Глава 22
Утешение

СИМВОЛИЧНОСТЬ ЯНВАРСКОГО ВЫВОДА из Ирландии британских войск померкла за остаток зимы. К весне уже никто и не помнил о том, какие надежды связывались с этим событием. Если раньше противостояние имело место между ирландцами и британцами, то после принятия Англо-ирландского договора две оппозиционные друг другу фракции (одна поддерживала Договор, другая считала его актом предательства) начали активно готовиться к борьбе за власть, каковая борьба подразумевала и агитацию. Ирландская республиканская армия раскололась надвое. Половины получились почти одинаковые. Ратующие за Свободное государство сплотились вокруг Майкла Коллинза. Под знаменем республиканцев сошлись те, кто презирал компромисс и требовал для Ирландии статуса республики здесь и сейчас.

Де Валера вовсю вел кампанию за отмену Договора, играя на чувствах ирландцев, обиженных британцами. Натерпевшиеся от кровного врага, эти люди испытали глубочайшее разочарование, когда вместо реванша в виде республики им было подсунуто Свободное государство, не верили, что Британия, известная своим коварством, и впрямь будет придерживаться условий Договора. Ведь нарушили проклятые бритты Лимерикский договор? То-то же. Так что помешает им поглумиться и над этой «бумажкой»?

Майкл Коллинз в ответ начал свою кампанию – за Договор, против вооруженных конфликтов, против войны. Агитировал он в разных графствах. Скоро у него появились многие тысячи сторонников. Томас теперь мотался по стране вслед за Майклом, оказывал моральную и, наверно, материальную поддержку. Но, по-моему, еще важнее было Томасу улавливать биение общественного пульса. В графствах Литрим и Слайго, как и всюду в Ирландии, произошел раскол. Если раньше ирландцы сплачивались против помпончатых и черно-пегих, если на этих выродков был направлен народный гнев, то теперь вектор гнева сместился. Врагами сделались бывшие добрые соседи, подозрительность подорвала даже многолетние дружеские связи. Кошмары мучили Оэна едва ли не каждую ночь. Бриджид разрывалась между преданностью Томасу и любовью к сыновьям. Боясь за свою прапрабабку (ей грозил нервный срыв) и, конечно, за Оэна, я не сопровождала мужа в поездках. Я оставалась в Гарва-Глейб.

На смену февралю пришел март, затем апрель. Поистине, раскол можно было сравнить с трещиной в земной коре, из которой поднимаются миазмы самой Преисподней. Ежедневно случались захватнические рейды – если не на банк, так на казарму, оставшуюся после вывода британских войск. Всем требовались деньги, оружие, удобные позиции. В редакциях газет проходили обыски, которые заканчивались присвоением помещения и оборудования и, разумеется, пропагандой посредством печатного слова. Противники Договора, бригады ИРА (между ними не было согласия, они руководствовались принципом «кто больше хапнет»), оккупировали теперь целые города. В Лимерике засели разом и такая вот бригада, и отряд сторонников Договора. Борьба шла за мосты через реку Шэннон и за бывшие британские казармы на западной и южной окраинах. Казармы в итоге заняли подразделения ИРА, им же достались гостиницы и здание городского совета, где они не замедлили окопаться. Стало ясно: без применения силы их не выкуришь. Но силу применять никто не хотел.

13 апреля Майкл выступал на площади в Слайго. Собралось около тысячи слушателей. Внезапно в толпе завязалась драка, а из окна в одном из домов грянул выстрел. Майкл успел запрыгнуть в бронированный автомобиль, Томас тоже. Они помчались в Дромахэр, а Гражданская гвардия осталась наводить порядок. Всю ночь вокруг Гарва-Глейб несли дозор две дюжины самых преданных людей Майкла, он же обдумывал следующий шаг. После ужина Бриджид удалилась в свою комнату, Фергюс увел Оэна в гостиную, где стал играть с ним в шарики, не допуская поддавков, зато демонстрируя изумительное терпение, мы же трое – Томас, Майкл и я – остались за обеденным столом.

– Некое британское судно, битком набитое оружием, неподалеку от Корка захватили силы противников Договора. Тысячи стволов оказались в лапах тех, кто хочет расшатать Свободное государство. А теперь вопрос: что вообще британский корабль забыл в наших территориальных водах? Определенно, это бритты интригуют.

Майкл вскочил, в возбуждении стал ходить вокруг стола.

– Бритты? – переспросил Томас. – Почему ты так думаешь?

