Глава 8
Личина

НЕ ЗНАЮ, ТОМАС ЛИ обработал Бриджид, или решение принадлежало ей, только через два дня после ночных бдений Бриджид буквально ворвалась ко мне и выразилась в том смысле, что хватит валяться в постели.

– Я твое всё сохранила, Энн. Вещи в сундуке вместе с одеждой… Деклана. – Бриджид трудно сглотнула и продолжила: – Не сомневаюсь, что ты опознаешь их – там ведь не залежи. Доктор сегодня в Слайго, только вечером вернется. Сказал, за недостающим он тебя сам в город свезет.

Я с энтузиазмом закивала, однако процесс вставания с постели был небыстрым. Рана всё еще отзывалась болью на каждое движение.

– Эти твои космы, Энн! – ворчала между тем Бриджид. – Цыганка, как есть цыганка! Либо подстригись, либо заколи их. Люди подумают, тебя из сумасшедшего дома только-только выпустили. Впрочем, тебе это на руку, верно? С сумасшедшей какой спрос? Кто от нее объяснений ждет? Вот именно, что никто.

Смущенная, я попыталась пригладить свои непокорные кудри. Сама Бриджид носила пучок на макушке – ни дать ни взять гибсоновская девушка. Возможно, пучки сейчас и в тренде, но я всё равно не могла представить себя с подобной прической. Что касается другой Энн Галлахер, на фото у нее волосы подстрижены до ушной мочки и обрамляют лицо мягкими волнами. Опять же, не мой стиль. При моей курчавости волосы должны сами себя тянуть вниз; если веса нет, они совершенно выходят из-под контроля, дыбом встают, действительно работая на имидж женщины, которая сбежала из психушки. Каковой имидж, по ехидному, но справедливому замечанию Бриджид, сыграл бы мне на руку. Обыватели разбежались бы в панике.

– Свалилась как снег на голову, да еще с пулевым ранением, да еще в мужской одежде, и думает, мы ее с распростертыми объятиями примем, – бубнила Бриджид, словно меня и вовсе не было в комнате.

– Ничего я такого не думаю, – вставила я, но мой писк растворился в скрежете ключа, которым Бриджид открывала сундук.

Откинув крышку, с ходу поняв, что в вещах никто не рылся, Бриджид, почти довольная, направилась к двери.

– Оставь Оэна в покое, – бросила она, не соизволив даже повернуть голову. – Он тебя успел забыть, и сейчас ты только расстраиваешь его своей… гм… амнезией!

– А вот этого не ждите! – выпалила я, прежде чем успела как следует подумать.

Бриджид дернулась, развернулась всем корпусом, замерла, вцепившись в белый передник, напрягши нижнюю челюсть.

– Нет, милочка, именно этого я буду ждать – и дождусь, – процедила она; я даже отпрянула, словно от сквозняка.

– Бриджид, я намерена проводить с Оэном максимум времени. Не пытайтесь препятствовать нашему общению. Я знаю, вы очень любите Оэна. Только я теперь здесь, и он… он тянется ко мне. Грешно разлучать нас.

Лицо у нее стало как у гранитного изваяния, глаза превратились в две ледышки, губы вытянулись в нитку.

– Вы прекрасно заботились об Оэне, Бриджид, – продолжала я. – Он такой славный, воспитанный, добрый мальчик. Наверно, я никогда не сумею вполне выразить вам всю глубину моей благодарности…

Мой голос дрогнул, но Бриджид, ничуть не растроганная, вышла и захлопнула за собой дверь.

Гнев Бриджид был почти материален, ее неприязнь ко мне саднила не меньше огнестрельной раны. Пришлось заняться самовнушением: дескать, злится Бриджид на другую женщину, бремя ее ненависти ни в коем случае не должно лечь на мои плечи.

Прежде чем доставать одежду Энн Галлахер, я прошла в ванную, умылась, почистила зубы, расчесала волосы. Лишь после этого я заглянула в сундук. Мне и самой надоели ночнушки, я и сама хотела вырваться из десятидневного плена спальни.

