Глава пятнадцатая

– Значит, ты училась в Портленде? – спросил Рахул, положив свою кредитную карточку поверх моей. Проходящий мимо официант забрал счет, даже не взглянув на нас.

– Да, – ответила я. Мои слова нельзя было назвать ложью. Мы просто делились друг с другом историями. Вот и все. Его нога под столом случайно ударилась о мою. – В той же школе, что и Табита. – Я ни капли не чувствовала себя виноватой.

– Ничего себе. – Его глаза удивленно округлились. – В Хедли учиться довольно тяжело. Должно быть, это странно – соперничать друг с другом за оценки и все остальное?

Я рассмеялась и покачала головой.

– Будем откровенны: ты же сам видел Табиту. О каком соперничестве могла идти речь? У меня не было шансов. Во всяком случае, в плане учебы.

Я не врала. Табита превосходила меня во всем. Природа наделила ее магией и мозгами, и она в полной мере пользовалась этим преимуществом. Так что я не врала Рахулу, что никогда не могла соперничать с Табитой интеллектуально. Я вообще практически не врала: только самую малость, в крошечных деталях – для соответствия образу, в который он верил. Просто малюсенькая ложь в целях поддержания истории.

Наше свидание претендовало на звание лучшего, на каких мне доводилось бывать. С самого начала между нами не было практически никакой неловкости. Рахул задавал только правильные вопросы о моей работе. Я сумела вытянуть из него парочку забавных историй, связанных с ним и Осторном, при этом не коснувшись в разговоре Сильвии или расследования. В какой-то миг я рассмешила его настолько, что он чуть не подавился листиком базилика. Тогда он в отместку превратил один из моих перчиков халапеньо в жгучий перец чили.

Нам было легко. И весело. И я ни на секунду не прекращала быть той версией Айви, которая без сомнений могла флиртовать с учителем физической магии. Меня ничуть не раздражали его небольшие магические трюки. Я не пыталась делать вид, будто он нормальный. Я просто… была с ним, как если бы мы оба были простыми людьми и между нами не существовало преград. Я приоткрыла окно в другой мир, высунула голову наружу и вдохнула его сладкий аромат.

– В любом случае мы с Табитой пошли совершенно разными путями. В конце концов, поступление в Хедли имело для нее намного большее значение, чем для меня, – продолжала я. Рахул снова задел икрой мою ногу под столом. В моей груди вспорхнула стая скворцов. Вскоре вернулся официант с нашими карточками, и мы оба, заглядывая в чеки друг друга, принялись указывать размер чаевых.

– Не думал, что он заработал так много, – удивленно выгнув брови, заметил Рахул.

– Знаю, – пробормотала я, – но фо был очень хорош, и я бы хотела еще сюда вернуться.

– Ты права, – согласился Рахул и быстро нацарапал поверх своего числа большую сумму. После этого мы с громким скрежетом отодвинули стулья от стола; не успели встать, как стол уже был убран и протерт.

– Ну что ж, – произнесла я, когда мы направились на выход. Рахул придержал для меня дверь, и мы, оказавшись на улице, в неуверенности и с надеждой застыли под розовеющим небом.

– Ну что ж, – повторил он. – Можно проводить тебя домой? – Он протянул мне руку.

– Я не против, – ответила я и переплела наши пальцы, после чего мы вместе зашагали вдоль шоссе. Как только мы миновали вывеску Осторна, Рахул чуть крепче сжал мою ладонь.

– Ну что ж, – снова сказал он. – Наверное, это прозвучит банально.

– Я вся внимание.

– Сегодня я провел прекрасный вечер…

– Пытаешься меня склеить? – Перебила я.

Он сердито покосился на меня.

– Дай мне договорить, а потом решишь, пытаюсь или нет, – сказал Рахул. Я помахала ему рукой, чтобы он скорее продолжал, и тот, откашлявшись, произнес: – Сегодня я провел прекрасный вечер и не хочу, чтобы он заканчивался.

– У меня в квартире есть бутылка вина, – нагло заявила я.

Он покраснел.

– Клянусь, я не пытался тебя склеить. Как ты смотришь на то, чтобы взять эту бутылку вина и где-нибудь посидеть? Я знаю на кампусе чудесное местечко. Не то чтобы я не хотел…

– Отличная идея, – перебила я, вспомнив состояние своей квартиры.

