Глава десятая
Трепп
– Не могу ничего поделать, – с тихим отчаянием пожаловалась она. – Не могу, не могу! – градус отчаяния нарастал, и Сворден Ферц понимал – помедли он еще, и у нее начнется истерика.
Понимать он понимал, только вот никак не мог сообразить – что в таких случаях надо делать?
Совать в трясущиеся руки стакан воды? Таковых в комнате не наблюдалось. Может, в кухне, подключенной к линии снабжения, нашлось бы что угодно, вплоть до пресловутых мороженых крыс, но здесь, увы, – ничего. (А кстати, почему? – спросила та часть Свордена Ферца, которая специализировалась на таких вот, вроде бы резонных, но абсолютно неуместных вопросах).
Или пару раз шлепнуть ее по щекам, столь негуманным и, в общем-то, бесцеремонным способом выводя из ступора? Но если речь идет о подобном состоянии, тут не до размышлений и церемоний, надо всего лишь размахнуться и…
– У меня ничего не выходит, – она склонилась к листам, лежащим у нее на коленях и разбросанным вокруг, – огромные плотные листы, исчерканные нервными, обрывистыми линиями, которые, тем не менее, складывались в нечто тревожное и даже пугающее. – Отвратительное стило, – она подняла руку и показала Свордену Ферцу. – Видишь? Видишь?
– Вижу, – разлепил пересохшие губы Сворден Ферц, хотя ни черта не видел – стило как стило, стандартной варки.
Она швырнула стило в угол комнаты, вцепилась в ближайший рисунок и принялась рвать его в клочья. Сухой звук расчленяемой бумаги оказался неприятен до дрожи, до зубового скрежета. Сворден Ферц не ожидал, что это на него так подействует. Захотелось тут же выскочить из комнаты в поисках лучшего стила, только бы не слышать невыносимый шелест, и даже не шелест, а почти тактильное ощущение от рыхлой, шершавой бумаги.
Вот только куда бежать за этим проклятым стилом?
– Ты же знаешь! – почти выкрикнула она, словно прочитав его мысли. – Ты точно знаешь! Ты всегда приносил мне самое лучшее стило на свете!
Если бы она не швырнула стило в угол, то сейчас бы запустила им в меня, понял Сворден Ферц. Он вылез из-под одеяла, взял ближайший рисунок. Первое впечатление не обмануло – тревожный, надрывный, даже – отчаянный хаос линий, как будто то, что пытались запечатлеть, непрерывно меняло форму. Но в глубине неряшливого наброска угадывался лес, поселок, фигурки людей. Кончик скверного стило крошился, раздваивался, а вместе с ним крошился и раздваивался тот мир, который погружался в хаос.
Сворден Ферц физически ощущал, как уютному, тихому миру каждым движением стило наносится глубокая, мучительная рана, будто она своими тонкими пальчиками нащупала центр напряжения, невидимый фокус, куда сходятся все силы, что сохраняют целостность мироздания, и малейшее касание, легчайший нажим на который немедленно возбуждали в массивной тверди волны разрушения, тектонические сдвиги, разрывы и бездонные трещины.
Тихий ход разрушительных стихий свершался в оглушительной тишине ночного леса, в теплом воздухе, пропитанном запахами смолистых деревьев и клубники, в сонном благодушии людей как богов, ведь только богам не дано прозревать грядущую теомахию.
– Все хорошо, все хорошо, – шептал Сворден Ферц, прижимая ее к себе, ощущая как ее бьет крупной дрожью, точно животное, ощутившее приближение раскаленного тавро, должного не только причинить ужасающую боль, но и удостоверить его переход из когорты свободных в разряд полезных.
И когда ему показалось, что она почти успокоилась, ее пальцы не так впиваются в спину, постепенно ослабляя отчаянную хватку, а дыхание становится ровнее, знаменуя постепенное погружение в хоть и преисполненный кошмаров, но все же сон, как она вдруг дернулась с такой силой, что Сворден Ферц невольно разжал объятия, и только лишь потом понял – это не она, а нечто чужое вцепилось в нее и отбросило к окну.
Отчаянный визг впился в уши. На призрачный свет, сочащийся в окно, пала еще более призрачная тень. Нечто огромное продавило предохранительную перепонку, хотя ничто и никто, кроме человека, не смогло бы это сделать, и начало вдавливаться внутрь гигантским куском прозрачного геля из колоссального тюбика зубной пасты.
Желеобразная масса надувалась пузырем, по чьей поверхности пробегали радужные сполохи, а затем вспучилась многочисленными полусферами, будто прыщами или даже гнойниками, потому что в глубине тут же возникли переливчатые токи, связующие вздутия с чем-то еле заметным, трепещущим внутри с высокой частотой. На вершине выпуклостей сформировались темные точки, которыми точно выстрелили, и они повисли на тонких ниточках, изгибаясь из стороны в сторону.
Глаза, по какому-то наитию понял Сворден Ферц. Чудовище обзавелось глазами и теперь разглядывает комнату, соображая – что предпринять дальше. А может и не соображая, а на манер буриданова осла выбирая между ним и ей – кого слопать как аперитив, а кого оставить на диджестив.
Но, если честно, страха не возникло. Уж чересчур нелепо выглядело это полупрозрачное создание, вызывающе нелепо, можно даже так сказать, как неумелый набросок детской рукой, что тщится изобразить чудище, которое испугало бы и маму, и папу. А еще она пахло ягодами. Сворден Ферц принюхался – точно, ягодами. Причем не так, будто долго ползло через чащобу, давя ягодники, пачкаясь и пропитываясь клубничным соком, а так, как пахло бы создание, для которого клубника являлась единственным питанием.
И лишь продолжающийся визг, который теперь доносился из-под кровати, побуждал Свордена Ферца хоть что-то предпринять, лишь бы избавиться от присутствия многоглазой дряни в комнате.
Он встал, уперся ладонями в податливую тушу и попытался ее вытолкнуть прочь. Но не тут-то было – руки провалились внутрь желеобразного тела почти по самые плечи.
– Волшебный котелок, перестань варить кашку, – пробормотал Сворден Ферц и изменил тактику – освободив руки и морщась от неприятного ощущения, будто их покрыла липкая пленка, он всем телом налег на незваного гостя.
С таким же успехом можно запихивать обратно в волшебный котелок ту самую пресловутую кашу. Гель продолжал упрямо вдавливаться из невидимого тюбика в комнату, мягко отталкивая Свордена Ферца, чьи ноги лишь скользили по полу, как он ни пытался усилить свой напор.
Дверь с грохотом распахнулась, внутрь ворвался горячий воздух, пропитанный запахом металла и смазки, и на пороге возникла гигантская фигура Железного Дровосека.
– Что тут у вас?! – грозно лязгнул он, и этого оказалось достаточно, чтобы визг прекратился, точно его отключили одним нажатием правильной кнопки. – Жертвы есть?!
– Будут, – пообещал Сворден Ферц. – Вот только найду автора этой гадости…
– Это не гадость, – прогудел Железный Дровосек, бесцеремонно продираясь внутрь, отчего деревянные косяки разлетались в щепки. – Это еще только пол-гадости!
– Да неужели, – заскрипел зубами Сворден Ферц, ощутив, что напор вползающей в окно массы резко усилился. – Помоги!
– В первую очередь – женщины и дети, – пропыхтел Железный Дровосек, выпуская из челюстных раструбов густые клубы пара.
К черту женщин и детей, хотел заорать Сворден Ферц, но вовремя прикусил язык. Железный Дровосек давно уже забыл, что такое аффект, и воспринял бы его слова со всей его стальной основательностью в вопросах морали.
Но тут на счастье из-под кровати выглянула она и умоляюще протянула к Железному Дровосеку руки.