Майкл резко остановился у окна, но тут в дверях возник Фергюс и рявкнул:

– Назад, Большой Парень!

К моему удивлению, Майкл повиновался беспрекословно.

– Видишь ли, Томми, – продолжил он мысль, – если я не справлюсь с неразберихой, если междоусобица не погаснет, бритты сочтут себя в полном праве вернуться и навести порядок. Наш Договор окажется пустышкой. Ирландия угодит обратно в цепкие объятия Британии, которой только того и надо. Вот почему я считаю, что бритты тайком дергают за ниточки. Я даже Черчиллю телеграмму послал, прямо его обвинил. Впрочем, может, он тут ни при чем. Может, и Ллойд Джордж не замешан. Да только заговор существует, в этом сомневаться не приходится.

– А что тебе Черчилль ответил? – прошептал Томас.

– Разумеется, он свою причастность отрицает, как и факт наличия заговора. Спросил, есть ли в Ирландии охотники сражаться за Свободное государство.

Повисла тишина. Майкл снова уселся, локтями уперся в колени, уронил голову в ладони. Томас перевел на меня трагический взгляд. Кадык у него двигался, как поршень.

– Тебе известно, Томми, что с бриттами я сражался: убивал, устраивал засады, – словом, проявлял немало коварства. Помнишь мое прозвище – Режиссер хаоса? То-то. Но проливать ирландскую кровь? Нет, на такое я не подписывался. – Майкл помолчал. – Сделки с дьяволом – в них вся суть. Кого я рассчитывал перехитрить? У дьявола слишком много личин, я запутался. Отступаю, раздаю обещания, пытаюсь склеить трещины – а не выходит. Уже не выходит, Томми!

– Борьба за Свободное государство немыслима без кровопролития, – мрачно изрек Томас. – Среди противников Договора полно прекрасных людей. Как и среди его сторонников. У каждого эмоции на пределе. У каждого нрав горячий. Но своих убивать никто не желает. Враждующие стороны всячески оттягивают момент перехода роковой черты. Плетут заговоры, ведут дебаты, агитируют – только бы за оружие не браться.

– Когда ненавидишь, выстрелить ничего не стоит, – пробормотал Майкл. – А сейчас ситуация такова, что даже Артур Гриффит, который, кажется, больше всех ратовал за мирное разрешение внутриполитического конфликта, и тот считает, что без насильственных действий не обойтись.

В ближайшее воскресенье Артур Гриффит, заодно с еще несколькими сторонниками Договора, должен был выступать в слайговской городской ратуше. Майкл уже отправил в Слайго своих бойцов, чтобы не вышло, как сегодня с ним самим. Временному правительству удалось получить одобрение Георга V на законопроект о проведении всеобщих выборов до 30 июня, и теперь как противники, так и сторонники Договора использовали разные способы, чтобы заручиться поддержкой потенциальных голосующих, в том числе и запугивание.

Раздался стук в дверь, и на пороге возник Робби – башмаки заляпаны грязью, пальцы тискают видавшую виды шляпу, куртка мокрая.

– Доктор Смит, там одного парня шрапнелью ранило, ну, в Слайго. Он сам себе кое-как повязку наложил, никому ни гугу. Мы ни сном ни духом. Потом глядь, а он аж серый весь. Пойдемте, а?

– Скорее в операционную его несите, – скомандовал Томас и вскочил, не заметив, что салфетка с колен упала на пол.

– Да скажите ему, что он дурака свалял. Глупо не обратиться за медицинской помощью, когда доктор совсем рядом, – произнес Майкл, качнув укоризненно головой.

– Уже сказали, мистер Коллинз, – отрапортовал Робби, чуть поклонился мне и поспешил за Томасом.

– Док, можно мне с вами? Я посмотреть хочу! – Оэн забыл и о мраморных шариках, и о доблестном Фергюсе и увязался следом.

Фергюс тоже удалился, вероятно, для обхода Гарва-Глейб.

Мы с Майклом остались одни. Я поднялась и стала собирать грязную посуду, чтобы как-то занять руки, да и голову заодно. Майкл тяжело вздохнул.

– Снова я причина хаоса в вашем доме, Энни. Хаос следует за мной повсюду, где бы я ни оказался.

– Пустяки. Знайте, Майкл: не наступит такой день, когда вы сделались бы нежеланным гостем здесь, в Гарва-Глейб, или в Дублине, – возразила я. – Для меня и Томаса большая честь принимать вас.