Рахул улыбнулся, точно я его сейчас спасла.

– Знаешь что, – предложил он, – давай я раздобуду для нас покрывало, на него можно будет сесть, а ты возьмешь вино, и мы с тобой чуть позже встретимся здесь?

В следующую нашу встречу он держал в руках большой клетчатый плед. Я зажимала под мышкой бутылку каберне с завинчивающейся пробкой. Розовый оттенок неба сменился серым; в моей голове царила легкость. Я убедила себя, что это головокружение вызвано чувством влюбленности. Оно не похоже на тот выброс адреналина, какой бывал, когда я в детстве подворовывала в магазине.

Сейчас все было по-другому.

Рахул повел меня через комплекс апартаментов и таунхаусов, составляющих жилье для сотрудников. На миг я заволновалась, что он хочет устроиться в маленьком внутреннем дворике, через который мы шли, – с широкой бархатистой лужайкой и несколькими потертыми стульями, обозреваемый по меньшей мере из шести разных домов. Но мы направились дальше, нырнув в пространство между таунхаусом и подсобкой. А за ней, у начала заросшей изгороди, нас встретили полуразрушенные садовые качели.

– Вот мы и пришли, – радостно улыбаясь, объявил Рахул. Его улыбка явно транслировала, что я должна испытывать волнение при виде выросшей передо мной кучи потрескавшейся древесины.

– М-м, – промычала я, попытавшись улыбнуться в ответ.

– Подожди, – сказал Рахул и протянул покрывало. – Доверься мне. – Он выглядел таким воодушевленным, что мне не терпелось узнать, что же будет дальше. Поэтому забрала у него покрывало и сунула его под мышку. Он взял меня за свободную руку – от этого прикосновения ее окутало теплом. Трудно было сказать наверняка: все дело было в использованном заклинании или в ощущении его грубой ладони на моей коже, сильных пальцев, переплетенных с моими.

Второй рукой Рахул потянулся к качелям и любовно провел подушечками пальцев по верхней перекладине. Там, где они прошлись, пыль исчезла, дерево разгладилось и засияло в лучах закатного солнца. Качели из смертельно опасных на вид превратились в совершенно новые. «Мне просто нравится, когда вещи представляют собой больше, чем они есть», – однажды сказал он.

Рахул обернулся ко мне с мальчишеской ухмылкой. На его щеках появились ямочки. От увиденного у меня закружилась голова.

– Готова? – спросил он.

– Что? Ах да, – ответила я, не понимая – и даже не стремясь понять, – что он произнес. Он забрал у меня плед и расстелил его на сиденье качелей. Затем похлопал по месту рядом с собой, и я села, оставив бутылку вина на земле, у наших ног. Он придвинулся ближе ко мне, отчего наши бедра соприкоснулись, театрально зевнул, вытянув руки над головой. А когда одна его рука легла на мое плечо, я закрыла лицо ладонями и захихикала – так мог бы внезапно рассмеяться человек, которым я притворялась.

Я почувствовала, как его пальцы сомкнулись на моих запястьях.

– Эй, открой личико. – Рахул со смехом отвел мои руки от лица. Распахнув глаза, я увидела, что он по-прежнему улыбается, а на его щеках – эти необыкновенные ямочки. Я покачала головой.

– Как оно называется? – спросила я.

– Что именно?

– Заклинание, благодаря которому твоя улыбка становится такой… – тут у меня кончились слова. Тогда он, продолжая улыбаться, вскинул брови. Я помотала головой, а в это время мое лицо заливала краска. – Забудь. – Я вовремя спохватилась, чтобы не задать неверный вопрос.

– Нет, нет, Айви Гэмбл, – возразил он, в его вкрадчивом шепоте проскальзывали смешливые нотки. – Какой становится моя улыбка? Расскажи о ней. – Он слегка обхватил пальцами мои запястья, подушечками выводя круги на тыльной стороне ладоней. Я вновь покачала головой. Его взгляд метнулся к моей закушенной губе.

– Знаешь, тебе не следовало этого делать, – произнес он.

