С нетерпением ожидали братия своего первого игумена. Говорим «первого» потому, что почивший в Бозе игумен Митрофан был только случайным представителем власти, которым преподобный Сергий только хотел оградить себя от необходимости начальствовать. С какой же радостью вышли они теперь навстречу своему новому начальнику или, лучше сказать, своему давнему наставнику и любимому отцу! Со слезами сыновней любви поклонились они ему до земли. Радовался и святой игумен, смотря на радость любимых чад своих. Войдя во врата обители, он прошел в храм и там, весь в слезах, пал ниц пред святой иконой Живоначальной Троицы, прося благодатной помощи в предстоящем ему многотрудном служении. В пламенной молитве своей он призывал на помощь Пресвятую Владычицу Богородицу и безплотных служителей у Престола благодати — святых Ангелов и Архангелов, святого Предтечу Христова и мудрых апостолов; он вспомнил и великих святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста и всех святых, дабы их молитвами укрепила его десница Вседержителя — неосужденно, с дерзновением и несмущенным сердцем предстоять престолу Пресвятой Троицы и касаться руками Агнца Божия, закланного за спасение мира.

Окончив молитву, он обратился к братии со словом поучения, убеждая их не ослабевать в подвигах ради Царства Небесного. «Царствие Божие, — говорил он между прочим, — с нуждею восприемлется, и только понуждающие себя восхищают оное (Мф. 11, 12). Подвизайтесь же, братие, войти в него узкими вратами! (Мф. 7, 3). Приидите, чада, послушайте мене, по слову Давидову, я страху Господню научу вас (Пе. 33, 12). Помните слова апостола: плод духовный есть любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал. 3, 22, 23). Подвиг немалый предстоит нам противу невидимого врага, ибо диавол яко лее рыкая ходит, иский кого поглотити (1 Петр. 3, 8). Не устрашимся, други, этого подвига, чтобы страшного геенского мучения избегнуть; пусть сведены будут руки от трудов, будем простирать их только к Богу, а ноги — пусть неподвижно стоят на молитве! Не будем, братие, щадить естество тленное, со всем усердием возьмемся за подвиг, чтобы получить победные венцы от Христа Бога!»

После поучения святой игумен в первый раз благословил свою братию. При этом он поручал себя их молитвам, исповедуя свою немощь ввиду той тяжкой ответственности перед Богом, какую он принимал на себя, если бы кто подвергся соблазну по его вине. «Молитесь, братие, обо мне, — говорил смиренный игумен, — ибо я человек малосведущий и неопытный. Вот я принял от Царя Небесного талант и должен буду отдать в нем отчет. Страшит меня слово Господа: иже аще соблазнит единаго малых сих верующих в Мя, уне есть ему, да обесится жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей (Мф. 18, 6). Какое же горе угрожает тому, что своим неразумением погубит многие души! И буду ли я иметь дерзновение, представ пред Господа, сказать Ему: се аз и дети, яже ми дал еси? (Ис. 8, 18). Услышу ли я сей Божественный глас великого Пастыря горних и дольних, с милосердием вещающего: благий рабе и верный, вниди в радость Господа своего?» (Мф. 25, 21).

Так вступил преподобный в управление своей родной обителью. Поучая братию, он избегал многоглаголания; его речь обнаруживала глубокое знание Священного Писания, дух и смысл которого он постигал не умом только, но и сердцем, просвещаемый благодатью Божией и руководимый опытом духовной жизни. Оттого все его поучения, при всей простоте и краткости, были проникнуты особенной силой, дышали благодатным помазанием и властно действовали на сердца слушателей. В одной из рукописей XVII века, принадлежавших Новгородской Софийской библиотеке, а ныне находящихся в библиотеке С.-Петербургской Духовной Академии, есть такое поучение преподобного Сергия:

«Внимайте себе, братие, всех молю: прежде имейте страх Божий и чистоту душевную и любовь нелицемерную; к сим и страннолюбие, и смирение с покорением, пост и молитву. Пища и питие в меру; части и славы не любите, паче же всего бойтеся и поминайте час смертный и Второе Пришествие».

Вот и все поучение. Действительно ли оно написано самим преподобным Сергием или только записано его учениками, но от него несомненно веет духом Сергиева смирения, и потому мы читаем его, в несколько сокращенном виде, на многих древних иконах угодника Божия, написанным в свитке.

