Пленные
Они стояли в пустой деревне; окопы расползались от крайних домов кривыми лучами.
Эти двое вышли через песчаный карьер с тыла прямо к посту.
Пост: шлагбаум посреди поля, преграждающий путь по битой дороге. Караульные – Водяной и Фугас – сидели на траве возле. Водяной разглядывал свои берцы: казалось бы, ботинки живут вместе – а стареют по-разному, словно правый болеет кожной болезнью. Фугас считал сигареты в пачке: одна осыпалась, до ужина оставалось ещё две, а после ужина придётся стрельнуть у кого-нибудь.
Подходящих увидели, когда те были метрах в ста. Сначала подумали: свои, батальонные. Пригляделись – нет, рожи незнакомые. Но идут ровно, неспешно, чуть устало – диверсанты так не ходят, а начальство – оно на машине приезжает.
Удивляться было нечему: периодически сюда, к их позициям заходили познакомиться то соседи слева, то соседи справа, то миномётчики, то минёры из подраздела, стоявшего здесь прежде.
Эти, когда подошли, спросили привычное: “Где штаб?”
– А чего вам? – Водяной облизнул губы: осень подпекала, делая людей ленивыми и чуть сонными.
Перед ним стояли взрослые – за тридцать – мужики: здоровые, подтянутые, загорелые, потные. Глаза уставшие, ресницы припалённые.
При этом – выбриты, и зубы у обоих хорошие.
– Мы сдаваться, – хмуро ответили ему.
Только здесь, наконец, Водяной увидел на рукаве одного из подошедших жовто-блакитный шеврон, а поперёк шеврона – оскаленную харю.
– Да ёпт, – удивился Водяной.
Фугас – рот раскрыл, словно челюсть отвинтилась.
Ситуация внештатная – чего делать-то? – взять явившихся под стволы? – так они сами пришли. Хотели бы убить постовых – убили бы уже несколько раз.
– Вы, может, сбросите огнестрелы-то на травку? – предложил Водяной.
Они спокойно сложили свои АКСы, сняли тяжёлые и с умом забитые всем необходимым разгрузки; у обоих имелись пистолеты, – у одного кобура на ноге, у второго – под левой рукой; ПМ и Стечкарь легли к автоматам.
– Ножи ещё, – сказал Фугас, перетаптываясь.
Здесь уже надо было снимать ремни – всё это выглядело бы тягомотно и унизительно, – поэтому ножи извлекли из кожаных чехлов и приспособили их в подходящие карманы разгрузок.
Водяной вызвал начальника штаба.
Ёжась, Водяной осознавал, что даже безоружные – эти двое и сейчас смогут их убить.
Торопясь к шлагбауму, начштаба захватил с собой лейтенанта Вострицкого – Водяной и Фугас были из его отделения.
Вострицкому пришлось нести два ствола и две разгрузки.
Помещения для пленных предусмотрено не было – уже скоро год как ни наступлений, ни отступлений не происходило, сумбурная и путаная война обратилась в позиционную: убивать друг друга продолжали, но в плен брали теперь куда реже.
Сначала украинцы сидели в штабе – с комбатом, связистом и одним из ротных. Им предложили чаю – они не отказались.
Медленно попивали крепчайший чёрный из кружек.
Через полчаса прикатили службисты бригады на двух чёрных “Лексусах”.
Украинцев вывели на улицу, чтоб спецы – два подтянутых и неприветливых офицера, один, минимум, капитан, второй, минимум, майор, оба без знаков отличия, – поговорили один на один с комбатом.
Возле штаба стоял выволоченный на улицу старый зелёный диван с повылезшими пружинами – на него украинцев и усадили: будто для фотографирования.
Ополченцы малыми группами собрались поодаль, и разглядывали гостей.
Те дремали, иногда приоткрывая по-птичьи подслеповатые глаза, глядя сквозь людей в маревное пространство.
Вострицкий в который раз поймал себя на том, что братья по оружию напоминают ему детей – неуёмным любопытством и неутомимым сплетничеством.
Чтоб не походить на остальных, Вострицкий отошёл в сторону – хотя и ему было интересно, чем всё закончится.
Водяной и Фугас, уже написавшие, по приказу начштаба, два рапорта о происшествии, томились возле шлагбаума, ожидая, что их вызовут на устную беседу. Но нет, через десять минут спецы вышли из штаба, и, рассадив пленных в разные машины, отбыли.