– Спасибо, – прошептал Майкл. – Я не заслуживаю твоего доброго расположения, Энни, это мне известно. Из-за меня твой муж редко бывает дома. Из-за меня он вынужден уворачиваться от пуль и тушить пожары, которых не разжигал.

– Томас очень дорожит вами, Майкл, и вашей дружбой. Он в вас верит. Мы оба в вас верим.

Мне удалось выдержать пристальный взгляд Майкла.

– Я редко ошибаюсь, Энни, но на твой счет ошибся. У Томаса душа – вне времени. Такой душе трудно пару найти. Томасу с тобой повезло. Я рад за него.

Сердце екнуло, глаза наполнились слезами. Я поставила стопку тарелок – еще расколочу, в таком-то состоянии. Рука сама легла на солнечное сплетение, будто я хотела подавить чувство вины. И неуверенности. И страха. И отчаяния. Каждый день я разрывалась между желанием предупредить (я считала, что это моя обязанность) и опасением: а ну как, произнеся роковые слова, назвав дату и место, я ничего не предотвращу, а лишь сделаю невыносимыми последние недели как Майклу, так и Томасу?

– Майкл, послушайте меня. Послушайте и постарайтесь поверить. Если не ради собственного… спасения, так хоть ради Томаса.

В горле стало сухо и гадко, словно я наглоталась пепла. На ум сразу пришла сцена прощания с Оэном – там, на озере, когда ветер подхватил и смешал с туманом его прах. Однако Майкл замотал головой, дескать, нет, нет, молчи, понял уже, что ты сообщить пытаешься.

– Известно ли тебе, Энни, что в тот день, когда я появился на свет, моя матушка по дому хлопотала до самых родов? Моя сестра Мэри видела: ей больно, происходит что-то необычное – но матушка не стонала, не жаловалась. До последнего момента была на ногах. Знала, что за нее работу никто не сделает. – Рассказывая, Майкл удерживал мой взгляд. – Я восьмой ребенок в семье, самый младший. Матушка родила меня ночью – одна. Сама справилась. Мэри потом говорила, что она чуть свет уже снова за работу взялась. Каждый день, Энни, она с зарей приступала к своим обязанностям. До самой смерти. В ней сила была неукротимая, необоримая. Она любила свою страну. И свою семью.

Майкл глубоко вдохнул. Воспоминания о матери до сих пор причиняли ему боль. Что ж, вполне понятно. Я сама не могла о дедушке подумать, чтобы в горле ком не образовался.

– Матушка умерла, когда мне было шестнадцать. Я чуть рассудка не лишился с горя. Но сейчас… сейчас я… доволен, что ее уже нет. Она тревожилась бы за меня, страдала бы. Слава богу, матушке не пришлось решать, правильно или нет я поступил, подписав Договор; слава богу, ей не суждено пережить меня.

Кровь застучала в висках, в ушах, да так, что пришлось отвернуться. Происходившее в этой комнате происходило не впервые. Сам факт моего присутствия был частью истории, а совсем не вариантом развития событий. Доказательством тому служат фотокарточки. Свидетель – мой родной дед. Всё мною сказанное и НЕ сказанное уже вплетено в исторический контекст, да, именно так.

Но я знала, при каких обстоятельствах Майкла Коллинза настигнет смерть. Я знала, где и когда это случится.

Томас, может, и догадывался, что мне известно о смерти Майкла, но никогда не спрашивал. Сама я тему не поднимала. Я щадила мужа, не озвучивая ни точную дату, ни даже факт убийства, но я не щадила себя. Тайна лежала бременем на моей душе, выплескивалась в ночных кошмарах. Я была словно заговорщица. Самое плохое – зная и день, и час, и место, я не знала имени убийцы, а разве можно предупредить о безымянном, безликом враге? Ладно, по крайней мере предупрежу о самом покушении. Потому что больше не в силах молчать.

Майкл, кажется, угадал мои мысли.

– Не надо, Энни. Когда случится, тогда и случится. Что это будет, причем скоро, я и сам чувствую. Мне банши уже во сне являлась, да не единожды. Смерть, Энни, давно взяла мой след. Не хочу знать, когда и где она вцепится мне в глотку.

– Вы нужны Ирландии, Майкл, – возразила я.

– Не больше, чем ей нужны были Джеймс Коннолли, Том Кларк, Шон МакДиармада или Деклан Галлахер. У каждого своя роль. И свое бремя. Когда я погибну, другие появятся.

