Глава семнадцатая
Устье

Сворден чистил автомат. Живорез замер в проеме хижины и наблюдал как человек раскладывает, а затем вновь собирает в единое целое уже смазанные, блестящие штуковины.

Штуковины с мягким щелчком становились на свои места. Сворден еще раз внимательно осматривал оружие, стирал ветошью остатки масла, целился в щелястую стену, а затем вновь приступал к разборке, смазке, сборке, прицеливанию и так далее по бесконечному кругу. Ему казалось – стоит остановиться, и в голове опять заворочается клубок мыслей, похожий на клубок червей в куске перегнившего мяса.

А еще его раздражало присутствие живореза. Он еле сдерживался от того, чтобы в качестве мишени выбрать не ржавые бока мертвых лодок, а нелепую фигуру Выползня, который со страхом таращился на странные превращения автомата в груду железяк и обратно. Можно ожидать, что столь сомнительную шутку живорез не поймет и не оценит, и даже наоборот – со звериным воплем ломанется по переходам и мосткам, поднимая на ноги всех обитателей поселения.

– Эй, Выползень, – позвал Сворден, – хочешь дам подержать автомат?

Живорез шумно задышал, крепче вцепился когтями в деревянные стены хижины, но, к удивлению Свордена, остался стоять на своем месте. Видимо, сказывалась медленная сообразительность Выползня. Но затем совершил то, что иначе как отчаянной храбростью назвать трудно, – переступив копытами, он шагнул внутрь.

Сворден покосился на гостя, но гнать не стал. Сам ведь, получается, пригласил.

Выглядел Выползень жутко, как и все живорезы. Встреть такого на побережье во время десантной операции, Сворден не только укокошил бы его в особо изощренной форме, но и не пожалел бы баллона огнемета, чтобы стереть из мира все следы столь мерзкого создания. Но сейчас он вроде даже пообвык, хотя всеми силами старался поменьше встречаться с уродами.

Но когда становилось совсем невмоготу, он, по совету Наваха, занимался чисткой оружия и подгонкой амуниции, либо обследовал мертвые дасбуты в поисках боеприпасов, пока в одном из них не наткнулся на такое, что и вспоминать жутко. Так что теперь осталось лишь два противоядия беспричинной тоске – чистка и подгонка. Ну, может, еще поддразнивание робкого Выползня.

– Т-т-тебя-я-я-а-а зову-у-у-ут, – невыносимо растягивая слова даже не вымолвил, а промычал живорез и огромным языком облизал огромный влажный нос.

– Кто зовет? – хмуро спросил Сворден, намертво гася в себе желание поддержать Выползня ответным мычанием.

– Чу-у-у-де-э-э-э-сни-и-ик, – теперь уже проблеял живорез, – Нэ-э-э-ва-а-а-ах.

Можно было и не спрашивать. Чудесник и Навах. Кто еще мог его куда-то позвать? Не Выползень же решил пригласить Свордена попастись на травке или заготовить пару вязанок сухостоя.

– Бы-ы-ы-ыстро, – опять проблеял живорез.

– Бы-ы-ы-ыстро, – передразнил Сворден. – Чего ты молчал, урод?

Они выбрались из хижины, поставленной на ракетной палубе между рубками дасбута. То ли древность, то ли неизвестная болезнь выгрызла в лодке огромные дыры, откуда в неподвижный воздух поднимались рыжеватые столбы пыли. Некоторые из стартовых шахт были открыты, но ракеты в них отсутствовали, лишь чернела маслянистая вода. В откинутых огромных люках собиралась дождевая вода, вполне годная для питья, если собрать ее в канистры раньше, чем туда наползала склизкая живность.

Вот и сейчас заморосил мелкий нудный дождь, словно только дожидался момента, когда Сворден выползет из-под крыши. По хорошему не мешало бы пополнить запас воды, чтобы потом не тащиться в лес к источнику, но Выползень от нетерпения бил копытом, и Сворден, напоследок пнув канистры, направился к мостику.

Живорезы жили на остовах дасбутов, заполнявших разлив Блошланга как стадо дервалей, выброшенных штормом на отмель. Огромные туши лодок соединялись наплавными или накидными мостиками, а палубы обезображивали лачуги аборигенов, лишь изредка напоминавшие человеческие жилища, а по больше части похожие на бесформенные гнездовья, отвратительно выглядящие и смердящие.

Внутрь дасбутов живорезы никогда не спускались и вообще отчаянно боялись любого упоминания об отсеках. Ходили слухи, что там обитают упыри, а в темное время поднимаются на палубы и раскают повсюду в поисках добычи. Питались они, понятное дело, живорезами, поэтому когда некоторые из аборигенов бесследно исчезали, пропажу списывали на упырей.

Удивительно как при такой боязни ржавых остовов живорезы не поселились в лесу. Но позже Сворден понял, что леса они бояться еще больше, чем дасбуты. Живорезы редко спускались на берег, еще реже заходили в подлесок, а забираться вглубь даже и не пытались. Аборигены напоминали тонкий слой липкой плесени, покрывшей мертвые дасбуты, но не имеющей жизненных соков перекинуться со скудного пайка гниющих останков на более плодородные и влажные лесные внутренности.

Живорезы гроздьями усеивали палубы и издали походили на крыс, отчаянно дерущихся за толику скудных отбросов. Над разношерстными кодлами висело непроницаемое для слуха облако нечленораздельного гомона, смахивающего на звериные завывания и птичий клекот. Глаз терялся разобрать в плотном сборище чудовищных созданий хоть что-то, отдаленно похожее на человека.

– Я-а-а-э-э не-е-е у-у-у-род, – вдруг промычал Выползень, и Сворден не сразу сообразил о чем тот говорит.

– Кто же ты? – скривился Сворден в ожидании услышать уже знакомый ответ.

Полог ближней лачуги откинулся, и на свет выбрался очередной живорез, видимо проспавший традиционное общее сборище. По старой привычке, не вставая с четверенек, он попытался потянуться, разминая члены, но тут узрел Свордена и замер. Огромное пятнистое тело, украшенное многочисленными складками и торчащими пучками волос, принялось подрагивать еле застывшим студнем, непропорционально крошечные лапки разъехались, не удержав такую тушу, крошечная морда уперлась устрашающими бивнями в палубу, жесткие усы встопорщились.

Живорез сделал отчаянную попытку подняться на задние лапы, но массивное брюхо никак не желал оторваться от палубы, а передние лапки лишь робко уминали жировые массы, не в силах помочь. Широкий, но короткий хвост в отчаянии забил по палубе.

– Здра-с-с-с-те, – произнес жирдяй, на что Сворден лишь кивнул, а Выползень и вообще обошелся пренебрежительным пряданием ушей.

Еще не поджившие раны и остатки грязных тряпок, обмотанных вокруг чресел, выдавали в жирдяе новичка, недавно явившегося из леса.

– Я-а-а-э-э не-е-е у-у-у-род, я-а-а-а – че-э-э-э-лове-э-эк, – проблеял Выползень, на что жирдяй, решивший будто обращаются к нему, вдруг как-то очень легко встал вертикально, растопырил лапы и задрав вверх усатую морду оглушительно протрубил:

– Я – че-е-е-елове-е-е-ек!!!

Трубный глас эхом прокатился по поселку, его подхватывали и усиливали сотни глоток:

– Я – че-е-е-елове-е-е-ек!!! Я – че-е-е-елове-е-е-ек!!!

Даже Выползень, слегка очумев от поднятого им же самим гвалта, включился в общее скандирование, отбивая копытами ритм и щелкая когтями.

Свордену хотелось заткнуть уши, а еще лучше – полоснуть автоматной очередью по вопящим живорезам. Он сдернул автомат с плеча, щелкнул предохранителем и, задрав дуло к мировому свету, принялся нервно дергать спусковой крючок. Магазин, предусмотрительно опустошенный Навахом, так и не смог расщедриться ни на один выстрел, словно в кошмарном сне десантника, где его окружали скопища отвратных материковых выродков, но оружие в руках отказывалось стрелять, а гранаты – взрываться.

Однако безумие не оставалось на месте. Вслед за первой ритуальной фразой общий хор живорезов подхватил вторую, а за ней и третью:

– Человек всегда стоит на двух ногах! Человек никогда не ест другого человека!

Жирдяй, чья способность использовать для передвижения лишь задние конечности вызывала огромное сомнение, то ли от страха не соответствовать столь гордому званию, то ли от натуги компенсировать врожденную неповоротливость усердным ревом, немедленно обмочился, обдав пахучей струей стоящего рядом Выползня. Однако тот, погруженный в экстаз хорового крика, ничего не заметил.

