Одни

Обстрел они переждали в подъезде: Скрип, Лесник, Худой и Абрек.

Скрип происходил из казахского рода, Лесник был по бабушке эстонец, Худой имел татарскую примесь, и только Абрек оказался русским. Но курчавая его борода, тёмные глаза под угольными бровями, ловкие, с длинными пальцами руки, степенные повадки в движениях, мягкая речь и ещё, пожалуй, пристрастие к травке, – делали его совершенным абреком. В то, что звали его то ли Андрюхой, то ли Антохой, фамилию имел он то ли Петров, то ли Ванин, и родился в деревне на границе с Ростовской областью у обычных, ни гор, ни войны не видевших крестьян, – никто не верил; и он тоже давно перестал.

Лет двадцать назад отслужив в армии, Абрек полюбил воинское дело, и, уже по контракту, исхитрился объездить далёкие горячие точки; а когда началась война здесь – вернулся в места, где вырос.

О своём опыте он особенно не распространялся, что тоже выдавало в нём армейского человека, всегда знающего, что инициатива имеет инициатора.

…Они сидели под лестницей, искренне надеясь, что прямое попадание реактивного снаряда подходящего калибра не обрушит весь подъезд им на головы. Остальное можно было пережить.

Дождавшись, когда перестало грохотать, вышли на улицу, и двинулись к тому перекрёстку, который, согласно приказу, должны были – как мобильная группа – занять.

Командовал всеми Скрип, не служивший в армии, и едва ли не впервые в жизни взявший оружие в руки на этой войне, но быстро обучившийся всем азам.

Абрека он разгадал, хоть и не сразу.

Поначалу, когда они той же группой стояли на другом перекрёстке и Абрек убил – или, если точнее, очень ловко и почти ласково зарезал, – пришедшую к ним на запах тушёнки собаку, Скрип подумал, что ему попался в группу недобрый человек, которого когда-то покусали.

Но днём позже, когда другая, вовремя не убитая собака явилась в гости к самому Скрипу, а следом туда же полетело всё подряд: стрелковое, осколочное, бронебойное, испепеляющее, – Скрип, уже на бегу, догадался кое о чём. Хоть и не был уверен в тот момент, что успеет поделиться своими догадками с Абреком.

Скрипу стало ясно, что Абрек не просто так, даже без особой необходимости, носил – пусть и старый, но какой уж достался, – бронежилет. А, сняв его, – если позволяла обстановка, – тут же в очередной раз что-нибудь в нём чинил, латал и перематывал скотчем – видимо, имея на то свои, подкреплённые опытом, причины.

Наконец, у Абрека всегда имелись не только отлично укомплектованная аптечка и сапёрная лопатка в чехле – чем по идее должен был обладать каждый боец, – но и светодиодный фонарик с россыпью батареек, и верёвка с карабином длиной в пятнадцать метров, и зажигалки буквально во всех карманах, и нож с кусачками, и ещё сто предметов первой, второй и последней необходимости, вплоть до карандаша и влажных салфеток. Салфетками Абрек отирался – как опрятный лесной зверь, и никогда их не выбрасывал, но прятал в карман. Тоже как зверь.

– Абрек, ты воевал, – сказал однажды ему Скрип, будто поймав с поличным. – Служил и воевал.

– Ну, – сказал Абрек, скорей, вопросительно: в смысле – “С какой целью подкат?”.

– Ты почему сам не стал командиром группы, а согласился, чтоб меня назначили?

– Подумал: посмотрю, – выдержав паузу, сказал Абрек. – А начнёшь косячить – поправлю.

– Начал? – спросил Скрип.

Абрек посмотрел куда-то вверх, словно проследив полёт насекомого, и ответил:

– В пределах нормы.

Теперь они шли по улице, но Абрек словно бы принюхивался, и несколько тормозил движение группы.

– Навьючил на себя, и еле идёт, – сказал Худой, который всегда был налегке. – Разгонись, слышь, а то ща опять прилетит…

Подтверждая его слова, послышались исходящие миномётные, и стало ясно, отчего не спешил Абрек: он высматривал, где сможет, если что, укрыться, и был не вполне доволен предоставляемым выбором.