Что мне оставалось? Только головой качать. Другие, конечно, появятся, встанут в строй, но такого героя, как Майкл Коллинз, в Ирландии больше не родится. По крайней мере, в обозримом будущем. Люди вроде Майкла, Томаса или моего деда – из категории незаменимых.

– Тебе тяжело, да, Энни? Видишь, и у тебя бремя имеется – ты знаешь, что будет, а предотвратить трагедию не можешь.

Я кивнула и расплакалась, совершенно беспомощная. Должно быть, Майкл прочел отчаяние на моем лице, понял: еще секунда – и я не выдержу. Потому что легче, куда как легче переложить груз на чужие плечи, нежели тащить самой. Майкл шагнул ко мне, в предупреждающем жесте вскинул руку. Навис надо мной, приложил палец к моим губам. Взгляд его был тверд.

– Ни слова, Энни, – прошептал он. – Ни слова. Пусть клубок судьбы катится туда, куда ему суждено катиться. Пощади меня. Пожалуйста. Подумай, каково мне будет считать дни до собственной смерти.

Я кивнула, Майкл распрямился. Он не сразу отнял палец от моих губ, словно боясь, что я проявлю столь понятную женскую слабость. Безмолвный спор продолжался между нами несколько мгновений. Две воли сошлись в схватке – грудь на грудь; не преуспев с наскоку, каждая заняла оборонительную позицию, принялась возводить стены. Но вмешался разум, позволив нам обоим достичь соглашения. Мы одновременно выдохнули. Я утерла слезы, ощущая странное, ни с чем не сообразное освобождение.

– Тебе надо беречься, Энни. Томми уже в курсе? – мягко спросил Майкл. В голосе еще слышалось недавнее смятение.

Потрясенная, я отступила на шаг. Я ведь сама еще уверена не была.

– Это вы о чем?

Майкл широко улыбнулся.

– Ясненько. Ладно, сохраню твою тайну. При одном условии: ты тоже будешь помалкивать. Насчет меня. Ну как, заметано?

– Не понимаю, что вы имеете в виду! – Я продолжала отпираться, борясь с головокружением.

– Мне казалось, я один такой хитрый. Оказывается, ты тоже. Отрицай, отвлекай, опровергай! – Майкл заговорщицки подмигнул. – Проверенная тактика, Энни.

И он вышел, но не прежде, чем отрезал кусок жареной индейки и шлепнул его на ломоть хлеба. Вот не думала, что подобные потрясения возбуждают аппетит.

Впрочем, на пороге Майкл задержался.

– Полагаю, Томми знает. Не зря ведь он врач. Да тут любой догадается, у кого есть хоть капля наблюдательности. Твои щечки стали как розы, в глазах особый блеск. Поздравляю, Энни. Честное слово, даже будь это дитя моим, я бы и то сильнее не радовался.

И он опять подмигнул.

«22 августа 1922 года Майкл Коллинз отправится в графство Корк. Товарищи будут умолять его остаться в Дублине, но он не послушает. Он погибнет от выстрела, произведенного из засады в долине под названием Бил-на-Блис, то есть “цветочная чашечка”».

Всё, что мне было известно о гибели Майкла Коллинза, я доверила бумаге. Зафиксировала каждую подробность, каждую версию. Сама дата и точное время смерти, эти два набора идентичных цифр – 22.08.22, 22.08.22, – преследовали меня, представлялись заглавием нового романа. Я не смогла воспротивиться их зову, я должна была их записать – и записала. Пошла на компромисс в договоре с Майклом. Решила для себя: буду молчать вплоть до трагической даты, как Майкл и просил; буду сглатывать пепел, давиться сухой горечью. Но, когда настанет 22 августа, всё расскажу Томасу. И Джо О'Рейли. Пусть запрут Майкла, свяжут, пусть удерживают в безопасном месте, даже если для этого потребуется приставить дуло к его виску. А если… если я сама к тому времени… перемещусь, Томас найдет записи и поймет, как сохранить Майклу жизнь. Может, благодаря мне история станет развиваться по иному сценарию.

Я писала, пока рука не затекла. Слова чернилами выводить – совсем не то что по компьютерным клавишам стучать. От собственного почерка я сама всегда кривилась, если выпадало черкнуть какую-нибудь коротенькую записку. Зато процесс меня успокоил, как, пожалуй, ничто другое не успокоило бы.

Я положила листки в конверт, запечатала его и спрятала в комоде, среди белья.