Позже, когда все прекратилось, и живорезы вернулись к своим обычным делам, то есть – безделью, Сворден спросил у Выползня:

– Значит, стоять на задних лапах и не жрать себе подобных достаточно, чтобы считаться человеком?

Живорез шевельнул огромным влажным носом и проблеял:

– Я-а-а уме-э-э-э-ю говори-и-э-э-эть и счита-а-а-ать. Ра-а-а-азве э-э-э-это не все-о-о-о, что уме-э-э-э-эет челобэ-э-э-ек?

– Надо еще уметь хорошо убивать, – буркнул Сворден.

Хижина Чудесника почти ничем не отличалась от остальных жилищ и напоминала тесную нору, устроенную в беспорядочной куче всяческого корабельного хлама. Да и воняло от нее так же.

Единственное, что указывало на высокий статус обитателя, – наличие перед дырой прислужника, который даже на фоне остальных живорезов отличался кошмарным видом и свирепой рожей. Глядя на него, как-то не верилось, что и этот экземпляр человека придерживается заповеди: “Не поедай себе подобных”.

Лезть на карачках в зловонную дыру не хотелось, но Выползень притопнул копытами и промычал:

– Ту-у-уда-а, ту-у-уда-а.

– Сам знаю, – огрызнулся Сворден.

Страж, заметив его нерешительность, осклабился чудовищной ухмылкой, какой могут ухмыляться оголодавшие хищники, встречая добычу, саму идущую им в пасть. Широкие ноздри еще больше раздулись, принюхиваясь к жертве, но Сворден демонстративно перекинул автомат на живот и клацнул затвором. Грязно-бурая шкура стража пошла волнами и ощетинилась иглами.

– Слюни подбери, – посоветовал Сворден и со вздохом опустился на колени, чтобы протиснуться в дыру.

Ладони скользили по какой-то мерзости, смрад сгустился, и Сворден еле сдерживал себя, чтобы не вскочить на ноги, не разметать в клочки эту грязную берлогу и не зареветь в полном отчаянии: “Во-о-о-о-нь!!!”. Все это смахивало на пытку протискивания в задницу дерваля, если бы такая пытка на самом деле существовала.

Проклиная Наваха, Чудесника, всех живорезов вместе и каждого по отдельности, Сворден полз и протискивался, протискивался и полз сквозь клоаку, и когда его терпению и выносливости наступил предел, узкий лаз вдруг растянулся, и он кубарем вкатился в жилище Чудесника.

– А вот и наш друг Сворден, – насмешливо произнес Навах. – Что-то он не слишком торопился навестить вас, друг мой Чудесник.

В ответ раздалось довольное уханье хозяина хижины, судя по всему изображавшее смех.

– Пусть друг мой Сворден простит меня за столь невинную шутку, – проскрипел Чудесник.

В зад Свордену что-то ткнулось, и только сейчас он заметил, что все еще стоит на карачках, тупо таращась в темноту. Он лягнул ногой, и Выползень жалобно мукнул:

– Че-э-э-гоооо пина-а-а-э-э-ся?!

Чудесник вновь заухал.

Сворден отполз в сторону от дыры и устроился поудобнее. Только сейчас он понял, что смрад куда-то исчез, а в хижине сухо и прохладно, будто влага и духота не проникают внутрь сквозь многочисленные отверстия.

Мрак тоже рассеялся, оставив лишь небольшой сгусток там, где располагался Чудесник. Навах приветственно помахал Свордену рукой.

– Ты свободен, – сказал Чудесник Выползню, и носатая морда немедленно исчезла.

Сворден ожидал услышать возню неповоротливого тела живореза в узком лазе, но тот каким-то образом ухитрился сделать все бесшумно. Десантник не поленился заглянуть ему вслед, чтобы понять как неуклюжему уроду это удалось, но там нос к носу столкнулся со стражем, который обдал его теплым дыханием и лизнул по щеке шершавым языком.

– Но-но! – Сворден отшатнулся, страж исчез, отверстие освободилась, демонстрируя, что никакого лаза и в помине нет, а имеется обычная дыра в половину вытянутой руки.

– Опять ваши штучки, Чудесник? – осведомился Навах, и тот довольно заухал.

Оскорбленный Сворден уселся на место и принялся разглядывать Чудесника, непроизвольно вытирая о штаны ладони в попытке избавиться от ощущения налипшей на них несуществующей грязи. Даже на фоне здешнего стойбища уродов хозяин хижины производил жутковатое впечатление.

Представьте себе скверно освежеванного копхунда, из которого вытащили почти все внутренности, а на их место запихнули некое странное существо, размером и видом напоминающее человеческого младенца. К телу этого существа прикрепили мышцы и сухожилия мертвого зверя, напрягая и расслабляя которые можно управлять движениями трупа, а смотрело, дышало, питалось, ухало оно сквозь разверстую пасть копхунда.

Как такое возможно Сворден не понимал. Он думал, что Чудесник всего лишь кутается в шкуру зверя, а то, что зверь продолжает ворочать глазами, шевелить языком и клацать кошмарными зубами не более чем фокус, рассчитанный на небогатых умишком живорезов. Но потом убедился в своей ошибке, став свидетелем внезапного преображения Чудесника в жаждущего крови копхунда.

Чудесник походил на паразита, поселившегося во внутренностях копхунда и полностью захватившего власть над его телом. Лишь когда он засыпал, к чудищу возвращалась его звериная сущность, и тогда неизменно сопровождавший Чудесника страж ловко накидывал на копхунда металлическую сбрую и ударами хлыста загонял зверюгу в хижину, где та принималась безостановочно выть с такой злобой, что даже у Свордена кровь стыла в жилах.

К счастью для живорезов, подобное случалось исключительно редко. Чудесник варил себе какую-то бодрящую отраву, от одного запаха которой из головы немедленно улетучивалась всяческая дрема, а сердце принималось стучать с частотой автоматной очереди. Навах отраву нахваливал и утверждал, будто она напоминает ему “кохве” – любимый напиток его выдуманной родины.

Поначалу Сворден принимал Чудесника за повелителя живорезов. Именно к нему привели их вместе с Навахом, когда они впервые здесь появились. По любому раздраю уроды бежали к Чудеснику за советом и примирением. Он же каким-то образом лечил больных и провожал умирающих в последний путь в чрево дасбута, выбранного в качестве могильника, и то и другое сопровождая свирепыми завываниями. Воду и пищу доставляли к нему в хижину, хотя Сворден несколько раз самолично наблюдал Чудесника, шныряющего по берегу в поисках выброшенный из воды тухлятины.

Но позднее Сворден осознал – невероятные способности Чудесника вовсе не делают его вождем живорезов. Живорезы вообще не понимали что значит жить единым племенем и подчиняться чьим-то указаниям. По отдельности каждый из уродов принимал советы и указания Чудесника, охотно откликался на его просьбы, и попроси тот конкретного живореза выпустить кишки ближнему своему, тот наверняка бы это сделал.

Однако проблема состояла в том, что у Чудесника это получалось только с отдельно взятым уродом в личном с ним общении. Прикажи он самому свирепому живорезу передать какое-либо приказание другому живорезу или группе живорезов, ничего бы не вышло. Уроды категорически не понимали – каково это слушаться приказаниям даже такого могучего создания, каким являлся по общему мнению Чудесник, переданным через кого-то еще.

Напади на поселение живорезов армия или легион материковых выродков, то для организованной обороны, а не бессмысленного метания, Чудеснику пришлось бы лично объяснить каждому из живорезов его место и задачи в бою.

Кехертфлакш, даже в хижину к Чудеснику живорезы являлись либо по собственной воле, либо по просьбе Чудесника, переданной им самим при личной встрече. Единственными в поселении, на кого Чудесник мог влиять опосредованно, оказались Сворден и Навах.

Можно без преувеличения назвать поселившегося в копхунде паразита всемогущим, но, к сожалению, его всемогущество не простиралось дальше вытянутой руки.

Навах непонятно называл живорезов сборищем воинствующих “анархистов”. Он несколько раз пытался объяснить Свордену что же это такое, но от тарабарских слов “демократия”, “тоталитаризм” у того начинала болеть голова, и Навах прекращал его мучать.

И еще Навах называл Чудесника “интеллектуалом”, тоже кехертфлакш что означавшее, но Сворден понял это так – у Чудесника от всей Наваховой тарабарщины голова не болела или, по крайней мере, он терпеливо ее переносил.

Вот и сейчас приход Свордена лишь на короткое время прервал их глубокомысленный разговор.

