Глава 10
Трое нищих

БЕАТРИСА ПОДЖИДАЛА МЕНЯ возле примерочной. Я появилась в новом платье из хлопка и в новой шляпке, маскировавшей легкий беспорядок на моей голове. Весьма предусмотрительно (и тактично) Беатриса не велела упаковывать коричневые туфли, и я сразу сунула ноги в замшевое нутро, избавленная от необходимости складываться пополам и возиться со шнуровкой. Стоптанные ботинки другой Энн, заодно с уродливым костюмом и старой шляпой, уложили в коробки рядом с моими покупками. Я выглядела гораздо лучше, но бок разнылся от наклонов и поворотов, а в висках стучала кровь. Хорошо, думала я, что шопинг близится к концу.

Беатриса принялась расспрашивать, какой парфюмерией я пользуюсь. Слово «шампунь» она восприняла без удивления – наверно, в 1921 году этот продукт уже не был диковиной. Также я упомянула о лосьоне, бальзаме или масле для более легкого расчесывания кудрей. И смутилась. Как тут у них принято называть месячные?

– Еще мне нужны средства гигиены для… регул.

Более архаичного слова, чем «регулы», я не знала. Впрочем, Беатриса всё поняла.

– У нас имеются салфетки и специальные пояса; они представлены в отдельном зале, где есть ящичек для денег. Леди предпочитают приобретать подобные товары именно таким, конфиденциальным способом. Для вас я выберу всё нужное и потихоньку добавлю сверток к вашим покупкам.

Я кивнула. Лучше не спрашивать, что это за зверь такой, специальный пояс, – сама разберусь.

Теперь можно было спокойно спускаться на первый этаж и бродить среди знакомых, родных брендов. Я выбрала лосьон для тела «Вэселин», мыло «Айвори», кольдкрем «Пондз». Беатриса записывала за мной своим аккуратным почерком и укладывала баночки и тюбики в розовую коробку, которая больше подошла бы для пирожных. От себя она добавила дневной крем марки «Пондз», защебетала:

– Кольдкрем – это на ночь! А с утра нужен тающий крем! На него можно и пудру нанести. Ой! Про нее-то мы и забыли!

Она поджала губы, вгляделась в мое лицо.

– Какой тон вы обычно покупаете? Беж, белый, розовый или кремовый?

– А вы какой посоветуете?

– Беж, – авторитетно заявила Беатриса и вся подалась ко мне, словно желая открыть страшную тайну. – Моя любимая пудра – «ЛаБланш». Она недешевая, но качество окупает затраты. Еще я порекомендовала бы вам розовые румяна теплого тона. – Беатриса открутила крышечку с металлической коробочки. – Вот, взгляните.

Оттенок показался мне ярковатым, но Беатриса принялась разубеждать:

– На щеках и губах будет в самый раз. Ни одна живая душа не догадается, что вы нарумянились. А если даже и догадается – не сознавайтесь.

Вон оно что, прикинула я. Пользоваться декоративной косметикой не зазорно, главное – чтобы «краска» себя не выдала. Мне такой подход вполне импонировал.

– Позвольте предложить новинку – крем для ресниц. Раньше мы смешивали вазелин с сажей, но теперь… – Беатриса открыла еще одну миниатюрную круглую коробочку. Внутри была жирная черная субстанция, совсем не похожая на тушь, к которой привыкла я.

– И как это наносится?

Беатриса приблизилась ко мне вплотную, шепнула «Замрите», зацепила немного черной субстанции указательным пальцем, растерла, используя большой палец, и осторожно взялась за кончики моих ресниц.

– Великолепно. У вас и так ресницы длинные и темные, вам эта новинка не очень-то и нужна, но всё же подкрасить не повредит, хоть самую малость. Чувствуете – взгляд, что называется, открылся?

Она подмигнула и бросила крем для ресниц в «кондитерскую» коробку. Туда же отправился шампунь с кокосовым маслом (от которого мои волосы должны были приобрести «роскошный блеск»), упаковка талька («для свежести телесной») и флакончик духов, понюхав которые я умудрилась не расчихаться. От себя я добавила тюбик зубной пасты, зубную щетку и зубную нить и, конечно, гребень и щетку для волос (они шли в наборе). На мой вопрос, где касса, Беатриса сообщила:

– Ваш чек уже оплачен доктором Смитом. Сам он ждет вас у входа в магазин. Я думала, вы просто очень бережливая особа, Энн.