Вострицкий прогулялся вослед за поднявшими облака пыли внедорожниками до шлагбаума.
Водяной и Фугас уже тридцать раз рассказали всем к ним являвшимся бойцам о происшествии – и чувствовали себя почти героями; однако скорый отъезд гостей их всё-таки разочаровал.
Зато Фугас настрелял себе сигарет на весь вечер – и теперь мог угостить Вострицкого, который как раз всё скурил.
– Так и не сказали, с какого они подраздела? – поинтересовался Водяной.
Вострицкий пожал плечами.
Затянулся, сплюнул крошку табака и ответил, глядя на заходящее солнце:
– Комбат, думаю, знает. Он же их допрашивал. Попробую выведать сегодня. Но, думаю, спецы запретили нашему комбату про это говорить.
– Это да… – согласился Водяной. – Зря сами не спросили.
– Чего мы молчали, братан? – сокрушался Фугас.
– Надо было побазарить за жизнь, – согласился Водяной. – Телефонами обменяться, адресами… А то как после войны найдём друг друга?
Водяной валял дурака. Фугас слушал его очень серьёзно. Потом вдруг засмеялся.
Через минуту Фугас, предлагая ещё одну сигарету, вкрадчиво спросил Вострицкого:
– Так нас не наградят?
* * *
Некоторое время Вострицкий думал о сдавшихся в плен.
Это были не простые ребята.
Вострицкий не воображал себя смелым – но он умел преодолевать страх, и считал себя – нормальным.
Он мог принудить собственное тело подняться и побежать в ту сторону, откуда стреляли.
Он мог мотаться по окопам, слыша свист стрелкового, миномётные исходящие, и никогда не забывать, куда следует и что собирается сообщить подчинённым.
Однажды он видел, как перед ним упал ВОГ, – и некоторое время ожидал взрыва, но ВОГ не разорвался, а Вострицкий не умер от страха.
Но сейчас он поймал себя на мысли, что точно не хотел бы встретиться со сдавшимися украинцами в рукопашной.
Едва ли не впервые Вострицкий ощутил тяжёлое и сумрачное уважение к противнику: ведь ещё вчера они были противниками – воевали с Вострицким, и странным образом его не убили.
Неделю спустя батальону Вострицкого приказали занять ещё одну позицию: возле озера.
Выставили “глаза”.
В первый день на той стороне никакого движения так и не обнаружили.
Во второй, к вечеру, приметили движение.
Спросили у комбата добро, – он подумал и решил: “А давай!”. Тем более, что выяснилось: Водяной – местный, с деревни за озером, и может здесь с завязанными глазами бродить.
Водяного забрали у Вострицкого и перевели на усиление во взвод разведки.
Разведка ушла с утра, и вернулась к полудню, приведя двух с перекошенными от обиды лицами бугаёв: рты щедро и криво, второпях, перевязаны скотчем.
Бугаи были мясные, пахнущие животным, помятые – они рыбачили, напились и заснули; дальше – вот.
При них были автоматы с подствольниками, и по десять гранат у каждого – рыбу собирались глушить.
Один всё время озирался, словно искал знакомых. Второй, напротив, смотрел под ноги, будто считал шаги и боялся сбиться.
Не доходя до штаба тот, что смотрел под ноги, рухнул на землю и, мыча, вытаращил полные слёз глаза.
Сорвали скотч с головы – его вырвало желчью.
Дождались, когда отплюётся. На подбородке осталась слизь – Вострицкому показалось, что с рыбьей чушуёй; но не ел же тот рыбу сырой?
Утереть подбородок пленный не мог – руки оставались связанными.
Вострицкий поймал себя на мысли, что хотел бы умыть это заплёванное лицо, – но его б никто не понял.
Спасла повариха – Надюха, хорошая баба под сорок, ещё красивая, – спокойно подошла, скомандовала разведке: “Стоять!” – и вытерла пленного тряпкой. Тот – пережидая – зажмурился.
Кажется, он не вполне понимал, что происходит.
Комбат при виде бугаёв захохотал: коротким своим – внезапно начинавшимся и столь же резко обрывавшимся – смехом; но это и правда было смешно: четверо пленных за неделю.
Спецов на этот раз не торопились вызвать: надо было сначала самим разобраться – что там за позиции напротив; а то увезут добычу – и с концами.
Бойцы – кто не на позициях – снова торчали у штаба, курили, ждали вестей.