– Я много размышлял о том, что вы мне рассказали, друг мой Навах, – сказал Чудесник мягким, мурлыкающим голосом, какой он обычно выбирает при разговоре с больными или ранеными живорезами. – Все это очень интересно…

Навах невежливо захихикал, и Чудесник прервался, дожидаясь тишины.

– Простите меня, друг мой Чудесник, – вытер слезы Навах. – Но ваши слова напомнили мне речь какого-нибудь нашего мудреца, которому бы вдруг рассказали о Флакше и трахофоре. Он бы так и выразился: “все это очень интересно”, прежде чем прогнать взашей за безответственные фантазии.

– Да, – подтвердил Чудесник. – Вы предвосхитили меня, друг мой Навах. Именно это я и предполагал сказать, хотя отнюдь не собирался изгонять вас из нашей общины. Но, может, вы все же выслушаете меня, а не себя самого? – вкрадчиво поинтересовался Чудесник.

Что не говори, а Сворден ясно ощутил мощь, которой обладал Чудесник. И дело заключалось не в его жутком внешнем виде – горящие свирепым желтым огнем глаза-плошки копхунда, разинутая до невозможности клыкастая пасть с обвисшим набок языком, откуда и доносился этот странный, словно анестезирующий голос, – а в чем-то еще, что Сворден затруднялся выразить пока не услышал слова Наваха: “Чудесник относится к редкому разряду разумных, которые по одному волоску с твоей головы смогут догадаться не только о том, как ты выглядишь и что ты думаешь, но и восстановить породившую тебя цивилизацию”.

Наверное, так оно и есть, несмотря на присутствие в словах Наваха уже почти привычной тарабарщины. Чудесник представлялся Свордену пыточной машиной, что режет не кожу, а выворачивает тебя наизнанку, аккуратно раскладывает по полочкам внутренности, вычитывая по их формам и складкам самое потаенное, а затем так же аккуратно вновь собирает, заворачивает, и лишь странный холодок, оставшийся внутри, напоминает тебе о столь невозможной операции.

– Ваш мир выдуман, друг мой Навах, – продолжил Чудесник. – Это чудесный сон, который может присниться сытому ребенку, когда его укачивают руки матери. Вы понимаете?

– Я оценил вашу метафору, друг мой Чудесник, – кивнул Навах. – Ведь живорезы никогда не были детьми и их уж точно не могли укачивать руки несуществующих матерей. Да и чувство сытости вряд ли им доступно.

– Вы исключительно приятный собеседник, друг мой Навах. Я почти жалею, что вы не живорез, хотя понимаю – окажись вы им, то неминуемо утратили значительную долю вашего дарования, – это походило на лесть, но именно что походило. Примерно так же, как Чудесник походил на копхунда.

– Возможно и так, друг мой Чудесник, – продолжил Навах. – Возможно вы правы, и мой мир всего лишь выдуман. Но ваш мир – ВЫМУЧЕН, дорогой мой Чудесник. Поверьте, он не столько страшен и жесток, сколько невыразимо скучен в своем страхе и жестокости. И те, кто пытаются его сохранить, и те, кто пытаются его переделать на новый лад, на самом деле – унылые бесталанности, которым не хватает ни дара, ни желания жить по-настоящему. Если уж убивать, то с яростью, если уж сопротивляться, то до самого конца.

Хотя общее содержание речи Наваха Свордену не понравилось, но последняя фраза произвела на него впечатление. Он даже крепче вцепился в автомат, словно ожидая приказа убивать всех подряд живорезов с яростью и до конца сопротивляться их натиску. Впрочем, ни Чудесник, ни Навах не обращали на Свордена пока никакого внимания. Кехертфлакш, что он тут вообще делает?!

– И вы хотите его переделать, друг мой Навах? Каким образом? Простите меня, друг мой Навах, – с сожалением сказал Чудесник, – но разве подобное в ваших силах? Разве вы не бледная тень того, кем были раньше?

– Вы меня не поняли, друг мой Чудесник, – ответил Навах. – Расскажу вам одну историю. Однажды, в том мире, меня вызвали в некий дом, который пользовался, скажем так, дурной репутацией. Обычно туда приглашали тех, кто по каким-то причинам совершил некие проступки. Люди, живущие в том доме, могли наказывать про-ступников, хотя чаще всего они просто беседовали с приглашенным. Понимаете, друг мой Чудесник? Всего лишь приглашали и беседовали. Учитывая их дурную репутацию, таких бесед вполне доставало. Беседа сама по себе становилась наказанием. Когда я шел туда, где мне был назначен разговор, я увидел страшную вещь. Около емкости для документов стоял человек. Мне показалось, что он хочет достать оттуда нужное ему вместилище, но человек вдруг нагнулся и лизнул емкость языком. Затем еще раз и еще. Пока я шел, он наклонялся и вылизывал, наклонялся и вылизывал. Поверьте мне, друг мой Чудесник, – это было жутко.

Чудесник слушал молча, лишь в коротких паузах становилось слышно тяжелое дыхание копхунда. Может, он что-то и понимал в сказанном Навахом, но Сворден, как не силился, ничего разобрать не мог. Какие-то дома, разговоры, емкости… Ну, стоит человек после допроса и целуется с сейфом. Чего тут странного? После пристрастного допроса и не такое с воспитуемым случается!

– И тогда, друг мой Чудесник, я понял – пока существуют подобные дома и люди, в них беседующие, всегда будут находиться вот такие, стоящие перед вместилищами и облизывающие их. И что тот мир не так уж светел, и если его и впрямь придумали, то те, кто его сотворил, ужасно состарились и разочаровались в жизни.

– Мир не так уж велик, друг мой Навах, а разум не так уж глубок, чтобы вместить его полностью. А вы сами – не точка на пересечении двух бесконечностей, – сказал Чудесник. – Мир вовсе не злонамерен. То, что происходит с вами, происходит только с вами, а не с миром. Помните, мы говорили…

Сворден вообще перестал понимать о чем они толкуют, а главное – почему они об этом толкуют, и еще главнее – за каким умгекеркехертфлакш он здесь сидит, имея сомнительное удовольствие лицезреть копхундью морду Чудесника?

– Хорошо, друг мой Навах, – вдруг сказал Чудесник, прервав изложение какой-то весьма запутанной, как показалось Свордену, идеи. – Я устрою вам свидание с трахофорой. У меня есть… – Чудесник запнулся, подбирая нужное слово.

– Вертолет? – с надеждой спросил Навах, подавшись вперед.

– Да, вертолет, – подтвердил Чудесник. – Я дам вам вертолет. Вам нужно время для сборов?

– Нет, дружище мой Чудесник! – вскочил на ноги Навах, чуть ли не пританцовывая от нетерпения. – Я и так слишком долго ждал!

Сворден хотел заикнуться о необходимости пополнить боеприпасы, но сообразил, что для этого придется еще какое-то время попользоваться гостеприимством живорезов, и приткнулся. Невыносимо хотелось сбежать из здешнего зверинца прямо сейчас. Поэтому он только спросил:

– А что такое вертолет?

Вертолет на поверку оказался жутким устройством. Будь воля Свордена, он использовал бы его исключительно для допросов с пристрастием самых гнусных материковых выродков. Выродков из выродков.

Список претензий к, кехертфлакш, машине сложился у Свордена обширный, хотя, в принципе, можно было ограничиться уже первым пунктом – она летала.

Когда Чудесник привел их к затерянному в глубине леса ангару, и они с Навахом увидели вертолет, то Сворден поначалу никак не мог сообразить – как эта штука передвигается по земле. Неуклюжее тело машины с раздутым передом и длинным тонким задом венчали поставленные друг над другом лопасти, а опиралась она на крохотные толстенькие колеса. Больше всего вертолет смахивал на стальную саранчу.

– Ну и рухлядь! – не сдержал восторга Навах, на что Чудесник несколько обидчиво выразился в то смысле, что друг Навах отнюдь не обязан принимать в дар чудесную машину и вполне может предпринять путешествие пешком, благо он, Чудесник, с удовольствием укажет ему направление…

Навах прервал Чудесника, уверив того, что его неосторожное восклицание ни в коей мере не выражало разочарование от столь щедрого дара, а наоборот – являлось свидетельством восторга, который охватил его, Наваха, при виде вертолета…

Пока они обменивались взаимными любезностями, Сворден обошел машину, попинал колеса, заглянул в кабину, где размещались два кресла, стиснутые приборами и рычагами, поискал вооружение (не нашел) и еще раз попытался прикинуть – как несуразная машина может ездить, а главное – каким образом Навах собирается на ней пробираться через лес.

