Красный

Вслед за алым закатом наступила ночь, а по ночам становится темно даже летом. Спрятавшись от всех на крытых соломой нарах, я была рада тому, что стала как бы невидимкой и никто не увидит, что я рыдаю, словно маленький ребенок. Роза, конечно, услышала, обняла меня своими костлявыми ручками-палочками и поцеловала мою стриженую макушку. Носового платка у меня не было, поэтому пришлось вытереть глаза и нос прямо рукавом, словно какая-нибудь грязная нищенка.

– Сон приснился, – пояснила я Розе, продолжая всхлипывать и шмыгать носом.

– Что ты вернулась домой?

Такие сны меня порой посещали. Снилось, что я проснулась дома, в своей кровати, и слышу, как звенит посудой на кухне дедушка – моет тарелки. Такие сны были хуже любого кошмара, потому что после них приходилось просыпаться и понимать, что ты по-прежнему в огороженном колючей проволокой Биркенау.

– Нет, мне приснилось, что я снова в доме Мадам, в той самой примерочной комнате на мансарде. Мадам стоит в моем платье, а по нему расплывается большое красное пятно. Это кровь, настоящая, липкая темно-красная кровь. Я смотрю в зеркало и вижу себя – кучку обтянутых кожей костей в жуткой полосатой робе и в этих уродливых, уродливых башмаках! Ты знаешь, ведь мы не выглядели отвратительными до того, как попали сюда. Это Они сделали нас такими!

Они заставляют нас жить, как крыс, в канализации, а потом удивляются, что мы воняем! Почему Им достаются торты и мягкие подушки?

– Я знаю, знаю, – ворковала Роза, продолжая обнимать меня. – Это нечестно, дорогая.

– Нечестно? – задыхаясь от гнева, переспросила я и, наверное, резко села бы, но вспомнила про низкую потолочную балку. – Это абсолютное зло! Я ненавижу быть уродиной! Почему мы с тобой не можем красиво одеваться, есть шоколад и жить в шикарном доме? Мадам дрыхнет на мягком матрасе и кружевных подушечках! Карла жрет пирожные и читает журналы мод, а мы?.. Мы здесь…

В темноте я услышала шуршание соломы и чьи-то приглушенные всхлипывания. Почувствовала, как что-то поползло по шее. Вошь. Эти мелкие твари любили забиваться в царапины на нашей коже и кишели в швах наших полосатых роб. Пили нашу кровь, пока их от нее не раздувало. Я шлепнула себя по шее, превратив вошь в крохотное кровавое пятнышко.

– Мы не обязаны здесь находиться, – сказала Роза. – В любое время мы можем убежать в придуманную историю.

– Не надо больше историй, – поежилась я. – Не сегодня. Прости, Роза, я виновата. Очень виновата. Заставила тебя вышивать тот подсолнух, хотя ты знала, что это неправильно. Ты всегда знала, что мы творим свои чудеса не для тех людей. Наши таланты не должны служить им. Они этого не заслуживают.

– Красота всегда остается красотой, – сказала она.

– Красивые вещи не для… кусков дерьма! Что? Почему ты смеешься?

– Извини, ничего не могу с собой поделать, – сдавленным голосом фыркнула Роза. – Просто представила себе Мадам в образе огромной какашки в роскошном платье, которая болтается, взяв коменданта под руку. Омерзительное и потешное зрелище! И все-таки я сделаю из тебя писательницу!

– Рада, что тебя что-то еще может смешить, – мрачно процедила я.

Роза захихикала еще сильнее. И так заразительно, что я тоже засмеялась. Безуспешно мы пытались справиться со своим смехом, который разбирает и сводит с ума. Уже начали болеть ребра, но мы все продолжали смеяться. Ясно, что ничего смешного в этом не было, и счастливее мы от этого не станем. В конце концов, мы крепко обнялись и лежали, пока бессмысленная тряска не прекратилась.

