Контрабанда
Несмотря на свою фамилию – Суворов, – Лёша был человеком мягким и незлобливым.
Суворов работал в газете; главред оказался своим мужиком: приходил с городских, у мэра, совещаний, и в курилке – их газета оставалась едва ли не последней в городе, где имелась курилка, – дымя одну за другой, ругмя ругался, что из десяти других главредов местных газет – восемь болеют за киевский майдан, а девятый держит нейтралитет.
– Эх и бляди, – не стеснялся главред молодых журналисток и кобылистой, в кожаных штанах, главы рекламного отдела. – Я этих блядей с 91-го года помню: ничего в них не поменялось. Свобода для них – это такая вещь, из-за которой надо убивать русских. Иначе свобода, блять, не зацветает у них, не колосится…
Вскоре дали в газете объявление о сборе гуманитарки для Донбасса – и с главредом перестали здороваться его коллеги. Главред ругался и курил ещё больше, издалека его голос походил на хриплое рыдание, Суворов боялся, как бы начальника не хватил удар. Зато горожане пошли к ним в газету косяками: редакционные коридоры были полны коробок и мешков – несли всё подряд; деньги тоже.
Явился один местный богатей: в каждой мягко колыхавшейся при ходьбе щеке, казалось, было спрятано по гнезду с маленькими птичками, несущими маленькие яички. Богатей принёс беременный конверт, ушёл без объяснений. Главред начал считать, но скоро устал, поднял глаза на Суворова и произнёс: пришло время ехать, такие деньги от такого человека почтой не отправишь неведомо куда, на месте надо определяться, из рук в руки раздавать, – здесь главред, для ясности, поднял свои ладони, и сам на них посмотрел: пальцы были прокурены до грязной желтизны.
– Я и поеду, – сказал Суворов; он давно решил.
Жена не удивилась. Дочка ещё ничего не понимала. Пёс поднял голову и внимательно посмотрел на Суворова: не шутит ли.
Нашли фуру с водителем – из местных, русских, отзывчивых; на вопрос, поедет ли с гуманитаркой на войну в соседнюю страну, он ответил коротко, на ходу: “О чём вопрос”; его тоже звали Лёхой, но в применении к нему это было совсем другое имя, по недоразумению совпадавшее в звучании с именем Суворова.
В одно утро фура оказалась возле редакции.
Водитель Лёха сам распределял груз по кузову, без натуги тягая огромные мешки. Орал на журналистов и журналисток, хлопнул кобылистую по кожаному заду за то, что выронила ящик с детским питанием, и баночки покатились в разные стороны – Лёха собирал их как цыплят; кобылистая будто не обратила внимания на удар, и тоже бросилась помогать. Выглядела при этом необычайно сосредоточенно, и покраснела совсем чуть-чуть – причём не сказать, что от обиды.
Подоспела “Газель” из фармацевтической конторы, отгрузила лекарств на несколько миллионов; прибыли какие-то, по виду, рыночные барыги – при иных обстоятельствах за рубль способные задушить – и привезли едва ли не тонну тушёнки.
Водитель Лёха без сантиментов влез наглой рукой в ящик, вытащил банку, и, щурясь на этикетку с бисерными буковками, спросил:
– Не просроченные?..
– Нет, – ответили ему. – Ещё месяц. За месяц доедешь?
– За месяц я вокруг света объеду, веришь? – сказал Лёха.
Суворов почувствовал, что случайно попал на разговор кабана с медведем, и благоразумно отошёл. То, что он мог сорок раз подтянуться на турнике, в эту минуту не имело ни малейшего значения.
Погрузились и выехали; был уже вечер; стояла осень.
Первым двигался Суворов – на своём “Патриоте”; с ним – Алан, осетин, весёлый и отзывчивый, тоже работал в редакции, по хозяйственной части. В одном нагрудном кармане Алан вёз деньги, в другом – накладные.
За “Патриотом” шла фура.
На Донбассе Суворов имел одного уже обжившегося там знакомца по фамилии Лесенцов.
Лесенцов вроде бы в прежние времена был военным, – но Суворов толком не вникал. Встретились раз в одной компании – оказалось, что жена Суворова откуда-то знает Лесенцова; хорошо посидели.
Лесенцов был интересный, но понять, чем он собственно занимается, оказалось сложным. Вроде как ничем всерьёз не занимался, а ждал своего часа, сберегая дыхание на будущий забег.
Суворов, имевший привычку пристраивать брошенных животных, в последнюю встречу попытался предложить ему кота.
– Кота взять? – серьёзно переспросил Лесенцов, словно давно раздумывал над этим.
– Да, – с ложной невозмутимостью ответил Суворов. – Потерялся. Хороший. Окрас такой… Жена говорит: спроси, не надо ли кому.
– Жена? – переспросил Лесенцов.
Суворов кивнул: “…да-да, моя жена” – и вдруг почувствовал, что Лесенцов валяет дурака.
– Да какой мне кот, братка, – сказал он. – Пойдём лучше пива выпьем.
Когда пили пиво, Лесенцов признался, что уезжает на Донбасс. Тогда ещё даже война не началась толком, но он уже о чём-то догадывался.
Готовясь в свой гуманитарный поход, Суворов списался с Лесенцовым в социальных сетях. Лесенцов не отвечал два дня, но на третий объявился: приезжай, сказал, разберёмся.
Жена велела на прощание:
– Обязательно ему позвони. Пообещай мне.
Суворов уже был в пути, за Воронежем, когда вдруг вспомнил про это её “…обязательно” и “пообещай”, воспринятое исключительно как проявление заботы… но тут что-то больное кольнуло Суворова под сердце.
Пред глазами явилось лицо Лесенцова, переспрашивающего: “Жена?”
Следом выплыли кадры его знакомства с Лесенцовым. Их компания сидела за столом в кафе, вошёл неизвестный ещё тогда мужчина лет тридцати пяти. Жена, бросив взгляд на вошедшего, вдруг начала искать свои приборы, хотя всё лежало перед ней. Суворов шёпотом спросил её, в чём дело. Жена, быстро облизнув губы, ответила: “Вино в голову ударило”.
Суворов, как оглушённый, на некоторое время перестал понимать, что рассказывает ему Алан.
Через минуту морок сошёл.
Суворов вдруг засмеялся – и вовремя, потому что рассказ Алана шёл к своему завершению, и финал действительно оказался забавным. Алан тоже, в поддержку, хохотнул.
Суворов переспросил, повторив последнее из услышанных им слов:
– Ягнёнок?
– Да, маленький совсем, вот такой, – и Алан показал, какой маленький.
Суворов кивнул: конечно, да, маленький, и что там дальше?
Дальше было смешно настолько, что Суворов расхохотался и едва не врезался в затормозившую впереди машину.
– Это наш поворот, – подсказал Алан, упираясь крепкой волосатой рукой в панель “Патриота”. – На Шахты.
Уже за полночь они остановились ночевать в дешё- вом отеле за километр от украинской границы.
Уселись за шаткий столик, взяв по пиву.
Были довольны друг другом.
Суворов написал Лесенцову смс. Тот, спустя час, ответил: “Всё в порядке, проедете без проблем, вас встретят на той стороне, мой человек, позывной – Дак”.
Встали в шесть утра, помятые.
Суворов выпил только горячего чаю. Алан – кофе, и разломал на части бутерброд с сыром. Лёха умял яичницу и кашу, и ещё бы что-нибудь съел, но пора было выдвигаться.
Заехали на заправку, заправились впрок: говорили, что на той стороне проблемы с горючим, и его бадяжат.
К девяти утра уже стояли в очереди на ту сторону.
Очередь двигалась не слишком быстро. Впереди было машин тридцать – за два часа добрались до шлагбаума, и российский пограничник, посмотрев документы, запустил машины на территорию таможни.
На пункте досмотра к “Патриоту” подошёл неприветливый человек в синей форме.
– Что везёте?
– Гуманитарку, – быстро ответил Суворов.
– Документы есть на проезд?
– На проезд нужны какие-то особые документы? Мы же с гуманитаркой.
– Со вчерашнего дня – да.
Суворов посмотрел на Алана. Алан покачал головой: плохо.
Через минуту подошёл старший смены, попросил открыть двери “Патриота” и подготовить к досмотру фуру.
Лёха быстро справился.