Прикидывал он и так и сяк, пока в его голове не блеснула ослепительная догадка – раскручиваясь, лопасти превращаются в огромные резаки, прокладывающие в лесу просеку для движения вертолета. Ему представилась неуклюжая и несуразная машина, над которой с огромной скоростью вращаются резаки, и ничто не может перед ними устоять – ни кустарник, ни дерево, и в плотном облаке щепок, листьев, рева и визга они с Навахом прорубают в плотной стене леса дорогу! Берегись зверье! Берегись материковые выродки! Десант Дансельреха идет!

Лишь когда Сворден оказался крепко пристегнут к креслу, на его голову водружены наушники с переговорником, а Навах, подмигнув и помахав Чудеснику, взялся за рычаги, и вертолет, раскрутив лопасти, вместо того, чтобы двинуться к лесу, вдруг оторвался от земли, десантник засомневался в своей догадке. А затем просека с ангаром резко ушла вниз, Сворден рванулся из кресла, но ремни держали крепко.

– Мы летим! – заорал Сворден, но Навах, видимо, принял вопль отчаяния за крик восторга и покивал – летим, мол, летим. Он небрежно двигал рычагами, переключал что-то на приборной панели и выглядел так, будто подниматься в воздух на вертолете для него плевое дело.

Лес остался глубоко внизу, став похожим на океан. Густые кроны деревьев слились воедино, и по ним прокатывался ветер, возгоняя волны. Кое-где из лесного моря торчали перекошенные фермы непонятного назначения, плотно поросшие уже знакомым мочалом, которое развевалось словно флаги.

Отсюда, сверху, становилось еще яснее видно как мир все круче забирался вверх, пока его края не расплывались в дрожащем мареве света, но даже за ним ясно ощущалась могучая непроницаемая твердь.

Свордена затошнило. Почувствовал неладное, Навах спросил:

– Как себя чувствуешь?

– Блевать хочется, – признался Сворден и крепче вцепился в зажатый между коленями автомат.

– Терпи, солдат, – осклабился Навах. – Эко тебя перекосило, – добавил он, взглянув на десантника.

– Легко? – процедил сквозь стиснутые зубы Сворден, отчаянно борясь с тошнотой.

– Что – легко? – не понял Навах.

– Вертолетом управлять.

– Запросто. Все-равно что на кончике карандаша удержать плашмя тарелку, – усмехнулся Навах. – Научить?

Сворден отчаянно потел.

– А еще горизонт очень мешает, – продолжал делиться секретами мастерства Навах. – Хочется все время задрать нос машины, будто на самом деле летишь внутри чашки. Неопытные пилоты так и делают, отчего вертолет поднимается на предельные высоты. Градиенты рефракции и гравитации здесь надо копчиком чуять… А главное – не верить собственным глазам. Только приборам. Сколько мы из-за этого таких машин потеряли! Ну, и людей, конечно.

– Мы? – промямлил бдительно Сворден, будто в надежде, что воспрянувшая из спячки подозрительность оборет позорное состояние тошнотворного страха высоты.

– Мы, мы, – рассеяно покивал Навах. – Но если человек с головой, а не кочаном, то вертолетчик в нем быстро проклюнется… Вот, помнится, пришел к нам такой курсант… – и Навах завел неимоверно длинную и нудную историю как в зеленом еще парнишке проклевывался будущий вертолетчик.

От подобной тягомотины, которую Сворден оказался вынужден слушать, заныли зубы, но через какое-то время он вдруг обнаружил – тошнота если не отступила полностью, то ее натиск ослаб, и одного глотка достаточно, чтобы загнать едкую горечь обратно в желудок.

– А потом он не вернулся на базу, – сообщил Навах в конце истории. – Сколько искали в лесу, но так и не нашли – ни его, ни вертолета. Полегчало?

– Полегчало, – сказал Сворден и стал смотреть на лес.

Лес тоже смотрел на Свордена.

С высоты лес уже не казался морем – вечной битвой волн и ветра, двух сил, что вздыбливают и гасят друг друга. Наоборот, в нем возникла странно знакомая регулярность, опознать которую Сворден затруднялся не в силу ее расплывчатости, искаженности, а, как он чувствовал, ее чудовищной неуместности здесь и сейчас. Сворден вглядывался в густо поросшие деревьями черты, и ему казалось – еще чуть-чуть и необходимая разгадка возникнет в голове, но тут Навах сказал:

– К нам что-то приближается.

Жаркое марево размывало очертания летящего предмета, и Свордену показалось, что это всего лишь пушинка, налипшая на стекло, пока Навах не потянул рычаги, поднимая машину еще выше над лесом. Точка поползла вниз, а затем, будто опомнившись, повторила их маневр.

– Ракета? – пробормотал Навах. – Не может быть… ПВО здесь давно сдохло…

Точка приближалась, увеличивалась в размерах, обретала четкие очертания, будто внутри икринки ускоренными темпами развивалась взрослая особь.

Навах еще несколько раз маневрировал, однако то, что шло с ними на сближение, не менее послушно выполняло те же самые пируэты. После того, как этот чокнутый кодировщик задрал нос вертолета вертикально вверх, затем положил машину на винты и потом вновь вернул ее в прежнее положение, Сворден совершенно неожиданно для себя почувствовал невероятный восторг. Тошнота окончательно забылась, а маячившая перед ними точка, превратившаяся к тому времени в нечто похожее на звездчатую царапину, опасений не вызывало, ибо Сворден переполнился щенячьей уверенностью – уж Навах-то обязательно найдет выход из любой ситуации.

Ему даже пришло в голову, будто своим неуклюжим присутствием он только отвлекает великого кодировщика от той таинственной миссии, что возложило на него Адмиралтейство, придав в качестве подкрепления туповатого десантника, так до сих пор и не сообразившего – в чем состоит смысл его задачи. Поэтому Сворден завозился под удерживающими ремнями, пытаясь рукой нащупать замок.

– Тебя опять блевать тянет?! – заорал Навах, заметив его возню. Волосы кодировщика окончательно растрепались, глаза выпучились, шея напряглась, и вид он имел пугающе диковатый.

– Никак нет, – промямлил Сворден. – Хочу выйти наружу… господин кодировщик…

Навах среагировал мгновенно, врезав десантнику по носу тыльной стороной ладони. Удар получился хлесткий и отрезвляющий. Сворден на короткое время вынырнул из восторженно-плаксивого настроения. Этого оказалось достаточно, чтобы схватить повисшую перед ним дыхательную маску и глотнуть ледяной воздух.

– Совсем забыл, – сказал Навах и привычно осклабился. – Извини. Герметизация ни к черту… Рухлядь, кехертфлакш!

Продышавшись и прочистив башку до стылого звона, Сворден отстранил маску и сказал:

– Ничего… – нос побаливал.

– Это вертолет, – сказал Навах. – Нам на встречу летит другой вертолет.

– Что будем делать? – спросил Сворден.

– Об этом я тебя хотел спросить, – усмехнулся Навах. – За грубую силу в нашем дуэте пока ты в ответе… тьфу, стихами заговорил!

Вертолеты сближались. Навах сделал еще одну попытку, повернув машину налево, но их противник сделал то же самое в зеркальном отражении, и они какое-то время летели параллельными курсами, пока Наваху не надоело.

– Что ж, – пробормотал кодировщик, – тогда проверим чьи нервы крепче… – машина завибрировала от набираемой скорости.

Сворден облизнул пересохшие губы и сделал еще несколько вдохов из кислородной маски.

– Перед смертью не надышишься, – обнадежил Навах и неприятно захихикал.

– Мы разобьемся, – сказал Сворден так, будто кодировщик сам этого не понимал.

– Двум смертям не бывать, – процедил Навах.

Вертолеты сблизились так, что можно было разглядеть внутренности кабины металлической саранчи.

– Там кто-то сидит! – вырвалось у Свордена, до того полагавшего, будто встречная машина управляется не живым человеком, а всего лишь бездушным механизмом.

– Двое, – подтвердил Навах. – Как и нас. Тем проще. Четыре чокнутых в воздухе Флакша – это уже перебор и вызов статистике…

Двое чокнутых, поправил про себя Сворден. В крайнем случае – трое. Я – не в счет. Я вполне нормален… наверное…

Навах вдруг схватил его рукой за воротник и рванул, словно собираясь впечатать в стекло кабины, но ремни держали крепко. Сворден еле отодрал от себя цепкие пальцы кодировщика.

– Вперед смотри, кехертфлакш! – прохрипел десантник.

– Страшно умирать?! – заорал в ответ Навах. – Страшно?! Не дрейфь, солдат! Нет после смерти ничего – ни путешествия, ни приключения!

