Глава 9
Сделка

КРЕПКО СЖИМАЯ ЛАДОШКУ Оэна, я толкнула дверь (над головой звякнул колокольчик) и очутилась среди сокровищ – как истинных, так и сомнительной ценности. Первым в глаза бросился чайный сервиз, затем игрушечный паровозик, далее взгляд упал на витрину с россыпью золотых ювелирных изделий, а уж после пошел блуждать по другим вещам. Мы с Оэном застыли, потрясенные. В ломбарде мистера Келли было, кажется, представлено по экземпляру каждого предмета, когда-либо произведенного человеческими руками. Комната больше походила на коридор, в дальнем конце которого вырисовывалась фигура в белой рубашке – очевидно, мистер Келли собственной персоной. При ближайшем рассмотрении на рубашке обнаружились темные галстук и жилет, а на носу мистера Келли – очочки в тонкой золотой оправе. Мистер Келли имел роскошную седую шевелюру, а нижнюю часть его лица скрывали холеные усы и бородка.

– Добрый день, мэм, – поздоровался мистер Келли. – Ищете что-то конкретное?

– Нет, сэр! – Я оторвалась от созерцания стены, увешанной диковинами, и мысленно пообещала позднее снова прийти сюда с Оэном – как в музей; Оэн не сводил глаз с миниатюрной копии автомобиля Томаса.

– Здравствуй, Оэн, – сказал мистер Келли. – А почему ты сегодня не с доктором?

Оэн вздохнул и дал себя подвести поближе к прилавку.

– Здравствуйте, мистер Келли, – на удивление по-взрослому произнес он; сразу стало легко на душе – по крайней мере один из нас не робеет перед хозяином ломбарда. – Док поехал навестить своих пациентов, – продолжал Оэн еще более авторитетным тоном.

– Доктор Смит очень много работает, – прокомментировал мистер Келли. Впрочем, внимание его было приковано ко мне. Он протянул руку, вроде как для пожатия.

Я коснулась ее, но мистер Келли неожиданно стиснул мои пальцы, сам весь подался вперед, и прежде чем я успела что-то сообразить, пушистые усы прошелестели по моим костяшкам в мимолетном поцелуе. Лишь после этого мистер Келли отпустил меня.

– Я не имел чести быть вам представленным, сударыня.

– Это же моя мама! – пискнул Оэн. Стоя на цыпочках и держась за край прилавка, он раскачивался, крайне довольный.

– Твоя мама? – Мистер Келли собрал лоб в складки.

– Я Энн Галлахер. Очень рада знакомству, – выпалила я без каких-либо пояснений.

В глазах мистера Келли, за очочками, закрутились шестеренки вопросов, но, как человек тактичный, хозяин ломбарда ни один из них не озвучил. Он ограничился троекратным поглаживанием своей бородки, затем поместил руки на прилавок, чуть кашлянул и осведомился:

– Чем могу служить, миссис Галлахер?

Я хотела исправить «миссис» на «мисс», да вовремя прикусила язык. Затем сняла кольцо – камею из черного агата, обрамленную в золото, и понадеялась, что дедушка понял бы и простил мой поступок.

– Имею желание продать ювелирные изделия, сэр. Вас мне рекомендовали как кристально честного человека.

Мистер Келли извлек из кармана большую лупу и нарочито долго рассматривал мое кольцо. Наконец отложил его, снова прошелся ладонями по бородке.

– Вы, миссис Галлахер, изволили произнести «изделия», то есть употребили множественное число. Чем еще вы располагаете?

Вот жук! Цену кольца не назвал, хочет сначала всё увидеть.

– Еще у меня есть бриллианты. – С этими словами я вынула из ушей сережки-гвоздики. Они засверкали между мной и мистером Келли на стекле прилавка.

Брови мистера Келли взлетели к линии волос. Он снова вооружился лупой. Оценивание сережек заняло даже больше времени, чем шоу с кольцом-камеей. Каждая сережка, к слову, представляла собой бриллиант в два карата, оправленный в платину. В 1995 году я ради них раскошелилась почти на десять тысяч долларов.