Все бросились к стене крайнего дома, причём Худой, перепрыгивая через лавочку, не справился и упал, – Лесник остановился и бросился его поднимать, – тем временем Абрек выбрал, кажется, самое удобное место: лестницу, ведущую в подвальный магазин.

Магазин наверняка был закрыт, но над лестницей нависал какой-никакой козырёк.

Переждав первые разрывы, Скрип, Лесник и Худой устремились туда же – и были вознаграждены, найдя Абрека уже в магазине: по непонятной причине тот оказался не заперт.

Все тут же расселись по углам, один Худой застыл словно очарованный возле полки с алкоголем неподалёку от входа.

Худой сидел в тюрьме и обладал криминальными наклонностями.

– Брат, раны от стекла бывают просто ужасными, – сказал Абрек не очень громко, но очень внятно. – Отойди от дверей.

– Я отошёл, – сказал Худой, не оглядываясь.

– Как знаешь, – сказал Абрек.

Худой оглянулся на стеклянную дверь, немного помедлил, и всё-таки сдвинулся, а потом и присел.

Ждать долго не пришлось: дверь вынесло меньше чем через минуту – словно в магазин ворвался кто-то незримый и огромный, снеся взмахом крыла целую полку разноцветных бутылок.

Грохот и звон разом смешались с алкогольным паром и запахом пыли.

Худой чихнул, с усилием дунул, разгоняя пыль, и, нагнувшись, быстро, словно горячую, взял с полки буханку ржаного хлеба. В горбушке её торчал пугающий треугольник толстого дверного стекла, проткнувший буханку насквозь.

Худой поднял и показал буханку Абреку. Вид у Худого был такой, словно это он только что посоветовал Абреку не стоять у дверей.

– Может, тут люди есть? – спросил Худой спустя десять минут.

С улицы раздавался вой сигнализации.

Трудно было поверить, что столько добра лежит здесь не разворованным – и с открытой дверью.

Хрустя осколками, Худой пошёл в сторону подсобки; по дороге прихватил пачку чипсов, и, открыв, немедленно запустил туда руку.

Наличие сейфа его интересовало больше людей.

Никакого насилия Худой не собирался осуществлять – но вдруг кто-то оставил в подсобке открытым сейф, или хотя бы позабыл на столе ключик от кассы.

Скрип в это время уже пытался выбраться на улицу, шумно сдвигая обрушившиеся части козырька.

Абрек, косясь на спину Скрипа, запасался тем, что посчитал необходимым: маленькая бутылка водки – для дезинфекции; презервативы – прятать промокаемые вещи; тампоны и прокладки – на случай ранений; пластиковую бутылку воды без газа; плитку дорогого шоколада; ещё горсть зажигалок – всё равно потеряются; блок сигарет – взял бы два, но уже некуда; четыре банки шпрот.

Лесник стоял в некоторой нерешительности: брал в руки то одно, то другое, но тут же возвращал на прежнее место.

Вернулся Скрип и крикнул от дверей:

– Э! Команда? Что за такое?

Абрек оглянулся, имея вид совершенно невинный: у него в руках ничего не было; всё ушло в карманы и рюкзак без малейших признаков видимости.

Худой возвращался обратно из подсобки: не обнаружив там ни людей, ни ключей – только выключенный компьютер и кипа бумаг на столе.

Подняв над головой пачку чипсов, Худой сказал:

– Скрип, всё растащат без нас.

Он принципиально не желал называть Скрипа “командиром”, как и любого другого старшего по должности, вплоть до комбата.

Скрип стоял на приступках магазина и озирал всё это – вдруг осознав, что перед ним не просто некоторое количество товаров, а настоящее богатство.

Всю предыдущую жизнь он – сын своих небогатых родителей, еле тянувших его боксёрские кружки, – заходя даже в самые простые супермаркеты, пересчитывал в кармане мелочь, чтоб не разглядывать её на ладони, как дошкольник, – хотя всё равно заканчивалось именно этим.

Нет, конечно, иной раз случались какие-то приработки и зарплаты – но время, ушедшее на получение этих денег, тянулось муторно и долго, а тратилось всё в считанные дни, а то и часы.