– Женщина! – протрубил лязгающий болван, подхватил ее, так что голые ноги сверкнули, и стал отступать из комнаты, пятясь как огромный атомный танк, угодивший в эпицентр взрыва.
– Эй-эй! – завопил Сворден Ферц, напоминая о себе и понимая – стоит отпустить эту штуку, как она со всей силой ломанется внутрь и погребет его под собой.
Она тут же принялась стучать по башке Железного Дровосека, отчего по комнате поплыл тяжелый, чугунный гул, и закричала:
– Отпусти! Отпусти!
Железный Дровосек ее однако не послушал, еще крепче прижав к броне, но вытянул руку и аккуратно сунул между ладонью Свордена Ферца и вдавливающейся внутрь биомассой что-то твердое и холодное. Крепко сжав это в кулаке, Сворден Ферц отпрыгнул на кровать и полоснул этим по непрошеному гостю.
Раздался неприятный чавкающий звук, полыхающая всеми цветами радуги пленка лопнула, обнажив неожиданно черное, пульсирующее нутро, и чернота хлынула в комнату самой обычной водой, заливая все вокруг, и не найдя иного выхода, мощной волной устремилась в снесенную напрочь дверь. Напор оказался столь велик, что Свордена Ферца одарило об стену затылком, а Железному Дровосеку пришлось уцепиться за косяк.
Но вот поток грязной воды сошел, щебетанье маленьких птичек в ушах стихло, и Сворден Ферц тяжело отдышался, утирая кулаком перепачканное лицо. Штука, которую он продолжал крепко сжимать, оказалась самым обычным скальпелем.
– С тобой все в порядке? – почему-то шепотом спрашивала она, гладя его по щекам.
Железному Дровосеку все-таки пришлось выпустить ее, и теперь он замер в проеме, как атлант, которому на плечи взгромоздили небесный свод. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было – Высокая Теория Прививания, вшитая в архитектуру позитронного мозга, требовала оградить взятое под опеку живое существо от опасности, однако доносящиеся снаружи крики свидетельствовали, что в такой же опеке нуждалось еще множество живых существ. Близость голоногой, целующей в нос существо с высоким индексом социальной ответственности и информированности, исключающим его из списка подлежащих заботе, уравновешивала неопределенное пока множество тех, кто в панике носился по поселку.
Железный Дровосек завис в состоянии неразрешимости, раз за разом запуская сложные алгоритмы расчета добра и зла, пока позитронный мозг наконец не отключился, высвобождая упрятанную в доспехи оцифрованную душу:
– Вы еще долго миловаться будете? – сварливо проскрипел Железный Дровосек.
Сворден Ферц осторожно отстранил ее, всхлипывающую от пережитого страха, прошлепал к окну, уже заросшему неопрятной перепонкой, ткнул в нее и выглянул наружу.
Внизу что-то вспыхивало, на мгновение высвечивая мечущиеся фигурки, какие-то темные бесформенности – скорее всего родственники той твари, что напрашивалась в гости. Вслед за вспышкой наступала скоротечная тьма, крики тут же нарастали, словно требуя еще огня, еще, а когда огонь возвращался, то избиение продолжалось с новой силой.
– Что там происходит? – робко спросила она.
– Надо помочь людям, – пророкотал Железный Дровосек. – Вызвать службу ЧП, отвести детей и женщин в лес…
– Нет, – покачал головой Сворден Ферц. – Помощь нужна совсем другим.
Она встала рядом и тоже стала смотреть на происходящее.
– Отвратительно, – сказала она и зажала рот ладонью, пытаясь сдержать рыдания. – Отвратительно. Теперь я понимаю, как мерзко себя вела… Прости меня… Но я испугалась… Оно просило помощи, а я испугалась… Оно хотело здесь спрятаться, а я… а я…
– Перестань, – Сворден Ферц обнял ее за плечи и отвел от окна. – Еще ничего неизвестно. Может, мы поступили правильно. Кто-то запустил биофоров и оставил без присмотра. Программа нарушилась, и они расползлись куда попало. А это опасно. М-м-м, очень опасно, – Сворден Ферц требовательно посмотрел на Железного Дровосека, но тот промолчал – врать не умел.
– Странно, на всех частотах тишина, – Железный Дровосек покрылся изморозью. Вокруг его головы сгустилось облачко, он растопырил руки и забормотал: – Одержана очередная великая победа в Одержимости… Полчища боевых подруг продолжают наступать… Белый Клык в прямой видимости… Осталось совсем немного, и лес одержит самую окончательную из всех окончательных побед…
– Вот видишь, – сказал Сворден Ферц. – Осталось совсем немного. Лес одержит победу.
Что я несу? – изумился он где-то внутри. Каждый раз, когда на Железного Дровосека находил подобный приступ, и он начинал нести околесицу о какой-то Одержимости, подругах и наступлениях, больше смахивающую на фронтовые сводки, Сворден Ферц, да и не только он, ощущал нечто вроде гордости, какой-то душевный подъем, будто эта ахинея и в самом деле имела смысл.
Но учитывая ее состояние, сводки с полей Одержимости оказались кстати – она послушно закивала головой и перестала рыдать.
– Пошли, – сказал Сворден Ферц, и они пошли.
Спустились по лестнице вниз, проходя мимо распахнутых дверей в пустующие комнаты, из которых удушливо пахло давленной клубникой, осторожно переступая через наспех собранный и тут же брошенный скарб, оскальзываясь на рассыпанных какой-то то ли щедрой, то ли пораженной трясучкой рукой переспелых овощах и фруктах, иногда заглядывая внутрь, на случай если там остался кто-то из жильцов, напуганный до смерти. На этом особенно настаивал Железный Дровосек, а поскольку ломать косяки могучим бронированным телом он не решался, то обыскивать комнаты приходилось Свордену Ферцу.
В одной из них они наткнулись на привидение. Оно сидело в необъятном кресле и вид имело сухонькой старушки в белом платье. Неестественно выпрямившись, как подобает либо существу потустороннему, чьи плечи уже не гнетет бремя тленной плоти, либо балерине, чье тело и в мучительной пытке упрямо примет вбитые годами ученичества и палкой наставника предписанную для исполнения танца позицию, привидение смотрело в окно, изредка пожевывая морщинистые губы.
– Какая мерзость! – сварливо заявила она Свордену Ферцу.
– Полностью разделяю справедливое возмущение, ваше высочество, – щелкнул пятками Сворден Ферц. – Истинное безобразие!
Старушка подняла руку со странным оптическим устройством на увитой ленточками палочке и сквозь него внимательно оглядела Свордена Ферца. Ему показалось, что в глубине линз он разглядел мрачное сверкание глаз, и ему стало немного не по себе.
– Не разделяете, – вынесла вердикт старушка. – Вы склонны творить безобразия, как и те, – она кивнула в сторону окна, – кто сейчас завершает избиение ни в чем не повинных существ.
– Нет-нет, что вы, ваше высочество, – запротестовал Сворден Ферц. – Я искренний поклонник гуманизма…
– Так я и полагала, – ледяным тоном пресекла его оправдания старушка. – Выброси море на берег дельфина, и вы пальцем не пошевельнете, чтобы спасти его. К несчастью для бедных существ, они уже лишились рук и ног, ибо в пучине более потребны плавники, а не конечности.
– Ваше высочество, здесь не место для дискуссий, – попытался прервать ее словоизлияния Сворден Ферц, но старушенция не унималась:
– Весь ваш гуманизм, милостивый сударь, – последнее она произнесла с особой ядовитостью, – касается лишь двуногих без перьев и когтей. А обладай то же двуногое хоть парочкой перьев, и вы с таким же удовольствием скинули бы его вниз, присядь оно изможденное и израненное на ваш подоконник. Или скальпелем полоснули, – кивнула она.
Только теперь Сворден Ферц заметил, что до сих пор держит скальпель наизготовку. Ему стало стыдно.
