Глава тринадцатая

К одиннадцати часам вечера я прикончила половину бутылки вина и развернула все звезды-записки. Фотографировала каждую после открытия – к счастью, ни на одной из них надписи не исчезли, как это случилось с первой. По всей видимости, им суждено было сохраниться.

В основном, это оказались любовные записки. Я приклеивала их к стене спальни в произвольном порядке. Все они были написаны тем же округлым почерком, что предупреждение и записка из библиотеки – заметив это, я вынула из сумки маркер и начала обводить особенности почерка, на случай если мне понадобится их еще раз просмотреть. Характер начертания букв «а», незакрытые снизу заглавные «В», довольно странные и регулярные описки в словах «были» и «били». Нигде не упоминались имена: ни одной фразы «Дорогой [имя убийцы]» или «С любовью, [я знаю, кто убийца]», – зато остального хватало. Целая куча слов. Но я решила прочитать их позже, когда смогу сосредоточиться. И когда нам с буквами не будет мешать вино.

Записки целиком закрыли стену спальни. Я села посреди голого, сдвинутого набок матраса и уставилась на слова. Немного расфокусировала взгляд, так что начерченные линии сложились в кривые абстрактные фигуры. Или не такие уж абстрактные? Чем дольше я глядела на них, тем больше убеждалась, что за этими словами кроется что-то еще – нечто ускользающее от моего понимания. Если бы я только могла посмотреть на них под нужным углом, то…

Но я не могла. Это всегда будет выше моих сил. Все то время, пока я находилась в этой комнате, другая – возможная – Айви отдалялась от меня. И все нелепее казалось то, что я позволила себе погрузиться в эту жизнь. Я не была магом и никогда им не стану. Максимум, на что я могу рассчитывать, – это минутный проблеск мира, который будет любезен со мной, но никогда не примет.

Я и не хотела, чтобы он меня принимал. Лишь хотела раскрыть дело. Хотела быть хорошим детективом, способным расследовать убийство. Все ответы были перед носом – если бы мне только хватало профессионализма их разглядеть.

Я сползла с матраса и полулежа на полу привалилась спиной к каркасу кровати, отчего заныл позвоночник. Вновь расфокусировала зрение и принялась рассматривать слова на стене. Молния. Дельты рек. Материки. Болота, видимые из иллюминатора самолета. Длинные ряды книг, много книг, и едва слышный шепот, снова и снова повторяющий мое имя: «Гэмбл, гэмбл, гэмбл, гэмбл…»

Я резко очнулась, когда бокал вина стал выскальзывать у меня из руки.

– Черт, – пробормотала я. Должно быть, уснула. Мне снился сон, и где-то на его задворках маячил ответ, который теперь исчезал. Как и половина моего бокала с вином – толстый ворс ковра потребовал принести напиток в жертву. – Черт, – на этот раз громче повторила я, когда окружавшая меня обстановка обрела четкие очертания.

Быстро вскочив на ноги, притащила из ванной полотенце. К тому времени, как я стояла на коленях и прижимала ткань к расплывающемуся винному пятну, нить сна окончательно от меня ускользнула. В памяти осталась лишь мысль, что это было… важно.

Я подняла полотенце, чтобы проверить состояние ковра. Пятно практически исчезло, только виднелись бледно-розовые разводы. Тогда я сложила полотенце по новой и, как если бы проводила сердечно-легочную реанимацию, прижала его к ковру, пытаясь впитать остатки вина и надеясь, что мне не придется никуда идти и покупать специальное средство для уборки. Тут мне кое-что бросилось в глаза.

Даже не знаю, как я ее заметила. С того ракурса это было невозможно. Уже позже я сотни раз прокручивала это событие у себя в голове: тень под кроватью ни в коем случае не могла привлечь мое внимание. Однако это произошло. Я снова бросила туда взгляд. Нагнулась, упершись локтями в несчастное, пропитанное вином полотенце. Сердце трепетало в груди: так бывало в детстве всякий раз, когда ты заглядывал под кровать в полной уверенности, что там прячутся чудовища и убийцы.

Я не должна была ее увидеть. Мне пришлось тянуться довольно далеко, только чтобы кончиками пальцев коснуться края маленькой книги.

Стоило извлечь ее на свет, как я напрочь забыла о пролитом вине. Передо мной был дневник в мягком переплете из черной крапчатой кожи. Его поверхность покрывали отметины и потертости – результат старения, а не фабричной печати. Я пролистала неровные страницы, которые от времени вздулись и помялись. На внутренней стороне обложки не было инициалов, не нашлось и вкладки с надписью «Этот дневник принадлежит…» Однако все страницы, от корки до корки, были исписаны убористым почерком. Когда я просмотрела дневник от первой до последней строчки, заметила: ручка несколько раз менялась, а даты записей охватывали период практически в восемь лет.