Первой в руки попалась длинная черная юбка. Я надела ее через ноги и попыталась застегнуть. Крючки на поясе не сходились. То ли юбка шилась для женщины с более тонкой талией, то ли я растолстела, пока валялась в постели. С досадой я сняла юбку. Мои собственные кремовые брюки сохли после вчерашней стирки. Я сама их стирала в умывальнике. Пуловер и блузка, чистые, выглаженные и заштопанные, лежали в комоде. Еще накануне я думала их надеть, но сейчас поняла: они слишком нездешние. Я в них буду как белая ворона, они возбудят множество нежелательных вопросов. Поэтому я выудила из сундука неуклюжий жакет до бедер, с широким поясом, отложным воротником и тремя крупными пуговицами. Под жакетом обнаружилась юбка миди скучнейшего серо-коричневого оттенка. Явно эти две вещи составляли будничный костюм. К нему, скорее всего, прилагалась коричневая шелковая шляпа с линялой ленточкой вокруг тульи, которая лежала тут же, в специальной коробке.

Под шляпной коробкой меня поджидали ботинки на низких каблуках, со сбитыми мысами и задниками. Они оказались впору. Я усмехнулась: по крайней мере, босиком ходить не грозит. Но не грозило мне и самостоятельно справиться со шнуровкой – попытка наклониться вызвала боль в правом боку. Я сняла ботинки и продолжила поиски.

Далее я выудила из сундука конструкцию, которая могла быть только корсетом, и ничем иным. Шнуровка и жесткие планки заставили меня содрогнуться и в то же время восхититься женщинами прошлого века. Я попыталась надеть корсет. Он сел на удивление ловко, даже почти сошелся, не зашнурованный, на моем торсе. Слегка расширяясь кверху, он оставлял достаточно места для грудей. Мятый бантик посередке, вероятно, должен был вызывать ассоциации с розовым бутоном.

Спереди и сзади корсет плотно облегал фигуру, клинышками закрывая живот и копчик, а по бокам был короче, чтобы не сковывать движений. С нижнего края свешивались ленты – я решила, на них крепились чулки. Ладно, ну а между корсетом и чулками что было? Мысль о необходимости заковывать торс в этакую броню, оставляя обнаженным самое уязвимое местечко, заставила меня хихикнуть. Уверенная, что подавляющее большинство ирландок обходились без помощи прислуги за неимением таковой, я стала шнуровать корсет самостоятельно. Ну и работу же они проделывали, бедняжки! Сведя со скрипом два крючка под грудью, я бросила это неблагодарное занятие. Определенно, корсеты несовместимы с пулевыми ранениями, пусть и зажившими. Надежда начала оставлять меня. Похоже, в сундуке так и не найдется нормальных вещей для нормальной женщины.

На мое счастье, вещь таки нашлась. Это была белая блузка – чудовищно измятая, пожелтевшая под мышками, но вполне носибельная, даже стильная. Рукава оказались коротковаты – ничего, сойдут за три четверти и добавят образу толику романтизма. Жакет с уродливой юбкой на мою фигуру сели, но от них пахло сыростью и нафталином. Неужто придется в этом ходить, пусть и недолго? Мысль повергла меня в отчаяние. Я выглядела как сестра Мэри Поппинс, только без харизмы; калоша калошей, честное слово. Вот интересно, зачем та, другая Энн Галлахер купила (а может, сшила) эти вещи? Ведь и ей они были не больше к лицу, чем мне, учитывая наше мистическое внешнее сходство.

Я сняла костюм с блузкой и достала следующую вещь – белое узкое платье с вырезом каре, отделанным скромным кружевом. Такое же кружево шло по лифу до талии, получалось весьма эффектно. С этим платьем явно носили нечто вроде болеро – рукава до локтя, пуговиц нет, полы разлетаются. К комплекту прилагался кушак. Я влезла в платье, набросила болеро, перетянулась кушаком, завязав его сзади на пышный бант. Разумеется, вещи требовали глажки, но сидели недурно. Платье доходило почти до лодыжек. Глянув в зеркало, я отшатнулась: в этом самом платье Энн Галлахер была запечатлена на фотографии вместе с Декланом и Томасом Смитом. Только тогда ее голову вдобавок украшала круглая белая шляпка с цветами. Белые платья не на каждый день шьются, моя прабабка, уж конечно, нарядилась для особого случая. И все-таки хорошо, что хоть какая-то вещь вызвала положительные эмоции. Для завершения образа я скрутила волосы в жгут и стала закреплять его на затылке.