– Как же так? Я сама заплачу!

– Ничего не могу поделать. Всё, что вы у нас выбрали, записано на счет доктора Смита. Мы ведь с вами не устроим по этому поводу скандал, не так ли?

Разумеется, скандала я не хотела, но в груди поднималось возмущение пополам с ужасной неловкостью. Пришлось сделать несколько вдохов-выдохов.

– По крайней мере, Беатриса, туалетные принадлежности пока не оплачены. И я куплю их сама. За свои собственные деньги.

Беатриса явно хотела возразить, но передумала и пошла к кассе, за которой поджидал осанистый усач. Ему был вручен список содержимого розовой коробки, а саму коробку Беатриса у меня забрала, чтобы я могла достать деньги.

– Миссис Галлахер желает приобрести вот это, мистер Бэрри.

Усач нахмурился.

– Доктор Смит велел покупки миссис Галлахер на его счет записать.

– Понимаю, вы человек подчиненный, но я сама – слышите, сама – расплачусь за эти мелочи! – упиралась я. Думал, я его усищ да хмурого лба испугаюсь!

Мистер Бэрри покосился на стеклянную дверь. Я проследила его взгляд. Там, за стеклом, меня ждал Томас – поза напряженная, голова чуть склонена на бок. Томас держал за руку Оэна, которому круглый леденец на палочке оттопыривал щеку. Сама палочка косо торчала меж маленьких напряженных губ.

Я переключила внимание на усача.

– Назовите полную сумму, мистер Бэрри.

Не скрывая недовольства, он начал набирать на клавиатуре наименования покупок. Затейливый кассовый аппарат отзывался мелодичным звоном на каждую новую сумму.

– Ровно десять фунтов, мэм, – произнес мистер Бэрри.

Я выдернула из пачки две купюры по пять фунтов. Надо будет потом, без свидетелей, получше изучить эти старинные деньги.

– Вещи упакованы, миссис Галлахер!

Усач продемонстрировал отменную координацию движений, одну руку протянув за моими деньгами, а другой указав на пирамиду моих приобретений; при этом голова его совершила кивок, а глаза весьма красноречиво скосились на мальчика-посыльного, который околачивался возле кассы. Мальчик сгреб несколько свертков и замер. Мистер Бэрри взял что потяжелее и чуть поклонился мне, пропуская вперед. Завершала торжественную процессию Беатриса. Мелко семеня в хвосте, она несла три коробки – две шляпные и розовую, с парфюмерией.

Мои щеки пылали от стыда. Ну и кто я теперь, если не побирушка бессовестная?

Томас придержал дверь, бросил сухо:

– Грузите на заднее сиденье.

Автомобиль был припаркован тут же, но Томас глядел вовсе не на него, а на четверых в хаки, что быстрым шагом приближались к магазину, сотрясая мостовую сапожищами, поблескивая пряжками широких кожаных ремней, тряся помпонами на беретах. Похожие помпоны я видела на шапочках-гленгарри, которые входят в шотландский национальный костюм, только эти четверо держали в руках далеко не волынки. Они держали винтовки.

– Какая ты красивая, мама! Ты просто королева! – воскликнул Оэн и потянулся пощупать мой подол липкими от леденца пальчиками.

Я вовремя перехватила его ручонку, стиснула. Ну вот, теперь у меня тоже ладонь-липучка.

– Энн, Оэн, давайте в машину, – торопил Томас, не отрывая взгляда от вооруженных людей в хаки.

Мистер Бэрри поспешно сложил свой груз на заднее сиденье, подхватил Беатрису под локоть, мальчика-посыльного взял за плечи и повлек обоих обратно в магазин.