Как-то раз Скрип с удивлением подсчитал: он должен трудиться месяц, чтоб погулять один день, – то есть в году таких дней всего двенадцать. Это открытие его обескуражило.

И вот настал день, когда он мог позволить себе всё.

Скрип очень любил есть.

Скрип мог съесть таз – ну, хорошо, – полтаза шашлыка и, следом, десять, а то и пятнадцать плиток шоколада.

Алкоголь он любил не очень, зато ценил напитки, хоть сколько-нибудь напоминающие кумыс, и мог выпить ведро – ладно, треть ведра, – скажем, кефира. Зато сразу.

Кроме того, тут были сыры и все виды масла, орехи, десятки видов сладостей – сгущённое молоко! – в том числе варёное! – с полсотни видов колбас – мягких, как хорошая девушка, твёрдых, как хороший парень, – сотни наименований консервов, лоток овощей, лоток фруктов, рыба – солёная, копчёная, вяленая.

А даже и яйца.

Скрип поймал себя на том, что больше всего сейчас хочет простукивать яйца, и выпивать их одно за другим – чуть соля язык, подцепляя соль из развороченной бумажной упаковки, и заедая малым количеством хлеба.

В детстве мать позволяла выпить подряд не более трёх яиц – пугала какой-то болезнью, да и яиц покупали по два десятка, не больше, – а сейчас можно было выпить два десятка подряд, или даже три десятка. И укусить копчёную колбасу прямо за середину. И, немного пожевав, вытащить из счастливого рта кусок обёртки.

– Возьмите, кто в чём нуждается, – сказал Скрип, стоя наверху, и чувствуя себя своим предком: ордынцем в лисьей шапке.

Он сам понял, что играет, и засмеялся: ему было несказанно хорошо.

Глядя на своих товарищей, тут же начавших набирать всё подряд, он даже расхотел лично пользоваться щедростью, явленной Провидением.

Скрип довольствовался прекрасным чувством того, что товарищи его – одни: в этом магазине, в этом районе, в этом отрезке времени и весны.

Разглядывая мелькающие меж полок и товарных рядов головы, он заключил с чувством необычайного удовлетворения:

– Характер донецкий, воспитание малороссийское, кровь какая попало, мир – русский.

И, подумав, добавил:

– Десятину добычи каждого – мне.

Ордынское прошлое нельзя не учитывать.

Сначала они услышали характерный звук мотора.

Потом автоматную стрельбу.

Потом увидели БТР-70.

Гранатомёт был у Абрека; Абрек вообще умел стрелять из всего.

Он пожалел, что упустил время, оборудуя позицию, и не исполнил задуманное: надо было проникнуть – хотя б и при помощи Худого – в квартиру на втором этаже вот этой пятиэтажки, и устроить здесь полноценную городскую войну: давно хотел.

Видимый Абреку Скрип не стал пользоваться рацией, а махнул рукой: отработай.

Они находились на разных сторонах улицы.

Абрек смотрел на БТР и размышлял.

Его смутило, что не было никакой артиллерийской подготовки – их могли бы, хотя б для вида, покошмарить ещё; однако последние три часа стояла почти навязчивая тишина, они даже успели наесться шпрот и напиться лимонада.

Только что вдалеке раздались две автоматные очереди, и всё.

БТР шёл один – и двигался достаточно быстро, но будто бы дуром. Так опытный водитель, идя вослед за другой машиной, по неким признакам сразу понимает, что перед ним едет либо подслеповатый старик, либо зелёный юноша, либо только что получившая права женщина не важно какого возраста.

БТР управлялся либо очень пьяными, либо очень напуганными людьми – догадавшимися о том, как выжимать скорость, но не слишком представляющими направление пути.

Было ощущение, что бронированная машина в ближайшее время врежется, например, в дом, или в любую иную преграду – вот, скажем, в абрикосовое дерево.

Наконец, БТР не стрелял.

– Абрек! – крикнул Скрип, увидевший, что тот убрал с плеча шайтан-трубу – РПГ-7 с уже вставленной кумулятивной гранатой.

