О смерти

Как принять смерть? Как сказать о смерти родственникам пациента? Когда-то один мудрый человек меня учил: «Надо себя так вести с больными, что он, умирая, благословлял вас и благодарил». Эти слова для меня стали аксиомой по жизни.

Когда в отделении кто-то умирает, то среди врачей идет торг – кому сказать об этом родственникам. Никто, конечно, не хочет этого делать. И чаще всего неприятная участь выпадала мне. Сначала мне говорили: «Иди, ты умеешь разговаривать, тебя больные любят». Потом говорили: «Вы же заведующий отделением, это ваша обязанность!» – «Я заведующий, но это не мой пациент! Я его никогда не лечил». – «Это неважно. Идите!» И я шел…

…Был у меня друг – тоже хирург. Мы вместе с ним долго работали. И как-то раз положил он свою племянницу к нам в отделение – у нее была пустяковая операция на толстом кишечнике. Но, по невероятному обстоятельству, девушка умерла в первые же сутки. 19 лет! Юное создание! Нужно было сообщить об этом ее родителям. Мы пошли к ним вместе. Когда сообщили об этом несчастье, мать девушки просто рухнула без сознания.

Говорить такое очень тяжело. И всегда волнуешься как в первый раз. Привыкания к этому нет.

Помню, прооперировал я одну бабушку, которой был некроз почти всей тонкой кишки. Пришлось удалить четыре метра кишки из имеющихся пяти метров. Остаток тонкой соединил с толстой. Но получилось, что выпитая ею вода сразу же выходила из заднего прохода. Увы, женщина была нежизнеспособной.

Она лежала в отдельной палате. Помню, зашел к ней. Полумрак. У изголовья горит ночник. Я посмотрел на нее и сразу понял, что она умирает. Остались считаные часы. Бледная, осунувшаяся, с закрытыми глазами. Потом открыла глаза, узнала меня и улыбнулась.

И эта улыбка у меня всю жизнь стоит перед глазами. Умирающий человек мне улыбнулся – она, таким образом, поблагодарила и попрощалась.

Для врача все пациенты одинаковы: женщина или мужчина, богатый или бедный, еврей или узбек, сволочь или добрый. Он не смотрит ни на что. Его задача – поставить диагноз и вылечить. А если не получается абстрагироваться и ты показываешь свое личное отношение к пациенту, то немедленно вон из профессии!

Именно для русской медицины всегда было характерно желание и умение поговорить с больным. На Западе не очень-то разговаривают с пациентами. И я, будучи евреем, считаю себя старым русским врачом. Потому, что всю жизнь считал важным поговорить и понять пациента.

Больному человеку нужна не только медицинская, но и психологическая помощь, поддержка. Хороший врач никогда не забудет поговорить с пациентом – ведь иногда это способно облегчить страдания, сделать болезнь менее тяжелой.

Когда-то ко мне обратилась знакомая пара. Им обоим было около 30 лет. У них было двое детей. Муж привел жену, потому что у нее было подозрение на грыжу в пупке. Я посмотрел и очень расстроился. Это была не грыжа. Это метастаз рака яичника пророс в пупок.

Женщину отправили домой, увы, ждать конца. Потом муж мне позвонил и буквально со слезами в голосе рассказал, что обстановка дома совершенно невозможная. Жена младшего сынишку к себе не подпускает, считая, что с рождением второго ребенка она и заболела. По дому ничего не делает. Перестала следить за собой. Всех вокруг считает своими врагами. Разговаривает только криком. Но чаще всего сидит, закрывшись в своей комнате. Я сказал, что заеду к ним, посмотрю.

Конечно, то, что я увидел, меня сильно расстроило. Она была желтушная, кахектичная, с потухшим взглядом. И видно было, что жить она больше не хочет. Я подумал, что грош мне цена будет, как клиницисту, если я ее не вытащу из этого состояния. Мы просидели с ней в комнате больше часа.

Все, что я мог и должен был ей сказать, я сказал. Я не врал ей, что она поправится и что жить будет долго. Потом вышел к мужу, не особо понимая, дошло ли что-то до нее или нет. И вдруг минут через пятнадцать она вышла из комнаты. Надела платье, сделала легкий макияж. Но самое главное – глаза! Они были живыми. И светились мягким, радостным светом. Поцеловала детей. А потом оборачивается к мужу и спрашивает: «А почему стол не накрыли? Давайте чай пить!» Муж онемел. Перед нами стоял совершенно другой человек. Но, конечно, радость была недолгой. Она через некоторое время умерла…

Знаете, воздействие психотерапии на любого больного – очень важно. Ведь мы поправляем не только физическое состояние, но и моральное. А от этого меняется и качество жизни. Вот об этом современные врачи часто забывают, к сожалению.