Следовало бы сказать, что первой моей мыслью было: это главная улика. Наверняка это дневник Сильвии или хотя бы ее ежедневник. Или что в первую очередь я подумала, как эта книга поможет мне в понимании личности мертвой женщины, в чьей квартире я сидела на корточках. Но, по правде говоря, как только я увидела мелькнувшие в дневнике символы – некоторые из них узнала из курса химии в старшей школе, а остальные даже не смогла понять, – то мгновенно… захотела эту книгу. Я хотела ее больше всего на свете.

В тот миг мне даже в голову не пришло, что она принадлежит ей. Я ее нашла, а потому сейчас она была моей.

При виде имени Сильвии на одной из последних страниц мое чувство собственничества было оправдано. Это зацепка. Улика. А от улик нельзя отказываться.

Я швырнула полотенце в коридор через открытую дверь спальни. Оно приземлилось на полу ванной с мокрым шлепком. Затем, даже не взглянув на ковер, где до этого лежала тряпка, я прислонилась спиной к матрасу, открыла дневник и начала читать.

На следующее утро я проснулась поздно; кожу покалывало. Я по-прежнему опиралась на матрас, зад от долгого сидения на полу онемел. Дневник был открыт на странице, которую я читала, прежде чем уснуть: на записи, сделанной несколько лет назад. Верхняя часть страницы чернела плотными строчками символов, стрелками, соединяющими нечто, похожее на уравнения, и записанными крест-накрест цифрами, которые могли означать что угодно. Все это было похоже на записки сумасшедшего. Зато нижнюю часть страницы занимал абсолютно адекватный текст. Я читала его, пока готовила кофе, в одной руке держа дневник, а другой – проливая воду на стол.

Дневник оказался весьма странным. Уже в середине я начала задаваться вопросом, о ком же он рассказывает на самом деле. Некоторые записи явно делались от лица школьного учителя, в них упоминались встречи, родительские собрания и беспокойство из-за аттестации. Однако по большей части он был полон одержимости одним заклинанием. Наверное, именно ему была посвящена верхняя половина листа. Запись начиналась с размышлений о процессе накопления магии: «Я пыталась рассматривать ее как стеклянную молнию, но это не помогло. Тогда я прибегла к принципу «кровь как песок», однако не хватило уровней яркости. Я уже решила, что будет лучше обратиться к теории губки из медленно растущих корней…» – которые к концу страницы переросли в типичный пример педагогической нестабильности. «Иногда мне кажется, что я играю в гляделки: если моргну – то умру. Если остановлюсь хотя бы на секунду и задумаюсь о том, что, возможно, не так хороша, как они думают, то из комнаты выйдет весь воздух и я задохнусь».

Описываемое Сильвией давление казалось мне безумным. Я прочла всего лишь четверть, а уже чувствовала, как оно нарастает. Непрестанные попытки быть достаточно хорошим, достаточно умным, достаточно сообразительным человеком, который заслуживает находиться в Осторне. Человеком, который, скорее всего, проводил эксперимент с теоретической магией, но был к ней еще не готов, а потому не справился и оказался разрезанным пополам, лежащим на полу библиотеки. Даже не знаю, так ли глубоко заблуждается НМСУ по поводу того, как погибла Сильвия.

Тут на моем телефоне сработало напоминание: пора идти на работу, Айви. Я допила остатки кофе и, немного поколебавшись, все же отнесла дневник в спальню.

Склонив голову, я снова попыталась разглядеть в буквах на стене закономерность, приснившуюся мне вчера, когда я чуть не залила ковер вином. Ответ вертелся на кончике языка, мелькал на периферии сознания, как подслушанный разговор: звуки отчетливо слышны, но слов не разобрать. Если бы только я могла…

В руке у меня зажужжал телефон. На экране высветился незнакомый номер, и я чуть не нажала «отбой». Последние несколько дней странные телефонные номера играли слишком большую роль в моей жизни. Но я взяла себя в руки раньше, чем моя трусость заставила меня перевести звонок на голосовую почту.

– Айви Гэмбл? – В голосе на другом конце провода сквозила терпеливая усталость сотрудника клиентской службы. – Вам звонят по поводу вашего запроса на документацию по делу о смерти Сильвии Кэпли.

МСУшники.

– Да, здравствуйте. Спасибо, – живо откликнулась я в надежде, что, если мой голос будет звучать достаточно вежливо и оптимистично, мне действительно сумеют помочь.

– В настоящее время, – тем же тоном продолжил голос, будто я ничего не говорила, – данные о нахождении запрашиваемой медицинской карты отображаются неверно. Мы предпринимаем все шаги по оформлению отчета о результатах местонахождения и предоставим вам обновленные данные в течение следующих шести-двенадцати недель.

Чтобы переварить формальные расплывчатые фразы, мне потребовалась минута, после чего я выругалась.

– Вы ее потеряли?

Повисло долгое угрюмое молчание.

– В течение следующих шести-двенадцати недель мы предоставим вам обновленные данные относительно состояния запроса на отчет о результатах местонахождения. Хорошего вам…

И не договорив, чего же именно хорошего он мне желает, человек повесил трубку.