– Делать что? – Я вдруг осознала, насколько близко мы друг к другу сидим.

– Закусывать губу. – Он поднес большой палец к моей нижней губе и провел по ней, высвободив из плена зубов.

– Не говори, что мне делать, – прошептала я. Подалась вперед, сократив разделявшие нас несколько дюймов, и поцеловала его.

Поцелуй вышел легким, осторожным, мы не размыкали губ, но казалось, он просто ждал, чтобы я сделала первый шаг. Как только я разорвала поцелуй, он мгновенно взял меня за подбородок и привлек к себе. Мои пальцы зарылись в его волосах; другая его рука скользнула к моей пояснице и притянула меня ближе. Он целовал мой подбородок, линию челюсти – я охнула, когда его зубы оттянули мочку моего уха. Он замер, одна его рука застыла на моем бедре, другая – в моих волосах.

– Я не тороплюсь, все нормально? – прошептал он, его губы скользнули в месте, где линия челюсти переходила в шею. Я сжала ладони в его волосах на затылке и слегка потянула назад; он отстранился, и наши взгляды встретились.

– Да, – запальчиво прошептала я в ответ.

Спустя двадцать минут после сказанного мной «да» я прижималась спиной к входной двери в свои апартаменты. Мы оставили плед и вино у качелей, я позабыла о состоянии своей маленькой квартирки, потому что в голове билась лишь одна мысль: «да». Подцепив одной рукой петли на поясе брюк Рахула, я дернула его на себя – мне хотелось почувствовать, как сильно он хочет, чтобы я поскорее открыла эту дверь. Другой рукой я возилась с ручкой. Он благополучно расстегнул три верхние пуговицы на моей блузке и уже отодвигал носом воротник, когда я успешно справилась с открыванием двери. Мы ввалились внутрь, спотыкаясь и запутываясь в собственных ногах. Он поймал меня за талию, запустил руки в мои волосы и выдохнул мое имя в губы, как только я скользнула ладонями под его незаправленную рубашку…

Вдруг он замер. Я открыла глаза.

– Что такое?

Рахул выглядел так, будто увидел призрака. Нечеловеческими усилиями я заставила себя медленно вытащить руки из-под его рубашки. Он откашлялся. Тут я поняла, что он смотрит не на меня, а куда-то поверх моего плеча. Ко мне вернулось осознание, в каком состоянии находилась моя квартира: одеяло на диване, полупустые коробки с едой навынос, выстроившиеся на кухонном столе пустые бутылки.

Но не успела я опомниться, как в моем сознании вспыхнула здравая мысль, которую не получалось сформулировать, пока ладони Рахула сжимали мои ягодицы: почему входная дверь была не заперта?

Я медленно развернулась, ожидая худшего. Готовилась увидеть, что квартира разгромлена, разграблена или позади меня стоит человек с направленным в мою сторону пистолетом.

Но все оказалось куда хуже.

– Табита? – невольно прохрипела я. Прочистила горло и повторила ее имя, но она, похоже, меня не слышала. Сестра сидела на диване, уткнувшись лицом в ладони, сжавшись в комок. Отчаянно рыдала, захлебываясь слезами. Трудно поверить, что я не услышала ее снаружи.

Рахул с серьезным видом смотрел на меня, в его глазах читалась неуверенность. Я пожала плечами, давая ему понять, что не знала об ее приходе. Затем перевела взгляд на Табиту и осторожно приблизилась к ней. Стоило мне положить руку ей на плечо, как она испуганно встрепенулась и всхлипнула. А когда подняла ко мне лицо, я увидела, что она плачет уже долгое время.

– Привет, Табби, – нежно проговорила я.

– Привет, – ответила она, после чего захлебнулась в рыданиях. Я выпрямилась, провела руками по волосам и вернулась к Рахулу.

– Прости, – сказала я. – Наверное, мне нужно…

– Все нормально, – перебил он, – я все понимаю. Тебе нужно… да.

Я принялась со вздохом застегивать те три пуговицы на блузке, до которых он успел добраться, прежде чем мы заметили Табиту, и мысленно извинялась перед каждой за то, что мне приходится уничтожать его прекрасную работу.