А когда мы наконец успокоились, Роза длинно, глубоко вдохнула и шепнула мне:

– Бедная моя. Знаешь, я приготовила тебе подарок.

Она нащупала в темноте мою руку и вложила мне в ладонь что-то мягкое.

– Что это? – шепнула я в ответ.

– Лента. Утром ее рассмотришь. Красивая вещица, специально для тебя.

– Роза, но это же… шелк, я на ощупь чувствую. Сколько же ты заплатила за эту ленту? Ты же никогда не умела добывать сигареты для обмена.

– Можешь гордиться мной, Элла. – По тону Розы я поняла, что она улыбается. – Я украла эту ленту в универмаге.

– Украла?

– Тсс! Не так громко, услышат!

– Хмм… подожди-ка, кажется, я помню, как одна юная симпатичная особа говорила мне, что воровать нехорошо?

– Забудь, – ответила Роза. – Спрячь ленту и помни, что скоро настанет время, когда у нас будет сколько хочешь лент. И мы с тобой поедем в Город Света и там привяжем эту твою ленточку на ветку дерева, на счастье. Давай будем надеяться, что так все и будет.

Надеяться. Опять это слово.

* * *

В Биркенау ты никогда не можешь сказать, что видела хороший сон. Такие сны здесь разве что мертвым снятся. Вот и сегодня я на несколько часов погрузилась в тяжелое забытье без сновидений, а едва проснувшись, схватилась за ленту.

В центре барачного блока замигала, оживая, электрическая лампочка, затем раздался резкий свисток Балки и ее традиционный крик:

– Подъем! Поднимайтесь, ленивые кобылы! На выход! Встречайте новый день в этом раю!

Теперь, в ярком свете, я увидела, что лента, которую дала мне Роза, – красная. Я спрятала ее в потайной кармашек на внутренней стороне своей робы. Затем спустилась с нар, задержалась, чтобы вытащить ленту и еще раз полюбоваться на нее. Снова спрятала.

После подъема мы, как всегда, бегом отправлялись в туалетный блок – сражаться за место на унитазе и возле умывальника. Оттуда – на плац, на проверку. Дома я, встав с постели, умывалась теплой водой, потом надевала на себя чистое платье и, перед тем как уйти в школу, чинно садилась завтракать вместе с бабушкой и дедушкой. Теперь же я превратилась в испуганное животное, которое не имеет даже такой роскоши, как полотенце, чтобы вытереть лицо.

После туалета мы выбегали на утреннюю проверку и выстраивались колоннами по пять человек в ряд. Здесь нас были тысячи и тысячи – все в полосатых робах, все изможденные и оборванные, и все, как один, безымянные – только номер да цветной винкель на груди. Я не смогла удержаться. Я хорошо понимала, что совершаю глупость, которая дорого может мне обойтись, но все-таки осторожно вытащила из потайного кармашка красную ленту и завязала бантом у себя на шее. Завязала и впервые после прибытия в Биркенау почувствовала себя живой. Теперь это была я, а не просто еще одна из толпы.

Впрочем, поскольку я была всего лишь глупой, но не совсем сумасшедшей, я подтянула верхний край своего полосатого платья, чтобы прикрыть, спрятать ленточку.

Я повернула голову, нашла взглядом Розу и подмигнула ей. Она подмигнула мне в ответ. То, что я сделала с лентой, она не видела. А тем временем над крышами барачных блоков и колючей проволокой изгородей разгорался красивейший рассвет, окрашенный в нежные розовые тона. Он подкрасил плывущие по небу облака, обещавшие сегодня желанную прохладу, а может быть, даже долгожданный освежающий дождь.