– Увы, миссис Галлахер, я не в состоянии заплатить вам истинную цену этой вещицы, – вздохнул мистер Келли.

Настал мой черед удивляться.

– А сколько вы в состоянии заплатить? – спросила я с минимальным нажимом.

– Сто пятьдесят фунтов. Но в Лондоне я могу продать ваши бриллианты много, много дороже. У вас шесть месяцев. Не выкупите сережки за этот срок – они отойдут ко мне. На вашем месте я бы не соглашался на такие условия.

– Сто пятьдесят фунтов меня устраивают, мистер Келли, – возразила я: сережки не несли никакой эмоциональной нагрузки, а вот в деньгах я нуждалась. От мысли об этой нужде я едва не заплакала. В 2001 году в Нью-Йорке я имела на банковском счете миллион долларов! Пришлось сделать несколько глубоких вздохов и сосредоточиться на насущной задаче.

– Вы не сказали, сколько дадите за кольцо.

Мистер Келли снова принялся вертеть агатовую камею. Неизвестно, как долго он бы этим занимался, но вдруг Оэн выхватил из карманчика свое собственное сокровище. Прилавок приходился вровень с его мордашкой, и Оэн уставился на мистера Келли с видом почти победным.

– А за мою пуговицу сколько дадите?

Хозяин ломбарда улыбнулся и поднес к пуговице лупу, словно имел дело с дорогостоящим ювелирным изделием. Не понимая, что происходит, я молчала. Процесс оценки затянулся, я хотела уже извиниться за Оэна, когда мистер Келли нахмурил лоб и произнес:

– Здесь написано «S. McD». Что это значит?

– Пуговица очень ценная, – выдал Оэн.

– Ах, как нехорошо, Оэн! – упрекнула я. – Простите, мистер Келли, наша пуговица не продается. Я даже не знала, что Оэн прихватил ее из дому.

– Говорят, Шон МакДиармада нацарапал свои инициалы на нескольких пуговицах и монетах, – хозяин ломбарда понизил голос. – Получается, вы владеете одной из этих пуговиц?

– Не знаю, мистер Келли. Эта пуговица дорога нам как память. Извините, мне надо кое-что сказать Оэну.

Мистер Келли деликатно отвернулся, стал смахивать пыль со своих сокровищ. Я взяла Оэна за ручку, отвела на несколько шагов, присела перед ним на корточки.

– Оэн, ты знаешь, что это за пуговица?

– Да. Ее Доку один друг отдал, а Док мне подарил на удачу. Я ее в кармане ношу.

– Вот видишь, какая это важная вещь. Зачем же ты вздумал продавать пуговицу, а?

– Тебе ведь нужны деньги, мама! – В глазах Оэна появилось молящее выражение.

– Верно. Только твоя пуговица дороже всяких денег.

– Бабушка сказала, у тебя ни гроша. Сказала, ты побирушка бессовестная, – принялся цитировать Оэн. – А мне не нравится, когда тебя называют побирушкой! – В синих глазах сверкнула слезинка, ротик стал кривиться; я подавила гнев и напомнила себе, что Бриджид – моя прапрабабка.

– Запомни, Оэн: никогда никому не отдавай и не продавай эту пуговицу. Она бесценная, потому что за ней стоят очень, очень благородные люди, настоящие герои. Они погибли, их не вернуть. Пуговица осталась нам с тобой на память, понимаешь?

– Да. – Оэн шмыгнул носом. – Только, мама, я думал, что погибла ТЫ! Я тосковал по тебе. Мне пуговицы не жалко, лишь бы ты со мной осталась!

Мои глаза тоже были полны слез, губы дрожали, совсем как маленький рот Оэна.

– Послушай, Оэн. Один мудрый человек сказал мне: «Те, кого мы любим, всегда живут в наших сердцах. Главное – помнить. Пока мы помним, что были любимы, любившие нас не умрут».