Томас захлопнул за мной дверцу, резко крутнул кривошип. Определенно, он разогрел двигатель заранее, потому что автомобиль тотчас заурчал, готовый рвануть с места. Томас сел за руль ровно в ту секунду, когда четверо в хаки достигли витрины, в которой была развернута «Айриш Таймс». Прикладами они выбили стекло. Газета, словно бабочка, спланировала прямо на осколки. Один из солдат чиркнул спичкой. Бумага вспыхнула. Пешеходы на тротуаре с противоположной стороны замерли, потрясенные этим актом вандализма.

В дверях, с перекошенным багровым лицом, возник мистер Бэрри.

– Что вы делаете?! По какому праву?!

– Ваш босс, этот Лайонс, провоцирует беспорядки и разжигает ненависть к Ирландской королевской полиции и британской короне. Передайте ему: еще раз вывесит газету – мы все шесть витрин разобьем!

Ответ был исчерпывающий, тон – повышенный, чтобы расслышали пешеходы; выговор изобличал уроженца лондонского Ист-Сайда. Пнув напоследок обугленную газету, четверо зашагали дальше – очевидно, по направлению к мосту Хайд.

Томас будто окаменел. Пальцы вцепились в руль, двигатель работал на холостых оборотах. Челюсти Томаса были напряжены, желвак то и дело выныривал возле ушной мочки. У витрины собирался народ. Мистер Бэрри отдавал распоряжения уборщикам.

– Томас! – шепотом позвала я.

Оэн таращился на нас обоих. Ротик у него открылся, леденец выпал и теперь валялся на полу – Оэн этого даже не заметил. Синие глаза были полны слез.

– Док! Почему черно-пегие побили витрину? Почему?

Вопрос сработал как команда «Отомри!». Томас похлопал Оэна по коленке, газанул. Автомобиль помчал нас прочь от разгромленной витрины.

– Томас, что происходит?

Оэну ведь он так и не ответил. Молчал, пока мы ехали по мосту Хайд, только скорость сбавил, чтобы те четверо не глядели нам вслед, чтобы сами находились перед нами. Лицо Томаса застыло, глаза, насколько я видела в профиль, были непривычного гранитного оттенка. Но город Слайго остался позади, и я заметила: напряжение отпускает Томаса. Поэтому и решилась спросить насчет непонятного инцидента. Вздохнув, Томас смерил меня взглядом и снова уставился на дорогу. Ответ прозвучал через несколько минут.

– Генри Лайонс ежедневно отправляет шофера в Дублин за свежей газетой. Вывешивает ее в витрине, ко вниманию всех интересующихся. Сейчас в Дублине очень неспокойно, Энн. Именно там идет основная борьба за будущее Ирландии. Но и в провинции людям нужны известия. Как ты можешь догадаться, черно-пегим и вспомогалам это не по нутру.

– Каким еще вспомогалам?

– Я говорю о добровольческой военизированной организации «Вспомогательные силы». Регулярной полиции они не подчиняются. Состоят из боевых офицеров, которые после войны оказались без работы. Вот британцы и подыскали им занятие – борьбу с ИРА.

Ну да, я про это читала, когда собирала материал для книги.

– Так они не черно-пегие? – переспросил Оэн.

– Нет, малыш, – отвечал Томас. – Они еще хуже. Вспомогалу можно узнать по берету с помпоном. И по кобуре – они ее очень низко носят. Ты ведь заметил, Оэн, какие у них помпоны? За это их называют также помпончатыми.

Оэн кивнул столь энергично, что зубки клацнули.

– Увидишь человека в таком берете – беги со всех ног, малыш. И от черно-пегого тоже беги. Понятно?

Дальше мы ехали молча. Оэн вспомнил про леденец, подобрал его с полу и принялся счищать соринки. Совсем дитя еще, думала я, – подсознательно нуждается в утешении, какое дают конфеты-сосульки, эта имитация материнской груди.

– Не пачкай ручки, Оэн, – сказала я. – Вот приедем – я вымою твой леденец, будет как новенький. Расскажи-ка лучше Доку про часы, которые подарил тебе мистер Келли! – Может, для истории сватовства Деклана время было и неподходящее, но я хотела разрядить обстановку.

Действительно, Оэн оживился, полез в кармашек, извлек часы, вытянул ручонку на максимальную длину и покачал часами перед Томасом.