14 апреля противники Договора захватили дублинское здание Четырех Судов на набережной реки Лиффи и объявили его штабом республиканцев. Также им в руки попали несколько зданий на Саквилл-стрит и тюрьма Килменхэм. Радикалы принялись совершать вылазки к оружейным складам. Всё награбленное у Свободного государства оседало в новоявленном «штабе». Словом, это было начало затяжного конца.

– Эх, Энни! – посетовал Майкл. – Могла бы и предупредить!

Томас метнул на него мрачный взгляд, и Майкл сразу смутился, волосы обеими руками взъерошил.

– Извини, Энни. Одичал я. Забываюсь порой.

Майкл спешно покинул Гарва-Глейб вместе со своим отрядом, включая и парня, раненного шрапнелью. Томас колебался, но в итоге стал паковать медикаменты. Вероятность боя за здание Четырех Судов была велика, в Дублине мог понадобиться врач.

Оэн сник. Еще бы – такие славные гости уезжают. Конец веселью, значит.

– Док, возьми меня с собой, – канючил Оэн. – И маму тоже!

Томас отказался. Обещал не задерживаться в Дублине. Захват здания Четырех Судов свидетельствовал об эскалации конфликта между сторонами и грозил кровопролитием. Увы, я не помнила деталей и, следовательно, не могла отговорить Томаса от поездки. Знала только, что здание взорвется. Огня и грохота будет много – шарахнут все похищенные боеприпасы. Люди погибнут, хорошие люди. Но детали – время взрыва, количество жертв – испарились из моей памяти.

– Майкл меня справедливо упрекнул, – произнесла я. Мы были в кабинете, Томас закрывал чемодан. – Я не тем поглощена. Больше усилий надо было приложить. Отдельные даты и события – будто вспышки в моей голове. Даже ночью покоя не дают. Зато другие – как провалы. Мне следует их помнить, а я не помню. Постараюсь исправиться.

– Такие выпады, как нынче, Мик позволяет себе только с близкими людьми, – успокоил Томас. – Можешь считать его упрек признаком особого доверия и дружбы.

– И поэтому ты его чуть взглядом не испепелил? Еще минута – и в ухо ему заехал бы?

– Это другое. Мик может доверять тебе или не доверять, но хорошие манеры никто не отменял.

– Свирепый вы, оказывается, доктор Смит.

Томас наконец-то справился с замками и шагнул ко мне. Выражение лица было плутовское.

– Графиня, вы ничего не хотите сообщить вашему законному супругу?

Он оказался так близко, что мои соски коснулись его торса. Я едва не застонала. Захотелось одновременно обнять Томаса и защитить грудь. Томас поцеловал меня в макушку. Его ладони скользнули мне на бедра и выше, большие пальцы чуть надавили на два набухших конуса грудей.

– Для тебя любое прикосновение болезненно. Ты расцвела. И у тебя с января не было регул, – прошептал Томас.

Насчет «любого» прикосновения он ошибся – на это конкретное всё мое существо откликнулось совсем не болью.

– У меня вообще цикл нерегулярный. И я никогда не беременела – откуда мне знать наверняка? – Я сама не понимала, почему столь упорно запираюсь.

– Зато я знаю наверняка, – произнес Томас, взял мое лицо в ладони и поцеловал – благоговейно и без всяких эротичных штучек, словно дитя находилось у меня во рту, а не во чреве.

– Как же я счастлив, Энн! Скажи, это дурно – быть счастливым, когда весь мир с ног на голову перевернулся?

– Нет. Мой дедушка однажды назвал счастье способом выразить благодарность Всевышнему. Благодарность не может считаться чем-то плохим.

– Интересно, сам-то он от кого эту мысль перенял?

Томас говорил шепотом. Глаза его сделались совершенно синими – смотреть было больно, не смотреть – невозможно.

– Помнишь, Оэн признался, какое желание на клевер загадал? Ну, насчет семьи? – спросила я, внезапно погрустнев. – Мне страшно, Томас. Я не представляю, чем всё обернется, какое будущее нам уготовано. Начинаю рассуждать – ум за разум заходит.

С минуту он молчал, не отпуская моего взгляда.

– А насчет веры, Энн, дедушка тебе, случайно, ничего не говорил?

Ответ явился как легчайшее дуновение, причем я его не ухом уловила, а сердцем, в ту же секунду снова став несчастной маленькой девочкой, которая вместе с дедушкой бодрствует в ветреную ночь. Мир той девочки столь удален от здешнего как во времени, так и в пространстве, что кажется нереальным.

– Дедушка говорил, всё будет хорошо, потому что ветер наверняка знает.

– Вот тебе и ответ, любовь моя.