Спустя три часа вышел начштаба – привычно хмурый. Ни с кем разговаривать не стал – уселся на свой битый со всех сторон “Рендж Ровер”, и уехал.
Следом – как из бани – выбрел связист: потный, глаза от удивления косят.
Его взяли в оборот, отвели за ближайший кустарник, прикурили настоящий “Парламент”, сунули в зубы – вынудили расколоться.
Сказал: оба – из добробатов, у одного – мобила, пароль не хотел давать, начштаба ему удавку на шею накинул, убедил назвать цифры – оказалось: год рождения и две шестёрки.
В мобиле нашли с полсотни фото и видео. На одном пленного ополченца заставляли крикнуть “Слава Украине!” – он отказался, его некоторое время били резиновым шлангом по лицу, потом застрелили. На другом – эти двое, и ещё дюжина камуфляжных сидят в церкви, одни – бухают, другие насилуют девку; девка визжит.
К ночи явились спецы, увезли и этих.
* * *
Спустя три дня – когда все разговоры были переговорены – Водяной с Фугасом под присмотром Вострицкого выгружали гуманитарку: хавку, форму, электрические чайники, посуду. Подарки подвёз проверенный уже гуманитарщик по фамилии Суворов на своём “Патриоте”. Суворова давно знали и пускали на позиции.
Настроение у всех было – как всегда при разгрузке гуманитарки – счастливое. Суворов, пользуясь случаем, трижды уже фотографировался: сначала с Водяным, потом с Фугасом, потом с обоими. Бойцы охотно позировали, делая суровые (по мнению Вострицкого – смешные) лица.
Явился начштаба, выкатил рачьи глаза и велел всем убраться в течение одной минуты, а машину загнать за домик.
Суворов тут же уселся в свой “Патриот”.
– Под личную ответственность, – сказал начштаба Вострицкому. – Чтоб Суворова – пока гости не уедут – никто не видел.
– А чего случилось-то? – спросил Вострицкий.
– Даявротнеибу, – не глядя на Вострицкого, ответил начштаба. – Ничего хорошего, как обычно.
Суворов переставил “Патриот”, и Вострицкий поспешно отвёл его в свой домик.
– Вот чайник, вот хлеб, – показал Вострицкий. – Вот даже масло есть. И варенье. Готовь бутерброды, я сейчас вернусь. Если начнут стрелять – в подвал. Там есть свет… Только, прости, запру снаружи, ладно?
– Я всё понимаю, всё понимаю, – дважды повторил Суворов и улыбнулся. – Будут стрелять – в подвал. Бутерброды с маслом. Варенье. Ничего не перепутаю.
Вострицкий тоже улыбнулся и мягко прикрыл дверь.
Он догадался, кто сейчас явится.
Да, это были спецы, на всё тех же джипах. За ними еле поспевал, с надрывом выползая из пыли, ослепший УАЗик комбата.
Комбат выскочил из машины с вытянутым и посеревшим лицом.
Джипы развернулись красивыми мордами на выезд. Из джипов вышла разнаряженная охрана.
Чуть погодя и будто нехотя из первого джипа выполз их, видимо, старший.
– Ну? – спросил старший у подбежавшего комбата. – Задача ясна? Действуй.
Из одного джипа вышли те двое, что сдались сами Водяному и Фугасу. Они были в форме, но со споротыми шевронами и без оружия. Всё такие же спокойные.
Комбат велел своему водителю сбегать к УАЗику.
Тот поспешно вернулся с разгрузками, с двумя, без магазинов, автоматами, – и вопросительно посмотрел на комбата.
– Отдай, – кивнул комбат на украинцев.
Боец передал им стволы и вещи.
Те тут же накинули разгрузки и повесили автоматы на плечи.
Всё – бесстрастно, машиноподобно.
– Пистолеты ещё были, – негромко сказал один из них, глядя комбату не в глаза, а куда-то в область то ли шеи, то ли груди.
– И ножи, – хмуро сказал второй.
– Всё отдадим, у меня в машине, – скороговоркой ответил комбат.
Вострицкий понимал, что делать ему тут нечего, – чувствуя, что его едва ли не за шиворот оттаскивает от всей этой суеты личный ангел. Но всё равно, как пристывший, стоял поодаль; рядом – Водяной и Фугас.
– Брось сигарету, – велел Вострицкий Фугасу; хотя тут была не российская армия, и курить при офицерах не воспрещалось, но что-то подсказывало: сейчас лучше никого не раздражать.