– Эй. – Рахул легонько коснулся пальцами моей руки, но я отпрыгнула, будто он схватил ее. Сохраняя спокойное выражение лица, он прошептал – достаточно тихо, чтобы Табита не смогла расслышать его сквозь всхлипы: – С тобой точно все будет в порядке? Хочешь, я останусь?

Господи, да. Мне ужасно хотелось, чтобы он остался. Но Рахул был коллегой Табиты, а она – моей сестрой, к тому же нам с ней предстоял сложный разговор. Я никогда не разбиралась в правилах поведения на свидании, но даже мне было ясно: это не то, что следует показывать парню на первом из них.

– Нет, – вздохнула я. – Не надо, все хорошо, мы разберемся. Нам просто нужно с ней кое-что обсудить.

Кончики его пальцев на миг задержались на моей руке, прикосновение было теплым, спокойным и столь недолгим. От несправедливости, что он уходит, а Табита остается здесь, у меня защемило сердце. Я ободряюще улыбнулась ему – новой Айви наверняка были знакомы подобные улыбки.

– Ладно, – согласился он после того, как несколько секунд разглядывал мое лицо. Потом наклонился ко мне – сначала я решила, что он собирается что-то прошептать мне на ухо, но его губы беззастенчиво прижались к моей щеке. – Увидимся позже, – пробормотал он. Не успела я ответить, как Рахул выскользнул за дверь.

Целых двадцать минут я успокаивала Табиту. Платков у меня не было, поэтому я принесла из ванной рулон туалетной бумаги, чтобы она могла вытереть лицо и высморкаться. Она делала это уже по третьему разу, пока я сидела рядом на продавленном диване, а скомканное одеяло лежало на полу. Я гладила ее спину круговыми движениями. Заставила выпить стакан воды – по большей части потому, что больше ничего не могла придумать. Прекратив плакать, сестра еще долгое время продолжала икать.

– Табби, – нежным, на какой только была способна, голосом произнесла я, – что ты здесь делаешь?

Ее глаза снова увлажнились, и она очень-очень тихо, совершенно не похоже на себя, ответила:

– Я не знала, куда мне еще пойти.

Мне нечего было сказать. Почему из всех мест она выбрала именно это? Я поняла, что смотрю на нее в упор, и опустила взгляд на руки.

– Просто последние несколько месяцев были очень сложными для меня. – Она шмыгнула носом. – И мне действительно не с кем было поговорить… – Тут она замолчала.

– С тех пор как умерла Сильвия, – шепотом закончила я. Даже не глядя в ее сторону, я почувствовала, как сестра замерла.

– Да, – тихо подтвердила она. – С тех пор как умерла Сильвия. – Она гладила подушечками пальцев подлокотник дивана и разглядывала сотканный на его обивке узор.

Между нами повисло напряженное, неловкое молчание. Я размышляла, как начать разговор о большой тайне, что она хранила месяцами. А она, наверное, думала, откуда я узнала, кому еще известно, кто рассказал. И как далеко ее секрет распространился.

Надо отдать ей должное, ни один из этих вопросов не прозвучал. Вместо этого она задала вопрос, который я боялась задать самой себе:

– Думаешь, это я ее убила?

Вопрос ударил меня прямо под дых, выбив весь воздух из легких. Мне совсем не хотелось так думать. Ни разу за все это время. Как только эта мысль возникала в моем сознании, я грубо отмахивалась от нее. Считала ли я Табиту убийцей?

Я взглянула на сестру. Она оставила глаза красными и опухшими. Не стала прибегать ни к какой магии, чтобы сделать их привлекательнее. И теперь в них блестели слезы. Я закусила щеку изнутри, сделала глубокий вдох и решила быть с ней честной – ведь если я не могу быть откровенной сейчас, то не смогу никогда.

– Я не знаю.

Она прижала тыльные стороны ладоней к пылающим щекам и издала короткий, резкий смешок.

– Охренеть, – проговорила Табита, затем прикрыла рот рукой и снова рассмеялась. – Охренеть, – повторила она, заглушив пальцами ругательство. – Думаешь, это сделала я? Думаешь, я действительно могла так с кем-то поступить? Особенно с тем, кого любила?