Я притянула к себе Оэна, стиснула в объятиях столь крепких, что он жалобно пискнул, но тотчас захихикал. Поспешно разжав руки, я смахнула слезинку с кончика носа.

– Оэн, такую ценную вещь нельзя таскать в кармане. Спрячь ее в самое надежное место. Обещай, что спрячешь, – сказала я с максимальной строгостью, на какую была способна по отношению к Оэну.

– Обещаю, – просто ответил малыш.

Я взяла его за ручку и снова подвела к мистеру Келли, который всё это время весьма неумело притворялся, будто не смотрит на нас.

– Мама не велит мне продавать пуговицу, – сообщил Оэн.

– Что ж, очень благоразумно с ее стороны, молодой человек, – отозвался мистер Келли.

– Зато Док не велел ей самой продавать кольцо! – выдал Оэн.

Я и рот разинула.

– Ты уверен? – уточнил мистер Келли.

– Да, сэр! – последовал ответ. Для убедительности Оэн еще и кивнул.

Мистер Келли перевел взгляд на меня.

– Полагаю, доктор Смит прав. Я дам вам, миссис Галлахер, сто шестьдесят фунтов за бриллианты, а кольца не возьму. Ибо помню, как несколько лет назад сюда явился один молодой человек, – мистер Келли раздумчиво погладил камею кончиком пальца. – Агатовое кольцо было ему не по карману, да очень уж приглянулось. Юноша сказал, что подарит кольцо своей невесте. И мы с ним обменялись – кольцо на карманные часы. Я-то понимал, что сделка для меня невыгодная – часы не представляли особой ценности. – Мистер Келли вложил кольцо мне в ладонь и сомкнул мои пальцы. – Только юноша меня измором взял. Согласился я тогда, короче.

Я прямо чувствовала, до чего у меня взгляд виноватый. Понятно, почему Томас твердил: «Не продавай кольцо». Я пыталась обменять на презренный металл обручальное кольцо другой Энн Галлахер.

– Спасибо, – прошептала я. – Он… Деклан… никогда об этом не рассказывал.

– Ну, теперь вы знаете, – без тени упрека отвечал мистер Келли. Задумался, пожевал губами, припоминая. – Постойте-ка! Часы вашего покойного супруга должны быть у меня! Они остановились вскоре после сделки, и я их куда-то сунул – хотел в чистку отдать, да закрутился. Так и не отдал.

Мистер Келли уже с шумом выдвигал ящики и распахивал дверцы шкафчиков. Через несколько минут он издал победный клич и предъявил мне шкатулку, в которой на темном бархате поблескивала самая обычная золотая «луковица» с длинной цепочкой.

У меня сердце зашлось. Я даже вынуждена была рот ладонью прикрыть. Ибо часы были те самые, которые мой дед носил всю жизнь. Я над ним подтрунивала: что это, дескать, за анахронизм – цепочка из жилетного кармана свешивается? Почему не купишь нормальные часы, наручные? Оэн будто не слышал.

– Видишь, малыш, – заговорил мистер Келли, – вот так крышечка открывается. Понятно?

Оэн кивнул. Брови мистера Келли полезли вверх.

– А часики-то тикают! Сами себя починили, так, что ли?

Он сверил время по собственным часам, подвел стрелки на часах Деклана Галлахера и подвинул часы к Оэну, почему-то не желая просто вложить их в детскую ладошку.

– Забирай, малыш. Они теперь твои. В конце концов, часы принадлежали твоему отцу.

Ломбард мы покинули, можно сказать, с прибытком. Помимо часов, которые Оэн теперь бережно нес в руке (даром что цепочка была надежно прикреплена к петличке жилетного кармашка), мистер Келли подарил мне другие сережки – они, как выяснилось, составляли комплект с агатовым кольцом. Теперь в моих ушах, на паре винтиков, чуть покачивались две миниатюрные агатовые камеи. Я запоздало отметила: в 1921 году редкая женщина имела проколотые мочки. Из обилия комплиментов мистера Келли, из его настойчивости – мол, сережки и кольцо созданы друг для друга, их разлучать нельзя – было ясно: от нашей сделки он получит изрядный барыш. Но и меня он очень обязал. Я, во-первых, сохранила обручальное кольцо Энн, во-вторых, избегла огромной ошибки, в-третьих, услышала историю, ценность которой, пожалуй, превышала ценность самого кольца.