Я почти не обращала внимания на проверку, которая по своему обыкновению тянулась и тянулась до бесконечности. Как всегда, перекличку вели и считали нас по головам капо, а надзирательницы стояли в стороне – зевали, жаловались на то, что ужасно устали и как трудно каждый день вставать в такую рань. Затем одна из надзирательниц отделилась от их черной стаи и решила для разминки пройтись вдоль нашего строя. Как и все остальные, я сразу подобралась и приняла нужную стойку – подбородок поднят, глаза опущены книзу. Сторожевые овчарки тоже присутствовали на проверке, сидели рядом со своими хозяйками, голодные и злые.

Я вдруг почувствовала пробившийся сквозь привычную вонь Биркенау аромат духов. Тяжелый, приторно-сладкий. Такими духами могла бы пользоваться женщина, собирающаяся в прокуренный ночной клуб, но никак не надзирательница концлагеря, идущая на проверку в пять часов утра.

Духи «Синий вечер». Карла.

Она остановилась передо мной, и у меня защипало в носу, таким сильным был этот запах. Я неподвижно уставилась взглядом на блестящие пуговицы ее мундира.

И тут я вспомнила о ленте, и у меня екнуло сердце. Бантик. Но ведь он завязан так низко, чтобы со стороны не увидеть, да? Не должна она его заметить, не должна. Кроме того, это же Карла. Может быть, она специально подошла ко мне, чтобы поздравить с успехом, который имело мое платье у Мадам? Или собирается передать мне новый заказ от комендантши.

Все правильно, пора готовиться к осени. К светлым волосам Мадам очень подойдет что-нибудь цвета красной ржавчины.

Так я пыталась успокоить себя, скрипнула кожаная перчатка Карлы. Она протянула руку и оттянула вниз верхний край моего похожего на полосатый мешок платья.

– Что это? – вкрадчиво спросила она. – Отвечай! Что это?

– Лента.

– Лента. Да, я это вижу. Я хочу знать, зачем ты ее надела?

Я моргнула. Пришло время просить прощения. Унизиться. Снять ленту и склонить голову в знак поражения.

Но алая лента вселила в меня ужасную уверенность.

– Я хотела выглядеть мило.

– Что-что? – Карла наклонилась так близко ко мне, что я подумала, не задохнуться бы мне от ее духов. – Я не поняла, что ты сказала.

Неужели весь мир замолчал? Неужели вся лагерная вселенная ждала моего ответа.

– Я сказала, что хотела выглядеть мило, – повторила я, гордо задрав подбородок.

Хлесть!

Первый удар настолько удивил меня, что я даже не поняла, что произошло. Это было похоже на тот случай, когда я сидела на переднем ряду в автобусе, а в ветровое стекло на полной скорости врезался голубь. Только на этот раз ветровым стеклом была моя голова, а голубем плеть Карлы, и она в отличие от того голубя не стала кровавой лужей, и перья не взметнулись.

В ушах у меня зазвенело, и я пошатнулась. Пиппа коротко гавкнула и подняла переднюю лапу.

– Мило? – издевательским тоном переспросила Карла. – Мило, как обезьяна с подведенными тушью глазами? Как крыса с намалеванным помадой ртом?

Хлесть! Второй удар. Мозги колыхнулись внутри черепа, как студень в кастрюле. Потекла кровь. Я потрогала свою разбитую губу – кончики моих пальцев стали красными. Инстинкт самосохранения говорил: ДАЙ СДАЧИ, но все, что я могла сделать, это оставаться на месте и не двигаться.

Хлесть! Третий удар. Теперь Пиппа начала сердито рычать.

С неба упали первые капли дождя.

– Прошу вас! Не надо, пожалуйста! – раздался крик. – Это моя вина! Это моя лента! Это я дала ее ей!

«Заткнись, Роза, опусти голову и держись подальше от этого», – подумала я.

Хлесть! Карла повернулась и ударила Розу так сильно, что Роза не удержалась на ногах, повалилась на свою соседку, та на следующую, и мне показалось, что весь ряд сейчас упадет, как домино. Роза упала в пыль. На ее платье расплывались первые капли дождя. Помочь Розе подняться никто не решался – все боялись Карлы. Я сдвинулась, чтобы помочь, но та отрицательно покачала головой.