Я почувствовала, что мой желудок сжимается, как от сильного удара кулаком, который прицеливался вот уже несколько дней. Если быть до конца откровенной, он сжимается с тех пор, как Табита приехала из школы домой на мамины похороны.

– Откуда мне знать, каково это – любить кого-то? – выпалила я.

– Да ладно тебе, Айви. Ты же не можешь думать, будто я?..

– Твою мать, ты сейчас серьезно спрашиваешь меня об этом? – сдавленно прошептала я. Воздух в комнате вдруг стал густым, как пудинг, и безмолвным. Я даже видела слабое биение своего сердца – каждую секунду мой взор туманила двойная пульсация. Табита озадаченно уставилась на меня. – Ты всерьез задаешь мне этот гребаный вопрос после того, как допустила случившееся с мамой?

Брови Табиты сошлись на переносице, и я почувствовала, что дрожу. Я вскочила с дивана, прошла на кухню и налила себе стакан воды – как жаль, что это не виски. Лишь бы чем-то занять свои руки. Лишь бы не ударить ее.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – отозвалась она.

Я вылила воду в раковину, даже не притронувшись к ней. Стоявший в горле ком все равно не давал сделать глоток. После этого вернулась в гостиную, оттянула ворот блузки и открыла ее глазам безупречную кожу на плече.

– Семь чертовых дней, – проговорила я. – Семь чертовых дней назад оно было вспорото ножом, на котором, скорее всего, были бактерии ботулизма.

Табита не отрываясь смотрела на мое плечо. Ее потерянный взгляд окончательно взбесил меня.

– Я не понимаю, – все тем же тихим голосом пролепетала она. Тогда я села на стул напротив нее и, упершись локтями в колени, схватилась за волосы. Я всматривалась в морщинки на одеяле, потому что не хотела видеть ее опухшие печальные глаза.

– Ваша проклятая школьная секретарша вылечила его, – прорычала я. – Она взорвала мое плечо и устранила инфекцию – на все это у нее ушло десять чертовых секунд. А ты за четыре месяца даже не нашла времени помочь маме. – Сестра открыла рот, собираясь что-то сказать, но я наконец-то сорвала печать и выпустила сидевшую во мне семнадцать лет злость, и теперь она ничего не могла сделать – не могла ничего произнести, – чтобы меня остановить. – Ты же знала, как ей больно, Табита. Ты знала, как сильно она страдает, знала, что она умирает, черт тебя подери, и даже не приехала домой; ты просто слала нам письма о том, как отлично у тебя идут дела, какой потрясающей магии вас обучают. Письма про твои треклятые оценки. – Я понимала, что перешла на крик, но не представляла, как понизить голос. Даже не помнила, как вскочила на ноги. Я ткнула пальцем в Табиту. По ее лицу струились молчаливые слезы, пока она, не моргая, смотрела на меня округленными глазами.

– А знаешь, что случилось с моими оценками, а? – с нескрываемой злобой спросила я. – Я чуть не завалила предпоследний класс, в то время как ты училась магии. Сдала экзамены только благодаря маминому знакомству с заместителем директора – та знала, что с ней случилось. – Я жестоко рассмеялась. – Возможно, она знала о ней даже больше, чем ты. – Громко шмыгнула носом – у меня потекли сопли из-за слез? Трудно сказать наверняка. Но меня уже было не остановить. – А ты знала, что она спрашивала о тебе? – Табита издала тихий, не совсем похожий на всхлип, звук. – Вот именно, – прошипела я. – Она продолжала спрашивать, где ты, пока ее терзала настолько сильная боль, что она не помнила о твоем отъезде в школу магии. Она спрашивала, а мне приходилось ей лгать. Хочешь знать, что я ей говорила?

Я ждала, каждый мускул в моем теле звенел от напряжения. Когда сестра наконец заговорила, то не сумела выдавить ни звука – ее губы беззвучно задвигались, сложившись в одно слово:

– Что?

– Я говорила, что ты уже в пути, – ответила я.

Как только я сказала это, весь гнев разом вырвался из меня. Я рухнула на стул под грузом тех семнадцати лет, что лежали на моих плечах.

– Я говорила, что ты скоро приедешь, – прошептала я, обращаясь скорее к себе, чем к Табите. – А она все спрашивала, до самого конца. И я продолжала ей врать. Ты сделала меня лгуньей.