У меня голова кружилась. Выходило так: не загляни я в ломбард, маленький Оэн никогда не получил бы отцовские часы. Это что же – я историю меняю? Или я с самого начала была участницей истории? Еще интереснее, как к Оэну попало обручальное кольцо Энн. Судя по всему, Энн с кольцом не расставалась, но, если ее тела так и не нашли, разве не должно было кольцо пропасть, сгинуть?

Стоп. Куда я иду? Куда тащу Оэна? Он так доверчиво держит меня за руку, а я… я мысленно удалилась от Слайго на восемьсот миль; я перенеслась также и на восемьдесят лет вперед.

– Оэн, а ты знаешь, где этот магазин… как его… «Лайонс»?

Он захихикал, высвободил ручонку, махнул вправо.

– Какая ты чудная, мама! Да вот же он! Совсем рядом!

Действительно, прямо напротив нас – только улицу пересечь – сверкало как минимум шестью витринами внушительное здание. На темно-красной маркизе над входом серебрилась надпись: «Торговый дом “Генри Лайонс и Ко”». В витрине, на полочках, были выставлены туфли и шляпы, а платья и костюмы демонстрировали бледнолицые манекены. Я вздохнула с облегчением – лишь для того, чтобы через секунду паника снова обуяла меня.

– Просто позову кого-нибудь на помощь. Должны же у них быть специальные сотрудники, – сказала я вслух.

Оэн подхватил:

– Тут работает миссис Джеральдина Камминс. Бабушка с ней дружит. Миссис Камминс тебе поможет, мама.

Сердце екнуло и ухнуло куда-то в желудок. Сделалось страшно до тошноты. Приятельница Бриджид! Уж конечно, ей всё известно про Энн Галлахер – ту, другую. Настоящую. Я впала в столбняк, я едва ли сознавала, что Оэн тащит меня внутрь, к соблазнам шикарного торгового центра.

Перед витриной, что была ближе ко входу, толпились мужчины. Я вытянула шею, но за спинами в почти идентичных темных пиджаках не могла разглядеть предмета столь пристального и даже нервного внимания. Вот один мужчина, вероятно, удовлетворив свое любопытство, отделился от остальных, и за долю секунды (пока спины не сомкнулись) я увидела, что за стеклом развернута газета. В глаза бросилось название, набранное крупным шрифтом: «Айриш Таймс». Газету специально вывесили, чтобы все желающие могли ее прочесть совершенно бесплатно.

Я бы непременно остановилась и тоже почитала, да Оэн продолжал тянуть меня, и вдобавок какой-то джентльмен придержал для нас дверь и приподнял шляпу – мол, мое почтение, мэм. Словом, я оказалась в магазине. И тотчас мысли о новости, напечатанной в «Айриш Таймс», были вытеснены растерянностью. С ужасом глядела я на ряды полок, на широкие, будто улицы, проходы меж ними, на манекены, на пышный декор. Разумеется, популярные мотивчики вперемежку с рекламой не лились на покупателя из замаскированных колонок, и не было флуоресцентных ламп, зато навощенные полы так и сверкали в мягком свете люстр. Я поняла, что угодила в мужской зал, и стала озираться в поисках вывески, которая указала бы мне дорогу в зал дамский.

«Пара платьев, чулки, ботинки, туфли, шляпа, пальто… и еще много чего», – повторяла я про себя, тщась составить мысленный список нужных вещей. Если определиться заранее, есть шанс, что я не разрыдаюсь от беспомощности в каком-нибудь слабо освещенном углу. Ибо я не представляла, насколько можно разгуляться, имея сто шестьдесят фунтов наличными. Покосилась на манекен, разглядела стоимость пальто: шестнадцать фунтов. Начала было считать в уме – и бросила это занятие. Просто поставлю себе лимит: сто фунтов. Больше ни на пенни не куплю. К остальным деньгам не притронусь, пока еще не заработаю. Или пока не проснусь.