– Как трогательно, – буквально выплюнула последнее слово Карла. – Солгать, чтобы выгородить подругу.

Она замахнулась ногой, собираясь ударить Розу сапогом. Я не выдержала.

– Оставьте ее! – крикнула я Карле. – Она ничего не сделала! Лента на мне!

Глядя мне прямо в глаза, Карла пнула Розу в живот. Затем подняла хлыст. Я ничего не могла с собой поделать, я съежилась от страха. Поскольку размахивать развернутым хлыстом в таком скоплении полосатых было неудобно, Карла ударила меня в лицо рукоятью, затем кулаками, а когда я упала на землю, ногами.

Роза несколько раз порывалась вмешаться, но тогда доставалось и ей.

Я прижала колени к груди, прикрыла руками голову, стараясь стать как можно меньше.

Мне хотелось крикнуть: «Это же я! Элла! Девушка, с которой ты постоянно болтаешь. Которую угощаешь тортом. Которая шьет для тебя замечательные наряды…»

Дождь хлынул сильнее, смешиваясь с кровью. Пыль превращалась в грязь.

Наступила тишина. Тяжелое дыхание Карлы.

Я рискнула приоткрыть глаза и увидела, что лицо Карлы перекосилось, словно брошенный в огонь лист бумаги. Глаза сузились до крошечных стеклянных бусин. Дождевая вода текла по ее щекам – жалкая пародия на слезы.

– Ты грязная свинья! Собачье отродье! – Она кричала. Из ее рта летели капельки слюны. – Ты паразит, мразь, грязь на моих сапогах!

Превозмогая боль, я повернулась, чтобы взглянуть на Розу. Она все еще лежала на земле, окруженная лесом полосатых юбок, из-под которых торчали костлявые ноги. Роза протянула мне навстречу руку. Я протянула к ней свою.

– Ты на самом деле думаешь, что можешь быть такой же милой, как я? – взвизгнула Карла. – Что я упаду так низко, что мне сможет понравиться такая, как ты? Чтобы стать красивой, мне не нужна ни ты, ни твое дурацкое шитье, я и без тебя найду здесь любую одежду. А ты ничтожество! Недочеловек! Мне плевать на тебя! Хоть сдохни!

Охваченная этой последней вспышкой ярости, Карла подняла ногу и со всей силы обрушила свой сапог на мою протянутую к Розе руку…

* * *

– Элла! Элла! Вставай, Элла!

Бабушка трясет меня. Я проспала школу? Опоздала на экзамен? Самый важный в моей жизни экзамен, а у меня все вылетело из головы, и нет ни минуты на подготовку. Я даже никак не могу найти класс, в котором проходит этот экзамен, – глаза опухли и не открываются…

– Элла!

Кому-то хочется, чтобы я встала, и меня поднимают на ноги две пары рук. Два незнакомца. Я пытаюсь приоткрыть глаза и вижу полоски. Пахнет кровью.

– Элла! Вставай, поднимайся! Как ты, в порядке?

Я буду в порядке, только пусть сначала мир прекратит бешено кружиться.

– В порядке, – невнятно отвечаю, с трудом шевеля разбитыми губами. – А ты?

– Нормально, – шепчет мне в ответ Роза и пытается хихикнуть, оценив, насколько далеко наше с ней состояние от нормального. Ее смех сразу гаснет, потому что у Розы тоже разбиты губы. Я тоже пытаюсь издать смешок, но у меня из носа выдувается кровавый пузырь.

