8

От портика пресвитерианской церкви миссис Стокуэлл до порога отцовского дома была всего какая-то миля. Отец как будто забыл, что с ним в машине я и Алекс. Время от времени он кивал, поднимал брови, сжимал губы. Он явно вел сам с собой какой-то диалог, но в его поведении не виделось ни единого признака старости или маразма. Я уже видел слишком много раз, что он точно так же вел себя и в молодости. Как часто я замечал, как он сидит в стороне от всей семьи, хотя нарочито остается в той же комнате! Это значило, что его поглощала некая проблема, личная или нет, но вскоре он ее решит. Пока мы ехали через восточный конец города, он сидел, сложив руки на груди и глядя яркими голубыми глазами в спинку сиденья перед собой. На миг он оставил меня и Алекса Мерсера — своих главных сторонников в нынешнем предприятии. Тем самым он говорил нам, что с этого момента пройдет через все один, как всегда один проходил финишную прямую, но и рассчитывал, как всегда, что окружающие будут на его стороне и не оскорбятся погружением в себя или непрестанными требованиями поддержки.

Все десять–двенадцать минут поездки от церкви до дома я был уверен, что он либо отправится в Калифорнию и найдет миссис Стокуэлл, либо прождет три месяца до ее возвращения, либо найдет себе другую невесту — хотя бы ту, которая заинтересуется его деньгами, антикварной мебелью и положением в маленьком мирке Мемфиса настолько, что ее не спугнут ревнивые дочери. Я был уверен, что, несмотря на возраст и немощь, он так или иначе победит, и утешился уже той мыслью, что при его железной воле (и в наши просвещенные времена) у сестер никак не получится спровадить его в дом престарелых или на какую-нибудь хлопковую ферму у Миссисипи. Казалось невозможным, что сестры могут сделать больше, чем уже сделали, и снова встать у него на пути. Я не знал, как именно, но понимал, что они добрались тем или иным путем до миссис Стокуэлл. Однако больше они на это явно не пойдут. Цена для их гордости будет слишком высока.

Но когда мы свернули на двухакровый участок отца между кустами самшита у въезда, я тут же увидел большой и какой-то чужеродный прямоугольный объект — перед домом, в конце двух рядов старых кедров, что росли вдоль дорожки. Дом располагался в сотне метров от улицы, и, когда мы проехали половину этого расстояния, я узнал в постороннем объекте коммерческий фургон для переездов. Я опознал его мгновенно по названию местного склада, написанного на борту большими красными буквами. Полагаю, Алекс и отец узнали его в один момент со мной. Отец наклонился вперед, чтобы приглядеться, и сказал:

— Будь я проклят! А это еще что? — Как и раньше, казалось, он говорил, не разжимая губ.

— Кто-то въезжает или кто-то уезжает? — спросил Алекс Мерсер. И когда мы подобрались ближе, я увидел трех-четырех человек, которые выставляли на траву коробки и ящики разных размеров, а также разнообразные стулья, столики и другие мелкие предметы домашней мебели. Там же, на лужайке, были Мод в черной форме и Хорас в белом халате — оба помогали заносить вещи в дом отца.

— Кто-то въезжает, — сказал я тут же, словно пробуж­даясь ото сна и чувствуя необходимость все объяснить. По своей привычке в подобных случаях, теперь я думаю, что в первый же миг, когда увидел фургон, уже не сомневался, кто именно въезжает. Сестры Бетси и Жозефина переправляли все свое драгоценное и незаменимое имущество из старомодных двухэтажных домов в центре в свободные комнаты современного одноэтажного коттеджа отца в пригороде. Они отказывались от своей заветной независимости! И отказывались ради того, чтобы предотвратить любые будущие угрозы брака престарелого родителя. То, что они отказывались от заветной независимости, казалось практически невероятным. Но теперь я понял, каким сильным было их устремление, насколько они были готовы удержать отца в статусе вдовца.

Когда мы остановились перед входной дверью, Алекс наотрез отказался войти в дом или даже ступить ногой из машины. Я знал: он думал, что не сможет видеть моих сестер. А когда мы с отцом высадились и я забрал сумку с переднего сиденья по соседству с Алексом, он даже не повернулся в мою сторону. Я понял, что в этот момент он не мог видеть не только сестер. Он насмотрелся на нас всех. Но сам я не спускал с него глаз, пока он проезжал между кедрами и самшитом. При этом он ни разу не бросил назад прощального взгляда.

Когда мы с отцом зашли в двери, нас со всем радушием приветствовали Бетси и Жозефина. На обеих были скромные и простые домашние платья, вроде тех, что надевала наша мать в день переезда или во время весенней уборки. Платья были накрахмалены, сшиты из ткани вроде гринсбона. По тугим складкам было заметно, что они новенькие и куплены специально. Платья яснее всего остального говорили, что Бетси и Жозефина начинают новую жизнь. Как одежда, так и манеры словно говорили, что отныне они на службе! Даже приветствуя нас, они успевали деловито раздавать приказы слугам и рабочим о том, куда «пойдут» их вещи. Но все же улучили момент, чтобы расцеловать нас с отцом. Отец улыбнулся им так же, как улыбался несколько минут назад пресвитерианскому священнику, только не смотрел на Бетси или Жозефину прямо. Даже когда он говорил, то косился в какой-то далекий уголок прихожей. Наконец, все еще не глядя на них, он произнес:

— Добро пожаловать домой, девочки, — а затем ушел по коридору в свою спальню.

Когда он был за пределами слышимости, Бетси и Жозефина сказали в один голос, переполняясь повседневными дружелюбием и семейной любовью:

— Мы вернулись в родное гнездо, Фил.

— Да, я вижу, — ответил я.

— Мод постелила тебе в кабинете отца, — сказала Жозефина.

Но я даже не отнес сумку в кабинет. Я не мог выдержать и ночи в одном доме с ними. Не мог выдержать мысли о фальшивых беседах, которые состоятся в этот вечер и в будущем. К счастью, позвонив в аэропорт, я смог купить билет на пятичасовой рейс обратно в Ла-Гвардию.

Отправить