Старуха глубоко вздохнула, точно набирая воздуха для длинной обвинительной речи, но внезапно улыбнулась, морщины послушно сложились в добродушнейшую маску, и она промурлыкала:
– Здравствуйте, дитя мое.
Дитя ухватило Свордена Ферца за локоть и сделало робкий книксен.
– Вы рыдали, дитя мое? Я вижу, что вы рыдали… Это был страх или жалость? – вкрадчиво поинтересовалась она.
Сворден Ферц внезапно напрягся. Если до этого момента их общение не выходило за рамки болтовни с поселковой сумасшедшей, то теперь в старушке проклюнулось такое, что будь рядом большеголовая тварь, она незамедлительно бы прорычала: “Опасно, очень опасно!” Ощущение чего-то жуткого, не мерзкого, не отвратительного, что можно брезгливо вытолкнуть в окно, как давешнего слизняка, а такого, с чем невозможно оставаться в одном объеме пространства, даже если его расширить от размеров крошечной комнаты до пределов мира.
– Вы ведь тоже ЭТО почувствовали, дитя мое? – продолжала выспрашивать старушка. – Расскажите мне, скрасьте мое одиночество в сем безумном мире…
Однажды Сворден Ферц видел, что происходит с человеком, попавшим в мокроту. Вот он беззаботно идет по лесу, разглядывает деревья, ворошит опавшую листву в поисках грибов с ярко-красными шляпками, весело насвистывает, пока не наступает на притаившуюся среди ягодников неприметную тень, еле поблескивающую паутинку, взведенную ловушку, терпеливо ждущую очередную жертву. Достаточно легкого касания тонкой нити, и ты попался. Твое тело больше не принадлежит тебе, оно во власти мокроты.
Человек стремительно разбухает, как сублимированный овощ, извлеченный из вакуумной упаковки, наполняется влагой, а затем начинает потеть столь обильно, что пот ручьями стекает с него, вызывая резкое переохлаждение и чудовищную трясучку. Его бьет и колотит, как в жутком танце под аккомпанемент труб самого последнего суда, выворачивает руки и ноги, наматывает мышцы на игольчатые колеса судороги. Так добросовестная хозяйка выжимает тряпку после мытья полов.
А затем все кончается. Как будто щелкнули переключателем. Мокрота бесследно исчезает, оставляя обезумевшего от пережитого человека посреди леса.
Вот и сейчас у Свордена Ферца возникло ощущение, что он вляпался в мокроту. В мокроту из мокрот. Откуда если и выходят живыми, то потерей волос и мучительной болью в суставах последствия не ограничиваются. Ему показалось, что вся влага мира неудержимо всасывается в его тело, вливается в каждую пору с неукротимостью Блошланга, врывается внутрь с яростью мирового потопа, снося все преграды, перемалывая шпангоуты костей, разрывая в клочья рангоуты жил, скручивая в спирали обшивку мышц, заполняя свободное пространство легких, желудка, кишечника, мочевого.
Из ужасного далека до него донесся ее голос:
– Мне показалось, что они умирают, бабушка… Я… я страшно испугалась… но потом…
– Замолчи! – хотел заорать Сворден Ферц. – Ради всего в этом мире, замолчи! – но привидение одним глазом зло уставилось на него, запечатав уста, а вторым с сочувственным добродушием продолжало поощрять к разговору наивное дитя, так и не понявшее, что злой зверь сожрал ее бабушку и натянул на себя обличье милой старушки.
– Но потом ты поняла, что в нем нет никакой угрозы?
– Да… Никакой…
– Подойди ко мне, дитя, – старушка требовательно протянула руку, и в ее тоне проскользнуло нечто такое, отчего дитя слегка заколебалось, еще крепче вцепившись в Свордена Ферца.
Однако ее пальцы соскользнули по мокрой руке, она сделала маленький шажок – крошечный, почти незаметный, но вполне достаточный, чтобы привидение вдруг с противным хрустом лопнуло, как будто кто-то разодрал иссохшую старушечью плоть пополам, распахнулось, обнажив зыбкую, леденящую темноту, куда с нарастающим ревом устремился воздух. Мотающиеся по сторонам отверстой бездны как два крыла половинки лица старухи еще сохранили ласковое выражение, и даже глаз ее продолжал буравить Свордена Ферца, а руки тряслись по сторонам прохода, то ли в агонии, то ли в тщетных попытках дотянуться до все еще упирающегося дитя.
– Держись! – каркнул Сворден Ферц, но тут могучий шлепок в спину сбил его с ног, придавил к полу, и он с отчаянием смотрел как уплотнившийся вихрь полупрозрачным щупальцем подхватил ее, закрутил, точно перышко, и со всего размаху бросил в стылую бездну, где поблескивали разноцветные огоньки.
Половинки старушечьего рта раздвинулись в улыбке, которую можно назвать добрейшей из добрейших, обрети она целостность, мелкие трещинки пошли по лицу, задели глаз, что пришпилил Свордена Ферца к полу, глазное яблоко лопнуло, разлетевшись мелкими брызгами, чары пали, и Свордена Ферца неудержимо потянуло внутрь смыкающейся бездны.
Она медленно падала, раскинув руки и ноги. Широко открытые глаза смотрели на Свордена Ферца с непонятным выражением, а губы что-то шептали, неразличимое в оглушающем гуле ветра. Он рванулся за ней, но кто-то крепко держал его за лодыжки и тянул назад, вырывая из тугой пелены ветра. Нечто медленно впивалось ему в бока сотней острейших зубьев. Боль нарастала, Сворден Ферц засучил ногами, пытаясь освободиться, но тут его со всей силы рванули назад, отчего он заорал так, будто ему живьем сдирали кожу.
Его волокли к двери, пот заливал глаза, и в колышущемся мареве Сворден Ферц видел как обрывки старушечьего тела втянулись в темное веретено схлопывающегося пространственного перехода. Он отчаянно цеплялся за гладкие доски пола, но непонятная сила его тащила и тащила, пока не вытянула в коридор, напоследок пнув по рукам, не дав ухватиться за дверной косяк.
– Опасно, очень опасно, – почти добродушно прогудел Железный Дровосек. – Несанкционированное использование пространственной переброски в пределах человеческого жилища наказывается…
Сворден Ферц отпихнул держащую его железяку, рванулся назад, но застыл на пороге. Внутри – никого и ничего, лишь от пола, там, где упали лоскутки того, что прикидывалось старушкой, поднимался густой дымок, наполняя комнату едким, удушливым запахом жженной пластмассы. Вслед за дымком из пола стремительно прорастали густые, спутанные волокна, похожие на мочало. Выглядели они мерзко и опасно. Как только пятна зарослей касались стен и мебели, там немедленно начиналась такая же бурная реакция – клубы дыма и хруст лезущих наружу волокон.
– Нужно уходить, – звякнул Железный Дровосек. – Очень сочувствую, но сделать ничего нельзя, – и он выпустил и челюстных раструбов черный, почти траурный дым.
– Что же это такое? – спросил Сворден Ферц. – Что же это такое?
У него возникло кошмарное по своей реальности ощущение бесконечно циркулирующего сна. Вот сейчас кончится очередной цикл, он вновь проснется в кровати и увидит ее, отчаянно пытающуюся изобразить свой ужас корявым, отвратительным стилом.
Железный Дровосек опустил тяжелую длань на плечо Свордена Ферца:
– Так всегда происходит, рано или поздно. Тебе не повезло – это произошло чересчур поздно. Люди не могут вечно оставаться здесь. Кому-то все равно приходится уходить.
– Постой… подожди… – забормотал Сворден Ферц. – Уходить? Куда уходить?! – проорал он в бешенстве, повернувшись к стальному болвану и вцепившись в торчащие из его торса поручни. – Куда уходить, драмба ты чертов?!
– Туда, – показал рукой в сторону леса Железный Дровосек.