Когда проверка наконец закончилась, мы с Розой, пошатываясь, поплелись в мастерскую, смешавшись с остальной стаей полосатых. Я по-прежнему ничего не видела вокруг и шаталась из стороны в сторону, поэтому Розе пришлось вести меня. Нет, меня здесь, в Биркенау, несколько раз били и до этого, но так – никогда. Обида и ярость были настолько сильны, что эти душевные муки почти заглушали во мне физическую боль.

Оказавшись в мастерской, мы сразу же направились к раковине. Надзирательница подошла ближе, взглянула на нас с Розой, все поняла и, брезгливо поморщившись, вернулась на свое привычное место. К счастью, Марты в мастерской еще не было.

– На шитье не накапай, – сказала Роза, и это лишь отчасти можно было считать шуткой, потому что за мной по полу действительно тянулась цепочка кровавых пятен.

Сбежались все, кто был в мастерской, окружили нас, забросали вопросами. Что случилось? Кто это был? Все в порядке?

Я открыла кран, сплюнула в раковину под струю бегущей воды и сказала:

– Я в порядке. Роза тоже. Ты ведь в порядке, не так ли, Роза?

– Обо мне не беспокойся, давай тебя в порядок приводить.

Бриджит, которая Ежик, передала нам влажную тряпицу, которой Роза осторожно промокнула мое лицо. И вот тут меня начало трясти. Я попыталась оттолкнуть тряпицу и согнулась от боли в руке, которую топтала своим сапогом Карла.

– Смотри, – ужаснулась Франсин. – Она сломана.

– Не глупи, – осекла ее Роза. – Это ушиб. Или растяжение. Ничего серьезного.

Я прижала руку к груди и захныкала, как раненое животное.

– Прости, Элла, но руку нужно промыть и перебинтовать.

И Роза сделала это, причем быстро и так ловко, что я даже вскрикнуть не успела. Бинтов у нас не было, поэтому я развязала здоровой рукой свою красную ленту и передала ее Розе. Ни разу Роза не отругала меня за то, что я повязала ленту. Ни разу не напомнила, что избили нас обеих по моей вине. Красной лентой она туго забинтовала мои пальцы, приложив к ним с обеих сторон по квадратному куску картона. От боли меня шатало.

Красную ленту мы прикрыли сверху куском старого ситца.

Может, в других местах первую помощь в подобном случае оказывают более качественно, но в Биркенау и такую обработку раны можно считать счастьем. Несмотря на пульсирующую боль в пальцах, мне нравилось касаться ими красной ленты, знать, что она по-прежнему со мной, хотя и укрытая от посторонних глаз.

– Марта в любой момент может появиться. Она не должна увидеть, как сильно ранена Элла, – сказала Шона. – Помните Роду?

Все кивнули. Они помнили. Я – нет.

– Это та женщина, что работала здесь до меня? – спросила я.

– Она была изумительной закройщицей, просто фантастической. Ткань словно сама струилась под ее ножницами. Таких, как она, больше не найти.

– Что произошло?

– Глупая ошибка. Она порезала себе палец. Порез воспалился. Началось заражение крови. Марта могла бы дать ей лекарство, но сказала, что Рода того не стоит. И тогда Рода пошла в госпиталь…

Раздались испуганные шепотки и переглядывания. Госпиталь здесь считался последним прибежищем, на самый-самый крайний случай.

– Почему Марта не захотела, чтобы она вернулась потом, после госпиталя? – спросила я.

– Место Роды было уже занято, – пожала плечами Франсин.

– Мной.

– Тобой. А госпиталь, куда попала Рода, был переполнен, и нужно было освободить место для новых пациентов. Это стало ее концом. – Франсин показала пальцами, как падает с неба пепел. – Так что, как правильно сказала Шона, постарайся, если сможешь, держать раненую руку так, чтобы Марта ее не увидела.

А тут, как по сигналу, из примерочной появилась Марта. Она акулой заскользила между рабочих столов, за которыми сидели маленькие беззащитные рыбешки.