Первым делом таможенник заглянул во внутренности фуры, и, оценив объёмы ввозимого, скептически присвистнул. Лениво полистал бережно поданные Аланом документы и, будто мучимый зубной болью, процедил:
– Вас не пропустят. Можете сходить к начальнику, но вас не пропустят, – и перешёл к “Патриоту”.
“Патриот” тоже был забит доверху всякой всячиной на личные подарки: памперсы, тёплая одежда, перчатки, тушёнка, сладости, сигареты.
– Что тут у вас? – спросил старший смены, трогая рукой то одно, то другое.
– Тоже гуманитарка, – упавшим голосом ответил Суворов.
– Гуманитарка, – повторил деловитым тоном Алан, приподняв перед собой в знак подтверждения сказанного документы и накладные, которые держал в руках.
– Не надо говорить “гуманитарка”, – мягко и негромко посоветовал старший смены. – Надо говорить: “мои личные вещи”. В крайнем случае: “подарки друзьям и близким”. А для оформления гуманитарки в Ростове создан специальный центр. Теперь надо ехать туда и оформлять.
– Господи, всё же было иначе до сих пор, – сказал Суворов. – Мне рассказывали, что запускают без проблем.
– Да, запускали без проблем, – сказал старший смены. – Ещё вчера ночью вы проехали бы. Но с двадцати четырёх часов действует новое распоряжение.
– И долго там оформлять, в Ростове? – спросил Суворов.
– Долго, – ответил старший смены. – Заявку надо подавать минимум за неделю. Выслать перечень завозимого груза, получить письменный ответ. И только тогда… Лучше за две недели, думаю.
– Я не понял, – сказал Суворов. – И что нам делать теперь?
– Не знаю, – сказал старший смены. – Не знаю. Извините. Вы можете проехать на “Патриоте”, вас пропустим. А фуру разворачивайте.
– Куда ж я без неё поеду?
– Ваше дело.
Суворов был не просто огорчён – он чувствовал себя раздавленным.
Подошёл Лёха, спросил, в чём дело. Алан ему коротко объяснил. Лёха витиевато и с душой выругался матом.
Суворов спросил у старшего смены, где тут самый главный начальник; ему указали.
Прошёл в одноэтажное здание. Кабинет начальника был закрыт.
– Что вам? – спросили Суворова.
Суворов оглянулся. Перед ним стоял грузный спокойный мужчина под пятьдесят, тоже в синей форме.
– Мы везём гуманитарку… – начал Суворов, с омерзением слыша свой просящий, заискивающий голос.
– Да-да, я знаю, – перебили Суворова; видимо, начальнику уже доложили. – Вам же сказали: надо оформлять в Ростове документы. Ничего не могу поделать. Будьте добры, отгоните фуру, освободите дорогу, там очередь уже.
Суворов был готов заплакать.
Он вышел на улицу. Алан смотрел на него с надеждой.
– Чего? – спросил.
– Ничего, – ответил Суворов. – Разворачиваемся. Скоты.
Спустя три минуты “Патриот” и фура вернулись на российскую землю. Выбрали для стоянки площадку неподалёку от заезда на таможню. Пока Лёха, с грохотом и дымом, парковался, Суворов уже набирал Лесенцова.
Тот взял трубку.
Чуть сбивчиво и слишком раздражённо Суворов изложил ситуацию.
Лесенцов выслушал спокойно.
– Напринимают законов… – сказал он почти без эмоций. – Вы где стоите?.. Вот стойте там. Сейчас к вам придёт мой человек, Дак. Я тебе говорил.
Суворов немного успокоился.
Он даже мысленно обругал себя: там, с той стороны, люди воюют, их убивают, их навсегда калечат, они слепнут и глохнут, – а он привёз гуманитарку, и его, боже ж ты мой, не пустили с первого заезда. Тоже мне беда.
Чуть подсасывало где-то в самом больном месте грудной клетки – от того, что ему помогает человек, когда-то, возможно, спавший с его женой.
Отвлекал себя, болтая с Аланом.
Алан говорил громко, сверкая глазами и жестикулируя.
Время от времени к ним подходил совершенно невозмутимый Лёха, справлялся о новостях – но с таким видом, что даже если ничего не происходит – это нормально, и он никуда не спешит.
Сходили в местную, стоящую возле парковки, кафешку, попили чайку, послушали чужие разговоры. Понять толком что-то из этих разговоров было нельзя, но то здесь, то там говорили про обстрелы, мёртвых, минные поля, добробаты, ополченцев, и у Алана округлялись глаза, словно он слушал и при помощи глаз тоже, а Лёха многозначительно покачивал головой: вон что творится-то, ох, ох.
Суворов поймал себя на том, что ему очень хочется туда, где всё это происходит. Он даже не понимал, зачем, – но влекло почти болезненно.
Дак нашёл их в кафешке: остановился на входе и оглядел всех сидевших. Он был в форме. На него тоже все оглянулись.
Суворов встал. Дак ему кивнул – хотя они друг друга никогда не видели.
Вышли на улицу.
Суворов ещё раз выложил весь расклад. Алан стоял рядом и подмахивал крупной головой, время от времени поглядывая на Дака. Лёха курил чуть поодаль – не настолько близко, чтоб навязывать себя в качестве человека, тоже принимающего решения, но и не настолько далеко, чтоб выглядеть посторонним и равнодушным. Он обладал безупречным тактом, свойственным некоторым природным русским мужикам.
Дак был на удивление хорош собой: невысокий, отлично сложенный, блондинистый, с безупречным рисунком лица и ласковыми внимательными глазами. Правда, без переднего зуба. На вид ему было немногим за двадцать.
– Сейчас приедет одна женщина из луганской администрации, – сказал Дак. – Должна помочь. Через час-два. Я ей уже позвонил.
– Тебя покормить? – поинтересовался Суворов.
– Покурить нет у вас? – очень мягко и словно заранее извиняясь, спросил Дак.
– Есть, конечно, – Суворов открыл свой “Патриот”, и тут же разломал блок сигарет, вырвав из середины приятную на ощупь пачку и отдав её Даку. И следом ещё две, показывая, что, если нужно больше, – он с удовольствием.
– Хватит, спасибо, – улыбнулся Дак. Улыбка ему очень шла.
Он засунул одну пачку в карман камуфляжных штанов, и две – в карманы на груди.
Снова прошли в кафе, и на этот раз уже не стали ограничиваться чаем, а заказали картошки с печёнкой и графин морса. Суворов нехотя пожевал – он совсем не хотел есть, а эти трое поели с удовольствием и весело: только мужики умеют так бодро и красиво жрать.
И Алану, и Лёхе, и Суворову хотелось расспросить Дака – как там, что, – но никто не решался начать первым.
Они снова курили на улице и смеялись чему-то, когда Даку, наконец, позвонили.
– Передаю трубку, – сказал Дак.
– Заезжайте без очереди, – велела их спасительница Суворову. – Иду к вам. Встречу вас у шлагбаума.
Голос у неё был заботливый и сердечный, как у самой лучшей нянечки.
Суворов, наконец, во всей полноте осознал, что́ такое ликующее сердце: он чувствовал счастливый трепет внутри.
Они бросились к машинам. Дак, быстро докурив сигарету и отщёлкнув бычок метра на три, уселся в “Патриот”.
“Не стал курить в салоне”, – заметил Суворов.
Ему очень не хотелось лезть вне очереди, но Дак, протиснувшись меж сиденьями, указал на пятачок посредине между въездом и выездом:
– Там встань, переговорю с первыми машинами.
Он ловко выскочил из “Патриота”; подошёл сначала к легковушке, стоявшей почти у самого шлагбаума, и с полминуты объяснял что-то водителю. Вскоре легковушка начала сдавать назад.
За ней стоял автобус, Дак уже был возле водительской двери – водитель, свесив голову, приветливо его выслушал, и сразу же начал отъезжать, чтоб фуре хватило места для заезда.
Дак махнул Суворову рукой: дорога свободна.
Суворов улыбался: как здорово всё получается, как же всё отлично.
Темноволосая женщина лет 45 ждала их сразу за будкой таможенника.
Открыв левую заднюю дверь, она уселась в “Патриот” и с приятной озабоченностью в голосе представилась:
– Лидия. Едем.
Тут же, с другой стороны, вскочил Дак.