– Мистер Келли говорит, это были папины часы, Док. А теперь они мои. Слышишь – тикают!

Томас, удерживая руль одной правой рукой, левую подставил под часы, как бы взвешивая их. Удивление и печаль отразились на его лице.

– Представляешь, часы у мистера Келли в шкафу хранились. Он про них и позабыл вовсе, он бы и не вспомнил, если б мы с мамой не пришли! – продолжал Оэн.

Томас глянул мне в глаза, и я поняла: ему отлично известна история с обменом часов на обручальное кольцо.

– Теперь у меня будут папины часы, а у мамы – папино кольцо! – заключил Оэн, для наглядности погладив мою руку.

– Это хорошо, малыш. Береги часы. Спрячь в надежном месте заодно с пуговицей, – наставительно сказал Томас.

Оэн повернулся ко мне. Грязная мордашка выражала раскаяние и страх – вдруг я наябедничаю Томасу о несостоявшейся сделке с пуговицей Шона МакДиармады? Оэн даже нос наморщил, того и гляди расплачется. Я улыбнулась ему: дескать, не бойся, секрет останется между нами – и помогла спрятать часы в кармашек.

– Ты умеешь время определять, Оэн?

Он помотал головой.

– Не беда. Дома я тебя научу.

– А тебя кто научил, мама?

– Мой дедушка.

Наверно, тоска отразилась на моем лице, иначе зачем бы Оэну было гладить меня по щеке липкой ладошкой?

– Ты скучаешь по дедушке, мама?

– Уже нет. – Мой голос дрогнул от этого давнего эха слов Оэна.

– Как так?

Ответ потряс шестилетнего Оэна не меньше, чем (в свое время) – шестилетнюю Энни.

– Просто дедушка всегда со мной, – прошептала я.

Вспомнилось дедушкино «Тише, тише, девочка», вспомнились его крепкие, надежные руки, обнимающие маленькую сиротку, – и мировая ось будто сместилась, и свет забрезжил передо мной. Ибо я поняла: дедушка еще тогда, в моем детстве, знал, кто я такая и как всё будет (или было).

В Гарва-Глейб я сразу повела Оэна умываться. Потом занялась собой. Половину шпилек я посеяла еще в магазине, и волосы рассыпались по спине. Пришлось прилизывать их спереди мокрыми пальцами, а основную массу перехватывать у основания затылка лентой, что обнаружилась в сундуке. Я бы с радостью легла в постель, зарылась бы в подушку. Бок ныл, руки дрожали, да еще и подташнивало. Какой уж тут аппетит! Увы, мне предстояло впервые присутствовать на семейной трапезе.

Бриджид будто палку проглотила – до того у нее была прямая, напряженная спина. За весь обед она ни слова не произнесла, а кусочки пищи брала на вилку ну просто микроскопические, так что и жевать, наверно, не приходилось. Почти неподвижная нижняя челюсть усиливала сходство Бриджид с каменным изваянием. Еще когда мы только вошли в дом, навьюченные покупками, Бриджид округлила, а затем сузила глаза. Проследила, куда направляется всё это добро, и поджала губы, видя, что не ошиблась, что свертки и коробки действительно приобретены для меня. Ни на взволнованный рассказ Оэна о разгроме витрины, ни на его упоминание о леденце, купленном миссис Джеральдиной Камминс, и о чудесных игрушках, которые он видел в магазине, Бриджид не отреагировала. За прямоугольный стол она уселась с широкой стороны рядом с Оэном. Прибор для Томаса был поставлен на торце, мне же выделили местечко напротив Оэна, на максимальном расстоянии от Томаса. Нелепая рассадка, зато Бриджид могла не встречаться со мной взглядом и тешиться моей отрезанностью от семьи.

Элинор О'Тул, старшая сестра Мэйв, стояла в дверях – вдруг что понадобится. Я улыбнулась девушке, похвалила – дескать, всё очень вкусно. Обед и впрямь был превосходный, даром что мне есть не хотелось.

– Ступай домой, Элинор, – процедила Бриджид. – Твои услуги больше не нужны. Со стола уберет Энн.