Абрек указал левой рукой: смотри.

Люк БТРа был открыт, и оттуда показалась закреплённая непонятно на чём рубаха.

Впрочем, её сразу сорвало – висела она на вертикально поднятом автоматном стволе.

БТР пронёсся мимо них, Худой не выдержал, дав очередь – совершенно бессмысленную, – по броне, но именно это, скорей всего, и повлияло на путь машины: снеся придорожное ограждение, БТР выкатился на тротуар, подпрыгивая, проехал ещё какое-то расстояние и въехал в будку печати, снеся её до половины.

– Не стрелять! – крикнул Скрип. – Абрек, Лесник – туда! Худой, наблюдаем за дорогой!

Леснику было ближе всего до БТРа.

– Вылезай! – крикнул он, подбежав.

Из люка показался голый по пояс пацан:

– Не стреляйте! Мы свои!

Одному пацану было лет одиннадцать – это он, белобрысый, вылез первым.

Второй – длинный, как весло, – выглядел на примерно четырнадцать; он управлял машиной и рассёк лоб – то ли когда въехал в киоск печати, то ли ещё по пути.

Абрек, выпустив пацанов наружу, не мешкая забрался внутрь – не сказать, что он был самый ловкий водитель, но всё-таки сдал назад, и пристроил БТР за домами.

Лесник, выхватив в руинах киоска пару журналов с полуобнажёнными девушками на обложках, – “Почитаю…” – повёл пацанов к Скрипу.

– Они все магазин зашли мародёрить! – наперебой рассказывали Скрипу пацаны, когда Абрек, неся на плече три автомата – свой и два обнаруженных в БТР, – подходил к ним. – Выломали дверь, и прямо в магазине начали пить.

Скрип иронически посмотрел на Абрека, тот предельно серьёзно кивнул, как бы говоря: вот видишь, мы не такие, взяли совсем немного, а не оплатили только потому, что не застали продавца, хотя Худой специально его искал. И уж тем более мы не распивали.

– Там большой магазин, и они нашли музыку… – настаивал старший.

– Нет, они сами песни орали, – поправлял младший.

– Нет, хорош, там музыку включили… А у БТР – мотор работал. Я как бы в шутку забрался на броню – меня они уже катали. Заглянул, а там пусто. И я позвал Павлюка, и он тоже залез.

– А откуда ты умеешь водить эту машину? – Скрип стоял совершенно ошалевший.

– А чего там? Я на отцовской езжу с десяти лет. И эти “правосеки” мне показывали. Я им сказал, что ненавижу “сепаров”, – а они сказали, что я буду их “сын полка”, и я катался с ними, давали порулить, там всё понятно.

– Тебя как зовут? – спросил Скрип старшего.

– Макс. Максим.

– Макс, они бежали за вами?

– Я не знаю, я не видел! Они вроде бы стреляли из автоматов.

– Могли и подбить, – предположил Лесник.

– Ага, свой БТР с РПГ шмальнуть, прикинь, – гнусавя, засмеялся необычайно довольный Худой; бесцветные его глаза блистали; он ел орешки из пакетика, и крошки висели у него на губах. – Потом начальник сказал бы: “Ты чё, бля, ошалел, ты нахера подбил машину?..” На такое, бля, надо решиться. Ты бы зафуярил свой “Лексус”, Лесник?

Лесник хмыкнул. Никакого “Лексуса” у него никогда не было.

– Пацаны, я охереваю с вас, – честно признался Скрип, вглядываясь в подростков. – Такого тут ещё никто не видел. Вас наградить надо! У вас родители-то где?

– Как где? – Макс не понял, о чём речь. – Здесь. Мы здесь живём. На соседней улице. Я на Советской, и Павлюк…

– Я из деревни, – строго поправил Павлюк.

– Хотите чипсов, пацаны? – предложил им Худой, доставая из разгрузки упаковку.

Макс отрицательно махнул головой. Павлюк взял всю и тут же открыл.

Худой, кажется, признал в пацанах своих по духу.

– Сейчас по нам начнут насыпать, – сказал Лесник, с некоторым сомнением глядя на полуголых пацанов.

