Глава девятая
Цитадель
В присутствии Зевзера Пелопей сильно потел. При этом Пелопею всякий раз вспоминался подсмотренный ментососкоб, где некая окончательно чокнувшаяся от допросов и пыток огнем расходная личность воображала себя в нескончаемом кошмаре нелепой, вонючей стеариновой свечкой, на фитильке которой полыхало нестерпимо жаркое, жуткое лицо главного истязателя. Огонь пылал все жарче, стеариновая плоть испытуемого плавилась, около почерневшей нитки плескалось тягучая жидкость, чтобы в один момент перелиться через край и устремиться вниз быстро застывающими потоками, на каждом выступе тела образуя причудливые узлы и фестоны.
Крупные капли пота проступали на могучих жировых складках Пелопея откормленными мертвечиной трупными слизнями – такие же маслянистые, хладные, едкие, дурно пахнущие, медлительные от солидной уверенности в собственном высоком предназначении выступать единственными подельщиками смерти.
И вот эти слизни отправлялись в неторопливе путешествие от места рождения на пористом лице, рыхлой груди, творожистом брюхе до места гибели, где их мутные водянистые тела впитывались в плотную ткань лабораторного халата, оставляя на нем поначалу лишь влажные отпечатки. Но затем, по мере высыхания, отпечатки превращались в заскорузлые разводы соли, которые покрывали синюю тряпку – вместилище телес Пелопея – безобразными пятнами, шелушащихся подобно запущенной кожной заразы.
Пока Зевзер одним глазом рассматривал пленки ментососкобов, а вторым бесцельно скользил по кабинету, иногда цепляясь за прекрасно подобранную коллекцию чучел материковых выродков и продавшихся им офицеров Дансельреха, Пелопей не решался промокнуть лоб предусмотрительно зажатым в руке платком. Учитывая габариты начальника лаборатории ментососкобов, столь простое, казалось бы, действие в его исполнении превращалось в незаурядный трюк.
Чтобы обеспечить встречу покрытого крупными слизнями пота лба и платка, нелепо торчащим между крошечными пальцами, похожими на переваренные и вот-вот готовые лопнуть сосиски, Пелопею пришлось бы не только со всех сил потянуться раздутой, словно тухлая туша дерваля, рукой ко лбу, но и устремить голову, намертво зажатую между наплывами щек и подбородков, навстречу вожделенной тряпице. И все это сквозь усиливающееся сопротивление наслоений сала, преодолевая натужный скрип хрящей и сочленений, подвергая исковерканные невыносимой нагрузкой кости дополнительному истязанию, заставляя погребенное под жировой подушкой сердце все сильнее гнать по заросшим холестериновыми бляшками сосудам густую просахаренную кровь.
Вообще-то, для таких случаев Пелопея неотлучно сопровождал денщик, в чьи обязанности в том числе входило утирание лица господина начальника лаборатории сухим и чистым полотенцем. Но присутствие денщика в кабинете штандарт кафера Зевзера по прозвище Душесос дело немыслимое. Нет, строго говоря, денщик мог переступить порог этого кабинета вслед за своим хозяином, но вот только что от него осталось бы после встречи со взглядом господина штандарт кафера? Пустая оболочка, пригодная для расстилания на полу, да и то сомнительно, учитывая, что денщика Пелопей специально выбирал мелкого (из своих особых соображений и нетривиальных пристрастий), чья шкурка и на коврик не потянула бы, а так – на подстилку.
Пелопей попытался выпятить нижнюю губу подальше и тихонько подуть, надеясь обдать пылающий лоб относительно свежим ветерком, не до конца сгнившим в закоулках мировых запасов жира, но, как назло, с кончика носа в рот свалился слизень пота, и Пелопея от макушки до пяток пронзила молния отвращения. “Какой же я не вкусный”, промелькнула дурацкая мысль.
– А почему – ментососкоб? – стыло дохнул Зевзер, глазами-крюками подцепив пелопееву необъятную плоть и подвесив где-то под потолком.