Девушка вышла с поклоном и извинениями. Томас вскинул брови.

– Миссис Галлахер, что это вам вздумалось менять заведенный порядок?

Я поспешила вмешаться.

– Всё нормально. Должны ведь и у меня быть обязанности по дому.

– На тебе, Энн, лица нет от усталости, – возразил Томас. – А Элинор теперь весь вечер будет думать, чем она не угодила. Кроме того, ей позволено забирать домой остатки еды, а сегодня она такой возможности была лишена.

Пергаментные щеки Бриджид вспыхнули.

– По-моему, – срывающимся на лай голосом начала она, – Энн в немалом долгу перед вами, доктор Смит. Чем раньше она начнет отрабатывать, тем лучше.

– Со своими долгами, равно как и со своими должниками, я сам в состоянии разобраться, – выдал Томас ледяным тоном.

Бриджид всю передернуло.

– Сначала двое на содержании были, теперь третья нищенка прибавилась, так, доктор Смит?

– Мама никакая не нищенка! – Оэн просиял всеми веснушками разом. – Она сережки продала, и теперь она богатая!

Бриджид, скрежетнув стулом по полу, резко поднялась.

– Пойдем, Оэн. Пора мыться и спать. Пожелай доктору Смиту спокойной ночи.

Оэн заупрямился, хотя давно и с аппетитом поел.

– Нет, пусть мама расскажет мне про свирепого пса, которого сразил Кухулин!

– Не канючь, Оэн, – мягко произнес Томас. – Мама устала. В другой раз послушаешь про пса. Ступай с бабушкой.

– Спокойной ночи, Док, – почти всхлипнул Оэн. – Спокойной ночи, мамочка.

– Спокойной ночи, Оэн, – отвечал Томас.

– Спокойной ночи, мой дорогой, – отозвалась я и послала Оэну воздушный поцелуй.

Он живо утешился, чмокнул собственную ладошку и помахал мне, кажется, проделав это впервые в жизни.

– Оэн! – скривилась Бриджид.

Мальчик сразу поник, даже ссутулился, однако послушно поплелся вслед за своей суровой бабушкой.

Когда шаги обоих стихли на лестнице, Томас ска зал:

– Энн, иди и ты к себе, пока прямо над тарелкой не уснула. Я сам тут приберу.

Я живо поднялась.

– Нет, Бриджид права. Ты меня приютил. Без вопросов.

– Без вопросов? – вскинулся Томас. – Я тебе не один вопрос задал и не два!

– В смысле, без претензий, – поправилась я. – Точнее, вот как: когда меня страх не терзает, я преисполнена благодарности.

Он отнял у меня стопку тарелок.

– Тебе тяжелое противопоказано. Я сам отнесу тарелки, а ты можешь мыть.

Мы работали молча и неловко, хотя, подозреваю, дело не спорилось по разным причинам. Я совершенно не ориентировалась в чужой кухне, и от Томаса тут было мало проку. Едва ли он за всю жизнь вымыл тарелку или приготовил себе даже самое простое блюдо.

Сама кухня изрядно меня впечатлила. В ней имелись ле́дник, внушительных размеров раковина, два встроенных духовых шкафа и восемь электрических конфорок, да еще погреб, занимавший всё пространство под столовой, – почти невообразимая роскошь в предложенных обстоятельствах места и времени. Рабочие поверхности отличала идеальная чистота. Просто дух захватывало от этих удобных и дорогостоящих новинок, хотя я успела прочесть первые страницы дневника Томаса и знала, откуда у него и сама усадьба Гарва-Глейб, и деньги. Знала я также об ответственности, которую, по убеждению Томаса, налагает на человека такое богатство.

Всё недоеденное я собрала в отдельную посудину. Пойдет поросятам. В усадьбе ведь держат и поросят, и кур, и овец, и лошадей – за ними ухаживают братья Мэйв О'Тул. Ничего похожего на моющее средство не нашлось, поэтому я оттерла тарелки и блюдца, как сумела, и составила горкой в раковине. Томас убрал со стола, кое-что отправил в ле́дник, а хлеб и масло отнес в погреб. Я вытерла столешницу, подивилась толщине и добротности древесины, а также умелости рук, которые стряпали и прибирали здесь до моего появления. Уж конечно, с утра пораньше Бриджид явится в кухню, все углы обнюхает – вот почему я, не имея конкретных инструкций, старалась не упустить ни одной мелочи.