Блаженный Епифаний говорит, что преподобный Сергий всегда имел перед духовным взором своим великие образцы ангелоподобной жизни таких светильников монашества, как великие Антоний и Евфимий, Савва Освященный и Пахомий, Феодосий Киновиарх и другие. Поэтому в своих беседах с братиею и в поучениях он любил вспоминать об их подвигах и всегда удивлялся, как они, будучи облечены плотью, побеждали врагов безплотных и были страшны диаволу; сильные земли в удивлении склонялись перед ними, а они во смирении благодетельствовали людям: исцеляли больных, избавляли от бед на суше и на море, предстательствовали в час смертный, питали нищих, вдов и сирот, по слову апостола: ничтоже имуще, а вся содержаще (2 Кор. 6, 10). Размышляя о сем, преподобный усердно молил Бога, дабы сподобил его непреткновенно идти по стопам сих подвижников и убеждал братию подражать их равноангельской жизни.

Игуменство преподобного Сергия во многом напоминало игуменство преподобного Феодосия Киево-Печерского: та же строгость к себе и любовь к братии, та же неутомимость в трудах, безсонные ночи, обличение праздных, тихие, кроткие речи, растворенные слезами отеческой любви. В отношении к братии и в сане игумена он нисколько не переменился. По-прежнему он учил не столько словом, сколько своим примером. К великому утешению братии каждый день совершал он Божественную литургию. Никакая усталость, никакие дела и заботы не могли помешать ему первым являться в церковь ко всякому Богослужению, и выходил он из церкви всегда последним. В продолжение всей службы Божией он стоял как свеча и отнюдь не позволял себе прислоняться к стене, «что знаменовало», по выражению святителя Московского Филарета, «мысль, в Богомыслии водруженную, и дух, не побеждаемый леностью тела». Сидения в церкви не допускал никогда. Памятуя слова Господа: иже аще хочет в вас выти старей, да будет всем раб (Мк. 10, 44), он и в сане игумена продолжал по-прежнему служить братии в домашних делах: он сам скатывал свечи, варил кутию или коливо, которое в те времена было приносимо в церковь на память всех великих святых, особенно же просфоры всегда приготовлял сам, не допуская никого из братии участвовать в этом, хотя, конечно, многие и желали того, даже и пшеницу для сего молол сам. А потом приносил сии чистые труды благоговейных рук своих к алтарю Божию для Безкровной Жертвы Господу Богу.

В начале игуменства преподобного Сергия, как мы уже говорили, число братий в его обители не превышало двенадцати. Так было до 1357 года, когда пришел к нему архимандрит Симон — первый принятый им сверх сего числа. С этого времени число братии стало возрастать. «Многие христолюбцы, имена коих записаны у Господа в книге жизни, — говорит блаженный Епифаний, — стали издалека приходить к Сергию, оставляя суету житейскую и преклоняя свои главы под благое иго Господне». Кажется, всего чаще приходили к нему земляки-ростовцы, кроме Елисея и Анисима мы знаем Андроника и Афанасия, уроженцев ростовских.

Упомянутый выше архимандрит Симон был дивный муж, старейший из архимандритов области Смоленской, известный своими добродетелями и строгой жизнью. Слушая рассказы о подвигах преподобного Сергия, он возгорелся ревностью по Богу, оставил свое настоятельство в Смоленске, оставил почет и уважение, коими пользовался там, оставил, наконец, родную сторону, расстался с друзьями и всеми близкими, и с посохом простого странника пришел в пустыню Радонежскую. С глубоким смирением просил он преподобного Сергия принять его в число своих послушников, и преподобный с любовью и радостью принял смиренного архимандрита. Много лет провел усердный Симон в послушании у святого игумена; на его пожертвования был построен более просторный, но только деревянный, как и первый, храм Живоначальной Троицы, украшенный всеми добродетелями подвижника пустыни. В глубокой старости преставился он ко Богу, и преподобный с великой честью проводил его в могилу.

Мало-помалу расширялась обитель Сергиева и принимала вид вполне благоустроенного монастыря. Там, где прежде была непроходимая чаща, где некогда бродили страшные медведи и никогда не ступала нога человеческая, там теперь расцвела пустынная обитель. Ее келлии, сначала разбросанные без порядка по дремучему лесу, мало-помалу были поставлены четвероугольником вокруг церкви, которая таким образом стояла среди монастыря в своей скромной пустынной красоте и была видима из всех келлий. И в этой церкви, и в этих убогих на вид келлиях не умолкало славословие Господу, и в тишине пустынной смиренные иноки неустанно трудились под опытным руководством своего святого игумена Сергия над очищением своего сердца от страстей, стараясь вовсе позабыть о том, что там, за пределами их заветной пустыни, есть другой мир, который шумит и волнуется, как море непостоянное, погружая людей в мутные волны житейской суеты. «Есть, — замечает преподобный списатель жития Сергиева, — есть в древних книгах отеческих такое сказание: сошлись однажды святые отцы и повели между собой беседу о последних временах. В пророческом духе говорили они, что в последние времена люди будут слабы и не будет среди них таких великих подвижников, каковы были первые отцы-пустынножители. Но вот Бог укрепил преподобного Сергия и в последнем роде и явил в нем как бы одного из древних отцов. Он водворился в глуши лесной, не страшась привидений диавольских, и за то Бог оградил обитель его полками Ангельскими. Многие приходили к нему, чтобы спасать души свои под его мирным кровом, и никому он не отказывал — ни старому, ни юному, ни богатому, ни убогому, всех принимал он с радостью и с любовью, по слову Евангельскому: грядущаго ко мне не измену вон (Ин. 6, 37), только нескоро постригал. Прикажет, бывало, одеть пришельца в длинную свитку из грубого черного сукна и велит ему проходить какое-нибудь послушание вместе с прочими братиями, пока тот не навыкнет всему уставу монастырскому; потом облечет его в одежду «монашескую» или, как ныне говорят, в рясофор; и только после тщательного испытания пострижет уже в мантию и даст ему клобук. А когда видел, бывало, что который-либо инок стал опытен в духовном подвиге, такого удостаивал и святой схимы».