Например, прооперируешь кого-то, человек лежит в палате. Бежишь по коридору мимо его палаты. Приоткроешь дверь, спросишь: «Вы в порядке?» Он кивнет, улыбнется. Ты идешь дальше по своим делам, а пациент знает, что ты о нем помнишь. Или, например, вечером звонишь в отделение, с сестрой разговариваешь. Просишь ее: зайди к такому-то больному, посмотри, спроси, как он себя чувствует. И пациент знает, что о нем заботятся.

Это мелочь, но она очень помогает в работе и в процессе выздоровления. Если меня в какой-то день нет в отделении, я все равно помню о них. Я приезжаю в субботу и воскресенье – перевязать, посмотреть. И пациент счастлив, и я спокоен, что все идет хорошо.

Вообще, очень интересно наблюдать, как женщины и мужчины переносят болезни. По-разному! Они отличаются по своему поведению во время болезни и на операции.

Например, когда в больницу поступает руководящий сотрудник, он очень уверен в себе, спокоен и немного снисходителен. И когда находишь у него какое-то серьезное заболевание, ты видишь, как буквально на глазах меняется человек. Весь гонор, лоск куда-то исчезают. Он уже не красуется перед тобой, а на тебя смотрит, как на божество. Он от тебя зависит, он согласен на все. Он хочет жить. И как ведут себя его подчиненные. Пока ставится диагноз – они постоянно звонят, спрашивают о его здоровье, предлагают помощь. А как только выясняется, что у него рак, неизвестно, поправится ли он после операции, и если поправится, то вряд ли он будет работать на прежнем месте. И тут происходит отлив – все эти сотрудники исчезают. Они понимают, что он уже человек конченый, он командовать ими не будет. И больной остается один, в лучшем случае с семьей.

Пребывание в больнице или встреча с опасностью очень проявляют характер человека. И часто внешне самодовольный, самодостаточный человек становится, как овечий хвостик. И наоборот: скромный, ничем не примечательный человек проявляет огромную силу воли.

Помню, поступил в проктологию мужчина – холеный такой, руководитель. Я зашел познакомиться. Смотрю – жена вещички в тумбочке раскладывает. Тоже холеная такая женщина.

Я подошел, представился: буду ваш лечащий врач. Он величественно подал руку и горделиво произнес: профессор такой-то. А у этого профессора был рак прямой кишки. И вот я его прооперировал. Через некоторое время встретил его в перевязочной. Стоит в одной рубашонке, прислонился к двери и плачет. Я подошел к нему:

«Что ж вы делаете? Вспомните, как вы пришли!

И как вы с чувством и достоинством тогда представились, помните? Ну-ка, ведите себя как мужчина!» Смотрю, подсобрался немного. Иногда надо отругать человека строгим голосом, чтобы он пришел в себя.

Женщины в трудную минуту ведут себя иначе. Они вообще более терпеливые. Им и по жизни приходится больше терпеть. Скромная женщина, например учительница, поступает с каким-то страшным заболеванием. Но она не ноет, не плачет, а, наоборот, меня же и успокаивает: «Не беспокойтесь доктор, со мной все будет хорошо».

А мужчины практически от всего падают в обморок. Например, надо вскрыть нарыв на пальце под местной анестезией. Если пациент мужчина, то я и анестезию, и разрез делаю в положении лёжа. Иначе от одного вида шприца он упадет в обморок, потом еще хуже будет. Он дрожит, в глазах ужас…

Я, насмотревшись на это, понял, что буду в подобной ситуации вести себя достойно. А мне пришлось пережить несколько операций – на сердце, на предстательной железе. Я старался вести себя как настоящий мужчина – не стонать и не ныть. Думаю, что врачи, которые занимались мной, были довольны.

Ведь врач на операционном столе – это уже не врач. Он становится обычным страдающим телом. Он так же может раскиснуть, как и обычный человек. Все дело в характере.

Когда меня прооперировали, в живот поставили дренаж. Он периодически забивается, поэтому его нужно менять. И, чтобы он не выпал, его пришивают к коже. И вот профессор, который меня оперировал, взял большую иглу в иглодержателе и говорит: «Виктор Михайлович, если я сделаю новокаин сюда, тоже будет укол». Я отвечаю: «Давайте без новокаина!» И он пришил мне дренаж без анестезии. Потом похвалил: «Ну и выдержка у вас!»

В Москве у меня случился инфаркт. Мой сын тогда работал и жил в Израиле.

Он предложил приехать туда, чтобы сделать операцию на сердце. Прилетел. Лег в больницу утром, а в три часа дня меня прооперировали – на открытом сердце. Это было в воскресенье. Во вторник санитар принес тапочки и сказал: «Идите и гуляйте!» Я гулял во дворе. А в четверг меня уже выписали.

И это совершенно правильно. Ведь чем дольше больной лежит до операции, тем больше осложнений он получает. Пришел меня навестить приятель сына. Смотрит на меня квадратными глазами. «Виктор Михайлович, может, вас не оперировали?» – «Оперировали! Что вы хотите, чтобы я стонал и плакал? Нет, у меня все нормально. Мне больно глубоко вдохнуть, поворачиваться. Но это не страшно. Все вполне терпимо».