– Так, – Сворден Ферц заставил себя успокоиться. – Путь ясен, а перспективы – светлы, – привычное леденящее спокойствие наполняло тело и душу. Главное – не пороть горячку. – Солдат! – рявкнул он. – Считай себя мобилизованным по закону военного времени!
Железный Дровосек вытянулся по струнке, насколько это возможно для похожей на шагающий примус рухляди. Сворден Ферц критически осмотрел его с ног до головы и потребовал:
– Рядовой, приказываю опустить уши!
– Какие уши? – не понял Железный Дровосек.
– Когда обращаешься к старшему по званию, следует добавлять “господин крюс кафер”! Понятно, рядовой?!
– Так точно, господин крюс кафер! – прогудел Железный Дровосек не так, чтобы уж очень боевито, но для свежеотмобилизованного металлолома вполне приемлемо.
– Что у тебя торчит по бокам головы, рядовой?
– Широкополосные визоры, господин крюс кафер!
– Сделай так, чтобы не торчали.
– Я буду хуже видеть, господин крюс кафер!
– Хорошо, рядовой, оставь как есть. Доложи оперативную обстановку.
– Э… – Железный Дровосек запнулся. – Опасно, господин крюс кафер, очень опасно!
– Что ты заладил, как девка, – поморщился Сворден Ферц. – Доложи четко и по существу дела.
– In der Ortschaft wird ein Einsatz durchgeführt, um die Menschen in zwei Gruppen zu verteilen, – доложил четко и по существу дела Железный Дровосек.
– Стоп, рядовой! А теперь еще раз, но без тарабарщины.
– In der Ortschaft wird ein Einsatz durchgeführt, um die Menschen in zwei Gruppen zu verteilen, – послушно повторил Железный Дровосек. – Die netten Freundinnen brauchen Unterstützung. Die Besessenheit setzt ihre Angriffe auf die befestigten Stellen der Weißen Stosszahn fort und besiegt immer und immer…
– Рядовой, молчать! – рассвирепел Сворден Ферц. – Ты по-человечески можешь говорить?!
– Так точно, господин крюс кафер! Могу, господин крюс кафер!
– Тогда повтори на понятном мне языке, рядовой, – чуть ли не вкрадчиво сказал Сворден Ферц.
– Слушаюсь, господин крюс кафер! Die netten Freundinnen…
После еще нескольких попыток Сворден Ферц махнул рукой, и Железный Дровосек послушно замолчал. Похоже, это безнадежно. На любой маломальски важный вопрос, касаемый оперативно-тактической обстановки, планов командования и мобилизационных предписаний, Железный Дровосек отвечал на непонятном языке. Но хуже было не это, а мучительное ощущение, что все слова, которые исходили из перекошенного динамика стального урода, ему, Свордену Ферцу, очень хорошо знакомы, но вот вспомнить их не удавалось никакими усилиями. Он даже заподозрил, что не Железный Дровосек начинал нести тарабарщину, а у него на это время отключался в голове некий участок, ответственный за понимание человеческой речи.
Терять время не имело смысла.
На пороге их поджидал белобрысый юноша. Его коренастая, широкоплечая фигура словно вросла в ступени, перегораживая выход. Руки скрещены на груди, отчего рубашка на спине натянулась так, что позволяла во всех анатомических подробностях изучить рельеф прекрасно проработанных дельтовидных мышц. К воротнику оказалась прикреплена метавизирка, которую он по нынешней моде небрежно перебросил через плечо, где она и помаргивала фасеточным глазом.
Лязг Железного Дровосека он без всякого сомнения слышал, но головы к ним не повернул, демонстрируя коротко остриженный затылок, и продолжал разглядывать происходящее в поселке.
А происходило там нечто, напоминающее абсурдный спектакль неопределенной жанровой принадлежности – то ли комедийная драма, то ли драматическая комедия из жизни тех дремучих времен, когда ночную тоску без электрического освещения и широкоформатных визоров с бесчисленными каналами приятно разнообразили коллективные поиски практикующих ведьм и сожжение на кострах ересиархов.
Огни чадящих факелов причудливо преображали реальность мирного поселка, густой дым поднимался от огромных куч непонятного происхождения, между которыми метались люди, натыкаясь друг на друга, поскольку у всех на глазах были повязки или очки-консервы. Как при всеобщем ослеплении никто не ухитрился поджечь другого, оставалось непонятным.
Непонятный гул заглушал крики, и как Сворден Ферц не прислушивался, но за плотной завесой гудения не удавалось разобрать не то что слова, но и просто понять – крики ли это страха или удовольствия. Впрочем, на панику действо не походило.
Один из участников мистерии с завязанными платком глазами отбился от общей толпы и неровным шагом направился к порогу дома, где стоял белобрысый и Сворден Ферц с Железным Дровосеком. Споткнувшись о первую ступеньку он чуть не упал, но удержался, замахав руками точно крыльями.
– Суета сует, – мрачно высказался белобрысый. – И всяческая суета.
Споткнувшийся поводил перед своим лицом обнаружившимся у него в руках фонарем, будто и впрямь стараясь разглядеть нечто в потемках завязанных глаз, и неуверенно спросил:
– Это… вы?
Белобрысый еще больше набычился, нервным движением потер ладонью затылок и с еле сдерживаемым раздражением подтвердил:
– Я, я! Кто же еще тут может быть?! – и повернувшись к Свордену Ферцу с Железным Дровосеком пожаловался: – Это общество безнадежно. Заставь дурака богу молиться, и он всю рыбу из пруда вытащит!
Тот, что с завязанными глазами, похоже, обиделся:
– Сами же объявили – сбежала медуза Горгона, имеется опасность генетической модификации, передающейся оптическим путем…
– Они неисправимы! – белобрысый в отчаянии ухватился рукой за подбородок. – Они не ведают, что творят! Стоит только придумать сообщество, которое воистину станет полуднем в этом царстве тьмы, как эти… эти… – он защелкал пальцами, видимо пытаясь подобрать словечко позабористее, – эти граждане тут же начинают старые песни! То общество было, видите ли, господством страха, подхалимства, бюрократии и несварения желудка! Зато теперь щедрым потоком изольется благодать беззаботности, уважения, неформального общения и прочей диспепсии!
– Сами же сказали – опасайтесь перерождения… – продолжал гнуть свое человек с завязанными глазами. – Кому захочется – перерождаться-то?
– А если в этом и заключается весь смысл вашей жизни?! – заорал белобрысый так, что на мгновение перекрыл своим звонким голосом давящий на уши гул. – Вы как себе представляли переход на иной уровень развития?! Вот так?! Или, может быть, вот так?! – показал белобрысый руками. – Придут, мол, возьмут под белы рученьки и переведут с треппа на гиффель? Вот вам! – крепко сложенная дуля замаячила перед самым носом ничего не видящего собеседника. – Преображение – это вам не половое созревание! Оно с похабных снов не начинается! Только кошмары! Кошмары!
И, словно вняв словам белобрысого, явился кошмар.
Его приближение ознаменовалось треском деревьев – поначалу еле различимым за плотной завесой механического гула, но с каждым мгновением нарастающим, точно огромное существо вцепилось в могучие стволы секвой и принялось ломать их, выворачивать из земли, легко одолевая укорененную в почве мощь, взметая вверх, не разбирая, где еще нетронутые гиганты, а где уже источенные людскими жилищами, стряхивая с похожих на щупальца корней водопады земли, обрушивая ее на оцепеневших людей. Казалось, невидимый колосс принялся за прополку, освобождая под будущие посевы новый участок земли, поначалу беспорядочно вырывая и отшвыривая попавшиеся под руку деревья, а затем приступив к более методичной расчистке.