Заметив, что я покончила с уборкой, Томас спросил:

– Почему тебя терзает страх?

Я закрутила кран и насухо вытерла руки, напоследок обежав глазами кухню и убедившись, что мышам, если они вдруг появятся, после нас с Томасом тут ничего не перепадет.

– Энн, по твоему утверждению, ты преисполнена благодарности, когда тебя не терзает страх. Так по какой причине он тебя терзает?

– Просто всё слишком… неопределенно, – вымучила я.

– Бриджид уверена, что ты снова сбежишь, причем вместе с Оэном. Поэтому она так… гм… нелюбезна.

– Да не сбегу я! Зачем мне сбегать? И потом куда бы я, интересно, направилась?

– Вот и я о том же. Где-то ведь ты пропадала пять лет. Где?

Я отвернулась, не в силах выносить этот натиск.

– Никогда я бы так не поступила, Томас. Это было бы подло по отношению к Бриджид и к Оэну. И к тебе. Вдобавок Гарва-Глейб – дом Оэна.

– А ты – его мать.

Прояснить бы ситуацию раз и навсегда, признаться, что не имею прав на Оэна – если только любовь не считается правом. Но признание разлучило бы меня с бесконечно дорогим существом, и поэтому Томас услышал единственную фразу, за правдивость которой я отвечала на сто процентов.

– В Оэне вся моя жизнь.

– Знаю, Энн. Если я в чем-то уверен, так это в твоей любви к Оэну, – вздохнул Томас.

Я поймала его взгляд.

– Клянусь, что не заберу Оэна из Гарва-Глейб.

– Насколько я понял, ты не можешь поклясться, что сама не покинешь Гарва-Глейб, – процедил Томас. Нашел-таки слабое место в моей броне.

– Ты прав, – прошептала я. – Насчет этого ты прав.

– В таком случае, пожалуй, тебе лучше уйти сейчас, Энн. Не собираешься оставаться – уходи, покуда непоправимого не наделала.

Он не сердился и не обвинял. Голос был тих и мягок, глаза туманила печаль. В горле у меня образовался предательский ком. Вероятно, заметив мои слезы, Томас привлек меня к себе, стал гладить по волосам, по спине – так обычно утешают детей. Я не расслабилась в его объятиях, не дала воли слезам. Внутреннее напряжение не отпускало. Пришлось отстраниться, иначе панический страх, что все эти дни буквально наступал мне на пятки, – этот страх неминуемо прорвался бы. Схватившись за раненый бок, я почти бегом бросилась вон. Только бы донести отчаяние до спальни, только бы не расплескать.

– Энн, постой!

Впрочем, мчаться за мной Томасу не пришлось. Хлопнула входная дверь, и через секунду Томас был взят в кольцо. Родители Элинор, одетые в чистое, но латаное-перелатаное, нагрянув внезапно, позволили мне юркнуть в коридор. Я затаилась, и вот что услышала:

– Доктор, наша Элинор говорит, миссис Галлахер ее рассчитала! Одному Господу ведомо, как бедная девочка с дороги не сбилась, слезами заливаючись! Чем она не потрафила, доктор? Чем? – квохтала миссис О'Тул.

– Вы, доктор, наш благодетель, без вас мы бы всем семейством вовсе пропали! – подхватил мистер О'Тул. – Скажите по совести, разве может девчонка исправиться, коли не знает, в чем ейная провинность?

Не зря Томас упрекнул Бриджид. О'Тулы расшифровали слишком ранний приход старшей дочери именно как увольнение.

Бедный Томас. Трудно, наверно, быть правым всегда и во всем. «Не собираешься оставаться – уходи». Гм, пожалуй, он и тут не ошибся. Пожалуй, мне действительно следует уйти сейчас.

Может, я бы и ушла – если бы знала как.