– Зато какой там кипиш, – сказал Худой. – Какой там сейчас кипиш! А эти лохи – в магазе: я бы посмотрел на их заточки ща. Сука, жалко, что нельзя посмотреть.

У Худого даже губы подрагивали.

– Пойдёмте, пацаны, покажу, где укрыться, – предложил он.

– Погодите, – сказал Скрип, чуть отходя в сторону: у него вибрировал мобильный.

Худой быстро разделся, сняв разгрузку, китель и тельник, который передал Павлюку, а китель и разгрузку снова надел на себя.

Павлюк, уже натягивая тельняшку, вспомнил:

– В БТРе ещё китель лежит.

Худой снова засмеялся; смех у него был довольно гнусный.

– С документами, верняк, – заливался Худой. – Я бы на месте этих имбецилов дезертировал в ополчение. Надо пасти повнимательней, прибегут скоро, бля буду.

– Понял: оставить позиции, – сказал Скрип в свой, величиной с лапоть, и такой же, как старый лапоть, запылённый телефон.

Все оглянулись на его слова; даже Макс с Павлюком – причём они, кажется, были озадачены услышанным больше всех.

Скрип сразу пояснил, успокаивая:

– Соседский батальон сюда заходит. Сменяют нашу группу. Комбат попросил нас отойти. У нашего с их комбатом – тёрки. Наш не хочет, чтоб мы виделись со сменой. Те орать ещё начнут. Мы им вечно мешаем. Они на подходе, по Шахтёрской славе движутся. А мы по Ленина вернёмся, через Заречную, где особняки.

– А БТР? – спросил Макс.

– Так на нём и поедем, – сказал Скрип. – Только бы свои не зашмаляли. Флаг бы российский. Ни у кого нет?

Скрип шутил. Он знал, что ни у кого флага нет.

– А ты встань на броню, – посоветовал Худой. – И кричи: я русский, я русский!

Это было забавно: если видеть грязную крупную азиатскую рожу Скрипа.

– И пляши камаринскую при этом, – добродушно предложил Лесник.

Отъезжая, Скрип набрал командира: предупредил, что гонит трофейную “коробочку”, попросил передать инфу соседям.

Но командир, видимо, не успел.

Спустя несколько минут им начали стрелять вслед: звук был, будто камешки бросали в броню.

– Абрек, съезжай с улицы срочно! – закричал Скрип. – Они в задницу влепят сейчас с РПГ, трёханые мудаки…

Стало не до смеха.

Макс косился на Абрека – ему казалось, что тот плохо управляет машиной, а у него получилось бы лучше. Возможно, пацан был прав.

Они уже вкатились в богатый район – где до войны жили самые обеспеченные горожане; по сторонам высились особняки; улочка петляла, на очередном повороте Абрек снёс угол каменного забора; метрах в ста впереди маячило что-то вроде укреплений, или недавно возникшей мусорной свалки, – так и не поняв, Абрек вдавил тормоз, притираясь к ближайшей стене, и, забирая влево, влетел краем носа в железные ворота, с ужасным грохотом распахнувшиеся.

– Надо встать, Скрип! Надо встать! – едва ли не впервые повышая голос, закричал чуть покрасневший Абрек. – Не одни – так другие сейчас встретят. Пацанов погубим!.. – довод про пацанов Скрипа тронул особенно. – Надо связаться ещё раз – и проговорить коридор, по которому идём. Тут на каждой улице партизаны в засаде. Чем дальше от передка, тем больше партизан. Звони ещё раз командиру!

Где-то снова раздались миномётные прилёты и стрельба.

Ополченцы и пацаны вылезли из БТРа.

– Лесник, постой тут, а то и у нас коня уведут! – приказал Скрип; остальные поспешили в тот самый двор, ворота которого Абрек с разгона открыл.

Из особняка навстречу им выбежал человек в камуфляже и с АКС-74: кажется, он был готов стрелять – Худой тоже вскинул оружие, – но Скрип заорал:

– Стопэ! Свои же! Здравия желаем! Наши извинения!