Как в истинном кошмаре, где ужас облекается в театральные одежды зрелищности, необъяснимости и, нередко, удивительного эгоизма, когда вид гибнущих людей воспринимается не иначе, чем зловещим предвестником собственной судьбы, и инстинкт самосохранения не сдерживается никакими социальными скрепами и не уравновешивается никакими нравственными противовесами, так и здесь и сейчас волна преображаемой материи нависла над поселком мрачной, мертвенной стеной, замерев на те самые мгновения, которых вполне достаточно, чтобы подобная же мертвенная волна легко снесла внутренние перегородки Высокой Теории Прививания, отгораживающих Человека Воспитанного от позорной тьмы звериных повадок.
– Их надо спасать, – сказал Сворден Ферц. – Их надо срочно спасать!
– Их? – переспросил белобрысый. – Вот этих, что даже перед лицом неминуемой гибели давят друг друга и оставляют на произвол судьбы собственных детей?
Господи, почему же я так спокоен? – странный вопрос закрался в голову. Неужели это и впрямь сон, раз я настолько спокоен, что могу наблюдать, как сотни полунагих людей мечутся у подножия надвигающейся волны, как мечутся муравьи, в чей муравейник подсадили огромного жука-рогача?
– У меня тут неподалеку остался флаер, – сказал белобрысый. – Пару-тройку туда можно запихать, если конечно выбросить очень ценное научное оборудование и результаты важнейших для счастья человечества опытов… Вы готовы поступиться счастьем человечества во имя спасения пары-тройки человеческих жизней, да и то сомнительной ценности?
Или это эксперимент? Нет, даже не так, – Эксперимент? Некто задумал блестящий по своей выдумке Эксперимент – собрать в некоем месте вне времени и пространства целый город посредственностей – интеллектуальных, духовных серостей, и попытаться взрастить на этом поле сорняков хоть крошечный кустик не пустоцвета. Заменить божественное вдохновение электрическим светилом, совесть – каким-нибудь резиновым наставником, а еще лучше – железным, и разглядывать так называемое величие человеческого духа в микроскоп, ибо иначе его и не узришь в бессмысленном кишении беспорядочно делящихся двуногих амеб.
– Ну, так кого прикажете спасать? – повернулся лицом к Свордену Ферцу белобрысый и уставился на него прозрачными северными глазами, в которых не обнаружилось ни тени насмешки, а только яростное отчаяние от того, что тот, ради кого он готов на все, растерянно молчит. – Приказывай! – он стиснул кулаки и прижал их к груди.
– Я не могу выбирать! – заорал Сворден Ферц. – Я не знаю что здесь вообще творится! – больше всего ему хотелось врезать по этому лицу, по этим глазам, которые с ужасающей надеждой смотрят на него, тем самым взваливая на его плечи бремя невыносимой ответственности. И еще Сворден Ферц внезапно понял, что белобрысый принял стандартную защитную позу, из которой очень удобно проводить классический переворот вниз, блокируя, а затем и полностью обездвиживая противника.
– Может, тогда возьмем детишек, это так гуманно и безболезненно для совести? – спросил белобрысый. – Ведь это так естественно для наших социальных инстинктов? Хотя кто-то сказал – то, что естественно, наименее приличествует человеку… Или остановимся на женских особях фертильного возраста? Кто знает, как дела сложатся? Возможно, придется стать адамом нового человечества? Ты готов стать адамом нового человечества?
– Волна приближается, – сказал Железный Дровосек. – Скоро нас накроет.
– Предлагаю взять вон тех, – ткнул пальцем за плечо белобрысый, даже не повернувшись к улице лицом, где продолжалась агония поселка. – Молоденькие и симпатичные евы…
Сворден Ферц ударил. Белобрысый увернулся, но находился в дьявольски невыгодной позиции, поэтому следующий удар пропустил. По всем канонам он должен был ощутить себя туго надутым воздушным шариком, оказавшимся в полной власти подхватившего его ветра, но белобрысый оказался невероятным бойцом. Почти обездвиженный, он ухитрялся пользоваться люфтом дозволенной свободы, парируя атаки Свордена Ферца.
Это походило на схватку медведя с роем разъяренных пчел, от которых тот ухитрялся отбиваться казалось бы неуклюжим, но в то же время точными, просчитанными до мелочей движениями. Как бы пчелы не выискивали уязвимое местечко на огромном и малоподвижном, пропахшим ворованным медом мохнатом теле, они непременно натыкались на встречный удар – хоть и чертовски медленный, дающий возможность увернуться, изменить направление полета, но преграждающий путь к возмездию.
Неизвестно, сколь долго так могло продолжаться, потому что яростное желание сшибить самоуверенного белобрысого с его места сначала сменилось удивлением его стойкости, а затем и восхищением потрясающим мастерством, но пополам с азартом – неужели он, Сворден Ферц, мастер скрадывания, легендарный крюс кафер, валивший оружейные башни еще в то время, когда белобрысый пешком под стол ходил и задумчиво восседал в приюте на горшке, неужели он даст слабину и уступит в спарринге пусть и великому бойцу, но в душе – обычному избалованному мальчишке, который возомнил себя способным и вполне компетентным для совершения необратимых поступков. За такое, как минимум, пыль с ушей стряхивают, темную устраивают, лишают компота и закидывают одежду в непролазные заросли крапивы, мыло под ноги в бане бросают, делают переворот вверх из такого положения, из которого его производить категорически воспрещается…
Последнее Сворден Ферц, похоже, даже прокричал, поскольку вежливое выражение на лице белобрысого крепыша сменилось удивлением, очередной неуклюжий блок наконец-то дал слабину, и одна из пчел устремилась к торсу врага, изготовившись воткнуть ядовитое жало. Помешать ей уже ничего не могло – крепыш все еще стоял на ступеньках, преграждая выход на улицу поселка, но теперь это было лишь видимостью, следом давно погасшей звезды, чей свет еще продолжает свое бесконечное путешествие, хотя раскаленное тело, его испустившее, давно превратилось в разряженные облака туманностей. Последнее касание, и он обратится в космологический объект, несомый неодолимыми силами по эквипотенциалам вселенной, с отчаянием ощущая как радиация прожигает его тело, заставляет скворчать, точно на раскаленной сковородке, мозг, разогреваемый микроволновым излучением.
Но вместо этого Сворден Ферц почувствовал как его самого вздымают в воздух, несколько раз переворачивают, а затем усаживают на что-то жесткое, раскаленное, дышащее обжигающим паром, и у него нет никакой возможности вырваться из стальных тисков этой силы, остается только изумленно наблюдать, как поле схватки с белобрысым остается далеко внизу, скрывается за пологом ветвей и листьев.
Все словно в повторном сне. Та же поляна со стаканом нуль-транспортировки, тот же мальчишка, неподвижно сидящий перед ним на корточках, то же слабо фосфоресцирующее небо, наполняющее плотный воздух мертвенным светом с какими-то странными прожилками, похожими на трещины в рассыхающейся древесине.
Железный Дровосек стряхнул Свордена Ферца со спины:
– Вам нужно уходить, – теперь уже не белый, а черный пар сочился из челюстных отверстий. – Надвигается Одержимость. Отряды славных подруг ожидают вас…
Сворден Ферц посмотрел на обожженные ладони, покрытые волдырями. Хотелось не бежать куда-то, а сунуть руки в ледяную воду.
– Торопитесь! – прогудел Железный Дровосек.
– А как же ты?
– Что мне будет – железному-то? – гигант ударил кулаком по бронированной груди. – Волна пройдет, и я снова оживу, ха-ха. Казус чертовой дюжины в действии. Даже в здешнем круговороте душ имеются укромные местечки. Если все-таки дойдешь до того, кто на горе, передай…
Пространство, где стоял Железный Дровосек, треснуло, расползлось истлевшим куском материи, по краям возникшей дыры заколыхались длинные лохмотья, на которых еще можно было разглядеть обрывки леса. Голова Железного Дровосека закачалась на подрубленных плечах, соскочила вниз, с лязгом ударилась о выступающий из мха валун и тяжело подкатилась к ногам Свордена Ферца.