Одним из правил порядка, установленного преподобным Сергием в своей обители, требовалось, чтобы после повечерия братия не ходили из келлии в келлию и не беседовали друг с другом, кроме крайней нужды, когда, например, нужно было побывать зачем-нибудь у самого игумена. Каждый в своей келлии должен был заниматься молитвой и рукоделием. Преподобный сам строго наблюдал за исполнением этого правила. Бывало, в глубокий вечер, особенно в долгие осенние и зимние ночи, заботливый игумен, совершив свою келейную молитву, тихо обходит все келлии и через малые волоковые оконцы замечает, кто чем занимается. Если инок стоит на молитве или занят своим рукоделием — пишет, читает св. книгу или же погружен в размышление о грехах своих — святой игумен радуется, благодарит за него Бога и молится, чтоб Господь подкрепил труженика в подвиге спасения. А если слышит он беседу непозволенную, то ударяет в дверь или в окно и удаляется. Наутро же призывает к себе празднословивших, кротко вступает с ними в разговор об обязанностях монашеских и, не обличая прямо, говоря будто о других, склоняет их к смиренному признанию в прегрешении. Кроткий и послушливый инок тут же, бывало, сознается и со смирением просит и получает от своего аввы прощение, но случалось и то, что неразумный инок уклоняется от признания. Тогда авва с кротостью и любовью обличает его, по слову Псалмопевца: накажет мя праведник милостию и обличит мя (Пс. 140, 5); если же и тут инок упорствует, преподобный налагает на него какую-нибудь епитимию. Так любящий отец подавал руку помощи немощным чадам своим, там умел он совмещать кротость со строгостью, не послабляя нерадению и не подавая повода к унынию! Нельзя без умиления читать страницы древнего жития, повествующие о том, как Сергий воспитывал своих иноков, с какой любовью, с каким терпением и знанием человеческого сердца он следил за теми, которые вверили себя его мудрому руководительству. Можно сказать, что он глаз не спускал с каждого новичка, возводя его со степени на степень иноческого искуса, постепенно приучая его к самоотверженному труду, к строгому порядку в занятиях, помыслах, чувствах и подвигах. Богомудрый наставник терпеливо трудился над каждым отдельным братом, над отдельными особенностями каждого брата, приспособляя их к целям всего братства. По последующей самостоятельной деятельности учеников преподобного Сергия видно, что под его воспитательным руководством ученики не обезличивались; напротив, каждый, постепенно очищая свое сердце от страстей, в то же время служил Богу теми свойствами своей души, какими его Бог наделил. Наблюдение и любовь к людям, собственный духовный опыт, а наипаче благодать Божия, обитавшая в его чистом сердце и преисполнявшая его тихой духовной радостью о Господе, дали ему умение и способность тихо и кротко настраивать душу человека и извлекать из нее, как из хорошего инструмента, лучшие ее чувства, умиляя сердце речами благоуветливыми. «Слышахом, — писал о преподобном Сергии другой преподобный, живший спустя только сто лет после него, Иосиф Волоколамский, — слышахом о блаженном Сергии и о прочих святых от неложных свидетелей, иже бяху в лета их, яко толику бодрость и тщание имеяху о пастве, яко нимало небрежение или преслушание презрети. Бяху бо милостиви, егда подобаше, и напрасни (строги), егда потреба бываше, и обличающе, и понуждающе ко благому согрешающия; непослушающия же не оставляху своим волям последовати, но всячески возбраняху, и от Церкви отлучаху».

Таковы были порядки в пустыне Радонежской в первое время игуменства Сергиева. Число братства постепенно возрастало. «Добродетель, — говорит блаженный Епифаний, — также творит явным стяжавшего ее, как зажженная свеча — носящего оную. И как оленей привлекают к себе источники вод, так и жаждущих спасения влекли к себе благодатные дарования души Сергиевой».