Он сразу насыпал много слов, чтоб хоть как-то разрядить обстановку, но камуфляжный смотрел с явственным бешенством, и остывал очень медленно.

– Какого кукуя надо? – заорал он. – Кто такие, н-на? Свалили отсюда!

Скрип только на миг опешил; несмотря на добродушный характер, он был необычайно вспыльчив.

– Чё за обращение, я не понял? – взвился Скрип; голос у него при крике сразу становился высоким, почти женским, пугающим и неприятным.

– Я не ясно сказал, ты? – орал камуфляжный, подходя. – Короче, чурка, с тобой старший по званию говорит! Забрал своих людей и свалил со двора!

Камуфляжный чуть опустил свой АКС – всё-таки на него смотрели три ствола, – но это была не единственная его ошибка: крича, он подошёл слишком близко к Скрипу.

У Скрипа были очень длинные и очень ловкие руки профессионального боксёра. И то, что правую он держал на скобе автомата, ничего не меняло: он срубил камуфляжного тем же ударом, что нокаутировал соперника на последних предвоенных соревнованиях, – стремительно вылетевшим левым боковым.

Камуфляжный упал; Худой тут же, подскочив, отсоединил у него магазин; передёрнул затвор – из патронника вылетел патрон; и только потом начал разоружать – в кобуре у вырубленного имелся ПМ, а разгрузка бугрилась от гранат.

Понимая, что события могут пойти по самому жёсткому сценарию, Абрек уже взял на прицел раскрытую дверь, одновременно сходя с линии обстрела, оттаскивая за рукав Скрипа – и крикнув Максу с Павлюком:

– Пацаны, в угол!

Когда, спустя несколько секунд, в дверях показался ещё один человек, на него было направлено два ствола: Скрипа и Абрека; у ворот стоял Лесник и держал окна.

– Руки! – крикнул Скрип. – Руки вверх!

У человека не было автомата, но на боку виднелась кобура: он явно прибежал откуда-то на шум, не вполне готовый к такой встрече.

“…если здесь располагается ополченский штаб, мы вляпались не хуже тех придурков, что потеряли свой БТР…” – успел подумать Скрип.

Но что-то – может быть, древняя его степная интуиция и невесть откуда взявшееся умение слышать запах крови, – подсказывало иное.

Здесь не было никакой ошибки.

Здесь происходила трагедия.

Скрип, не опуская ствола, смотрел на стоявшего перед ним человека.

Тот странно и болезненно гримасничал, словно бы у него отползали к вискам глаза. В открытом рту этого человека был слишком заметен язык.

– В чём дело? – крикнул он, наконец, с каким-то странным, не с русским, и тем более не с местным акцентом. – Стоять!

– Лежать! – гаркнул в ответ страшным голосом Скрип. – На землю, сука!

Сделав несколько шагов вперёд, Скрип различил лужу крови на полу в доме и слишком белые, слишком женские, слишком неживые ноги, видневшиеся из коридора.

Человек перед ним торопливо пятился задом, возвращаясь таким образом в помещение.

– На пол! – повторил Скрип, тряхнув автоматом.

Человек уже начал, держа руки на весу перед собой, присаживаться на колено, – Скрипу оставалось полшага, чтоб, выйдя совсем из короткого коридора, оказаться в комнате, – и здесь он понял, что по нему сейчас выстрелят откуда-то сбоку.

Кажется, он догадался об этом потому, что гримасничающий человек перед ним слишком старательно не смотрел в ту сторону.

Оттуда – справа – действительно раздались два одиночных.

Полетела извёстка, пыль, щепьё – Скрип успел, зажмурившись, отпрянуть и сразу присесть; тут же раздалась очередь на улице и звон стекла; Абрек, оказавшийся позади Скрипа, дал два одиночных над головой человека, стоявшего на колене, – потому что тот попытался опустить руку – туда, где кобура…

Удивительно, но тут же стало тихо.

Скрип, сжимая автомат в руках, сидел на корточках, прижимаясь плечом к косяку.

“Нет, гранату сюда не бросят, – с бешеной скоростью думал он. – Иначе грохнут и этого, лежащего…”

Напуганный выстрелами Абрека, человек перед ними упал на живот, и прикрыл голову ладонями.