Вокруг них простиралось огромное болото. Если задрать голову, то можно увидеть, что оно окаймлено плотной щеткой леса, похожего отсюда на грязную губку, которой только что оттирали грязь и паутину, – на красно-бурых кронах лежали серые окатыши – то ли туман, поднявшийся из чащобы, то ли осадки болотных миазм.
Ровную гладь трясины с темными проплешинами островков нарушали высоченные деревья, непонятно как укорененные в зыбкой почве. Их огромные кроны походили на шляпки грибов-дымовиков – темно-зеленые, пористые, дышащие множеством серых дымков. По грубой, морщинистой коре, точно сползший со стариковской ноги носок, медленно двигались посверкивающие точки, но как Сворден Ферц не старался, не смог разглядеть их подробнее.
Ужасно парило. Сворден Ферц зачерпнул из болота и плеснул себе на затылок. От горячей воды легче не стало. Он оглянулся и увидел, что мальчишка ползает на коленках, ковыряет грязь и запихивает себе в рот, с удовольствием причмокивая, – зрелище не только неэстетичное, но в крайней степени неприятное, не пробуждавшее никаких родительских инстинктов, которые могли бы заставить Свордена Ферца поднять паршивца за шкирку и отмыть в ближайшей луже.
Превозмогая себя, Сворден Ферц пошел к мальчишке, по пути похлопав по боку отработавшего “стакана” нуль-транспортировки. “Стакан” накренился, в распахнутую дверь втекал бурый поток булькающей жижи, заливая панель управления. О возвращении нечего и думать, если только в здешнем болоте не окажется еще одного нуль-транспортера.
Увидев стоящего над ним Свордена Ферца, мальчишка поднялся и протянул ему комок грязи:
– Вкусно. Попробуй.
По подбородку у него стекали коричневые слюни, и Сворден Ферц на мгновение зажмурился. Невыносимо хотелось отвесить этому грязееду хорошую оплеуху. Или выпороть ремнем. По заднице.
– Я не ем грязь, – сказал он, когда приступ тошноты прошел. – И тебе не надо.
– Вкусно, – повторил мальчишка. – Попробуй, – он разжал пальцы, раскрыв ладошку, на которой лежал неопрятно слепленный комок.
Сворден Ферц поддал по протянутой руке. Комок плюхнулся в воду, мгновенно разойдясь по поверхности кипятка безобразным пятном.
Мальчишка внимательно осмотрел опустевшую ладошку, лизнул ее и всхлипнул.
– Больно.
Странно, но Сворден Ферц не почувствовал ни вины, ни раскаяния. Силы он и впрямь не рассчитал, врезал по руке мальчишки с непонятным для себя ожесточением. От мальчишки исходило нечто, от чего хотелось держаться подальше и, кроме крайней необходимости, к этому не приближаться. Пах он тоже мерзковато – чем-то кислым, словно давно не стиранное исподнее.
– Извини, – сказал Сворден Ферц и счел за благо перейти на дальнюю оконечность островка, где выискал место посуше и уселся, стараясь успокоиться.
Мальчишка, судя по чавканью, вернулся к пожиранию грязи.
Сколько он может сожрать? – подумал Сворден Ферц. Так и заворот кишок недолго получить. Если его не остановить… Вон как чавкает. Уписывает за обе щеки. Жрет. Где-то слышал, как нескольких чудаков завалило в какой-то пещере, так они оттуда выбрались только потому, что сожрали весь завал. Сидели в темноте и жрали землю. Дожрались до того, что спаслись. Был ли у них заворот кишок? Или пожирание земли отличается от пожирания болотной грязи?
Сворден Ферц бросил через плечо быстрый взгляд.
Эстетически – определенно. Тут даже лучше сказать: “уписывать землю за обе щеки” и “жрать грязь”. Никакого сравнения. Вот если бы мальчишка уписывал за обе щеки землю, которой его завалило в пещере, то он, Сворден Ферц, и ухом не повел, и кончиком носа не двинул, потому что уписывать за обе щеки сухую, рассыпчатую субстанцию – одно, а чавкать болотной жижей, брызгающей во все стороны и стекающей по подбородку – совсем-совсем другое…
Но когда кто-то, пусть даже и ошалевший пацаненок, начинает жрать грязь, где наверняка полно жуков, личинок и пиявок, то начинаешь совершенно иначе относится к той истории, где кто-то, и не просто так! а за ради спасения, умял всухомятку землю пополам с камнями. Тут, как говорится, и вопросов не возникает. Жить захочешь и грязь жрать начнешь…
Удар пришелся по голове. Самое странное – Сворден Ферц не смог от него увернуться и повалился набок. Сознания он не потерял, то есть вполне мог продолжать изумленно рассматривать расстилающийся перед ним болотный пейзаж, безуспешно пытаясь ухватить назойливо звенящую в черепной коробке мысль: “Эк, как же меня так угораздило?”
Голые ноги прошлепали вокруг обездвиженного Свордена Ферца, остановились напротив лица, и он, скосив глаза, увидел мальчишку. Назойливо звенящая мысль тут же сменилось другой, не менее назойливой и раздражающей: “Так это он меня?”
Вряд ли можно поверить, что какой-то малолетний грязеед смог столь умело вывести из строя опытного боевика, мастера скрадывания, ниндзя… Конечно, если учитывать, что вышеуказанный мастер сидел на краю болота и считал пролетавших мимо птиц, стараясь отвлечься от мерзопакостного чавканья этого самого малолетнего грязееда, то он, мастер скрадывания, мог… Нет, не мог. Мастер не мог.
Но вот если бы опытный боевик помимо всего прочего еще бы не размышлял на темы эстетического сравнения процессов уписывания за обе щеки земли и пожирания грязи, то…
– Открой рот, – попросил мальчишка. – А то будет плохо.
Сворден Ферц попытался крепче сжать зубы, но ничего не получилось – тело не подчинялось. Удар оказался точно отмеренным, как раз настолько, чтобы превратить его не в кусок неподатливого дерева, а в медузу, выброшенную на берег.
Мальчишка взял Свордена Ферца за подбородок, раскрыл ему рот и запихал внутрь теплый комок грязи, затем заботливо стиснул ему челюсти грязными ладошками, как какому-то паралитику, приговаривая:
– Кушай, кушай, кушай.
Во вкусе не оказалось ничего отвратительного или даже неприятного. Грязь напоминала зачем-то измельченный лимонник, где кисло-сладкая начинка перемешана с поджаристыми ломтиками теста. Если не вспоминать о ее внешнем виде и откуда она взялась, то вполне съедобно.
Сворден Ферц только сейчас понял, насколько он голоден, сделал глоток и в голове внезапно прояснилось. Исчез надоедливый внутренний монолог, затих оглушительный вой, наступила блаженная тишина. Так порой настолько свыкаешься с болью, что перестаешь замечать ее, пока она вдруг не отступает, и тогда наконец-то понимаешь – сколько же сил уходило на то, чтобы сосуществовать с ней в одном теле.
– Тебе лучше? – спросил мальчишка.
Оцепенение неторопливо таяло, начав откуда-то изнутри тела и постепенно расширяясь, подбираясь к кончикам пальцев рук и ног. Наверное, тоже самое испытывает природа после долгой зимы, когда оттаивает почва, раскрываются скованные льдом поры, пропуская наружу горячие, дымящиеся на еще прохладном воздухе ручьи.
У Свордена Ферца возникло странное чувство – внутреннее тепло не остановилось на границе коже, а продолжило свое расширение, и вслед за ним принялось расползаться и его тело – вширь, настежь, как туман. И вот он уже обнимает все болото, хватается полупрозрачными пальцами за стволы деревьев, плывет клочками облаков по поверхности озер, откуда на него смотрят русалки в облепивших их странные фигуры желтых балахонах.