– Сссс… – просипел Пелопей, лихорадочно соображая в столь неловком положении – что имеет в виду Душесос? То ли он желает поглубже вникнуть в теорию ментального зондирования (почти так же глубоко, как безжалостно буравящие тело глаза-сверла), то ли господин штандарт кафер желает разобраться в истоках словообразования данного термина (действительно, почему – “менто-соскоб”, а не “менто-скоп”, например?), а может он выказывает искреннее недоумение тем, с какой стати ничтожный начальник лаборатории ментососкобов взял на себя смелость произвести несанкционированный сбор образцов у наиболее доверенных его, господина штандарт кафера, офицеров?!
Учитывая, что под “искренним недоумением” у Душесоса вполне недвусмысленно подразумевалась долгая-предолгая и мучительная-премучительная агония, где смерть почиталась даже не избавлением, а страстной, но недостижимой мечтой, почти как модель шарообразности мира в теории баллистики, то Пелопей пожалуй впервые жизни ощутил весьма странное состоянии выскальзывания из столь привычного, но такого неповоротливого и, чего уж тут скрывать, осточертевшего вместилища души, как будто оно на мгновение распахнулось навстречу безжалостным экзекуционным глазам-пилам, приводимых в движение взглядом господина штандарт кафера – этой неукротимой машиной по препарированию всего и вся.
Ощутив невероятную легкость освобождения от телесного вместилища, душа Пелопея с отчаянной храбростью рванулась навстречу проникающему снаружи свету, впервые добравшемуся до тухлых закоулков сумрачного Я начальника лаборатории ментососкобов, но тут же оказалась зажатой в тисках мертвой хватки Душесоса.
Зевзер ощерил редкие, но неимоверно острые зубы, душа Пелопея заверещала, дернулась обратно в сторону расплывшегося на стуле отвратительной лепешкой тела, но глаза господина штандарт кафера тысячью ядовитых жал впились в ее эфирную нежность и чистоту, что трудно поверить – какое же отвратительное место она выбрала для своего пребывания.
Зашевелилась в недрах Кальдеры материнская трахофора. Пробудился среди ночи унтерменш, почувствовав как далекая мода его личности истирается, погашается чем-то неведомым и впервые ему неподвластным, но, не ведая ни страха, ни беспокойства, всего лишь открыл окно, впуская в спальню благоухание сада, окружившего дом плотной, непроницаемой стеной. А погрязшие в трюме, в гноище, Блошланге и десятке других мест бесконечной поверхности Флакша резонансные отголоски гештальта с ужасом ощутили как нечто омерзительное, нечистое, жуткое погрузило в них свои клыки и принялось с хлюпаньем высасывать тот кошмар, который они и принимали за жизнь.
– …В результате проведения рутинных разработок была осуществлена экспресс-проба крюс кафера Ферца. Методика экспресс-пробы подразумевает взятие ментососкобы во время ознакомления испытуемым с ментососкобом какай-либо личности. Учитывая, что крюс кафер неоднократно и тщательно изучал ментососкобы по делу Наваха, то осуществить подобную пробу не представляло организационного труда. Основная трудность заключалась в очистке интересующего образца от наведенных резонансов нерезидентной личности, чей ментососкоб переживался в тот момент испытуемым.
…Да, хорошо, сократим технические подробности. Добавлю лишь то, что ментососкоб крюс кафера осуществлялся четыре раза, и это позволило добиться хорошей точности и глубины спектра. Если бы не удалось погасить обычные в таком случае шумы, то обнаруженный феномен легко утонул бы в помехах. В каком-то смысле нашим усилиям благоприятствовало отсутствие четко сформулированной санкции на анализ данного ментососкоба, поэтому мы не ограничивались ни в ширине, ни в глубине проводимого исследования.