Было ли это оптической иллюзией или на самом деле встречный вертолет перед последним рывком им навстречу вдруг чудовищно раздулся до размеров матерого дерваля. Приобрели гигантские размеры и сидящие в кабине люди, которые показались Свордену до ужаса знакомыми, но он так и не успел их опознать, потому что их машина с металлическим хрустом вломилась в ревущее винтами препятствие, ее поразила невыносимая вибрация, Свордена замотало в кресле точно куклу и если бы не ремни, то размазало бы мордой по приборной доске.

Кто-то, кажется Навах, проревел: “Держись”, и Сворден мертвой хваткой вцепился в автомат, который живым существом норовил вырваться из рук и пуститься крушить все и вся в кабине.

Затем нечто плотное и извивающееся, похожее на щупальце, проникло внутрь и одним чавкающим рывком вывернуло Свордена наизнанку, будто парадную нитяную перчатку.

Сворден чуть не задохнулся от ужаса. Он смотрел внутрь себя и видел собственный затылок с встопорщенными волосами.

А затем наступила тьма. Как и обещал Навах – без путешествия, без приключения, но с каким-то назойливым звуком летающего над ухом насекомого-кровососа, которого ни отогнать, ни прихлопнуть.

Сворден открыл зажмуренные глаза. Они все еще летели, и ничего перед ними, кроме вздымающегося вверх леса.

– Жив, курилка, – прохрипел Навах, непонятно к кому обращаясь, то ли к себе, то ли к Свордену, а то ли и вообще к лесу.

И Сворден вдруг понял, что никакой это не лес, а огромное человеческое лицо, поросшее деревьями, будто усталый колосс прилег здесь вздремнуть, да так и заснул навечно, пока весь не покрылся деревьями и кустарниками. И только отсюда, с высоты, сквозь плотные лесные дебри все еще проступали черты, в которых угадывались широкие скулы, тонкогубый рот, выпуклые глаза. Все это складывалось в высокомерно-презрительную ухмылку, а ветер, пробегающий по вершинам деревьев, вдыхал в колосса видимость жизни. Казалось, что сну его приходит долгожданный конец, и вот-вот это обросшее чудище пробудится, шевельнется, одним движением встанет в полный рост, доставая макушкой до мирового света, и стряхнет с себя чащобу леса.

И все это настолько живо представилось Свордену, что он почти не удивился, когда тонкие губы колосса шевельнулись, выпуская в вертолет густой черный плевок. Машину бросило вбок, вой винтов на мгновение захлебнулся, а когда вернулся к жизни, в его дотоле монотонном гудении вдруг прорезался сиплый, мокротный хрип.

– Падаем, – сообщил Навах. – Держись крепче.

“Еще крепче?!” – хотелось завопить Свордену, но тут началась болтанка, и он чуть не прикусил язык.

Вертолет качался из стороны в сторону, вверх и вниз, казалось к нему привязали огромную резинку, которую он до предела натягивал, но не в силах был разорвать, и тогда она сжималась, дергая машину назад, где ту поджидала невидимая упругая стена, и все повторялось в ускоряющемся ритме.

Лес смазался в грязно-бурое пятно, но это лишь вдохнуло в презрительно ухмыляющееся лицо новую жизнь, точно колосс нашел в себе силы приподнять голову, чтобы лучше понаблюдать за трепыханием железной мушки, попавшей в липкие черные сети.

– Что такое?! – отчаялся Навах, обессиливший сражаться с непослушной машиной, и Сворден вдруг сообразил, что тот ничего, кехертфлакш, не видел и не видит – ни лица, ни плевка, ни паутины, которая рвалась винтами вертолета, но от этого только становилась плотнее, готовая полностью окутать машину черной пеленой. Не видит он и того, что единственный путь – вниз, где еще сохранился просвет в мочалистом сплетении паутины.

– Вниз! Вниз! – заорал Сворден, вернее – попытался заорать, но из глотки вырывалось лишь жалкое сипение, да и могло ли оно пересилить вой двигателя? Но искать брошенные куда-то наушники с переговорником времени не оставалось, и Сворден вцепился в Наваха, принялся его тормошить, надеясь что тот воспримет это не как очередной приступ накатившего на напарника безумия, а как попытку указать путь к спасению.

Навах, конечно же, ничего не понял. Он отбивался от Свордена, одновременно раз за разом бросая вертолет вперед в губительное месиво мочала, чье смачное чавканье все явственнее доносилось сквозь вой винтов. Драться в узком пространстве кабины, да еще привязанным к креслу и при жуткой болтанке – дело почти невозможное.

Сворден сам себе напомнил бессловесную домашнюю тварь, что воем, рычанием, слабым покусыванием хозяйской ладони пытается предупредить о смертельной опасности, но хозяин в ответ лишь отвешивает болезненные пинки.

Краем глаза он ухитрился заметить как покатый нос машины вдруг начал дымиться, но это был не предвестник пожара, а все то же мерзкое мочало, которое перекинулось на вертолет, покрывая его щетинистой порослью. Тогда Сворден собрался, прекратив бессмысленное барахтанье в ремнях, дождался нужного мгновения, когда Навах вновь вцепится в рычаги, перестав отбиваться, и нанес точный удар, отправив сознание кодировщика бултыхаться безвольным воздушным шариком над обездвиженным телом.

Теперь вертолет падал. Падал крутясь и поворачиваясь, налетая на невидимые воздушные валуны, которые с хрустом вламывались в металлическую оболочку машины, оставляя на ней вмятины. Затем пришла очередь деревьев, звук падения сменился на ломкий хруст ветвей, вертолет несколько раз резко останавливался, замирал в скособоченной позе, но когда казалось, что дно достигнуто, он так же резко срывался вниз. И лишь через невозможно долгое время железная саранча с чавканьем впилась в землю остатками винтов, скользнула брюхом по неохватному древесному стволу и окончательно приземлилась, издавая жалобный стон каким-то чудом работающим двигателем.

– В расчетах где-то была допущена ошибка, – пробормотал Навах и слабо пошевелился, отыскивая замок удерживающих в кресле ремней.

Поскольку вертолет лежал на боку, то отцепив ремни, Навах неминуемо свалился бы на Свордена.

– Подожди, – прохрипел Сворден, – лучше я…

– Ты – лучше? – почему-то удивился Навах и повернул голову к десантнику. Только теперь Сворден увидел, что кодировщику досталось гораздо больше, чем ему самому.

Лицо Наваха пересекала огромная рваная рана, откуда выдавливалась густая кровь. К тому же оно чудовищно отекло, и вряд ли кодировщик мог хоть что-то рассмотреть из-под опухших век.

– Я сейчас, – пообещал Сворден. – Я сейчас тебя вытащу.

Высадив верхний люк, Сворден высунулся наружу и опасливо посмотрел вверх. Сквозь деревья смутно чернело там, откуда свалился вертолет. Вернувшись в кабину, десантник с трудом высвободил Наваха из ремней, протиснул через люк и оттащил подальше от машины. Вид стальных боков, поросших мочалом, не нравился ему даже больше, чем распухшее лицо кодировщика.

Однако пришлось совершить еще одну ходку – за автоматом и аптечкой. Кое-как заклеив рану, Сворден вкатил кодировщику дозу обезболивающего, и лишь затем обнаружил, что никак не может найти такое положение тела, в котором грызущая правый бок боль хоть немного утихла.

Он примеривался и так и сяк, пока не устроился в той диковинной позе Наваха – поджав под себя ноги и сложив руки на коленках.

Вертолет дымился. Мерзкое мочало, похожее на заскорузлые от крови и грязи длинные лоскуты бинтов, отвоевывало все новые и новые участки упавшей машины. Сталь противно шипела, будто ее поливали кислотой, а струи черного дыма поднимались вверх, но затем, будто передумав, пригибались к земле и расплывались по ней вязкими лужами.

Навах пошевелился.

– Хорошо полетали, – сказал Сворден в ясные от обезболивающего глаза кодировщика. – Посадки они всегда такие? Других не предусмотрено?

– Нет, – попытался усмехнуться Навах, но шедший по губам разрез слегка разошелся, выдавив несколько капель крови. – Маленькая недоработка конструкторов.

Сворден заухал. Вообще-то он хотел засмеяться, но получилось вот такое уханье. Только сейчас, после всех треволнений, страх вернулся в тело и забренчал поджилками, да так, что Сворден покрепче вцепился в колени, дабы Навах ничего не заметил.

– Что у меня с лицом? – спросил кодировщик. – Такое ощущение, словно пытались пилить… – его пальцы осторожно ощупывали рану.

– Стукнулся, – кратко изрек Сворден.