Не без лихости они подлетели к таможенному посту. Фура мощно рычала за спиною.
Лидия вышла навстречу таможеннику.
Таможенник был всё тот же.
Суворов, сдерживая довольную улыбку, наблюдал за их разговором.
Не прошло и десяти секунд, как он понял: нет, снова ничего не получается, совершенно ничего.
Лидия трясла бумагами, без умолку говоря, таможенник слушал её с усталой гримасой и в совершенном равнодушии.
Суворов медленно вышел из машины.
– Я же вам сказал… – таможенник обратился к Суворову, не обращая внимания, что Лидия продолжала уверять его в чём-то.
– Повторяю: я спецпредставитель главы Луганской народной республики по гуманитарной помощи. У меня полный пакет документов. Я ночью на вашей же заставе пропускала машину с грузом, – с мягким убедительным нажимом продолжала говорить Лидия.
– Ничего не знаю. Другая смена работала, – отвечал таможенник; и было ощущение, что он это же говорил с полминуты назад, однако им пришлось разыграть случившийся разговор заново – для Суворова.
Суворов шмыгнул носом и молча развернулся к своей машине.
– Выезжайте, – велел ему таможенник вослед.
– Я пойду к вашему начальству, – сказала Лидия таможеннику.
– Идите. Результата не будет, – ответил таможенник.
Став на ступеньку “Патриота”, Суворов махнул Лёхе: назад.
Лёха на всякий случай вылез своей огромной, крепкой башкой в окошко кабины:
– Что, вот так?
Суворов кивнул.
Выезжая, он старался не смотреть на выстроившиеся в очередь у таможни машины. Ему казалось, что все смотрят на них и глумятся: эх, мол, дурни.
Все места на стоянке оказались заняты.
Суворов притормозил; сзади, скрипя, стала их фура; надо было дождаться Лидию и решать, что делать. В этот момент зазвенел телефон Дака.
– Лидия, – сказал Дак, передавая телефон.
“Может, начальник разрешил, а мы уже выехали”, – успел подумать Суворов.
– Да, – сказал он.
– Алексей, – услышал он по-прежнему мягкий и сердечный голос Лидии. – Всё решим. Я еду к главе, в Луганск. Мы получим для вас спецпропуск. Ждите меня.
Сзади уже сигналили: фура и “Патриот” перегородили двухполосную дорогу.
Суворов решил ехать в гостиницу.
Они заселились во второй раз.
Суворов упал на кровать и смотрел в потолок.
Пришёл Алан.
– Что там Лёха? – безучастно спросил Суворов.
– Сериал смотрит. А Дак в ванной моется.
Суворов заставил себя взять с тумбочки телефон и в трёх длинных смсках расписал всё произошедшее за день Лесенцову.
Некоторое время ждал ответа.
Алан ходил из угла в угол, разглагольствуя о том, как неразумно государство, отказывающее в помощи соседней воюющей республике – братьям по крови, – хотя собственно Алану они братьями не были.
Суворов продолжал смотреть в потолок.
– Ужинать пойдёшь? – спросил Алан.
На улице уже стемнело.
– Не хочу что-то, – сказал Суворов.
Алан ушёл.
Лидия не звонила.
Лесенцов ответил уже ближе к полуночи: “Принято. Дак с вами?”
Суворов ответил: “Да”.
Больше Лесенцов ничего не написал.
Суворов заснул раздражённым.
Встал рано, в шесть с небольшим, – хотя сегодня в этом никакой необходимости не было.
Лежал потный и злой. Промучился так час, ненавидя себя и кусок рассвета в окне, не прикрытом шторой.
Пискнул телефон. Жена спросила, как дела. Она вставала рано – дочка, садик – и сразу писала ему. С трудом сдержался, чтоб не нагрубить в ответ. Правду писать не хотелось: пришлось бы слишком многое объяснять. Набрал что-то бессмысленное: работаем, занимаемся грузом, много дел. Ещё раз сдержался, чтоб не передать привет от Лесенцова.
В девять, за завтраком, спросил у Дака:
– Лесенцов – твой командир?
– Да. С недавнего времени.
– Хороший?
– Да. Очень.
Дак поднял взгляд и посмотрел Суворову в глаза, подтверждая свою оценку.
У Суворова осколочек стекла плыл по сердцу, задевая всеми краями о стенки сосудов.
На этот раз Лидия позвонила не Даку, а сразу Суворову:
– Срочно выдвигайтесь, глава уже выехал. Это соседний пункт контроля. Там проезд только для первых лиц. Он будет выезжать, а вас запустят. Знаете, где?
– Откуда ж мне знать.
– Объясняю…
Соседний пункт контроля находился в укромном месте, к нему вела разбитая грунтовая дорога: было видно, что проезжают здесь крайне редко.
Через полчаса они прибыли туда.
Дурные предчувствия подсказывали Суворову, что и сегодня ничего не получится.
Прождав маетный час, он прошёл к будке, где недвижимо, как манекен, сидел человек в камуфляже.
– Глава проезжал? – спросил Суворов.
Камуфляжный, не поворачивая головы, скосился и посмотрел на него как на дурака.
– Не имею информации, – глухо ответил он, выдержав паузу.
Суворов вернулся в “Патриот”.
Откинул кресло и лёг подремать. Ему, конечно же, не спалось. Ноги он забросил, хоть и полусогнутыми, на руль. Всё равно было не слишком удобно, но и сидеть, вперившись в оглоблю шлагбаума, с трепетом ожидая кортежа главы, казалось ещё глупее.
Лёха, Алан и Дак стояли на улице, смеялись. Дак и Лёха курили одну за другой.
Подъехали ещё какие-то машины, и тоже припарковались у обочин. Троица сотоварищей Суворова сходили к тем машинам, поговорили о чём-то, неспешно вернулись.
Суворов ждал, что они подойдут к нему, принесут обнадёживающие новости – но новостей, видимо, не было, и его не беспокоили.
К полудню явилась Лидия, сказала огорошенно:
– Глава выехал. Даже не знаю, когда и где. Уже в Москве. Хотя ему всё передали.
Она что-то говорила про бумаги, которые подготовит, пользуясь доппостановлениями, а потом про главврача республиканской больницы, имеющего спецпропуск, способного завезти любой груз, и снова про главу республики, который поедет из Москвы обратно, и точно их запустит, – но Суворов только кивал, уже набирая смску Лесенцову.
В конце концов, обещая помощь, Лесенцов просил отгрузить ему треть фуры – так пусть суетится теперь.
Лесенцов Суворова ответом не удостоил.
Но едва, пообещав вернуться к вечеру, уехала Лидия, подошёл Дак и сказал:
– Комбат прислал телефон… Короче, это человек, который занимается контрабандой. Он затащит груз. Человека зовут Трамвай.
– Какой комбат? – спросил Суворов.
– Лесенцов, – ответил Дак.
– Контрабандист Трамвай? – спросил Суворов.
– Так точно, – ответил Дак без иронии. – Я могу позвонить.
– Отлично, – сказал Суворов; и, немного помолчав, добавил: – Поехали обратно в гостиницу.
У поворота на отель, где Суворов вознамерился снять четыре одноместных ещё на ночь, их остановил дорожный патруль.
Суворов опустил окошко и, не глядя на “гайца”, подал документы.
Подошедший сотрудник документы не взял, но бесстрастно сообщил, внимательно глядя в сторону, будто там пролетала необычная птица:
– Вы надоели тут кататься. Либо езжайте обратно домой, либо мы арестуем ваш груз. По-хорошему предупредил.
И ушёл.
Суворов, даже не посмотрев ему вслед, поднял стекло.
Было ощущение, что к машине подходила судьба – обычная злая судьба, нарядившаяся в форму.
Алан и Дак молчали.
– Звони Трамваю, – сказал Суворов Даку бесстрастным голосом.
Он становился всё равнодушней к происходящему.
Ещё день назад Суворов был приличный человек, без единого привода в полицию, с идеальным послужным списком, семьянин, собиравшийся заводить второго ребёнка и четвёртую кошку, – а теперь что? На Трамвае в тюрьму?
Но никакого иного выхода всё равно не предполагалось.
Они определили Лёху в отель, и снова отправились в кафешку возле таможни: ждать Трамвая.