– Они его потеряли, – выдохнула я, глядя на время окончания звонка на экране телефона. – Отличная работа, МСУ. Это дело все больше напоминает мне хреновый сон. – И сердито покосилась на приколотые к стене письма, будто это они были виноваты в пропаже документа. Я злилась сильнее, чем должна была. Я что-то упускала из виду.

Я развернулась, чтобы выйти из спальни, оставить позади голый матрас, дневник, письма на стене и пролитое на ковер вино. Но повернуться спиной к письмам оказалось сложнее, чем я думала. Закрыла за собой дверь и со щелчком замка вновь стала тем человеком, каким была день назад. Той версией Айви, что смеялась, флиртовала и вписывалась в это место.

Той версией Айви, которая могла раскрыть это дело.

Я шагала по опустевшим коридорам Осторна, когда его ученики готовились к своему первому уроку. Мельком заглядывала в классы, отмечая привычные картины. Попутно позволяла себе предаваться несуществующей ностальгии: «Ах да, я помню, как это было». Меня вдруг затопила невыразимая нежность: я словно бы погрузилась на дно прохладного океана.

По дороге в библиотеку я остановилась у того самого ряда шкафчиков. От воспоминания о том, как они сменили цвет на коричневый, как только Рахул споткнулся о свои ноги, по моей шее растеклось тепло. Однако здесь для меня имелось кое-что поважнее – записки.

Я окинула взглядом коридор, прежде чем снова опуститься на четвереньки, и заглянула под шкафчики. На этот раз я приготовила брелок с ключами, зажгла висевший на нем крошечный фонарик и посветила им, водя лучом. От света несколько комочков на многочисленных лапках рванули в разные стороны. Они перебегали по монетам, клубкам пыли и кускам жвачки. Даже не знаю, что я хотела здесь найти. Еще записки? Письменное признание? Когда я водила фонариком туда-сюда, стало заметно следующее за лучом движение. Сначала я решила, что это всего лишь предприимчивый паучок. А потом…

Медленно, насколько это было возможно, я вела луч слева направо. Буквы, как только на них падал свет, излучали флуоресцентное сияние, а через пару секунд гасли. Они были написаны на стене позади шкафчиков, рядом с тем местом, где мой телефон встретился с кипой спрятанных любовных записок. Я прочитала буквы несколько раз, убедившись, что правильно уловила смысл. Затем вошла в библиотеку, обустроила свое рабочее место и приготовилась допрашивать сотрудников Осторна. Все это время я прокручивала слова в своей голове.

Эта фраза была из разряда тех, что покажется подростку суперумной, вызовет желание вытатуировать ее на себе. Видимо, она была для него достаточно важна, раз он создал специальное заклинание, чтобы написать ее рядом с любовными посланиями, при этом пошел на такие трудности: спрятал за шкафчиками, где полно пауков и жвачки.

Мне вновь пришлось подавить в себе раздражение из-за того, на какую банальщину эти детишки тратили свою магию. Я сделала это потому, что страдала недальновидностью. Ведь для этого подростка оно не было банальностью. И стоило всех усилий.

Мой отправитель был из числа любителей хороших тайн.

Когда я выпрямилась, пискнул телефон. Пришло мультимедийное сообщение с неизвестного номера. Меня мгновенно накрыло волной адреналина: еще одно напыщенное предупреждение от моего рассыльного?

Но как только я открыла послание, в моей груди невольно поднялся смех. Это было селфи от Рахула: он держал пустую коробку из-под пиццы и старательно надувал губы. Текст сообщения гласил: «Хотел пообедать остатками от вчерашнего ужина, а мой сосед по комнате все съел».

При мысли о том, что он сделал эту фотографию дома и берег ее все утро, чтобы потом прислать мне, я рассмеялась. Свой ответ я сочиняла неприлично долго, прежде чем написать следующее: «Видимо, теперь вам придется готовить?»

Сообщение от него пришло мгновенно. «На самом деле, я думал куда-нибудь сходить… но место, куда я хотел, резервирует столики только на двоих». С моих губ сорвался смешок, и это сильно меня удивило. Я не могла вспомнить, когда в последний раз хихикала над чем-то. Но мне было легко притворяться человеком, испытывающим океанскую нежность к этому месту.

Я как раз пыталась придумать какой-нибудь остроумный, игривый ответ, когда последовало продолжение: «Вопрос не по теме: может быть, вы случайно свободны сегодня вечером, около половины восьмого? Для чего-нибудь?» Через несколько секунд: «Например, для свидания?»

Я села в библиотеке и перечитала нашу переписку. Прежде чем писать ему, подождала, пока щеки перестанут пылать. Я раздумывала над хорошим ответом – он покажет меня такой же умной, очаровательной девушкой, как и в его представлении, – но не придумала ничего лучше, чем ответить: «Да».