Я закрыла глаза, когда взор затуманили горячие крупные слезы. Я слышала, как Табита встала и ушла в ванную. Она закрыла за собой дверь и, к счастью, долго не возвращалась.

Когда она пришла, я уже справилась со слезами и злостью. Я словно выхаркала нечто ядовитое. Сестра выглядела так, будто умыла лицо водой: взгляд ее стал яснее, чем был, когда я пришла домой. Она села напротив, сложила руки на коленях и пристально уставилась на меня.

– Я прекрасно понимаю твои чувства. – Слова она подбирала с осторожностью, точно они – осколки разбитого стекла. – Но ты многого не понимаешь. – Я уже оскалила зубы, намереваясь бросить в нее какую-нибудь гадость, как вдруг она остановила меня взмахом руки. – Пожалуйста, Айви. Позволь мне все объяснить. – В это время она смотрела мне прямо в глаза, и что-то побудило меня выслушать ее. Только позже я задалась вопросом, что же заставило меня принять такое решение: ее взгляд или же нечто другое. Нечто магическое.

– То, что миссис Уэбб проделала с твоим плечом… грандиозная магия. Айви, она лучший маг-целитель во всем мире. Наша мама заболела, когда я была всего лишь ребенком. Я отлично справлялась в школе, но просить меня исцелить ее – сродни тому, чтобы просить первокурсника мединститута провести пересадку сердца. – Она сглотнула, прикрыв глаза. – Я говорю тебе это сейчас, потому что то же самое сказала отцу в ответ на его просьбу. Как только мы впервые узнали о маминой болезни.

Мои пальцы сжались на ручках кресла. Я и не предполагала, что папа просил Табиту исцелить маму – даже не могла этого представить. Как она, семнадцатилетняя девушка, вынуждена говорить ему то, что не захотел мамин врач: «Я ничего не могу сделать».

– Но даже будь я искуснее, – продолжала она, – все равно бы не сумела ей помочь. Это нельзя просто взять и исправить. Существуют риски… они огромны, Айви. При таком способе исцеления, при его масштабах, мне бы пришлось полностью разделить ее тело на части и держать его в таком состоянии… несколько дней. – Очередная слезинка скатилась по ее щеке. Но она, похоже, этого не заметила. – А потом живую собрать обратно, чтобы каждая часть была точно на своем месте. Ты представляешь, насколько это нереально? – Она горько усмехнулась. – Я проучилась половину жизни, чтобы во всем этом разобраться, но даже я не могу предсказать возможные риски.

Я обхватила голову руками.

– Боже мой, Табита. Я и понятия не имела.

– Знаю, – сказала она мягко – гораздо мягче, чем я того заслуживала. – Наверное, это моя вина. Я не рассказала тебе, потому что не знала, как.

Я подняла на нее глаза, однако не смогла вынести отразившейся на ее лице откровенной беззащитности. Поэтому встала и пересела к ней на диван. Собравшись с духом, я взяла ее за руку. Ее пальцы казались невероятно маленькими.

– Можешь рассказать мне сейчас?

Табита снова тяжело сглотнула, на ее глазах выступили новые слезы. А потом она кивнула.

Мы проговорили несколько часов. Из комнаты улетучился весь гнев, а вместе с ним – переполнявший нас страх. Мы говорили обо всем том, о чем не говорили полжизни. О маме и том, каково это – потерять ее. О папе и том, каково это – наблюдать, как он пробирается сквозь глубины своего горя. Каково это – видеть, как он постепенно вылезает из него.

В какой-то миг она опустила голову на мое плечо. До ее отъезда в методическую подготовительную школу Хедли мы сотни раз так сидели: ноги закинуты на кофейный столик, руки переплетены, плечи соприкасаются. Трудно сказать, когда ее голос начал слабеть, но в определенный момент она перестала мне отвечать. Я посмотрела на нее и увидела, что ее глаза закрыты. Пока я рассказывала, как однажды летом папа пытался заняться садоводством (что закончилось полным провалом), она уснула.