В дверь едва слышно постучали. Я забыла про прическу, а пальцы моих босых ног сами собой скрючились на холодном полу.

– Войдите! – крикнула я, пнув корсет. Он скользнул под кровать, возмущенно и жалобно звякнув чулочной застежкой.

– Значит, ты нашла свои вещи, – произнес Томас. Глаза у него были печальные, обычная резкая складка губ куда-то девалась.

Ответ вроде «Да, нашла» казался ложью – вещи-то были не мои. Поэтому я переключила внимание Томаса на состояние одежды.

– Платье нужно отутюжить.

– Еще бы. Оно долго в сундуке пролежало.

Я инстинктивно огладила лиф.

– А другого платья нет? – спросил Томас.

– Есть, но только…

Определенно, мне придется продать кольцо и бриллиантовые сережки-гвоздики. Не могу же я ходить вот в этом, из сундука.

Томас, кажется, понял меня.

– Да, одним платьем ты не обойдешься. Это – подвенечное – пожалуй, сгодится для церкви.

– Подвенечное?! – вырвалось у меня – и тут же я прикусила язык. Рука взлетела к голове. Вспомнилась шляпка с цветами, но в целом фотография, запечатлевшая Энн, Деклана и Томаса, не выглядела свадебной.

– Так ты и свадьбы не помнишь? – Как бы не веря собственному предположению, Томас возвысил голос; я мотнула головой, и мечтательное выражение серо-голубых глаз мигом исчезло. – То был чудесный день, Энн, – строго сказал Томас. – Вы с Декланом казались такими счастливыми…

– В сундуке почему-то нет фаты, – вымучила я. Глупо прозвучало.

– Фату тебе одолжила Бриджид. Свою собственную. Очень красивая была вещь, хоть и малость старомодная, но тебе она не нравилась. Потому что вы с Бриджид, как бы это выразиться… – Томас повел плечами, словно досадуя, что приходится озвучивать давно известное.

Вот тайна и раскрыта. Я вдохнула поглубже и попыталась поймать взгляд Томаса.

– Сейчас переоденусь. Тут есть юбка с жакетом… Такие… коричневые… – Для того чтобы сменить тему, годился и противный костюм.

– Не понимаю, почему Бриджид от этого костюма не избавилась. В жизни не видел более уродливой женской одежды. Но ты права. Свадебное платье нужно сменить. Хоть на что-нибудь.

– Бриджид требует, чтоб я подстриглась. А я не хочу. Мне бы ленточку или несколько шпилек – я бы привела волосы в пристойный вид. И… у меня не получается зашнуровать ботинки. Как наклонюсь, боку больно очень.

– Повернись, – скомандовал Томас.

Я повиновалась, не представляя, что он задумал. Вздрогнула, когда он своими длинными пальцами ловко разделил массу моих волос на пряди и принялся заплетать косу. Потрясенная и его умением, и своими ощущениями, я боялась шелохнуться; я почти не дышала, только думала: пусть это не кончается. Когда коса была заплетена, Томас соорудил в меру тугой узел, закрепив его шпильками.

– Готово, Энн.

Я осторожно ощупала голову.

– Томас Смит, вы просто кладезь сюрпризов. Вы что – женские шпильки в карманах носите?

Он чуть покраснел – я бы и не заметила румянца, если бы стояла на шажок дальше.

– Шпильки прислала Бриджид. – Томас кашлянул и продолжал: – У моей матушки были длинные волосы. Тысячу раз я видел, как она их заплетает и закалывает. Когда матушку хватил удар, ее прической стал заниматься я. Потому что сама она уже не могла. Я, конечно, не куафер, но, если ты наденешь со своим кошмарным костюмом не менее кошмарную шляпу, моих огрехов никто не увидит.

Я рассмеялась, и он смягчился – это было по глазам видно.

– Присядь, Энн.

Я села на кровать, и Томас поднял с полу ботинок.