Тот явился через пятнадцать минут: такой скорости от него Суворов точно не ждал.
На вид лет пятьдесят, впалые щёки язвенника, насмешливые глаза слегка навыкате, худощавый, сутулый, в старой кожаной куртке: уголовный типок.
– Да я здесь живу, рядом, – пояснил скорое явление Трамвай с весёлой бравадой, не жестикулируя, но при этом как бы подтанцовывая в такт своей речи всем телом сразу: плечами, локтями, животом. – У меня дом с этой стороны, и дом с той… Что у вас за груз?
Он вёл себя так, будто вся эта кафешка – была его. Лёгкий поднаезд слышался в каждом слове.
– Фура гуманитарки, – сказал Суворов в одно слово.
– А хорошее дело, – вдруг потеплел Трамвай. – Эти суки пока шмаляли – мне во двор три раза прилетело… Весь народ распугали в округе.
– Вы перевезёте груз? – спросил Суворов.
– Конечно, перевезём, в чём вопрос, – чуть гнусаво напевая в нос гласные, отвечал Трамвай, крепко сжав длинными пальцами принесённый прозрачный стакан с чаем – так держат водку, перед тем как выпить. На правой руке у него было две печатки.
Суворов смотрел на стакан и думал: “…горячий ведь наверняка. Неужели пальцы не обжигает ему?”.
– Ничего не случится? – осознавая некую наив- ность вопроса, спросил Суворов.
– А куда я денусь? – удивился Трамвай.
– Я хочу с вами ехать, – сказал Суворов.
– Не доверяешь? – хрипло засмеялся Трамвай. – Поехали. Место найдём. Но груз перегрузим в мою фуру.
– Зачем?
– Затем. Я вожу – на своих фурах. А твою отпустим. Зачем тебе её тащить через границу? Вы её обратно не сможете вывезти.
– Верно. А два места найдёшь в твоей фуре?
– И два найдём.
– А три?
– Три нет, – твёрдо ответил Трамвай. – Два. По пятьдесят тысяч каждое, – и Трамвай засмеялся.
– В каком смысле? – спросил Суворов.
– Шучу, – сказал Трамвай, и слегка хлопнул Суворова по руке. – Сто тысяч доставка груза.
– Может, семьдесят тысяч? – спросил Суворов.
– Семьдесят тысяч – хорошо, – очень серьёзно ответил Трамвай. – Но я возьму сто.
Суворов внимательно посмотрел на Трамвая, глаза в глаза.
– Лучше сто, думаю, – повторил Трамвай, не моргнув.
– Деньги – когда переедем, – сказал Суворов.
– Нет, – сказал Трамвай. – Мне же людям надо раздать. Девяносто тысяч сейчас. А десять тысяч отдашь на той стороне.
Суворов откинулся на стуле, и посидел с минуту, глядя куда-то в угол кафе. В углу виднелись трещины.
Вообразил себе, как завтра будет просить пограничников дать ему на минуту телефон.
Надо будет написать, во-первых, смс жене: “Я задержан за провоз контрабанды в особо крупных размерах. Береги дочку”.
Ещё смс главреду: “Груз потерян, я в тюрьме, моё рабочее место просьба три года не занимать, пусть Аля ничего не трогает, только протирает пыль. Алан всё расскажет”.
Суворов, чтоб окончательно закрыть все иные выходы, набрал Лидию.
Было слышно, что она сама взволнована и ей очень совестно. Суворов уже за это испытывал к ней благодарность.
– Глава вернётся только через неделю, – призналась она. – Я дозвонилась. Он мог бы вас запустить. Я не знаю, почему он этого не сделал. Какое-то недоразумение.
– Неважно уже, – сказал Суворов. – Мы тут сами потихоньку.
– Да, – согласилась Лидия. – Главврач не хочет этим заниматься, опасается. Я сказала: у вас тонна дорогих лекарств, вы всё передадите безвозмездно. “Пусть, – говорит, – оформляют в Ростове документы”. Такой совет дал. Удивительно.
– Ничего, – сказал Суворов. – Справимся. Спасибо вам за помощь.
– Да какая уж тут помощь…
Она едва не заплакала. Суворов поспешил отключиться.
Он решил, что оставит “Патриот” здесь, сняв ещё на одну ночь номер Лёхе и Алану, а сам с Даком уйдёт с грузом на ту сторону.
Если всё закончится хорошо – вернётся пешком обратно. Если плохо – Алан перегонит машину домой, жена продаст её – будут деньги на первое время.
– Когда? – спросил Суворов у Трамвая.
– А сегодня. В 23. Выезжаете из городка и там будет поворот, сразу за стелой. Стела, и через двести метров – поворот направо. Поворачиваете, там просёлочная дорога, и едете по ней один километр. На ближнем свете. Фура пусть вообще свет не включает, а идёт за вашими габаритами. Не спешите, там ямы. Это ваш “Патриот” припаркован у кафе?
– Наш, – сказал Суворов.
Трамвай довольно засмеялся, показывая, как легко он их просчитал.
– Проедете, – сказал Трамвай. – На такой – проедете.
И он снова похлопал Суворова по руке.
До вечера Суворов прожил с ощущением, что ему велели нажевать полный рот бумаги – скажем, половину школьной, в линейку, тетрадки, – и он жевал, жевал, жевал. Минуты тянулись, тянулись, тянулись.
Выехали за час всем составом.
Суворов заранее решил, что, если остановит патруль ДПС, он скажет им, что, как и велено, вся команда решила оставить их неприветливые места и едет домой.
Алан озадаченно смотрел по сторонам, словно ожидая погони.
Лицо Дака ничего не выражало.
Казалось, что он дремлет с открытыми глазами, и думает совсем о другом.
Суворову очень хотелось, чтоб Дак его успокоил, произнёс какие-то обнадёживающие слова; но он не знал, с чего начать.
Прямо спросил:
– Что думаешь?
Дак встрепенулся. Он действительно пребывал где-то не здесь.
– О чём? Про груз? Да нормально всё будет, – и Дак улыбнулся своей скупой, замечательно красивой русской улыбкой. – Он тут лет пятнадцать уже работает. Комбат на нём столько железа перетаскал…
– Комбат – это Лесенцов; а железо?
– Железо – это которое стреляет, – Дак продолжал улыбаться.
Суворов не ответил. Лучше было б ему ничего об этом не знать.
За стелой они свернули, и минут двенадцать, переползая из ямы в яму, еле двигались по разбитой просёлочной дороге.
Наконец, в темноте появились очертания стоящей на левой обочине грузовой машины без номеров. Суворов остановил свой “Патриот”. В свете фар появился мужской силуэт. Мужчина указал рукой на правую обочину: вставайте сюда. Суворов съехал.
Следом, знаками, человек показал Лёхе, что фуре нужно проехать вперёд.
“Чтоб удобней было разгружаться…” – догадался Суворов.
Фура проехала ещё и, шумно выдохнув, встала; откуда-то тут же появились ещё трое мужиков; Лёха раскрыл фуру; сразу завязалась работа.
Суворов отчего-то поначалу даже опасался выйти, и сидел, глядя в темноту.
Зато выскочил Дак и за ним Алан.
Дак покуривал, глядя по сторонам. Заметив наконец объявившегося Трамвая, подошёл к нему.
Через полминуты Дак вернулся к “Патриоту”:
– Попросили потушить фары, – мягко, словно извиняясь, сказал он.
Алан, видел Суворов в прорезях света, помогал таскать груз из машины в машину. Вид у Алана был озабоченный, но собранный и деятельный.
Рядом, страхуя, стоял Лёха – невозмутимый, с прямой спиной.
Скоро всё было закончено: работники у Трамвая явно были опытные.
Дак и Алан уселись обратно в “Патриот”.
– Хорошо, что ты там был, – с улыбкой в голосе сказал Дак Алану. – Пока грузили, могли ящиков десять потерять.
– Да я видел, – ответил Алан возбуждённо. – Раз, и на траву поставил. Я говорю: “Ты куда? Ну-ка, подай”. Он мне: “Неудобный ящик, потом хотел”. “Очень, – говорю, – удобный!”
Алан нисколько не пугался, отметил Суворов, этих ночных людей.
Вразвалочку подошёл к “Патриоту” Трамвай, была видна его впалая щека, бровь, кепарь на узкой голове. Тихо постучал печаткой на указательном пальце в окошко. Вид у него был саркастический.