– В чем дело? Почему ты не работаешь, Элла? Или думаешь, что если Мадам похвалила твое платье, то тебе можно устроить выходной? Ух, ну и вид! Разве я могу послать тебя в примерочную с таким лицом? Что там у тебя?

– Ничего.

– Лжешь, ты что-то прячешь от меня.

– Ничего. Это просто моя рука.

– А что не так с твоей рукой?

– Ничего особенного.

– Покажи мне. Сейчас же! Боже мой, идиотка! Как ты позволила этому произойти?

– Перелома нет. Просто ушиб.

– Ушиб или перелом, ты в любом случае теперь для меня бесполезна, – закричала Марта. – Или ты всерьез думаешь, что сможешь шить одной рукой?

Мое и без того красное лицо покраснело еще сильнее.

– Нет, но это через пару дней, может быть.

– Через пару дней? Тебе крупно повезет, если ты вообще когда-нибудь снова сможешь взять в руки иглу…

– Просто ей нужно залечить свою руку, вот и все, – вмешалась в разговор Роза. – А пока она может наблюдать за работой, руководить, набрасывать фасоны здоровой рукой.

– Это швейная мастерская, а не курорт для художников, – не раздумывая, ответила Марта. – Она уволена. Точнее, вы обе уволены.

Я не могла поверить своим ушам.

– Роза вышила подсолнух на платье Мадам, – робко возразила я. – Она здесь лучшая вышивальщица.

– В Биркенау найдутся сотни женщин, которые умеют цветочки вышивать, – повела плечами Марта. – Точно так же, как найдутся сотни закройщиц и портных. Кроме того, каждый день сюда прибывают новенькие. Я могу выбрать из них.

– Среди них не найдется никого лучше меня.

– Найдутся получше тебя с такой рукой.

– Да ладно, Марта, – вступила Франсин. – Нашим заказчицам нравятся работы Эллы. Мадам без ума была от ее платья с подсолнухом, верно?

Я мысленно поклялась, что теперь буду боготворить Франсин вечно. И, может, отдавать ей часть заработанных сигарет и хлеба. И туалетной бумагой снабжать.

– Элла лучшая, – поддержала Шона между двумя приступами кашля.

Бриджит, как всегда молча, кивнула головой, присоединяясь к ним.

– Кроме того, – продолжила Франсин, – разве все мы в этой мастерской не одна семья? Нам нужно держаться вместе.

Но Марта не была одной из нас.

– Наши семьи мертвы, а сама я никогда не стала бы главной в этой мастерской, если бы проявляла мягкость, – ответила она. – А теперь убирайтесь отсюда, вы обе… или мне попросить надзирательницу вышвырнуть вас?

Она была серьезна! Она собиралась выставить нас за дверь!

Я попыталась покачать головой, но это оказалось слишком болезненно.

– После всего, что я для вас сделала?.. – с трудом ворочая языком, спросила я.

– Именно. За все, что ты сделала для меня. Именно поэтому я тебя здесь и держала – делать то, что я от тебя требую. А теперь ты ничего для меня сделать не можешь и потому уволена. Дверь сама найдешь или тебе показать?

На лице Марты не отражалось никаких чувств. Ни тени сожаления не промелькнуло в ее глазах.

Нас с Розой вышвыривали отсюда, как ту женщину-кролика, вместе с которой я сюда пришла несколько месяцев назад. Выбрасывали на съедение волкам. Лишившись убежища, каким была для нас мастерская, мы с Розой станем такими же слабыми и уязвимыми, как все остальные полосатые. Будем отданы на произвол надзирательниц, будем страдать от непогоды и умирать от непосильной работы. У нас от здешних пайков едва хватало сил, чтобы держать в руках иголку с ниткой. Тяжелая работа при таком скудном питании вскоре убьет нас – если, конечно, надзирательницы не сделают этого еще раньше.

Как бы поступила Марта?

Глупый вопрос, она это уже сделала.

Выставила нас вон.