Фугас сигарету не выбросил, но спрятал в руке, и, расправив плечи, вытянулся, сотворив постное лицо.
– Шнурки завязал бы, – заметил Вострицкий, скосившись на берцы Водяного. – Что ты, бляха, как этот…
– Так порвались совсем, тащ командир. Вы ж обещали с гуманитарки мне выдать, – негромко сказал Водяной, прищуренно следя за происходящим.
В одном из чёрных джипов опустилось стекло, и сидевший там человек недовольно спросил:
– Готовы, нет? Выгружаем?
Ему явно хотелось как можно скорее отбыть прочь.
Стоявший на улице спец посмотрел на комбата.
Комбат оглянулся на начальника штаба.
Начштаба зыркнул рачьими глазами и крикнул:
– Вострицкий! Взять двух бойцов и сопроводить пленных.
– За мной, – сказал Вострицкий Водяному и Фугасу, хотя не очень понял, кого ему придётся сопровождать: не этих же, которым вернули оружие? – да и куда их сопровождать – обратно к украинским позициям?
Фугас замешкался – сделал, отвернувшись, три затяжки подряд, – и нехотя выкинул сигарету в траву.
Спец всё это заметил и брезгливо скривился.
Дверь одного из джипов открылась и оттуда, понукаемые охраной, вылезли двое бугаёв, – те, что были взяты разведкой на рыбалке.
У этих оказались перемотаны скотчем руки за спиной – и, судя по всему, совсем недавно: скотч был свежий, тугой, надёжный.
На лбу одного из них набух яркий шрам.
“Вот кого”, – догадался Вострицкий.
Он оглянулся на рачьи глаза начальника штаба: куда?
Тот кивнул головой: туда.
По соседству со зданием штаба стояли стены недостроя; видимо, накануне войны там начали возводить новую твердокаменную администрацию – покрепче и пошире, – но не успели.
Вострицкий почти обо всём уже догадался, но верить себе не желал.
Сбывались какие-то самые омерзительные его детские сны, в которые он больше никогда не хотел попасть.
Отходя, он услышал, как комбат велел своему водителю:
– Дай по магазину каждому.
Сделав несколько шагов, Вострицкий оглянулся: да, так и есть, – украинцам выдали по магазину.
Те сразу же вставили магазины в свои автоматы.
На их лицах не сдвинулась ни одна мышца.
Водяной и Фугас поставили бугаёв к стене. Сами встали поодаль, глядя то на Вострицкого, то на спины бугаёв.
Подошёл комбат и с ним двое украинцев.
Комбат указал глазами Фугасу и Водяному: отойдите.
Те, с излишней даже торопливостью – словно могли не успеть, – поспешили в разные стороны.
Вострицкий, хотя ему ничего не угрожало, тоже зачем-то сделал шаг назад.
Он очень боялся, что ему прикажут командовать всем предстоящим.
Суетясь глазами, Вострицкий снова увидел расхлябанные ботинки Водяного.
Если бы левый, изуродованный кожной болезнью ботинок был завязан – может, он смог бы скрепить расползающийся мир? А так – всё распадалось.
– Хлопцы, это чего будет? – высоким обиженным голосом спросил один из бугаёв, но не оглянулся, чтоб увидеть ответ, а, напротив, вжал голову в плечи.
Комбат кивнул серым лицом, глядя куда-то на полуденное солнце.
Украинцы, как заводные, почти одновременно сняли свои автоматы с предохранителей, поставив – тоже одновременно – на автоматическую стрельбу, дослали патроны в патронники, – звук прозвучал дуплетом, – и, не дожидаясь команды, короткими, в три патрона, очередями, убили двух людей у стены.
Одному три пули угодили под левую лопатку, ниже на пол-ладони.
Второму три пули ушли в затылок. Напротив его лица, и чуть ниже – на каменной стене – осталась кровавая размазня.
Первый упал на бок, и немного подёргал ногой, как бы отплывая, и отталкиваясь от земли. Второй завалился на спину, – часть его лица прохудилась и отсутствовала: совсем не было носа и верхней губы: голова лаяла.
Тут же – выверенными движениями – украинцы поставили автоматы на предохранители и накинули их на плечи.
Оружие в их руках казалось очень лёгким.
– Можем идти? – спросил один из них, не глядя ни на кого.
– Вострицкий, – приказал комбат отчего-то простуженным голосом. – Проводи. Это теперь бойцы нашего батальона, твоего взвода. У вас ведь там есть место… В твоём домике будут жить.