– Стукнулся, значит, – повторил Навах. – Потерял сознание. Как баба при виде крысы. Упустил управление, гравитационный лифт и сработал. Так?

– Угу, – подтвердил заблуждение кодировщика Сворден.

– Только чудится мне – дело происходило как-то иначе… Тут ведь какая штука: в обморок я не падаю. Никогда. Ни-ког-да. Даже обидно. Заполучишь в грудь обойму, истекаешь кровью, а про себя думаешь: “Да что же такое? Потерять сознание, и все дела!”, ан нет! Стишки дурацкие в башку лезут.

– Я тебя вырубил, – признался Сворден и попытался отцепить руки от коленей, но их неимоверно трясло.

– Вырубил, – еще более задумчиво повторил Навах. – А зачем? Соскучился по острым ощущениям? Или высоты испугался?

Вслед за трясучкой в теле поселился зуд. Мириады букашек принялись за свою бурную букашечью жизнь – спаривание, кормление, прокладку ходов в мягких тканях и небольшие, букашечьи же, войны.

Сворден посмотрел на себя и обомлел. Он дымился как проклятый вертолет. Дымился и обрастал мочалом. Обрастал мочалом и дымился. С жутким шипением комбинезон покрывался пучками мочала, но Сворден не мог двинуться с места. Он попытался крикнуть: “Спасите! Помогите!”, но в горле обосновался выводок муравьев.

Навах поздно заметил, что происходит со Сворденом. Мочало уже почти полностью покрыло комбинезон, а дым плотным столбом поднимался вверх. Сам Сворден впал в оцепенелое состояние и никак не отреагировал на то, что Навах вскочил на ноги, одним ударом повалил его на бок, выхватил нож и принялся кромсать дымящийся комбинезон.

Мочало резалось плохо. Лезвие увязало в его пучках, но Навах с совершеннейше зверским выражением на изуродованном лице упрямо резал в клочья одежду Свордена, пока тот не остался почти голым – трусами и говнодавами мерзкая дрянь побрезговала воспользоваться.

Затем пришла очередь Наваха пользовать аптечными запасами впавшего в кататонию Свордена, всаживая в окаменевшие мышцы противоядие. Инъектор с трудом справлялся с задачей, оставляя на коже десантника огромные синяки. Отбросив опустевшие капсулы, Навах принялся растирать сведенное судорогой тело Свордена, впиваясь пальцами в затвердевшую плоть так, что она хрустела.

Лишь когда Сворден зашевелился, Навах оставил его в покое и вернулся на свое место под деревом, с блаженным изнеможением прислонившись спиной к стволу.

Вертолет уже полностью оброс мочалом и стал похож на сгнившую дервалью тушу, плавающую в толще вод. Дымить он прекратил, но трава и кустарники вокруг пожухли.

Едкий пот отшелушивал слой крови и грязи на лице Наваха, и он рассеянно его сдирал.

– Что со мной? – простонал Сворден.

– Ответная любезность, – пояснил Навах. – Око за око, зуб за зуб.

На мгновение обомлевший Сворден дернулся проверять комплектность указанных частей, а кодировщик фыркнул.

– Не фыркай, сопля вылетит, – посоветовал десантник, тяжко восстанавливая вертикальное положение. Он кренился падающей башней, но упрямо повторял попытку за попыткой.

– С тебя – спасибо, – сказал Навах. – Мог бы превратиться в такую прелесть, – ткнул пальцем в останки вертолета.

– Спасибо, – буркнул Сворден. – Человек пригоден для полета, как птица – для работы…

– Знавал я таких птиц, – без улыбки ответствовал Навах. – И работа у них была замечательная. Воспитуемых стеречь. Представляешь? Огромные такие птицы с огромными такими клювами. Шаг в сторону – клювом по голове!

Сворден не нашелся, что ответить, да, если честно, и не искал. А искал он оброненный где-то автомат, и когда поднял его из травы, внимательно осмотрел, то с облегчением вздохнул – скорострельная машинка тускло отливала металлом без всяких следов мочалистой порчи.

– Или вот еще… – начал было Навах, но захлопнул пасть, услышав как кто-то ломится через заросли.

Сняв автомат с предохранителя, Сворден приготовился в трусах встретить нежданного гостя. Десяток предположений разной степени безумия пронеслось в голове, наиболее очевидное из которых заключалось в том, что их падение засекли материковые выродки, и сейчас элитные части легиона возьмут их такими… тепленькими.

И Сворден до того ясно представил картину бесшумно окруживших лесную проплешину легионеров, готовых броситься на отважных бойцов Дансельреха, повязать их живыми и предать мучительным и унизительным пыткам, что это как-то отвлекло его от того – а за каким, кехертфлакш, один из выродков ломиться к ним, демаскируя себя и своих совыродков?

Конечно, можно предположить, что среди легионеров затесалась убогая армейская сволочь, которая могла по тупости своей хрустнуть веткой, зацепиться за куст… нет, не могла. Если бы могла, то это стало бы последним, что она, эта сволочь, сделала в своей убогой жизни, ибо после такого досадного прокола скорая смерть от легионерского ножа являлась верхом милосердия.

– Не выродки, – сказал Навах. – Животное.

– Ти-ше, – одними губами произнес Сворден.

Да, не материковые выродки. Нечто хуже – непонятное. Зверь не мог пахнуть столь резко – странной смесью крови, мяса, лекарств, да еще распространяя вокруг привкус дикой ярости и невыносимой боли. Слепой ярости и ослепляющей боли. Но и человеческого в нем почти ничего не ощущалось. Почти… Крохотное “почти” сбивало с толку.

Оно было узнаваемо. Такое же “почти” остается у испытуемого после того, как его пропустили через пыточную машину. Некий нерастворимый осадок человеческого, что медленно оседает в сосуде окровавленного тела, переполненного животным ужасом и мукой. Но здесь чудилась обратная ситуация, словно бы не человека, а животное пропустили сквозь горнило запредельных мук, дабы согласно какой-то извращенной теории высечь в нем искру человеческого.

И будто в подтверждение этого легкую завесу лесных шумов разодрал отчаянный крик – человеческий, почти человеческий.

Сворден не выдержал и отчаянно длинной свинцовой очередью попытался заглушить леденящий душу вопль. Автомат бился в руках, пыталясь вырваться из потных пальцев, протестуя против бессмысленной траты боеприпасов. Да и сам Сворден где-то на задворках сознания понимал – он всего лишь платит огненную дань собственному ужасу, и вряд ли хаотичной стрельбой он заткнет, убьет приближающуюся тварь, но единственное, что он хотел, – отогнать ее подальше, загнать обратно в сумрак леса, в ту дыру, из которой она выползла. Увидеть ее воочию казалось еще более невыносимым, чем слышать ее.

Навах подскочил к Свордену и ткнул ему в сгиб локтя, отчего рука тут же онемела, а палец ослаб, не в силах преодолеть сопротивление крючка. Слабо шипели раскаленные гильзы во влажной траве, будто перешептываясь между собой. Крик угас.

“Где оно?!” – хотел закричать Сворден, но Навах зажал ему рот и молча показал на вершины деревьев – там.

Глаза ничего не различали в бурой непроглядности листвы пока вдруг крона ближайшего дерева не разлетелась вдребезги, точно собранная из стеклянной мозаики трудолюбивой, но нетерпеливой рукой, мелькнула бледная тень, и земля дрогнула от упавшего на нее тела.

Сворден попытался вскинуть автомат, но Навах крепко держал дуло, направляя его вниз.

Бесформенное, неуклюжее тело почти полностью обматывали пористые серебристые ленты, под которыми перекатывались странные волны, точно существо напрягало мышцы, пытаясь изнутри разодрать плотный кокон. Кое-где ленты надорвались, и из под них толчками выплескивалась густая черная жидкость, в которой Сворден ни за что бы не признал кровь, если бы не тяжелый запах покидающей тело жизни.

Существо ворочалось, попыталось подняться, но конечности не держали грузное тело. Глядя на него сейчас, становилось непонятно – как же оно исхитрилось перемещаться среди крон деревьев. Наверное, только боль и страх могли сдвинуть его с места, и лишь мука и ужас – подбросить на ветки и погнать через лес.

– Что же это? – шевельнул губами Сворден, но существо услышало его.

Оно посмотрело на них темными глазами сквозь разошедшиеся ленты, протянуло хрупкую тонкую конечность и ясно произнесло:

– Иди ко мне, мой колокольчик…

Навах заскулил, а затем взвыл. Обмяк догорающей свечкой и опустился на землю. Распластался по траве и пополз, всхлипывая, к журчащему нежными словами чудищу:

– Иди ко мне, ко мне, колокольчик… колокольчик…

Сворден не понимал происходящего. После всего, что они с Навахом видели у живорезов, ласково говорящее создание не вызывало ни особого удивления, ни особого отвращения, ни, даже, какой-либо симпатии. Но Навах на это повелся. Он продолжал перебирать руками и ногами, хвататься за траву и кусты, словно перед ним находилась не поляна, а крутой склон, на вершине которого серебрилась кровоточивая погань.