– А что, чулок разве не нашлось?

– Увы, нет.

– Ладно, мы это скоро исправим. А пока надо тебя обуть.

Он опустился на корточки, и я сунула ногу в нутро ботинка. Уперев подошву себе в грудь, Томас живо справился с замысловатой шнуровкой.

– А вот эту штуку, – он покосился на корсет, слишком хорошо заметный с корточек, – придется тебе самой как-нибудь застегивать. Тут я не помощник.

– В ближайшее время я корсет не надену. Я уже пробовала – он на рану давит. И вообще, под этим жакетом не видно, в корсете я или без.

– Пожалуй, – согласился Томас, вновь покраснев.

Странно. Если он такой стеснительный, зачем сам поднял тему корсета?

Он зашнуровал второй ботинок, бережно поставил на пол мою ногу, однако сам не поднялся – сидел, уронив руки, понурившись.

– Энн, я не знаю, что людям говорить. Ты не можешь вечно сидеть взаперти. Сделай одолжение, помоги. Давай вместе подумаем над объяснением твоего пятилетнего отсутствия. Давай хоть какую-нибудь версию соорудим.

– Скажи, что я была в Америке.

Он меня чуть взглядом не испепелил.

– Хорошенькое дело! Мать бросает крошечного сына и уплывает в Америку. – Голос был холоден – впору «Титаником» на него напарываться.

Я отвела глаза.

– Скажи, что я обезумела от горя.

Не могла я встретить его взгляд. Правда заключалась в том, что я действительно была в Америке. И действительно обезумела от горя, когда умер мой дед.

Томас молчал. Краешком глаза я видела легкую сутулость его плеч, напряженный наклон головы.

– Бриджид говорит, я выгляжу, словно из сумасшедшего дома сбежала. Может, это и будет наша версия, Томас? – произнесла я не без внутреннего содрогания.

– Господи!

– Я справлюсь с ролью. Мне очень сильно не по себе. И – Бог свидетель – я совершенно растеряна.

– С ролью? С какой-такой ролью, Энн? Ты лжешь мне, да? Отвечай! Другим можешь любые небылицы плести, но мне не лги!

– Я стараюсь не лгать.

– Что значит «стараюсь не лгать»? Человек либо лжет, либо говорит правду!

– Правда, Томас, слишком… необычная. В нее очень трудно поверить. Ты решишь, что я лгу. Будь я уверена, что от моей правды тебе станет легче, что она не вызовет новых подозрений, я бы тебе всё рассказала. Но я не уверена. Потому и молчу.

Он отшатнулся, словно после пощечины, и прошипел:

– Ты же говорила, что не знаешь, не помнишь!

– Я не знаю, что было после Восстания. Не знаю, как попала сюда. Не понимаю, что со мной происходит.

– Ну так расскажи, что знаешь!

– Обязательно расскажу. Обещаю. Если молчание – ложь, я виновата. Но всё, что я тебе до сих пор говорила, чистая правда. Раз я не могу сказать ВСЮ правду, лучше помолчу.

Томас тряхнул головой. Нет, не убедила я его – вон как глаза сверкают. Явно негодует. Без единого слова он вышел вон. Господи, думала я, когда же ситуация разрешится? Когда я вернусь к прежней жизни? Я достаточно окрепла, вполне могу выскользнуть из этого дома. Лох-Гилл ждет. Очень скоро я шагну в воду, и загадочное озеро поглотит меня, перенесет в мой мир. Я вернусь домой, оставив здесь Оэна с Томасом. Да, обязательно вернусь. Только попозже.

– Меня кто-нибудь узнает? – спросила я, возвышая голос с целью быть услышанной сквозь тарахтенье мотора.