…Хотелось бы сразу развеять заблуждение о том, что ментососкоб позволяет читать мысли, намерения, память испытуемого. Несмотря на то, что данное заблуждение во многом облегчает работу компетентных органов, которым порой достаточно ткнуть, скажем, в Т-зубец ментососкоба, чтобы обвинить имярека во всех мыслимых и немыслимых преступлениях, на самом деле ментососкоб позволяет извлекать визуальную информацию весьма сомнительной фактической ценности. Ибо значительные искажающие воздействия на восприятие испытуемого оказывают эпифеномены непсихической природы.
…Простите, увлекся… Так вот, ментососкоб крюс кафера Ферца имеет двойную природу – базовую и скрытую. Можно сказать, что его ментальное пространство делят две совершенно разные личности. Базовый ментососкоб однозначно ассоциируется с господином крюс кафером как таковым – блестящим офицером, облеченным доверием и прочая, прочая. Скрытая личность не имеет ничего общего с базовой, и говорить о ней что-то определенное весьма затруднительно.
…Материковые выродки? Да, именно это и пришло первым в голову. Можно сказать, я испытал шок, а вместе с тем и восторг, ведь данная методика, окажись наша интерпретация верной, позволяла бы безошибочно определять глубоко законспирированных предателей в наших рядах. Но чем глубже анализировался двойной ментососкоб, тем все больше возникало у нас сомнений относительно его, скажем так, человеческого происхождения. В слишком уж необычных и невероятных для мира условиях он сформирован.
…Как я уже говорил, ментососкоб подвержен ощутимому влиянию со стороны внешних по отношению к психике феноменов. Механизм такого воздействия пока остается невыясненным, но его наличие несомненно. Что имеется в виду? С хорошей долей уверенности можно составить представление о том, в каких физических условиях происходило формирование испытуемого. Например, гражданин Дансельреха почти наверняка будет демонстрировать зубцы Ф, Н и Ч в третьей моде второго порядка. А, допустим, материковые выродки, скорее всего, будут обладать ярко выраженным резонансным наложением в диапазоне зубцов К и Л.
…Мир, в котором пребывает скрытая личность господина крюс кафера, – мир высоких температур и сильной радиации. По многим параметрам он сходен с теми физическими условиями, которые имеются в горячей зоне атомных котлов. Даже вообразить трудно подобное чудовище. Невероятно. Невероятно. На что они вообще похожи внешне? Что думают? Как воюют? Какими технологиями обладают? Можно ли использовать их возможности на благо Дансельреха? Вопросов пока гораздо больше, чем ответов. Одно несомненно – мы столкнулись здесь с чем-то, что может очень серьезно повлиять на военную мощь нашей родины…
Господин крюс кафер Ферц с величайшей осторожностью положил тощее вместилище документов на край стола господина штандарт кафера Зевзера и вновь принял уставную позу – подбородок выпячен, кулаки вжаты в бедра, локти растопырены.
Потрошенное тело бывшего начальника лаборатории ментососкобов Пелопея так и валялось недоделанным, распространяя вокруг тяжкую вонь таксидермистских химикалий. Блестящие инструменты причудливой формы лежали в окровавленных ванночках, а в огромном тазу отмокали мировые запасы жира, похожие на вытянутое на берег гигантское тело многонога.
Атмосфера кабинета располагала к доверительной и плодотворной беседе.
Несмотря на это господин крюс кафер пока не придумал, что ему сказать. Строго говоря, после прочитанного следовало бы принести господину штандарт каферу глубочайшие извинения за порчу обстановки и немедленно пустить пулю в лоб, разбрызгивая мозги по великолепным чучелам, собственноручно сделанным Зевзером. Но по внутреннему уложению все огнестрельное и холодное оружие перед визитом к начальству предписывалось оставлять в приемной. Ходили слухи, что некоторые отчаявшиеся храбрецы в таких случаях откусывали себе язык, умирая от болевого шока или асфиксии, но Ферцу почему-то претила сама мысль валяться посреди кабинета господина штандарт кафера, дрыгая в агонии ногами и заливая пол бьющей из горла кровью.