Суворов приоткрыл окно.
– Не раздумал? – спросил Трамвай. – Можешь спокойно переехать границу на своём “Патриоте”, я ж всё это к себе во двор везу. Будешь там раньше меня. Хозяйка накормит, постелит. А?
– Пора? – спросил Суворов, не отвечая на вопрос.
– Пора, пора, – сказал Трамвай весело. – Надо до рассвета успеть.
Они поспешно простились. Суворов обнял Алана и Лёху, Дак пожал им руки, посмеиваясь чему-то. Суворов догадался, что, пока он страдал в гостиничном номере, эти трое сдружились, и уже шутили о своём, пацанском, как давние товарищи.
Суворов и Дак забрались в просторную кабину контрабандистского транспорта Трамвая.
Трамвай уже сидел там, рядом с водителем. Суворов занял место возле Трамвая. Было не слишком приятно ощущать постороннего человека так близко: нога, плечо, руки…
Почему-то Суворов ожидал, что Трамвай сейчас скажет “С богом!” и перекрестится; но ничего подобного не случилось. Они просто тронулись и поехали.
Вокруг лежала чёрная степь.
Суворов пытался разглядеть в зеркало заднего вида, как там разворачивается и отъезжает его “Патриот”, но ничего не увидел.
“А если они сейчас зарежут и Алана, и Лёху? И заберут наши машины? А потом и нас с Даком зарежут… И заберут груз…” – попытался себя напугать Суворов, но испугался не слишком.
Он был настолько уставшим, что страх не достигал его сердца.
Мягко покачивалась степь, гудела машина, томился ожиданием Суворов. Дак, сидевший крайним справа, держался за поручень двери.
На очередном броске вперёд – едва не головой о лобовуху – Суворов оглянулся на лицо водителя.
“…совершенные бандиты, – подумал он. – Боже мой, боже мой, боже мой…”
– Поздравляю вас, – сказал Трамвай спустя какое- то время в своей обычной, чуть лязгающей, иронической манере. – Вы пересекли границу Украины.
Было не ясно, по каким признакам водитель определяет дорогу, – но тот двигался уверенно, а Трамвай сидел с полузакрытыми глазами, умудряясь дремать на этих непрестанных колдобинах, в свете недвижной луны.
Суворов чувствовал себя тряпичной куклой с перемешанными внутренностями. Голова еле держалась на плечах.
Надо было, чтоб скоротать путь, думать о чём-то, – но всякая мысль будто просыпа́лась из головы на очередной встряске, оставалась лишь часть фразы: ни начала, ни конца.
“А Лёха? – вдруг с необычайной резкостью вспомнил Суворов. – Если Лёху остановят «гайцы» – что он скажет? Мы же забыли договориться! Они спросят: «Где товар?» Он ответит… Он ответит: «Продал!» Нет: «Закопал!» Нет: «Выкинул!» А действительно – чего ему говорить-то?..”
Решили только, что Алан и Лёха дождутся Суворова в гостинице. Могут арестовать Лёху за пропажу груза? Но это же его груз!..
“Ладно, отругаются…” – устало решил Суворов.
“Сколько, интересно, занимает эта дорога? Тут же рукой подать. Почему так долго? Надо всего лишь пересечь границу. Трамвай, кажется, говорил, что у него два дома – один в России, другой там, и расстояние между ними – считанные километры. А государства – разные. Спросить?”
Суворов скосился на Трамвая.
Раскрыв глаза, Трамвай озабоченно смотрел вперёд. Он видел что-то, ещё не различимое Суворовым.
Через полторы минуты раздался жуткий в этой чёрной степи свист – разом покрывший шум мотора.
– Стой, – негромко сказал Трамвай.
Он был явственно взволнован.
Было видно, что к машине подходят люди – один, два, три, четыре…
Дак тут же, со скрипом, опустил стекло и всмотрелся.
Водитель с другой стороны тоже приоткрыл окошко.
– Кто такие? – спросили с улицы. – Свет включите в салоне.
– Трамвай меня зовут, – ответил, повернувшись к окну водителя, Трамвай. – Это моя дорога.
Свет никто включать не стал.
– Казаки, – сказал Дак, скорей, себе самому. Голос его был не то чтоб взволнованный, но недовольный.
– Это наш участок границы, – ответили Трамваю. – Чего тащите? Надо открыть машину.
Трамвай не выглядел слишком уверенным, и насмешливые хозяйские интонации оставили его. Он молчал. Суворов вдруг почувствовал, что напряжённая нога Трамвая – костлява.
– Слышь, чё сказали? – повторили ему с улицы.
В этот миг со стороны Дака вскочил на приступку человек и всмотрелся в салон.
Вид у человека был лихой; виднелись усы и щетина.
– Это наш груз, – громко сказал Дак. – Я командир роты батальона “Мангуст”. Можно ваши документы?
– Какие ещё документы ночью, – сказал усатый. – Чего в них прочитаешь.
– Слезь с дверей тогда, – сказал Дак. – Нет документов, нет разговора. Зови старшего.
– Ишь ты какой, – сказал усатый, глядя куда-то через дверь и вниз – похоже, пытаясь понять, есть ли у Дака оружие. Тот нарочно сидел согнувшись и спрятав на животе руки.
Трамвай будто ожил, услышав голос Дака.
– Вы чьи вообще, браты-казаки? – спросил он, ухитрившись разом замешать в голосе наглецу и некоторое подобострастие. – Я тут всех знаю, десятый год хожу, а вас вижу впервые.
– Поставлены нашим атаманом, – ответили ему, чуть подумав. – Заглуши машину-то.
– Не глуши, – сказал Дак ровным голосом и даже не поворачиваясь к водителю.
У Суворова сильно билось сердце, но он на удивление спокойно всё воспринимал, и только не видел возможности вклиниться в разговор.
– Давайте мирком решим, – вдруг сказал усатый. – Вы нам подарок оставите: ящичек-другой-третий, – а мы пропустим.
Дак слегка повернул голову в сторону Суворова, но ничего не спросил, а ждал решения.
Суворов твёрдым голосом – поразившим его самого – ответил:
– Договорились. Я – хозяин груза. Везём братьям-ополченцам из России. Мы вас угостим, казаки. Спаси бог за понимание. У всех своя служба.
Дак кивнул головой усатому: спрыгивай давай. Тот спрыгнул.
Дак открыл дверь и вылез. За ним Суворов.
Трамвай – слышал Суворов, выпрыгивая, – что-то говорил своему водителю, но неразборчиво.
Дак пожал руки тем, кто стоял к нему всех ближе. Следом пожал те же руки Суворов.
– Алексей, – представился он. – Я везу товар. Люди собирали со всего города.
Он нарочно говорил много.
Он осознавал: сейчас может произойти что угодно: например, их действительно убьют; но если говорить, говорить, говорить – шансов выжить чуть больше.
Главное – говорить так, как говорят люди, уверенные в том, что будут жить спустя десять минут, час, год, несколько лет.
Суворов прошёл вдоль машины до конца кузова – а там уже суетился водитель, открывая двери.
– Что тут у нас? – нацелились сразу тремя фонариками казаки. – Ой, богато.
– Есть тушёнка, другие консервы, детское питание, памперсы…
– Памперсы давай, – вдруг сказали казаки. – А прокладки, тампоны есть?
– Есть, – удивился Суворов.
Он нарочно первым запрыгнул в кузов.
Находясь вверху, заметил, что, пока казаки сползались к раскрытому кузову, Дак встал поодаль у них за спинами. Лица Дака было не видно. Руки он держал в карманах.
Суворов сдвинул ящик, другой, третий.
– Забирайте. И ещё вот. И вот.
Он готов был дать много, больше, чем просили, но остановился только затем, чтоб не показать себя слишком слабым и зависимым.
Уверенно спрыгнув, сказал водителю громко:
– Закрывай.
– А там чего? – спросил усатый, указывая рукой, но водитель уже захлопывал створки, и, не без расчёта, по этой руке, несильно, попал.
Суворов направился в сторону кабины, ступая, казалось, по слишком мягкой, почти засасывающей земле, и время от времени касаясь рукой брезента, обтягивающего кузов.
Его пальцы, чувствовал Суворов, дрожали.