Томас сидел за рулем, кабриолет был словно из реквизита для съемок «Великого Гэтсби». Мы ехали в Слайго. Между нами, светя тощими коленками, притулился Оэн в костюмчике-тройке, только не с брючками, а с коротенькими штанишками и в темных гольфах. Костюмчик дополняла кепка-восьмиклинка – Оэн всю свою жизнь носил такой фасон, точно так же низко, на самые глаза, надвигая козырек. Томас, думала я, здорово рискнул, прямо-таки бросил вызов ирландскому климату, купив автомобиль без крыши. Впрочем, пока что погода не грозила испортиться. Небо сияло синевой, дул легкий ветерок – словом, поездка обещала сплошные удовольствия. В особенности мне после моего заточения. В жидком солнечном свете я, открыв глаза, блаженно жмурилась – дивилась: ровно то же самое я видела менее двух недель назад. Впрочем, объяснялось всё просто: в течение столетий в Ирландии рождаемость нивелировалась эмиграцией, и некому было кардинально менять пейзаж.

– А ты боишься, как бы не узнали? – съязвил Томас.

– Да, – призналась я.

На миг наши взгляды скрестились.

– Ты не из Слайго родом. Едва ли нам попадется человек, помнящий Энн Галлахер. Ну а если вдруг мы на такового нарвемся…

Томас не договорил. Отвернулся, задумался. Я успела отметить: когда Томас сердит, он не покусывает губу, не хмурится, не играет желваками. Наоборот, каменеет лицом. Наверно, чтобы не выдать своих мыслей. Почему я так быстро раскусила эту особенность? Да потому, что уже знала кое-кого с аналогичными реакциями. Оэн, мой дед, тоже чуть сутулился и наклонял голову набок, когда бывал не в духе. Вот, оказывается, чье поведение он копировал – своего опекуна и старшего друга, человека, который отца ему заменил. И вот почему я, его внучка, словно бы всю жизнь знаю Томаса Смита. Да просто я с детства привыкла читать настроение Оэна по развороту плеч, опущенному взору, подчеркнутому внешнему спокойствию, безмятежности высокого, умного лба. Теперь, наблюдая все эти признаки если не гнева, то обеспокоенности в Томасе, я еще острее затосковала по дедушке.

Я потянулась к ручонке маленького Оэна, прежде чем продумала этот жест. Оэн быстро взглянул на меня, ручонка дрогнула, напряглась. И вдруг Оэн улыбнулся, открыв отсутствие одного зуба, смягчив мою тоску и вызвав прилив материнской нежности.

– Что-то я побаиваюсь магазинов, Оэн, – шепнула я ему на ушко. – Давай держаться за руки – тогда мне будет не так страшно.

– А бабушке нравится по магазинам ходить. Я думал, все тетеньки это любят.

В обычных обстоятельствах, в прежней моей жизни, я тоже принадлежала к числу «тетенек», которым по нраву делать покупки. Но теперь меня мучил страх: все эти сооружения прошлого века, эти корсеты с ложноножками чулочных подпруг, да еще моя полная зависимость от Томаса! Между тем город Слайго уже показался вдали. Я стала всматриваться – может, разгляжу Аббатство. Оно настолько старинное, что вполне сойдет за вневременной мост. Но я не видела знакомых контуров, и сердце мое билось всё тревожнее.

– У меня есть сережки… и кольцо, – промямлила я. – Довольно дорогие вещи…

Нет, не то. Насчет ценности кольца я не в курсе. Я начала второй заход.

– Мои… украшения можно продать. Поможешь, Томас? Мне нужны наличные деньги, а раз я обладаю действительно ценными вещами, то…

– О деньгах не волнуйся, – бросил Томас.

Неужели он намерен меня содержать? Томас Смит, сельский врач, с которым благодарные пациенты расплачиваются натурой – поросятами, курами, картошкой? Очень странная, необоснованная расточительность.

– Нет, Томас, мне нужны собственные деньги. И работа. Я хочу трудоустроиться.

Боже Всемогущий. Трудоустроиться! Я в жизни не работала. Я книжки писала с тех пор, как научилась слова в предложения складывать. А писательство – это никакой не труд. По крайней мере, для меня.

– Можешь мне ассистировать. – Томас глядел на дорогу с максимальной сосредоточенностью.

– Я не медсестра!

Напрасно я так. Вдруг на медсестру училась другая Энн Галлахер? Вдруг она действительно ассистировала Томасу Смиту?

– От тебя не требуется специальных знаний. Подай-принеси – не более. Мне край как нужна дополнительная пара рук.

– А мне край как нужны собственные деньги. Чтобы купить приличную одежду.