Мы с Розой стояли, побитые и жалкие, на пороге швейной мастерской. Я невольно вздрогнула, когда за нашими спинами с грохотом захлопнулась дверь. Воздух на улице был влажным, тяжелым. Мимо нас прошла группа работниц, тащивших на плечах какие-то доски. Следом показались полосатые, катившие тачки с цементом – по двое на каждую тачку. Все держали свои головы опущенными, смотрели только себе под ноги и никуда больше. «Живее, живее!» – покрикивали надзирательницы.

– Что нам делать? – шепотом спросила Роза. – Если мы не получим работу, то… ты знаешь.

И она бросила быстрый взгляд на торчащие в небо кирпичные трубы крематориев. Летними ночами из этих труб вырывалось в небо и лизало звезды гудящее красно-оранжевое пламя.

Я попыталась выпрямиться. Это простое движение чуть не свело меня с ума от боли.

– Может быть, отвести тебя в госпиталь? – испугалась Роза.

– Нет! Ты разве не слышала, что сказала Шона? Они в госпитале никого не лечат, это просто зал ожидания… перед концом.

Я старательно избегала смотреть на трубы. А еще пыталась не думать о том, что не попади Рода в госпиталь, то в швейной мастерской не освободилось бы место для меня самой.

Я сделала глубокий вдох, чувствуя железный привкус крови во рту. Раненая рука болела так, словно ее жгли на костре, но даже через эту боль я продолжала ощущать под пальцами красную атласную ленту.

– Знаешь что, Роза? Моя бабушка говорит: «Если не светит солнце, используй дождь на всю катушку!»

– А дождь действительно идет, – сказала Роза, стирая со своего лица капли.

– Все это напоминает одну из твоих сказок, в середине которой герои попадают в трудную, ужасную ситуацию, из которой, казалось бы, невозможно выбраться, однако в конце концов они это делают и выходят победителями.

– Будь мы с тобой сейчас в сказке, я позвала бы орла, чтобы он подхватил нас и унес отсюда прямо в Город Света. Там мы опустились бы возле фонтана, умылись из него, а затем укатили на роскошном автомобиле прямиком в кондитерскую лавку.

– Запаздывает твой орел, – вздохнула я, услышав лай собак. – Так что давай спасаться сами. Бежим к себе в барак и спрячемся на своих нарах до самой вечерней проверки, а после нее попробуем уговорить Балку, чтобы она как можно скорее нашла для нас новую работу.

– И желательно такую, где нет шансов вновь столкнуться нос к носу с Карлой, – добавила Роза.

– Или столкнуться, когда у одной из нас в руке будет большая чугунная сковородка, – мрачно уточнила я.

Я вдруг вспомнила тот случай, когда бабушка встала посреди ночи в полной уверенности, что в дом забрались воры. Она взяла в одну руку тяжелую сковороду, а в другой руке держала старую хоккейную клюшку. Ужасающе. Она так была разочарована, когда поняла, что это просто бродячая кошка залезла к нам в дом через открытое окно.

– Знаешь, Элла, я никогда не говорила тебе, что ты за зверь, – улыбнулась Роза.

– Скажи сейчас, – осторожно сказала я.

– Лиса.

– Лиса?

– А почему нет? Лиса очень привязана к своему маленькому семейству, она очень живучая и может приспособиться к любой обстановке. У лис острые зубы для охоты на дичь и защиты от врагов, но при этом они такие мягкие, теплые, их так приятно обнимать. Правда, фермеры лис не любят, но нельзя же иметь все и сразу, верно?

Что ж, быть похожей на лису не так уж плохо. Я здоровой рукой взяла Розу за руку, и мы с ней сразу стали похожи на пожилую супружескую пару.

– Ну что, приступим, моя дорогая?

– Приступим, – кивнула она.

И мы, рука в руке, шагнули в грязь, чтобы начать наш общий путь к спасению.