– Бабушка всегда сразу идет на второй этаж, – пискнул Оэн. – Там продаются платья.

И снова я позволила ему быть моим проводником. Мы поднялись по широкой лестнице, и заявленный второй этаж встретил нас выставкой затейливых шляпок, шорохом шелков, ароматом тонкого парфюма.

– Миссис Джеральдина Камминс, здрасьте! – закричал Оэн, увидев за прилавком статную женщину примерно одних лет с Бриджид. – Я сегодня с мамой! И ей нужна помощь!

Другая продавщица приложила палец к губам, словно мы были в библиотеке, а не в храме моды 1921 года. Джеральдина Камминс отделилась от прилавка и прошествовала в нашу сторону, легко неся свое пышное тело.

– Добрый день, мистер Оэн Галлахер, – степенно произнесла она.

На ней было густо-синее платье с широким нетугим кушаком и рукавами до локтей. Юбка мягко драпировала бедра и колени, край ее шуршал на уровне лодыжек. Плечи и внушительный бюст миссис Камминс окутывало страусиное боа, тоже синее. Прическа – волны пепельных волос, щедро сбрызнутые некоей скрепляющей субстанцией, – выглядела как шлем, причем тесный – круглые щеки казались еще круглее, будто выдавленные из тисков этой явно неудобной конструкции. Ассоциации с военной формой усиливала поза – пятки вместе, носки врозь, ни дать ни взять солдат, застывший по стойке смирно. Сцепив руки под животом, Джеральдина Камминс вперила в меня холодный немигающий взгляд.

А вот удивления во взгляде не было. Вероятно, Бриджид успела съездить в Слайго и сообщить подруге тревожную новость. Впрочем, какая разница? Главное, чтобы мне помогли с гардеробом. И чтобы не задавали вопросов.

– Чем могу служить, миссис Энн Галлахер? – отчеканила Джеральдина Камминс.

Сразу к делу перешла, не тратя времени на всякие там «Чрезвычайно рада познакомиться» или «Дивная погода стоит, не правда ли?».

Я взялась озвучивать свой мысленный список. Делала паузы в надежде, что Джеральдина Камминс внесет необходимые дополнения. Она же, не дослушав, вскинула полную руку. Я проследила жест. Джеральдина Камминс указывала на стойку со шляпами, точнее, на молоденькую продавщицу возле этой стойки.

– Мистера Оэна Галлахера я забираю с собой. Вами займется мисс Беатриса Барнс.

Ага, вот почему Оэн обратился к этой женщине так официально – и «миссис», и имя, и фамилия. Потому что она сама так ко всем обращается, включая маленьких детей!

Между тем Беатриса Барнс, наклеив любезнейшую улыбку на свое хорошенькое личико, бросилась ко мне почти бегом.

– Мисс Беатриса Барнс, познакомьтесь с миссис Энн Галлахер и займитесь ее нуждами. Надеюсь, вы не ввергнете нашу клиентку в лишние расходы.

Беатриса отреагировала энергичным качанием изящной головки, а миссис Джеральдина Камминс протянула Оэну руку.

– Вы его уводите? Куда? – напряглась я. Заботливые родители не оставляют детей с чужими. Ладно, пусть Оэн знает эту женщину, но я-то ее впервые вижу!

– Мы с мистером Оэном Галлахером для начала отправимся в отдел игрушек, который расположен на третьем этаже. Затем я отведу его в кондитерскую Фергюсона.

Джеральдина Камминс улыбнулась Оэну, отчего на ее напудренных щеках образовалось по глубокой ямочке. В следующее мгновение взгляд переместился на меня, и улыбку будто ветром сдуло.

– Моя смена закончилась, миссис Энн Галлахер. Я верну вам сына через полтора часа. Полагаю, этого времени вам хватит с учетом, что мистер Оэн Галлахер не будет отвлекать вас.