– Бабушка говорит, тебе, мама, надо звать нашего Дока доктором Смитом, – встрял Оэн. – А Док должен звать тебя миссис Галлахер.

Мы с Томасом опешили. Я просто слов не находила. Зато Томас быстро сориентировался.

– Послушай-ка, Оэн. Твоя бабушка ведь тоже миссис Галлахер. Представь, какая будет путаница! Кроме того, мы с твоей мамой познакомились, еще когда она носила другую фамилию. Мы привыкли называть друг друга по имени. Вот у тебя подружка, Мириам, – разве ты зовешь ее мисс МакХью?

Оэн прикрыл ладошкой рот, но смешок всё равно прорвался.

– Мириам – не мисс. Она – самая настоящая вредина!

– Вот и Энн такая же. – Томас сверкнул на меня глазами и отвернулся, но брови его взлетели, смягчив смысл слов.

– Есть в Слайго толковый ювелир? Или надежный ломбард? – не отставала я. Раз уж Томас меня врединой назвал, докажу, что он был недалек от истины. Ой! А вдруг слово «ломбард» сейчас не в ходу? – То есть где сережки и кольцо можно заложить…

Томас вздохнул. Мы тряслись по ухабистой дороге.

– У меня в Слайго три пациента. Визит к каждому из них много времени не займет. Вас с Оэном я отвезу на Нокс-стрит. Слышишь, Оэн? Я на тебя надеюсь. Береги маму, помогай ей. Там, напротив Королевского банка, имеется ломбард. Хозяина зовут Дэниел Келли. Он тебе нос не натянет, Энн. Когда разберешься со своими драгоценностями, иди в магазин «Лайонс». Там есть всё, что нужно женщине.

Услыхав про «Лайонс», Оэн запрыгал на сиденье.

– Я, когда освобожусь, подъеду прямо к магазину, Энн. Жди меня там, – докончил Томас.

Мы пересекли реку Гаравог по мосту Хайд – подумать только, здесь я шла пешком всего две недели назад! Городской пейзаж изменился немногим больше сельского, но возврат во времени на восемьдесят лет здесь, в Слайго, был куда как ощутим. Во-первых, улица – никакого асфальта, но и никаких пробок. Во-вторых, туристы, точнее, их отсутствие. В-третьих, постройки – они гораздо новее, чем в 2001 году (что логично). Музей Уильяма Батлера Йейтса на своем месте, только… Стоп! Какой же это музей? Это банк, вон и вывеска имеется соответствующая. Автомобили да фургоны (все – черного цвета) в явном меньшинстве перед гужевыми повозками. Пешеходы элегантны и деловиты. Строгость ли костюмов с галстуками, жилетами, карманными часами-луковицами; длинные ли женские платья и высокие, но устойчивые каблуки изящных ботинок; обязательные ли шляпы и пальто (даром что по календарю у нас июль месяц) – внушали ощущение ирреальности. Я словно попала на съемочную площадку; мне, Оэну и Томасу предстояло играть роли в этом атмосферном кино.

– Энн? – позвал Томас.

Отвлек меня от фасадов, тротуаров, фонарных столбов, старинных автомобилей и повозок; от людей, которые… которые давным-давно были мертвы.

Автомобиль остановился через две двери от здания Королевского банка. По оконному стеклу шла надпись «Келли и К» – сплошные барочные завитушки. Оэн заерзал, явно желая поскорее выйти и размяться. Влажными от страха пальцами я взялась за дверную ручку.

– Томас, ты сказал, что хозяин ломбарда мне нос не натянет. Но я не представляю, какую цену считать справедливой.

– За сережки – минимум сто фунтов. Не знаю, откуда они у тебя, только стоят эти бриллианты целое состояние. И не вздумай продать кольцо. Что касается магазина, у меня там счет открыт. Им и воспользуйся. Служащие знают, что Оэн – мой. – Томас осекся и сформулировал мысль иначе: – Они знают, что я опекун Оэна, и не станут задавать вопросов. Запиши покупки на мой счет, Энн, – повторил он безапелляционным тоном и добавил: – Оэну купи мороженое в рожке. Деньги, что выручишь за сережки, не трать. Они твои.