Шагнув вперед и держа автомат наготове, Сворден схватил Наваха за ногу и потянул на себя. Тот немедленно лягнулся и взвыл еще громче.

– Что ты хочешь, колокольчик? – отозвалась погань. – Иди ко мне, иди… – сама она продолжала оставаться на месте, истекая черной кровью.

Тратить пулю ужасно не хотелось, поэтому Сворден перескочил через ползущего Наваха и пнул его ботинком в лицо, целясь в слегка поджившую рану. От ужасной боли кодировщика скрутило, он вцепился пальцами в разошедшийся от пинка шрам, перевернулся на бок, подтянул колени к груди.

– Вот так, – удовлетворенно прохрипел Сворден и повернулся к погани.

Когда Навах очнулся, Сворден далеко углубился в лес. Тащить мосластого кодировщика на себе оказалось делом нелегким, поэтому только он зашевелился и застонал, десантник немедленно сгрузил его под ближайшем деревом.

Убедившись, что дерево – это дерево, а не очередная прикинувшаяся им тварь, для чего Сворден постучал окровавленным прикладом по плотной коре, он тоже опустился на землю и принялся пучками травы счищать с автомата черные брызги.

– Что ты с ней сделал? – спросил Навах, не открывая глаз.

– Забил прикладом.

– Пулю пожалел?

– Пожалел.

– Живодер, – без всякого выражения сказал Навах.

Лес окружал их плотной стеной деревьев и кустарника. Они находились внутри глухого кокона, сквозь плотную мембрану которого доносились слабые, еле различимые звуки. Иногда тишину нарушал деревянный треск выдираемого из плотной десны травянистой почвы огромного коренного зуба – еще одному растению надоедало прикидываться неподвижным древом, и оно, подобрав корни и ветви, отправлялось на новое место.

У Свордена возникло нехорошее предчувствие, что посиди они здесь еще немного, и тишину леса вновь разорвет отчаянный вопль.

Он встал и осмотрелся. Обошел вокруг дерева, но ничего, кроме влажного хлюпанья под ботинками, не нарушало лесное спокойствие. Лес притаился. Чужаки ему определенно не нравились, и он выискивал новую пакость, чтобы послать ее на них.

Похоже, Навах тоже почувствовал нечто такое. Он медленно поднялся, опираясь спиной на ствол, оттолкнулся от него и сделал неуверенный шаг, угодив ногой в невесть откуда взявшуюся хлябь. Он замер, неуклюже балансируя, точно канатоходец на ослабшей веревке, раскинув руки в стороны и с изумлением наблюдая, как нога погружается в землю, а навстречу ей толчками выплескивается грязная вода, расплываясь в обширную лужу.

– Что это? – недоуменно спросил у леса Навах, но тот лишь злорадно зашелестел листвой.

Навах попытался высвободиться из трясины, но нога засела крепко. Увидев такое дело, Сворден осторожно придвинулся к краю лужи и протянул Наваху ствол автомата, крепко ухватившись за приклад.

– Держись, – приказал он кодировщику, и когда тот вцепился в автомат, потянул его на себя.

Не тут-то было. Навах увяз. Он отталкивался еще свободной ногой, но трясина упрямо держала попавшую ей в глотку добычу.

Сворден рассвирепел.

– Кехертфлакш! Как тебя угораздило туда вляпаться?!

Однако Навах не столь трагично воспринял произошедшее. Его разбирал с трудом сдерживаемый смех.

Сворден пожалел, что до Наваха не дотянется кулаком. Уж тогда бы он вбил кодировщику его смешки обратно в пасть.

– Держись крепче! – гаркнул Сворден и, убедившись, что кодировщик его послушался, рванул Наваха из трясины.

Руки кодировщика разжались, и он чуть не бултыхнулся в жижу.

– Тянут-потянут, а вытянуть не могут! – сказал неунывающий Навах.

В иных обстоятельствах Сворден порадовался бы смешливой стойкости вляпавшегося в дрянь кодировщика, но он чуял – в этом никакой заслуги самого Наваха нет. Это все мерзкая дыра, проглотившая его ногу по колено. Когда-то Сворден слышал о тварях, впрыскивающие яд в тело жертвы, отчего та испытывает блаженство, пока хищник пожирает ее заживо.

И тут кодировщик стал намокать.

Казалось, он попал под невидимый ливень или его сжимает огромная рука, выдавливая пропитавшую Наваха влагу, как из губки. Одежда кодировщика промокла насквозь, лицо покрылось крупными каплями, они сливались друг с другом, пока не превратились в стекающие по щекам и подбородку непрерывные струи, волосы облепили череп неопрятными прядями. Навах разинул рот, закашлял, из него выплеснулась все та же вода, словно из утопленника.

Пришлось отбросить бесполезный автомат, шагнуть в лужу и, ощущая, как земля под ботинками подается, готовясь разверзнуть новую трясину, дотянуться до захлебывающегося кодировщика, ухватить за грудки и рвануть на себя, одолевая упрямую, чавкающую силу, которая держала Наваха.

Навах кубарем откатился от опасного места, а Сворден, завалившись на спину, рванул увязшие ноги и, не поднимаясь, отталкиваясь локтями и пятками, отполз туда, где сухо.

Лужа, потеряв добычу, недовольно забурлила и с хлюпаньем принялась втягиваться обратно в землю. Через некоторое время от нее и следа не осталось, разве что промокший до нитки Навах.

– Что это было? – отдышавшись спросил Сворден.

– Одно из мрачных чудес леса, – все еще отплевываясь и тряся головой сказал Навах.

– Никогда такого, кехертфлакш, не встречал.

– Ты и в лесу никогда не был, – ответил кодировщик. – Тьфу, будто утонул и меня долго искали…

– В лесу я был, – возразил Сворден.

– Когда выслеживал материковых выродков?

– А какая разница? – спросил Сворден. – Такие же трава и деревья… Только выродков побольше. Но никогда про такую мокроту не слышал, умгекеркехертфлакш!

– Не слышал, – еле заметно передразнил Навах, вытряхивая из снятых ботинок воду. – Мы все о них знали, только вот тебе не говорили…

Сворден промолчал, справедливо подсчитав, что угрюмая тишина послужит достаточным укором спасенному его руками Наваху. Впрочем, ведь и Навах спас Свордена от мочала. Кодировщик мог решить, что они в расчете, и продолжать язвить.

Кое-как втиснув в размокшие ботинки ноги, Навах зашнуровался и встал. Поднялся и Сворден, закинул автомат на плечо и двинулся вслед за прихрамывающим кодировщиком.

Лес раздавался вширь, словно некто изо всех сил принялся растягивать земляную подложку, на которой он рос. Расстояния между деревьями, до того стоящих вплотную друг к другу, как новобранцы в строю, увеличивалось, будто необученной деревенщине дали команду “вольно!”, а она вместо того, чтобы по уставу заложить руки за спину и расставить ноги, разбрелась из шеренги кто куда.

Дотоле непролазные кустарники присели, а то и вовсе полегли, прижавшись к земле ветвями, как вышедшие из тяжкого боя солдаты, повалившись без сил прямо там, где уже не слышны стрельба и взрывы.

Лес производил на Свордена впечатление лишь на мгновение затихшей боевой зоны – воюющие стороны перемешались настолько, что нельзя прочертить линию фронта, а если бы кто-то из штабистов и попытался сделать подобное, умозрительно проложив ее как равноудаленную от противоборствующих огневых позиций, то получились бы каракули, по недоразумению нанесенные на оперативную карту.

Свордену казалось – вот-вот они наткнуться хоть на какой-то след минувшего боя, чья ярость столь ясно ощущалась в воздухе, – например, на скелет смертника, прикованного цепью к пулемету и погребенного лишь под кучей отстрелянных гильз и опавших листьев. Однако они продолжали идти, а ничего подобного на глаза не попадалось.

Если у Наваха имелись подобные ощущения, то он их скрывал. Он топал как на параде, похлопывая по ноге сорванным прутиком и разве что не распевая гимн Дансельреха. Хромота его давно прошла, тело вновь преисполнилось силой, и даже по спине кодировщика нетрудно было заметить, что он находится в лучшем расположении духа.