Оэн, который едва не подпрыгивал от нетерпения, вдруг сник.

– Спасибо, миссис Джеральдина Камминс, только Док велел мне защищать маму и помогать ей.

– Когда мама выбирает платья, лучшее, что может сделать маленький мальчик, – это занять себя игрушками и сладостями, – последовал ответ.

Оэн взглянул на меня с надеждой и сомнением.

– Ступай, Оэн, развлекайся. Я не пропаду, – заверила я.

Чуть не ляпнула: «Мне уже не страшно». Вот навела бы на ненужные мысли эту миссис Джеральдину Камминс!

Оэн, ведомый подругой Бриджид, удалялся от меня. Я успела увидеть, как он вынул часы. По его мимике поняла: он взахлеб рассказывает о приключении в ломбарде. Окликнуть Оэна, позвать назад. Нет, нельзя.

Раздался звонкий голосок:

– Давайте приступим, миссис Галлахер!

Беатрисе Барнс явно не терпелось показать, на что она способна как сотрудница столь шикарного магазина.

– Просто Энн, – поправила я.

Мы пошли по рядам; я перечисляла необходимые вещи, сообщала о своих цветовых предпочтениях и косилась на ценники. Отметила, что за повседневное платье придется выложить около семи фунтов. Беатрисин щебет о модных новинках, вечерних туалетах, домашних платьях, зимних и летних принадлежностях гардероба, а еще о шляпках, туфлях и сумочках чем дальше, тем неуклоннее ввергал меня в отчаяние. Я даже почувствовала дурноту.

– Вам также понадобятся сорочки, корсеты, панталоны и чулки, – подытожила Беатриса заговорщицким шепотом, хотя в зале мы были с ней одни.

– Да, разумеется.

Я решила, теперь можно и даже нужно малость приврать, и добавила:

– Видите ли, я долго была нездорова. Очень долго. Не знаю, какого размера мне сейчас нужны вещи, и с трудом представляю, что нынче в моде. Я даже… не уверена… относительно всяких женских мелочей. – Тут мои глаза совершенно естественно наполнились слезами. – Помогите, пожалуйста. Только прошу учесть, что полный гардероб мне не по средствам. Я могу потратиться лишь на самое необходимое.

– Не беспокойтесь, я всё понимаю, – отвечала Беатриса. В знак особого доверия, возникшего между нами, она даже погладила меня по плечу. – Сейчас мы пройдем в примерочную. Насчет размеров я редко ошибаюсь. А наряжаться – это ведь так приятно, не правда ли?

Она оставила меня на пару минут, а вернулась с целым ворохом чего-то шуршащего, белого, оборчатого.

– Прямо из Лондона! Панталоны до колен, искусственный шелк. У нас также имеются корсеты новейшего фасона. Они очень удобны, поскольку шнуровка расположена спереди, – промурлыкала Беатриса.

Эх, а как славно было с утра влезть в трикотажные тренировочные штаны, натянуть майку и устроиться на диване с ноутбуком! Я сглотнула и отвела глаза, чтобы Беатриса не прочла во взгляде панический ужас.

«Искусственный шелк» оказался привычной вискозой. Интересно, после стирки не сядет? Впрочем, моя ли это забота? Я напялила корсет – не столь кошмарный, как тот, из сундука; с такой шнуровкой я бы, пожалуй, и самостоятельно справилась. По бокам корсет имел пышные кружева. Предполагалось носить его под длинную сорочку с квадратным вырезом. Поддержки бюсту эта сорочка почти не обеспечивала, но по тактильным ощущениям она мне понравилась – мягкая ткань, удобный крой. Затем я надела панталоны и посмотрелась в зеркало. Что ж, могло быть и хуже.

Беатриса принесла синее платье прямого кроя с горловиной-каре и рукавами до локтя из другой, прозрачной ткани. Подол, расширяясь книзу, волнующе касался лодыжек. Широкий кушак позволял подчеркнуть талию. Беатриса даже причмокнула.