– Эй, – шепотом позвал мальчишка и тронул его за плечо. – Эй…
Возвращаться не хотелось. Теперь он смотрел на простиравшееся под ним болото, и ему становилось смешно от того, насколько же он глуп. Словно абориген из устья Блошланг, впервые увидевший самолет и принявший его за чудовищную птицу. Или даже за облако. Шумное, тарахтящее, твердое облако. Так и оставшийся лежать внизу Сворден Ферц не видел ничего, кроме огромного болота. Он вообще мало что видел вокруг себя, предпочитая не заглядывать дальше кончика своего короткого носа.
Отсюда, почти из центра мира, лес походил на морщинистое лицо – какой-то колосс решил прикорнуть на опушке, да так и не поднялся, постепенно погружаясь в вязкую почву, обрастая кустами и деревьями, полностью скрывшими его тело. Свордену Ферцу захотелось пробудить уснувшего гиганта, он протянул к нему руки, кончики пальцев погрузились в чащобу, точно в разогретый студень, который неохотно подается, расступается, пропуская чужака к своей добыче. Но тут пальцы охватил зуд, он поднимался все выше и выше, пока не достиг локтей, и только тогда Сворден Ферц отдернул руки и принялся неистово чесаться.
И тут же мир, что расстилался вокруг, дернулся и исчез. Осталось все то же болото, клубы густого пара поднимались из ближайшего озерца, поросшего плотной щеткой жухлого тростника, а огромное дерево с развесистой кроной жутко корчилось, оглушительно чавкая и скрипя.
Сворден Ферц посмотрел на руки. Они до локтей покрылись багровой сыпью. Сыпь жутко зудела, но почесывание не приносило ни малейшего облегчения. Хотелось сунуть руки в ледяную воду.
– Нематодоз, – авторитетно заявил мальчишка.
Горячая вода облегчения, как и ожидалось, не принесла. Откуда-то из мутной глубины тут же всплыли рубки и принялись кружить вокруг пальцев. Двигались они медленно, сонно, не стоило особых трудов их схватить, но Свордену Ферцу было не до еды.
Проклятый мальчишка встал рядом и, шмыгая носом, внимательно смотрел за тем, что делает Сворден Ферц, Уперев руки в колени, он наклонился к воде. Увидев рыбок, зашмыгал с удвоенной силой.
– Не шмыгай, – строго сказал Сворден Ферц, еле сдерживаясь, – соплю проглотишь.
– Не проглочу, – сказал мальчишка. – У тебя там червяки завелись.
– Это аллергия, а не черви, – ответил Сворден Ферц.
Одна из рыбок вдруг извернулась и вцепилась в палец. Будто с десяток тончайших раскаленных игл пронзили руку, Сворден Ферц охнул и отскочил от озерца. Мальчишка неприятно засмеялся.
И тут с оглушительным грохотом огромное дерево вырвалось из почвы, взлетело, разбрасывая в стороны, словно снаряды, комья дымящейся грязи, неистово забило ветвями, точно крыльями, и приземлилось довольно далеко от первоначального места произрастания. Извивающиеся корни, до того собранные в плотные спирали, вонзились в почву и принялись заглубляться. Колыхание ветвей не прекращалось, помогая дереву сохранять равновесия до более надежного укоренения в болоте, отчего в дотоле неподвижном воздухе возник ветер, принесший удушливый полынный запах.
Странно, но взлет и приземление огромного дерева не всколыхнули зыбкую поверхность – нигде гладь озер не нарушилась ни волной, ни даже рябью, точно не вода в них, а нечто более тяжелое, студенистое.
– Прыгунец, – сказал мальчишка. – Прикидывается деревом, а затем ка-а-а-ак прыгнет!
Шум и ветер от прыгунца сошли на нет. Воцарилась привычная тишина. Только вдалеке еще виднелась дыра на месте прежнего укоренения беспокойного дерева, похожая на воронку от взрыва фугаса.
Руки зудели не так как прежде, сыпь заметно побледнела. Но вместо облегчения Сворден Ферц почему-то ощутил какое-то странное чувство, похожее на жалость от потери – вот, вроде бы, перед ним замаячили новые подъемы, но на поверку оказались всего лишь грубыми декорациями. Или сном.
– Надо идти, – сказал мальчишка.
– Куда? – не то чтобы Сворден Ферц собирался безропотно следовать за странным, а если уж совсем откровенно сказать, то и пугающим ребенком, но ему стало интересно – в какие топи собирается завести ковыряющий в носу проводник.
– Туда, – махнул рукой мальчишка, пальцем другой продолжая тщательно прочищать нос, внимательно разглядывая результаты своих раскопок.
Сворден Ферц посмотрел в указанную сторону. Она ничем не отличалась от остальных, разве что вела акурат мимо того места, откуда скакнул прыгунец, и прямо в глубь болота. Испарения приобретали там особую густоту, поэтому как не всматривался Сворден Ферц вверх, он почти ничего не мог различить в лучах мирового света. Ему лишь почудилось там движение – нечто огромное и в тоже время юркое, хлестким движением на мгновение рассекло плотную шапку тумана.
– Там город, – счел нужным пояснить мальчишка, перекатывая между пальчиками особо крупную козявку. – Конда Голо.
– Понятно, – ответствовал Сворден Ферц. – Город. Конда Голо. А может и Гола Кондо. Чего тут не понять. А если все же податься обратно в лес? Не нравится мне твой город. В лесу оно как-то лучше. Безопаснее, хм…
– Нам нужно в город, – упрямо сказал мальчишка, шагнул к Свордену Ферцу и взял его за руку. Потянул. – В город.
Сзади застрекотало. Оглянувшись, Сворден Ферц увидел возникшую над лесом точку. Она спускалась вниз, к болоту, прямо к тому месту, где стояли они с мальчуганом.
– Пошли, – нетерпеливо дернул мальчишка.
– Подожди, подожди, – Сворден Ферц не мог поверить – такой древности он давно не видал: металлический корпус, винты, блистер. – Вертолет!
– Пошли, – продолжал упрямо тянуть мальчишка.
Вертолет пересек границу леса и болота, и теперь вой винтов зазвучал особенно гулко. Шел он как-то тяжело, а может и неумело – машина то и дело ныряла вниз, затем неохотно поднималась, раскачиваясь из стороны в сторону, вновь клевала носом. Творилось неладное.
Сворден Ферц замахал руками, однако не очень надеясь, что пилот в пылу борьбы с непослушной машиной их заметит.
И действительно, хотя вертолет прошел почти над их головами, обдав сбивающим с ног вихрем раскаленного воздуха, он даже не замедлил ход, продолжая все более и более неуклюже подскакивать на невидимых глазу атмосферных ухабах.
Над дырой, оставшейся от прыгунца, почти полностью заполненной водой, вертолет клюнул носом настолько резко и глубоко, что врезался в озеро, встал вертикально, работающим винтом взрезая его поверхность и поднимая плотные тучи брызг, окутался черным дымом и ушел вниз, как дернутый рыбиной поплавок.
Когда Сворден Ферц и мальчишка поднялись по оползающим склонам грязевого вала, окружающего воронку, волны на поверхности озера почти утихли. Поднятая муть оседала, и лишь продолжало висеть над водой черное облако, воняющее бензином и гарью.
Оскальзываясь, Сворден Ферц спустился к самой воде, высмотривая утонувший вертолет. Берег оказался настолько зыбким, что ноги проваливались чуть ли не до колен. Приходилось не стоять на одном месте, а брести вдоль воды, с усилием вырывая ступни из голодно чавкающей трясины.
Мальчишка уселся на невесть откуда вывернутый камень и принялся швыряться комьями грязи, стараясь угодить Свордену Ферцу в спину. Иногда ему это удавалось.
