том самом месте, где когда-то лежали злосчастные кирпичи. Эсхил взял собаку за ошейник и, гремя цепью, запер в будке. Внук чабана прошел в калитку, опустился на покосившуюся скамейку, оглядел сарай и баньку:

— Если можно, поговорим во дворе.

Во дворе, конечно, было лучше: почки на деревьях давно лопнули; собранная граблями прошлогодняя листва лежала у соседского забора; в наполненной водой кадке под яблоней отражалось солнце.

— Я хочу извиниться за прошлый разговор, — Кумар поиграл молнией адидасовской олимпийки.

По тому, как он разлепил губы, Авдеев понял — бывшего нефтяника просить прощения заставило что-то очень важное. Оказалось, Алену в Америке стало хуже. Отправить лежащего в коме парня домой было невозможно, дать Кумару визу правительство США отказывалось.

— Почему? — удивился Христофоридис.

— Есть за что, — не стал вдаваться в подробности Кумар. — Пришла беда — отворяй ворота. Айдарасн! Это враги брата порчу навели. Мне тут бабку-целительницу посоветовали, но она ничего сделать не смогла. Карауыр, злой дух жыстанов, взялся за моего сына. — Внук чабана собрал в горсти спортивные трико на коленях и снова стал похож на вылепленную из жеваного коричневого мякиша фигурку. — Эсхил! А если я покрещусь, ваш Бог поможет?

Закрытая в будке Жуча негромко бранилась, по осыпающейся завалинке дома кралась Мура, из окна корчила рожицы Варя. Где-то прокричал петух.

Христофоридис сел рядом:

— Видите, Кумар, вы еще и одного шага к Богу не сделали, а уже торгуетесь. Это ведь не сделка, Ему от нас ничего не нужно.

— Конечно-конечно! Я неправильно сказал. Читал когда-то, что Иисус Христос творит чудеса. Гром не грянет — мужик не перекрестится. Подумал: а вдруг Он через моего сына зовет меня к вере?

— Если мы идем в храм только когда у нас горе — получается, мы у Бога скорбей просим: Господи, пока не случится беда, я к Тебе не приду.

Кумар вскочил:

— А он все-таки поможет, а?!

— Честно скажу — не знаю: Промысл Господа просчитать невозможно. Но вы верьте. Потому что самое главное будет не в этой жизни, а после нее. По слову преподобного Серафима Саровского, даже если человека всю его временную жизнь черви будут есть, то, когда попадет он в рай, признает, что за уготованную ему там благодать даже такая доля была еще очень малой платой. И молитесь. Родительская молитва со дна моря поднимает. Сам Спаситель во время земной жизни исцелял и даже у смерти вырывал чьих-то сыновей и дочерей. Однажды Он был тронут горем вдовы, которая рыдала над гробом единственного сына. Христос сказал: «Юноша! Тебе говорю, встань!» Мертвый ожил, сел в гробу и стал говорить. Кстати, вы правы, бывает, семейные беды попускаются далеким от веры людям: когда, кроме Бога, надеяться больше не на кого, многие учатся молиться, и их жизнь меняется.

Кумар посветлел. Он стал много и сбивчиво говорить, показывал фотографии сына. Из дома в гамашах и мужской рубашке с закатанными рукавами выплыла Татьяна. Поставила на траву таз отжатого в жгуты белья. Кивнула гостю. Подперев посередине длинным шестом натянутую между двумя яблонями проволоку, стала развешивать разноцветные детские колготки, полосатые простыни.

— Напрасно вы к бабке ходили, — пнул старое гнилое яблоко Эсхил. — Этим только навредишь.

— Не-е-ет, — вытянул губы трубочкой Кумар, — она хорошая, у нее везде иконы висят.

— Колдовство — грех, вопиющий к Богу об отмщении, — нахмурился Христофоридис. — Колдуны действуют именем врага, а именем Бога прикрываются и призывают Его, чтобы похулить. За это им бесы и помогают. Потому и сказал Господь: «Не всякий, говорящий Мне: “Господи! Господи!”, войдет в Царство Небесное…» Хотя многие Ему возразят: «Не от Твоего ли имени мы пророчествовали? И не Твоим ли именем бесов изгоняли?..» Но Бог поругаем не бывает. Страшно впасть в руки Бога Живого!

Слушая Эсхила, Кумар снова погружался в свои горестные мысли.

— Аленка — такой мальчишка хороший… — воздел он руки.

— Христу дорога каждая душа. И если Он видит, что мы уклоняемся от исполнения Его заповедей, то начинает нас исправлять — чтобы спасти. Иначе нас не проймешь — все гордые и ленивые. — В голосе Христофоридиса не было ничего проповеднического — он просто рассказывал то, что знал о Боге сам. — Но, когда заболевает глубоко верующий человек, он осознаёт, что это Господь призывает его к покаянию. А безбожники и те, кто всегда себе оправдания ищут, находят виноватых.

Озадаченный, Кумар сел в свой большой джип и уехал.

Татьяна давно развесила белье и ушла в дом. Затихла (должно быть, уснула) в конуре овчарка Жуча. За соседским забором кудахтали куры. Откуда-то долетел голос Высоцкого:

Петр вспомнил, как когда-то мечтал вырасти и записать на магнитофон все его песни. Много лет спустя он мечту воплотил — купил компакт-диски. Но кайф уже был не совсем тот: желания надо осуществлять вовремя. Опять же, а где запах нагревшейся смазки катушечного магнитофона, где радость сотворчества от перезаписи?

— Помнишь, я французскую пластинку Высоцкого достал? — угадал мысли друга Христофоридис и хрипло продекламировал: — «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, мне есть чем оправдаться перед Ним». Когда я эти стихи слышу, то всегда думаю, а оправдался ли перед Ним Высоцкий? И поможет ли нам всем спастись «то, что мы Ему споем»? Многие с Высоцкого пример берут: мол, молодец был мужик… Получается, с точки зрения общественной морали Высоцкий — герой, но Бог-то всех будет судить по Своему закону, независимо от нравов общества… — Эсхил порылся в бороде, задумался. — Да, если задать главный вопрос — где сейчас Высоцкий, на него никто, кроме Бога, ответить не сможет. Поэт, будучи заложником своих страстей, пытался вырваться их круга. Пел: «Я коней своих нагайкою стегаю…» — и тут же: «Чуть помедленнее, кони!» Сам загонял себя в эту пропасть — и сам хотел отдалить ее приближение. Но он был очень добрый человек…

Христофоридис замолчал. Потом ни с того ни с сего пихнул Авдеева в плечо:

— Слушай, ну разве это не чудо? Как перед Пасхой люди начинают о вере задумываться! Ладно ты, писатель, человек тонкой душевной организации, но Леня! Но Кумар! Даже Генка упертая! Нет, брат ты мой, все это очень промыслительно. Очень.