Сворден достал из кармана патрон и запустил его в затылок Наваха, но тот оказался начеку и, наклонив голову набок, небрежно взял патрон из воздуха, как надоедливо жужжащее насекомое. Он даже не повернулся к Свордену выяснить причины столь глупой шутки, на которую попадаются только необстрелянная деревенщина, но уж никак не матерые служаки.

Лес, меж тем, продолжал растягиваться, и это уже не казалось каким-то удачным образом, пришедшим в голову, а являлось довольно точным описанием происходящего. С каждым шагом деревья все дальше и дальше отодвигались друг от друга, и даже те, что всего лишь несколько шагов назад стояли вплотную друг к другу, переплетаясь кронами, теперь расцепили объятия, уступая место мировому свету.

Что-то с еле слышимым шорохом рассекло воздух и глухо ударилось о землю. Как будто камешек бросили. Навах и Сворден замерли на месте, оглядываясь в поисках источника звука, которым, по создавшемуся впечатлению, должно было быть нечто крохотное, еле заметное, а отнюдь не огромное, суставчатое, полупрозрачное, что одним концом упиралось в лес, а другим уходило в скрытую рефракцией даль.

Может поэтому они не сразу сообразили – чудовищное образование и является источником шума, пока совсем рядом в землю не уперлась очередная суставчатая “нога”, издав совсем уж несоразмерный собственной величине звук. “Нога” принялась оплывать, став похожей на огромную присоску. Она дрожала, двигалась из стороны в сторону, втягивая в себя траву и землю. Бурая масса закрутилась тонкой спиралью, уходя вдоль суставчатого канала все выше и выше, а почва под присоской вдруг лопнула, разверзлась, и оттуда начало судорожно выкручиваться огромное, хитиновое тулово, ощетинившееся множеством ног и клешней, мрачно глядя десятком разнокалиберных глаз и издавая противный оглушающий скрежет.

– Krebsspinne! – охнул Навах и отшатнулся назад от чересчур близкого соседства с отвратным чудищем, которе тем временем окончательно извлекли из земли и теперь заглатывали все глубже и глубже, невзирая на его жуткий вой и брыканья.

– Что это? – только и вымолвил Сворден, когда полупрозрачная “нога” оторвалась от земли и резко ушла вверх, унося скрежещущую тварь.

– Это? – переспросил Навах, медленно отходя от охватившего его оцепенения. – Это… такая штука, которой здесь точно не может быть… Впрочем, о какой из них ты спрашиваешь?

Вдруг Сворден сообразил – поскольку клешнястого членистонога извлекли из-под земли, то вполне вероятно, кроме него там же обитают его многочисленные родственники, точащие жевала в предвкушении добычи. И может прямо сейчас земля под их ногами обрушится, и они с Навахом окажутся в мрачной сырой норе в качестве поминальной трапезы этих самых Krebsspinne, скорбящих о потере товарища.

У Свордена возникло неодолимое желание вскарабкаться на ближайшее дерево, но Навах подошел к взрыхленной земле, присел на корточки и потыкал ее пальцем. Сворден осторожно придвинулся к нему и тоже ковырнул ближайший комок ботинком.

Почва промерзла до звона. От нее тянуло холодом, и у Свордена защипало коленки. Он потер голую кожу, отошел подальше и принялся смотреть вверх.

– Их там много, – сообщил Сворден Наваху о своих наблюдениях.

– Да-да, сейчас, – невпопад ответил задумчивый кодировщик.

Если Свордена клешнястая тварь просто испугала, как может испугать вооруженного человека хищное животное, выпрыгнувшее из чащобы, то Наваха увиденное поразило до глубины души. Чего-то кодировщик знал такое, что не знал, а потому не придал особого значения Сворден. И связано оно не столько с членистоногом, сколько с куском промерзшей земли, над которой Навах продолжал стоять, заложив руки за спину и притоптывая. Со стороны он походил на нелепую голенастую птицу.

У Свордена зачесались руки швырнуть в кодировщика еще один патрон, но он пожалел боеприпас. С такими тварюгами, лезущими из земли, следовало беречь каждую пулю. Сворден вернулся к источающему стылость участку, взял Наваха за плечо и, поймав его отрешенный взгляд, ткнул пальцем вверх.

Привычное жаркое марево, скрывающее верхнюю полусферу Флакша, теперь напоминало взбаламученное болото, куда со всего леса сползлись для спаривания безногие гады. Суставчатые полупрозрачности сплетались в огромные клубки, затем разъединялись, устремлялись к земле, чтобы потом вновь подняться и включиться в беспорядочное, на первый взгляд, движение.

Присмотревшись, Сворден увидел – каждая из суставчатых трубок уносит из леса схваченную добычу, похожую отсюда на увязшую в клее крохотную мушку. А там, наверху, темные точки внутри полупрозрачностей включаются в общее движение, стремительно передвигаясь внутри трубок, сталкиваясь и объединяясь в расплывчатые пятна, но затем вновь разъединяясь, теперь уже не столько темнея, сколько поблескивая серебром, будто их покрыли амальгамой.

– Лаборатория, – сказал Навах. – Лаборатория трахофоры по производству разума.

– Что? – не понял Сворден.

– Вивисекция. Человек занимался селекцией, так почему бы трахофоре не заняться вивисекцией? Человек разводил полезных для себя животных, так почему бы трахофоре не заняться разведение полезных для себя разумных?

– Не понимаю, – почти пожаловался Сворден.

– Здесь производят живорезов, – сказал Навах. – Расчленяют неразумных тварей, и сшивают из их кусков вполне разумных, хотя не менее диковатых живорезов. Понимаешь? Кроят разум, как одежду. Портняжество в мире духа… А мы-то чего только не напридумывали! Великая загадка! Таинство! – кривляясь Навах изобразил кого-то неизвестного Свордену.

– Ну… живорезов так живорезов, – пожал плечами Сворден. – А ты уверен, что не материковых выродков? Очень уж они звероподобные.

– Хочешь, скажу тебе правду? – вздохнул Навах.

– Валяй.

– Материковые выродки ничем не хуже выродков островных. А может даже в чем-то и лучше…

– Это в чем же? – прищурился Сворден. Так-так, вот где твоя предательская сущность все-таки проявилась!

– Потому что они, в отличие от островных выродков, – обычные уголовники. Паханы, случайно получившие власть. Ворье, прикинувшееся идейным. Они мерзки в своих простейших желаниях жрать, спариваться, испражняться. Они злобны, как звери, охраняющие собственную территорию. Но в отличие от уродов из Адмиралтейства, они не идейны. С ними можно работать. Их можно обмануть. За хабар они мать родную прирежут, не то что страну продадут…

– Дансельрех превыше всего, – согласился Сворден. – А выродки они и есть выродки.

– Да не может быть Дансельрех превыше всего! – неожиданно почти выкрикнул Навах. – Не может какой-то случайный клочок земли оказаться важнее человеческой жизни! Почему столь простая мысль до сих пор не вбивается в их головы?! Хотя, о чем я? В наши собственные головы она вбивалась с не меньшим трудом…

Сворден смотрел на Наваха и с недоумением раздумывал – а почему, собственно, они об этом сейчас говорят?

– Флакш отравляет всех, кто хоть раз здесь побывал, – сказал Навах. – Грязь, пот, кровь, война – не суть важно. Есть тысячи миров, где еще больше грязи, пота и крови. Но там мы все равно остаемся сами собой. Рубимся на мечах, интригуем, травим злодеев, но это словно… словно спектакль… Theatre du Grand-Guignol… Достаточно сойти с подмостков, чтобы вернуться к самому себе… Но не здесь, не здесь, понимаешь?! – Навах бешеными глазами смотрел на Свордена.

– Остынь, – посоветовал Сворден. – Ты опять несешь тарабарщину.

Но Навах его, конечно же, не услышал.

– Она кроит наши души! Точно так же, как кроит разум живорезов! Здесь главное – боль. Чтоб никакой анестезии. Только боль и кровь. Кровь и боль. Вивисекция человечества. А если… а если… а если она и есть Gott? – собственные слова настолько поразили Наваха, что он вцепился в Свордена, выискивая опору ослабшему телу.

– Кто – она? И что – она? – как можно терпеливее спросил Сворден, отдирая от себя кодировщика. Сумасшествие, конечно, недуг не заразный, но лучше держаться от заболевшего на расстоянии.

– Она, – пояснил Навах. – Трахофора. Не тот самый Gott, естественно, как у мракобесов, не всемогущий и возлюбивший все и вся. А такой – местный, локальный, не всемогущий и не возлюбивший. Концентрат разума, вертикальный прогресс… Разве ты ее не видишь?

И тут Сворден увидел.