– Зря ты сюда пришел! – крикнул мальчишка. Озеро согласно булькнуло. – В город нужно идти! В городе хорошо!
Не обращая внимания на проказы противного пацана, Сворден Ферц уже собрался нырять и осмотреть утонувший вертолет, как вдруг на поверхности озера вздулся огромный волдырь, радужно засиял и лопнул, отрыгнув фигуру в ярко-оранжевом комбинезоне. Человек, оказавшись на поверхности, слабо затрепыхал руками и ногами, под мышками немедленно вздулись такие же ярко-оранжевые подушки плавжилета, а в воздух с визгом устремилась ракета, где рассыпалась сверкающими огоньками.
Сворден Ферц осторожно вошел в воду, подплыл к спасшемуся и отбуксировал к берегу. Оттащить его подальше от воды на более-менее сухую кочку стало настоящим испытанием, ибо человек оказался неимоверно тяжел, а его комбинезон обладал громадным количеством хлястиков, карабинчиков, ремешков, клапанов, которые упрямо цеплялись за траву и кусты, выдирая их с корнем и волоча за собой. В результате, когда под ногами перестало хлюпать, спасенный превратился в какого-то голема, дьявольски небрежно слепленного из вонючей грязи, вперемешку с листвой и стеблями.
Лицо у него оказалось самым заурядным, если не считать огромной кровоточащей раны, пересекающей лоб, левый глаз и губы. Процесс регенерации шел во всю, жуткая опухоль спадала, но от каждой попытки шевельнуть губами рана вновь расходилась, заполняясь темной кровью.
Подоспевший мальчишка незамедлительно ткнул туда грязным пальцем за что получил очередную оплеуху. От резкой боли человек вздрогнул, сработал пусковой механизм, и в воздух взвилась вторая сигнальная ракета. С ней тоже было что-то неладно, поскольку на старте она выбросила едкое облако, к тому же проперченное раскаленной пылью. Мальчишка жутко завопил, упал на спину, задрыгал ногами, затем перевернулся на живот и принялся вворачиваться в грязь огромным червяком.
Свордену Ферцу тоже досталось, хотя он успел среагировать и откинуться назад. Из глаз текли слезы, щеки жгло, а во рту стоял тяжкий привкус горящей резины. Ко всему прочему болото внезапно дрогнуло, и кочка, на которой они находились, стала медленно уходить под воду.
Кое-как ополоснув глаза и непрестанно отплевываясь, Сворден Ферц ухватил человека за лямки комбинезона, схватил поперек тела вопящего мальчишку и, словно гусеничный трактор на атомном ходу, попер к знакомому островку с нелепо торчащей кабиной переброски.
– Хераусфордерер, – отрекомендовался человек и безропотно принял из рук мальчишки пригоршню грязи.
Он на удивление быстро оклемался. Счищая напластования земли и тины с комбинезона пучками травы, Хераусфордерер с интересом посматривал в сторону кабины переброски, до половины ушедшей в топь. Под шлемом на обритой голове обнаружился длинный хохол, перетянутый разноцветными шнурками, которым Хераусфордерер обтер лицо, более-менее равномерно размазав грязь и кровь.
– Путешествуете налегке? – Хераусфордерер посмотрел на Свордена Ферца. – Сынишку прихватили… Вокруг биостанции много интересных мест…
Сворден Ферц почувствовал беспокойство Хераусфордерера, которое тот тщательно пытался скрыть. Странная реакция для человек, только что упавшем с вертолетом в болото. Чудом избежавшие смерти разговаривают как-то иначе, подумал Сворден Ферц, но вежливо ответил вопросом на вопрос:
– А здесь есть биостанция?
– Ну, конечно! – вроде даже обрадовался Хераусфордерер. – В лесу, около Серых Камней… Значит, вы не оттуда, – вдруг сообразил он и с откровенным облегчением вздохнул.
– Мы идем в город, – встрял мальчишка.
– В город?! – изумленно повертел головой Хераусфордерер, помолчал, с удвоенной силой принявшись за чистку комбинезона. – До города далеко.
– Мы НЕ идем в город, – сказал Сворден Ферц. – И, кстати, что случилось с вертолетом? Он совершил побег?
– Совсем не кстати, – пробурчал под нос Хераусфордерер, но, опомнившись, очень натурально выпучил глаза, захлопал ресницами, изображая детское изумление. – Побег? Какой побег? Вы меня с кем-то путаете, герр лейтенант!
– Имя! – рявкнул Сворден Ферц. – Звание! Часть!
Хераусфордерер от неожиданности дернулся, но тут же пришел в себя:
– О чем вы, герр лейтенант? Какое такое звание? У нас, у биологов, звания только научные.
Он резко встал, оглядел пятнистый от размазанной грязи комбинезон, подергал за ремешочки и клапаны карманчиков. Хераусфордерер неплохо разыгрывал сосредоточенность на собственной амуниции, но его выдавали беспокойно бегающие глаза. Им не находилось покоя между сощуренными веками. Он то косился на мальчишку, то бросал взгляд на Свордена Ферца, но, наткнувшись на пристальное изучение его в высшей степени подозрительной персоны, тут же принимался разглядывать испачканные обшлага и ботинки. Затем все повторялось.
Сворден Ферц все ожидал, когда Хераусфордерер не вытерпит и возмутиться, но, похоже, ему не в новинку становиться объектом недоверчивого и, в общем-то, недоброжелательного внимания. А еще он пах страхом. Тяжелым, неприятным, застоявшимся страхом, какой пропитывает изгнанников или беглецов за долгое время мытарств.
Кашлянув, Хераусфордерер отступил задом к озерцу, неуклюже нагнулся, зачерпнул воды и плеснул на лицо. Грязевая короста подалась и потекла бурыми струями за ворот комбинезона.
– Хорошо, – шевельнул губами Хераусфордерер и черпнул еще воды.
И тут мальчишка учудил. Незаметно подкравшись к Хераусфордереру, он схватил его за руку и залаял. Вышло это у него настолько похоже, что не наблюдай Сворден Ферц сценку в живую, он и впрямь бы подумал, что где-то по болоту бегает собака, и не какая-нибудь шавка, а здоровенный злой пес, окончательно одичавший в здешних безлюдных местах.
Хотя ничего особо страшного в злой шутке не имелось, как не было ничего ужасного и в том, если бы выла настоящая псина, но Хераусфордерер среагировал странно. Он замер, не донеся до лица очередную пригоршню воды, замер в чудовищно неудобной позе, словно не живой человек, а голограмма, в которой остановили воспроизведение. Сворден Ферц ясно ощутил, как напряглись все мышцы Хераусфордерера, напряглись до того предела, за которым уже начинается кататонический ступор. Ударь по нему железкой, и он зазвенит ледяным изваянием.
Мальчишка гавкнул еще пару раз для проформы и погрозил Хераусфордереру пальцем:
– Хитрый дядя!
От случившегося в горле у Свордена Ферца почему-то пересохло. На мгновение ему привиделась заснеженная дорога, петляющая по полям, покрытым глубокими воронками, дымящийся автомобиль, съехавший в кювет и несколько людей в странной форме, которые рассматривали лежащие у них под ногами тело. С какой стати перед глазами возникла эта картинка Сворден Ферц не понял, но ее пропитывал тот же застоявшийся ужас, которым пах Хераусфордерер.
– Перестань! – крикнул Сворден Ферц мальчишке, но тот и так замолчал, отступив от замершей фигуры.
Сворден Ферц шагнул к Хераусфордереру и успокаивающе положил руку ему на плечо. Осторожно сжал пальцами окаменевшие мышцы:
– Все нормально, все хорошо. Никаких собак здесь нет.
– Фашист, – прошептал Хераусфордерер. – Фашист проклятый… Гитлерюгенд еб…ный…