Волосы его были пострижены бобриком. Рыжие волосы на руках – Скрип явственно это различил – шевелились.

Абрек так и держал лежавшего на прицеле.

– Я снял его! – крикнул с улицы Худой. – Слышно меня? Человека в доме снял!

“Худой – красава, – подумал Скрип. – Осталось понять, кого он грохнул”.

– Лесник! – крикнул Скрип. – Смотришь окна?

– Смотрю! – ответил Лесник.

– Эй, – сказал Скрип человеку, лежавшему на полу; тот не поднял голову, но чуть качнул сцепленными в замок руками, показывая, что слышит. – В доме ещё есть люди?

Тот отрицательно качнул головой.

– Не понял, – сказал Скрип. – Громче. Словами.

– Нет, – хрипло ответил человек.

– Ты понял, что если я зайду, и в меня начнут стрелять, тебя тут же грохнут? – спросил Скрип.

Снова качнулась голова.

– Громче! – сказал Скрип.

– Никого нет, – повторил человек. – Нас здесь двое. Третий на улице.

Скрип медленно поднялся и, подумав – сделать прыжок, или просто выглянуть, – выглянул.

Справа – это была кухня с огромным окном, – валялся на животе человек в форме; его подстрелил Худой.

Всё вокруг было в битом стекле.

Здесь же, головой в сторону кухни, лежал женский труп.

Одной женщине было далеко за пятьдесят и её зарезали, судя по всему, первой.

Вторая была моложе – и её изнасиловали, и зарезали в грудь.

У первой был разворочен рот, словно туда тяжёлое животное угодило копытом.

Скрип быстро оглядел многочисленные – не менее шести – комнаты.

Везде были открыты шкафы. Повсюду лежали разбросанные вещи, тряпки, сумки.

В прихожей завалился на бок раскрытый рюкзак десантника, чем-то заполненный почти до половины.

Скрип приподнял его и посмотрел, что внутри.

Поначалу даже не понял, но, когда догадался, его чуть не вырвало: вверху, в целлофановом пакете, лежали золотые коронки. Пакет был в мазках окровавленных пальцев.

Скрип, скривившись, зачерпнул рукой – посмотреть, что́ там ещё, в глубине.

Бижутерия, часы, цепочки, крестики, ко́льца – и всего этого было чудовищно много.

Скрип отпустил рюкзак и вытер руку о штанину.

Абрек уже связал имевшимся у него скотчем руки тому пленённому, что был в доме. Пистолет у него забрали.

Скрип взял из поданной ему Абреком кобуры ТТ и некоторое время разглядывал его.

Худой привёл второго, камуфляжного, с улицы. Его тоже связали.

Обоих поставили рядом.

Абрек, ещё раз прохлопав карманы, нашёл у того, что был на улице, удостоверение: аляповатые корочки полковника армии Новороссии; даже номер части имелся. Никакой такой части, равно как и армии Новороссии, не существовало в природе; корочки выдумали и слепили где-то далеко отсюда и заранее.

Некоторое время Скрип разглядывал смазанную печать какого-то вроде бы ОАО на удостоверении.

– Вы кто? – спросил Скрип глухо.

– Мы офицеры главного разведывательного управления, выполняющие специальные розыскные мероприятия, – сказал камуфляжный.

Он произносил своим, от напряжения вытягивающимся почти вертикально, ртом чужие ему, не прижившиеся, заученные слова. До недавнего времени этот человек никогда и никому так не представлялся.

Скрип медленно прицелился и выстрелил ему в ногу.

Тот, взбрыкнув, завалился на спину. То рыча, то с подвизгиванием втягивая воздух, раненый начал крутиться волчком на полу. Из раны разбрызгивалась кровь.

Абрек, глядя на Скрипа, чуть задохнувшись от удивления, поискал подходящие слова, и произнёс вовсе неожиданное:

– Э!.. Дети смотрят…

В помещение уже давно вошли Макс и Павлюк и стояли у стен, внимательные и тихие.

Скрип, ни на кого не глядя, внятно ответил:

– Это не дети.