– Цвет определенно ваш, и фасон тоже. С драгоценностями вы сможете надеть это платье на званый ужин, без драгоценностей, дополнив шляпкой, – в церковь. А шляпка сюда подойдет розовая – вон она висит, видите?

Далее я примерила две блузки из хлопка, розовую и зеленую. У обеих было по три пуговицы спереди, отложной воротник и V-образный вырез; обе годились к длинной серой юбке, которую Беатриса назвала основой гардероба. За блузками последовали два домашних платья – персикового оттенка и белое в коричневую крапинку. Оба имели глубокие карманы, длинные узкие рукава с манжетами и круглый вырез под самые ключицы, а также хитрую особенность: юбка длиной до щиколоток крепилась к лифу посредством шнуровки. Водрузив на меня соломенную шляпу с цветами и кружевом в персиковых тонах, Беатриса объявила, что я образчик вкуса. К моим покупкам она добавила две шали – нежно-зеленую и белую, а на попытки протеста отрезала:

– Вы ведь родились и выросли в Ирландии, верно? Должны знать, что ирландка без шали обойтись не может.

И это был не конец! Беатриса принесла длинное шерстяное пальто и угольно-черную шляпку с черными розочками и шелковыми лентами. Как бы невзначай она обронила, что фасон шляпки называется «клош». В отличие от соломенной шляпы, которая сидела на голове неловко, как абажур, шляпка-клош плотно закрывала затылок и уши, придавая моему лицу кокетливое выражение. Мне это настолько понравилось, что я даже не стала снимать новую шляпку.

Покупок между тем скопилась уже целая гора. Я выбрала четыре пары чулок, туфли-лодочки из коричневой кожи, черные туфли с перепонкой и черные теплые ботинки. Для прогулок и домашней работы, решила я, вполне сгодятся старые ботинки другой Энн Галлахер. Напряглась на словосочетании «домашняя работа». Какая конкретно деятельность здесь подразумевается? Чем занималась женщина в 1921 году? В Гарва-Глейб полно прислуги, однако Томас обмолвился, что нуждается в ассистентке. Уж конечно, ассистировать Томасу я смогу и в старых ботинках.

От подсчетов голова разболелась. Чулки – фунт за четыре пары, туфли – по три фунта за пару. Шали – по три фунта за штуку. Домашние платья – по пять фунтов, ботинки и синее платье – по семь, сорочки и панталоны – по одному, серая юбка – четыре фунта. Каждая блузка – два с половиной фунта, корсет чуть дороже, шляпы стоят столько же, сколько домашние платья, а пальто – целых пятнадцать фунтов. В общем, на девяносто фунтов я точно разорилась, а еще надо купить туалетные принадлежности.

– Вам не обойтись без вечерних туалетов, – твердила Беатриса. – Как минимум двух. Потому что доктор Смит регулярно устраивает приемы для представителей почтенных фамилий. – Она вдруг нахмурилась, да так, что гладенький лобик прорезала поперечная морщинка. – Я чуть не забыла об украшениях! В нашем магазине есть отличные имитации бриллиантов и жемчуга.

Я помахала рукой с кольцом-камеей, указала на сережки.

– Полагаю, это лучше «отличных имитаций». Беатриса прикусила губу, но быстро оправилась.

– Еще вам нужна сумочка. Впрочем, ее можно и в следующий раз выбрать. Осенью вам понадобится другой шерстяной костюм. – Она сделала логическое ударение на слове другой, косясь на серо-коричневое безобразие, в котором я вошла в магазин. – Потому что этот вам… как бы это сказать… не очень к лицу. Да и к фигуре тоже. И он немодный…

– На приемах у доктора Смита я присутствовать не собираюсь. Что касается моего костюма, он вполне сгодится. Материя добротная, и потом я ведь купила две шали и пальто. Не замерзну.

Беатриса вздохнула, будто сильно меня подвела. Уже в следующую минуту ее голосок зазвенел с профессиональным оптимизмом.

– Пойду распоряжусь, чтобы ваши покупки как следует завернули, пока вы переодеваетесь.