Тогда я аккуратно, придерживая голову Табиты, выбралась из-под нее, накинула ей на плечи одеяло. Решив поступить правильно, я оставила для нее на кофейном столике стакан с водой, хотя могла сделать так, чтобы ей, проснувшись среди ночи с опухшими глазами и больной головой, пришлось бы блуждать в темноте в поисках воды. Возвращаясь из кухни с полупустым стаканом, я остановилась, чтобы посмотреть на нее.

Во сне она казалась меньше. Между бровей пролегла неровная складка, словно ее что-то беспокоило. Эта линия никогда не появлялась, если она смотрела на сложную математическую задачу, зато иногда прослеживалась при взгляде на папу.

Мою грудь внезапно сдавила невыносимая боль. Она – моя сестра. Даже после всего, что случилось – что по-прежнему оставалось между нами и, наверное, будет там всегда, – она была моей сестрой. И мне суждено тянуться к ней.

Пока я накрывала Табиту одеялом, меня охватила странная нежность, какую испытываешь, когда укрываешь спящего человека. Моя сестра заняла диван, а значит, мне придется ночевать в спальне. Прежде чем оставить ее одну, я помедлила – и подобрала с пола лежавший у дивана ноутбук. Не потому что думала, будто она станет его просматривать. Она бы никогда так не поступила. Дело не в этом.

Просто это был вопрос профессиональной осторожности. Не более того.

Я выключила в комнате свет и направилась по коридору в спальню, чувствуя себя нарушительницей. Осторожно открыла дверь. На меня смотрел голый белый матрас, чересчур большой и холодный. Я калачиком свернулась в центре, стараясь не смотреть на стену с письмами, но продолжала держать уши востро, прислушиваться к шепоту, исходившему от страниц. Чтобы как-то отвлечься, я впервые с тех пор, как встретилась с Рахулом, проверила телефон. Меня ослепило яркое голубое свечение экрана. Я прищурилась от режущего глаза света и вздохнула при взгляде на время: было уже глубоко за полночь.

В телефоне меня ждали три сообщения. В первом было приглашение на бранч от женщины, с которой я пыталась подружиться. Второе принадлежало Рахулу, а третье пришло с неизвестного номера.

Мне следовало ответить на приглашение. Правда, следовало. Но тогда пришлось бы оставить нынешнюю Айви – эту временную, невозможную Айви, в которой я начинала растворяться. К тому же с друзьями мне никогда не везло. Люди обычно не задерживаются рядом со мной.

Поэтому я не стала отвечать.

А после, как если бы заказывала третий бокал, зная, что нужно остановиться на втором, открыла послание от Рахула.

«Наверное, для сообщения мне полагается выждать хотя бы день после первого свидания, – гласило оно, – но я не могу перестать улыбаться».

В памяти всплыло воспоминание о его сильных, уверенных руках, и по моей шее растеклось тепло. Я до сих пор чувствовала его опаляющее дыхание на своей шее, когда он прошептал: «Я не тороплюсь, все нормально?» в ожидании моего «да», прежде чем прильнуть губами к ключице. Уже от одного воспоминания мой желудок подскочил, словно я находилась в слишком резко поднимавшемся лифте.

Может, после нескольких часов сна я смогу складывать слова в связные предложения без выпрыгивающего из груди сердца. Уже закрывая глаза, я мельком уловила голубую вспышку – моргающее на экране телефона уведомление. На одно безумное мгновение я решила, что это снова Рахул, а потом вспомнила.

Было еще третье послание.

Мультимедийное сообщение с заблокированного номера. Открыв его, я сразу поняла: его отправил тот же человек, который прислал снимок меня и Табиты, сидевших снаружи бара. Там ждала новая фотография. На ней Табита стояла возле моей квартиры, держась за дверную ручку. Она оглядывалась через плечо. Фото было не лучшего качества, но я все равно сумела рассмотреть выражение лица. Ее словно бы кто-то преследовал.

Пока я изучала снимок, с того же номера мне пришло еще одно сообщение. На этот раз текстовое: вопрос всего из трех слов. У меня по коже побежали мурашки, но не как от легкого касания ресниц Рахула к моему подбородку. Я вдруг почувствовала себя замерзшей маленькой девочкой, когда осознала: я не знаю ответа на заданный вопрос.