В кабине по-прежнему сидел нахохлившийся Трамвай – с особенно узким, почти птичьим лицом.
Суворов уселся рядом и спрятал руки меж коленей, чтоб никто не заметил его дрожи.
Одновременно уселись Дак и водитель. Машину они так и не глушили.
Водитель тут же переключил рычаг скоростей, и, не без остервенения, тронулся, с трудом сдерживаясь, чтоб не выдавить педаль газа хотя бы в половину.
– Эй, – крикнули с улицы, ударив кулаком о борт.
– Не останавливайся, – сказал Дак.
Несколько минут все молчали.
– А зачем им прокладки и эти… тампоны? – спросил Суворов.
– Когда ранения – самое то, – сказал Дак. – Только с кем им тут воевать…
– Ну и собаки, – сказал Трамвай.
Голос его опять повеселел.
Прошло ещё несколько минут, а Суворов всё никак не мог понять, дрожит ли он по-прежнему, или его трясёт от дурной дороги.
…Приехали в предрассветной, словно бы кислой на вкус, дымке.
Машину загнали во двор одноэтажного, небогатого дома.
Дом, Трамвай не соврал, оказался жилым, хоть и стоял на отшибе, в полукилометре от едва различимой в полумгле деревни.
– Покажу, где спать, – сказал Трамвай.
Им с Даком отвели маленькую комнатку с поклеенными лет тридцать назад обоями.
Две, с железными сетками, кровати, дощатый пол, лампочка без абажура.
Лёгкий привкус затхлости и мышиной жизни.
Суворов, не раздеваясь, упал на кровать. Несколько раз открыл и закрыл глаза. В голове не умолкал грохот мотора. Усатое лицо кривлялось в темноте. Была видна крупная рука с грязными ногтями, крепко вцепившаяся в дверь машины.
В девятом часу утра, с тяжёлой головной болью, Суворов очнулся.
Дак безмятежно и беззвучно спал.
Суворов спустил ногу с кровати, раздался переливчатый стрёкот пружин, – Дак тут же открыл глаза.
– Встаём? – спросил он с лёгкой хрипотцой.
– Не знаю… – ответил Суворов, пытаясь понять, что за похмелье его мучит. – Наверное…
– К одиннадцати будет наша машина, – сказал Дак. – Я отписал комбату.
– Сюда приедет?
– Нет, сюда Трамвай не хочет… – Дак потёр глаза кулаками. – Лесенцов снял под склад помещение. Сейчас всё копейки стоит. В половине зданий можно даже не спрашивать: заходи и хоть селись.
Суворов кивнул и молча вышел во двор.
Было прохладно, муторно; насыщенный моросью, кружил ветер – но дождь никак не начинался.
“Отчего я не испытываю радости? – удивлялся Суворов. – Я должен радоваться. Вместо этого у меня болит голова. Как болит голова. Никогда же не болела до сих пор”.
Трамвай объявился через час: оказывается, он даже не ложился, а куда-то катался на своей белой “Ниве”.
– Гуляешь уже? – громко поприветствовал он Суворова. – Сейчас нам стол накроют.
– Да я не хочу.
– Накроют, – повторил, словно и не Суворову, а самому себе Трамвай.
Хозяйка нисколько не походила на жену контрабандиста: скорей, напоминала сельскую учительницу.
Она с интересом поглядывала на Суворова: видимо, гость показался ей слишком приличным для таких дел, а она попривыкла к другим типажам.
Суворов всё ждал, что хозяйка заговорит с ним, – но нет, она так и не сказала ни слова.
Проспавший ещё часок и умывшийся до красных пятен на лице, пришёл Дак.
Выпив две чашки крепкого кофе – по три ложки на стакан кипятка, – Суворов немного ожил.
Есть он в очередной раз не стал, но, разломав плитку шоколада, подолгу держал каждый кривой ломтик во рту.
– Дак, ты правда командир роты? – спросил Суворов.
– Да ну… – засмеялся Дак. – Командир отделения.
Трамвай тоже чему-то засмеялся.
Хозяйка, наконец, заговорила:
– Чего не едите? – спросила у Суворова. – Может, что-то особенное приготовить?
– Нет, – ответил. – Нет, нет, нет. Просто я невыспанный.
Пришёл пешком вчерашний водитель: видимо, тоже жил где-то неподалёку.
Поблагодарив хозяйку за угощение, Суворов с Даком на “Ниве” Трамвая отправились в ближайший городок. Его грузовоз катился следом.
Суворов во все глаза смотрел по сторонам.
Асфальтовая дорога через степь местами была побита, местами почти нет, – но едва они набирали скорость, сразу раздавался необычный, то жужжащий, то почти подвывающий гул.
Суворов посмотрел на Дака.
– Танки траками раскатали, – пояснил Дак.
В самом воздухе чувствовалось напряжение, словно у сердечника перед очередным приступом боли.
Вскоре показался городок.
Прохожих и машин было совсем мало.
Даже нетронутые улицы выглядели покинутыми и серыми. Вдруг появлялось разрушенное бомбёжкой здание. Спустя минуту – пятиэтажка с несколькими вынесенными прямым попаданием окнами.
Ничего подобного Суворов никогда не видел.
Он был возбуждён и внимателен.
На складе их уже ждали люди Лесенцова: несколько ополченцев в грязном “комке”. Ли́ца их тоже были грязными.
С необычайной резвостью они начали выгружать и заносить в пустующие помещения на первом этаже многострадальную гуманитарку.
Скоро должен был появиться и сам Лесенцов.
Приехала Лидия на машине “Скорой помощи”.
Суворов с удовольствием передал привезшим Лидию врачам, не спросив никаких бумаг, подтверждающих приём, с полсотни разнокалиберных коробок с лекарствами.
Трамвай всё прохаживался туда-сюда, разглядывая происходящее.
Суворов подумал было, что тот переживает за свою фуру, или, того хуже, попросит у него доплаты, но нет: Трамваю, казалось, было приятно, что он тоже – участник доброго дела, и даже бессонная ночь не могла заставить его вернуться домой.
– Докинешь нас до таможни? – попросил Суворов Трамвая, когда груз был перенесён на склад.
Ему не хотелось дожидаться Лесенцова. Или, если точней, ему важно было встретить его хотя бы отчасти на равных – сидя в своей машине, и чуть опоздав. Пусть дождётся.
– Определённо, докину, – ответил, улыбаясь, Трамвай, чуть шевеля плечами, словно у него по спине кто-то полз.
Передвигался Трамвай на совершенно бешеных скоростях, в том числе по тем участкам, где трасса была изуродована обстрелами, ухитряясь при этом рассказывать про дюжину разнообразных вещей: как подарил ополченцам подворованный у отступающих украинских частей РПГ с целой россыпью зарядов – их Трамвай ласково поименовал “морковками”; и как его, который год уже, пытаются посадить то здесь, то в России, а он уходит от погони через границу, – а потом уже от погони с той стороны – назад; и ещё – о жене, по сей день переживающей за каждый перевоз груза.
Возле таможни обнялись с Трамваем – почти как с родным.
– Ты сам-то здесь границу переходил хоть раз? – спросил Суворов, посмеиваясь. – Как законопослушный гражданин?
– Я? – очень довольный шуткой Суворова, захохотал Трамвай. – Куда мне! У меня свои тропки. Позавтракаю в одной стране, поужинаю в другой. Люблю путешествия!
Суворов впервые увидел ополченскую таможню.
Тут всё было просто – глянули паспорта и пропустили за минуту.
На российской очередь оказалась подлинней. Суворов немного волновался, что ему ответить, если спросят, как он попал на территорию воюющих республик.
Спросил совета у Дака.
– Соврём что-нибудь, – пожал Дак плечами. – Они не лютуют.
Дак подошёл к окошку погранконтроля первым.
– Куда? – спросила его женщина в окошке.
– Друзей встретить. Сейчас вернёмся, – сказал Дак.
– Военнослужащий? – спросили его.
– Да.
Ему вернули документы.
Паспорт Суворова долго листали туда-сюда.
– Как давно на территории Украины? – поинтересовались.
– А там – территория Украины? – спросил Суворов.
– Как давно переходили границу?
– Недавно. Не помню дату.
– Где переходили?
Стоявший рядом Дак, не видимый из окна, одними губами подсказал:
– Скажи: “Заходил на другом пункте”.
Суворов повторил за Даком.
На каком именно, уточнять не стали.
Лёха и Алан встречали их у порога гостиницы – как вернувшихся с того света: казалось, что все сейчас расплачутся от радости.
Суворов ласково оборвал сантименты.
– Всё, братья, за работу, за работу! У нас ещё целый список адресов, куда нужно заехать лично, люди ждут.
Ему не терпелось приступить к развозу и раздаче гуманитарки.
Извинился перед Лёхой, что тому не удалось заехать на территорию республик: тот был явственно этим огорчён.
– Привези мне, слышь… каску! Сын попросил! – сказал Лёха: в этом непобедимом мужике вдруг проявилось мальчишеское, тёплое. – Я пока скажу главреду, чтоб новый груз собирали. В следующий раз насквозь проедем: к Трамваю подцепимся – и туда…
Проходя уже на своей машине таможню, Суворов чувствовал себя бывалым – и это его самого рассмешило.
Ну а что: проходы сквозь кордон изучил, груз протащил, казаков обхитрил. Да ещё и команда у него – загляденье.
У Алана было прекрасное настроение, он тараторил без умолку; Дак улыбался.
Суворов извлёк из кармана огромный список адресов, передал Даку:
– Посмотри, куда нам лучше первым делом…
Тот, сощурившись, прочитал почти по слогам несколько адресов.
– Сюда знаю, как ехать, – сказал Дак. – И здесь бывали.
– Покатаешься с нами? – попросил Суворов. – Я отпрошу тебя у Лесенцова. Заплачу тебе. А то мы потеряемся.
– Я с удовольствием поезжу с вами бесплатно, – ответил Дак. – Только заедем за моей снарягой. Я тут оставил у знакомых. По пути. Однополчанин – воевал в первый месяц. Потом контузило, дома сидит.
Они крутанулись до ближайшей к таможне деревеньки, и остановились возле трёхэтажного жёлтого дома.
Захватив в подарок товарищу блок сигарет, Дак вышел, и явился через считанные минуты в отлично подогнанной разгрузке и с автоматом: красивый и внушительный донельзя.
Через час вернулись на склад.
Ещё подъезжая, Суворов увидел Лесенцова, стоящего в одиночестве на входе. Он был в форме; и форма ему тоже шла – словно все те, предыдущие встречи Лесенцов был поддельный, не вполне настоящий, – а тут наконец стал самим собою. Не вынимая рук из карманов, он курил. Огонёк перемещался влево-вправо, иногда падала искра.
Суворов припарковался возле самого входа. Лесенцов узнал его, и, кажется, приветливо кивнул.
Суворов поднял ручник и некоторое время сидел, словно боялся что-то важное забыть в машине.
Первым вышел Дак и почти крикнул: “Здравия желаю!”.
Кобура у Лесенцова размещалась на правой ноге, почти возле колена: оттуда виднелся ТТ. Разгрузка его была туга и забита. Рацию Лесенцов носил не в нагрудном кармане, а сбоку, ближе к спине. Длинная её антенна чуть раскачивалась.
Суворов и Лесенцов крепко пожали друг другу руки.
Суворов вкратце пересказал ему всё произошедшее, очень похвалив Дака, – тот, как и водитель Лёха ранее, отошёл и встал поодаль: ровно настолько, чтоб быстро подойти, даже подбежать, если окликнут, но при этом не мешать разговору.
– Я возьму Дака у тебя на пару дней? – попросил Суворов. – Надо проехать по адресам, которые люди прислали.
– За такие дары, что ты нам довёз – даже на три, – сказал Лесенцов, и без перехода поинтересовался: – Как там Настя?
Настей звали жену Суворова.
– А что Настя? – сухо спросил Суворов.
– Не волнуется? – спросил Лесенцов, словно не заметив мгновенный смены настроения у собеседника.
– Не знаю. Написал ей, что всё в порядке… Она лишнего не спрашивает.
Лесенцов коротко кивнул.
Суворову вдруг стало противно. Особенно ненужной казалась последняя фраза – о том, что Настя ничего лишнего не спрашивает. Зачем он это произнёс?..
Крайне недовольный собой, Суворов попрощался и поспешно забрался в свой “Патриот”.
Дак бегом вернулся к Лесенцову, переспросил что-то, услышал ответ и, дождавшись, пока Суворов с визгом развернётся и на миг встанет, тоже запрыгнул в машину.
Суворов погнал куда-то, хотя не очень понимал направления.
“Лишнего не спрашивает. Она лишнего не спрашивает”, – повторял он про себя, безуспешно пытаясь понять, что́ ему так неприятно в этой фразе.
– Здесь направо, – подсказал Дак.
Суворов, наконец, вспомнил, что они собрались ночевать в местной гостинице.
– Паркуйтесь прямо напротив входа, – посоветовал Дак. – Чтоб с ресепшена видели машину. Никакие камеры всё равно не работают.
На ресепшен стояли два мужика в накинутых на плечи куртках.
Гостиница была совершенно пуста, но гостей почему-то заселили на пятый этаж.
Водопровод не работал. В каждом номере стояло по ведру с водой.
– Подъём в семь, – сказал Суворов, расставаясь в коридоре с Даком и Аланом, и, обращаясь к провожавшему их портье, спросил: – Чаю можно будет выпить с утра?
– Дадим чайник. Электричество от генератора. Вскипятим, – ответил тот, как показалось, с неприязнью – но не к Суворову, которому смотрел в глаза.
Дак стоял с чуть насмешливым видом. Судя по всему, портье не нравился именно ополченец с автоматом – как и все остальные ополченцы вообще, – и Дак об этом догадался.
Суворов раздеваться не стал; заснул сразу и спал крепко: сказались последние дни.
Встал в неожиданно хорошем настроении.
Первым делом вспомнил про Настю, но с утра уже не понял, из-за чего, собственно, он так злился вчера.
“Да, не спрашивает ничего лишнего – а что такого?”
Выйдя из номера, стукнул в дверь Даку и, сделав два шага, Алану.
– Иду! – отозвался откуда-то из туалетной комнаты Алан.
В тот же миг Дак вышел в коридор, полностью одетый и подтянутый.
Им, как и обещали, вскипятили чай.
Суворов сходил в машину и принёс оттуда не доеденную в дороге копчёную колбасу и ломоть сыра, – думал, всё испортилось, но нет: чуть лежалое, съестное пахло ошеломительно, и с утра показалось необычайно вкусным.
– Начнём с дальней точки, да? – посоветовался Суворов с Даком уже в машине. – И будем, возвращаясь оттуда, заезжать по другим попутным адресам.
– Так точно, – сказал Дак, севший на правах экспедитора на переднее правое. – Мне Лесенцов вон что дал… Сейчас разберёмся.
С этими словами Дак вытащил из-за пазухи большую, вчетверо сложенную карту, и разложил на коленях.
Они выбрали городок у самой линии соприкосновения и бодро помчались туда.
Суворов был спокоен и счастлив: он ловко правил машиной, и машина слушалась его, а мир был открыт и безоблачен.
Что бы ни было между Лесенцовым и его женой – это не имело уже ни малейшего значения: мука отпустила его.
В салоне играла музыка. Суворов любил музыку; у него в машине имелась целая коллекция дисков, которые он, подчиняясь настроению, время от времени менял.
Джаз перемежался с регги, на смену регги шёл блюз.
Иногда навстречу попадались военные машины: раз БТР-80, в другой раз БМП-“двойка”.
И это успокаивало тоже.
На блокпостах Дак, заранее включая аварийку, приоткрывал окно и взмахивал рукой. Рука была в тактической перчатке с отрезанными пальцами. Их пропускали без проблем: езжайте, братья, доброй дороги вам.
Суворов тоже приветствовал ополченцев кивком головы – и ему кивали в ответ.
Он уже чувствовал себя своим.
Свой среди людей, готовых умирать за веру и правду, – это кое-чего стоило. Возможно, даже больше всей предыдущей суетной жизни.
Городок, куда они приехали, оказался почти не тронут войной – но там тоже было малолюдно и тоскливо: производство остановилось, и многие уехали, потому что жить стало нечем и не на что.
У Суворова имелся адрес старика, оставшегося с двумя внуками. Это казалось странным, но вникать, как так вышло, Суворов не стал.
Пятиэтажный дом, третий этаж, позвонили в дверь, им открыли.
Да, тот самый старик. Из дальней комнаты выглянула вспотевшая и жалкая головка пацана лет пяти.
Пацан был худ и очень бледен: даже в полутьме коридора Суворов это разглядел.
– Нас попросили помочь вам, – сказал он, с трудом подбирая слова, словно переводя самого себя с какого- то другого языка.
– Кто? – не очень доверчиво спросил старик, медленно оглядев Алана и Дака.
– Я не знаю. Подождите минутку. Алан?
Тот побежал вниз за ящиком съестного и полезного.
Суворов вытащил деньги, положил на столик:
– Вот вам ещё, – сказал он.
Старик моргал, не отвечая.
Прибежал расторопный Алан. Поставил увесистый ящик на пол.
– Будьте здоровы, – сказал он.
Старик по-прежнему недоверчиво провожал гостей подслеповатым взглядом, и потом ещё, некоторое время не закрывая дверь, смотрел сверху, как они спускались.
Хотя это был самый первый адрес, Суворов чувствовал почти счастье, совершенно спокойно сообщив себе, что жил не напрасно.
Они объехали ещё дюжину адресов, и двинулись дальше, прочь из городка, ближе к линии соприкосновения.
Дак всё смотрел и смотрел на карту, чем-то озадаченный.
– Здесь налево… – подсказывал он Суворову. – Да. Вон знак… Нет, другая деревня… – ещё раз сверился с картой и подтвердил: – Эту проезжаем, и следующая.
Возле деревенского сельмага Дак вдруг сказал Суворову, хмуря брови:
– Остановите, пожалуйста.
Он по-прежнему обращался к нему на “вы”.
– Что такое? – спросил Суворов, притормаживая; шины издали приятный скрипящий звук.
– Я не помню той деревни, куда мы едем, – признался Дак. – Не помню, чтоб мы её занимали.
– Но мне написали, что это наша, – сказал Суворов.
– Я не помню, – повторил Дак, скорей, для себя.
У сельмага стоял всего один человек: мужчина лет тридцати, в старом обвисшем свитере.
– Давай спросим? – предложил Суворов.
Дак моргнул в знак согласия.
Мужик уже сам шёл к машине.
– Вы кого ищете? – мягко поинтересовался он.
– Мы в соседнюю деревню, – сказал Суворов. – Развозим гуманитарку.
– Да? – удивился мужчина. – А кому там?
Дак передал Суворову листок с адресами.
Суворов прочитал фамилию.
– Зинаида Григорьевна, – завершил мужчина совершенно спокойно. – Это моя мать. Там дачный посёлок. Она живёт на даче, и не хочет уходить оттуда. Урожай, соленья…
– А посёлок… под кем? – спросил Дак.
– Там, как бы сказать… Нейтралка, – пояснил мужчина. – Но ополченцы туда не заходят, а ВСУ – заходит. И на крыше у матери лёжка у снайпера.
Алан на задних сиденьях закашлялся.
Суворов смотрел на мужчину прямым взглядом, не найдясь, что сказать.
– Украинского снайпера? – переспросил он на всякий случай.
– Ну да, – сказал мужчина. – Я понимаю, что вы удивлены. Я сам удивлён. Вы уж извините. Мама собиралась просить, чтоб ей помогли, – у неё есть знакомые в России. Видимо, попросила. Но она точно не хотела вам зла. Она просто не понимает. Она, наверное, подумала, что гуманитарную помощь развозят гуманитарные службы, и по ним не стреляют.
– Да. Это разумно, – сказал Суворов.
– А где ополчение стоит? – спросил Дак, вглядываясь в мужчину.
– Сейчас не знаю где. У нас в деревне их нет. Сюда даже ВСУ за водкой приезжало как-то раз. Даже два.
– Мы передадим вам гуманитарку для матери, да? – сказал Суворов.
– Конечно, – сказал мужчина. – Я всё ей отдам. Мне ничего не надо. Позвоню ей, она придёт. Я сам туда не хожу – подумают, что лазутчик. Могут застрелить. А сама она приходит иногда.
Алан перегнулся в багажник и достал оттуда баул с ручками:
– Вот, – сказал. – Матушке привет. Пусть она больше так не делает.
Мужчина поблагодарил их несколько раз, и снова извинился.
– Поедемте отсюда, – сказал Дак. – Нехорошая деревня.
Суворов развернулся, и тут же дал по газам.
– Дак, ты такой молодец, – засмеялся Суворов, едва они отъехали. – Просто молодчина.
Дак не отвечал, поглядывая в зеркало заднего вида.
– Да, брат, – смеялся и Алан на задних сиденьях. – Спас всех нас.
Суворов на ходу раскрыл коробку с дисками, выискивая, что́ бы такое включить, подобающее минуте, – но пропустил выбоину, машину сильно тряхнуло, и россыпь дисков полетела во все стороны.
– Чёрт, да что ж такое… – весело выругался Суворов; переключился на вторую, тихо выехал из ямы, одновременно доставая диск, укатившийся к самой двери.
– Надо бы уезжать, – повторил Дак. – Побыстрей.
– Хорошо, – ответил Суворов, наконец, оценив строгий настрой всегда невозмутимого Дака.
Он вдавил педаль газа – но машина не отозвалась.
Суворов в один миг почувствовал, как помертвело его сердце и стали холодными руки.
Он ещё раз надавил педаль – и ничего.
Машина катилась на второй, готовясь встать и заглохнуть.
– Чёрт, мы сломались! – сказал Суворов.
– Что такое? – спросил Алан озабоченно.
– Да не газует. Педаль газа – вот, – Суворов дважды нажал на неё. – Мертва!
Суворов посмотрел в зеркало заднего вида.
Вдалеке был виден “козелок”, спешивший к ним.
Расстояние ещё было приличное – едва ли бы их нагнали, если б они могли двигаться дальше.
Но они не могли.
Суворов положил руки на руль и закусил нижнюю губу.
Дак снял автомат с предохранителя, тихо открыл дверь и вышел на улицу, вглядываясь в идущую к ним машину. Вжавшись в “Патриот”, он стоял так, чтоб не было видно его автомат, который он держал за рукоять дулом вниз.
– Гранату сможете бросить? – спросил Дак, не поворачиваясь к Суворову.
– Да, – сказал Суворов. – Смогу.
Дак левой рукой извлёк из нагрудного карману гранату.
– Если укры… – сказал он, – …я крикну “Бросай!”. Сами не бросайте первым.
– А мне есть граната? – спросил Алан.
Дак передал и ему.
– Лучше всего – в окно им, если будет открыто. Или через капот, на ту сторону, – разборчивым и медленным голосом говорил Дак, не ошибаясь ни в одной букве. – Разлёт осколков малый, но если рядом с нами бросите – самих посечёт. После броска сразу падайте на сиденья…
Суворов поставил рычаг “Патриота” на паркинг и онемевшими руками разжал усики гранаты.
Опустил стекло и чуть повернулся, ожидая “козелок”, держа гранату в правой, а кольцо, готовый его вырвать, меж большим и указательным пальцем левой.
“Козелок” неспешно объехал ту яму, в которую угодил “Патриот”, и остановился со стороны Суворова, дверь к двери.
В окно “козелка” высунулось помятое лицо в казачьей папахе. Из-под папахи виднелся грязный, с красным потёком, бинт, грубо накрученный вкруг головы.
– А вы откель, ребята?
– Гуманитарку развозим, – сказал Суворов, понимая: спасён, спасены.
– Дело богоугодное. Помогай, Христос, – сказал казак, и “козелок”, наддав газу, с места рванул дальше.
Суворов медленно открыл свою дверь и вышел на улицу, продолжая держать в окоченевшей правой руке гранату.
Он присел на корточки, разглядывая педаль газа: может, там какой-нибудь заметный тросик оборвался, и его можно соединить заново.
Под педалью газа, стоймя, расположился музыкальный диск, мешавший давлению.
У Суворова дрогнуло ошеломлённое счастливой вестью сердце.
Он бережно извлёк левой рукой диск и показал его Даку, покачивая в воздухе.
Дак улыбнулся.
Отсутствующий передний зуб ужасно ему шёл.
Суворов сел на место и вдавил педаль.
Машина взревела.