– Разрешите доложить… – Ферц собирался по-уставному, то есть бодро, громко и внятно доложить штандарт каферу о своей уверенности в собственной невиновности и о готовности собственноручно вытащить из башки притаившееся там чудище (как именно, крюс кафер имел смутное представление, но тут важна уверенность, уверенность в изрыгаемых глоткой словах, кехертфлакш), но господин штандарт кафер правым глазом лишил Ферца воздуха, а левым сжал его ухающее сердце стальной хваткой.
Возвышающийся башней почти под потолок Ферц побледнел, захрипел, медленно начал крениться на бок, точно обелиск, под которым осела почва, прижатые к бедрам ладони превратились в пылающие угли, на мундире проступили пятна стылого пота. Крюс кафер задергался, сделал вялую попытка выправить равновесие, выпучил налитые кровью глаза и уже готовился полностью отдаться в костлявые руки мучительной агонии, как его вдруг отпустило.
– Вот так оно и бывает, – буркнул Зевзер, смахивая папочку в открытый ящик стола.
– Так точно, господин штандарт кафер, – из последних сил выплюнул застрявшие в глотке слова Ферц, слегка не дотянув до уставной громкости.
Словно получивший под ватерлинию торпеду корабль господин крюс кафер отчаянно боролся с креном, ощущая как палуба под ногами хоть и прекратила раскачиваться из стороны в сторону, но сохранила опасный дифферент, и стоит господину штандарт каферу хотя бы только мазнуть его жутким взглядом, чтобы Ферц окончательно потерял равновесие и бухнулся на ковер как самый распоследний материковый выродок.
Но глаз своих Зевзер на него не поднял, продолжая разглядывать идеально чистую поверхность стола, о чем-то тяжело размышляя, собирая и разглаживая на лбу могучие складки. Узловатые пальцы, испятнанные старческими веснушками, то сжимались в кулаки, то принимались выстукивать по столешнице какой-то смутно знакомый маршик.
Затем, что-то решив, Зевзер шевельнулся, и каким-то неуловимым путем перед ним возникла очередное вместилище документов, тощей изможденностью намекая на очередной “тухляк”, которому предстоит быть повешенным на могучую шею господина крюс кафера. Во избежание, так сказать, и в назидание, так сказать.
Один глаз господина штандарт кафера медленно совершил путешествие от макушки головы Ферцы до кончиков ботинок, и господин крюс кафер почти задохнулся от мерзкого ощущения касания к голой коже чего-то липкого, ледяного, мертвого, а второй глаз вперился в перелистываемое вместилище документов.
Почему-то только теперь Ферц обратил внимание, что Зевзер, прежде чем перелистнуть рыхлую страницу, где на дрянной пожелтевшей бумаге еле виднелись блеклые оттиски слов, неторопливо подносит ко рту указательный палец левой руки, тонкие губы неохотно шевелятся, приоткрываются, выпуская ему навстречу язык, происходит их взаимное касание с каким-то непонятным треском, будто от проскочившей искры, затем палец совершает над документом неуловимый пасс, и тот послушно ложиться на другую сторону.
Но больше поразило господина крюс кафера даже не это, а цвет языка господина штандарт кафера. Оказался он не розовым, как у господ высших офицеров, не белым и не желтоватым, как у моряков, проводящих большую часть жизни в консервных банках дасбутов, и даже не фиолетовый, как у испытуемых или у материковых выродков, терзаемых в пыточных машинах, а аспидный, будто не язык, а кусочек тьмы пребывал во рту Душесоса.
– Странные слухи доходят до нас с Цитадели-21, – сообщил господин штандарт кафер. – Разберитесь.
Вместилище документов таким же неуловимым способом перекочевало в левую руку Ферца, хотя он готов был поклясться, что не совершал никаких телодвижений, дабы взять его со стола.
– Есть разобраться, господин штандарт кафер! – взрыкнул Ферц, которому в предощущении близкого избавления от присутствия Зевзера почти совсем полегчало.
– Идите.
Развернувшись на каблуках, Ферц попытался сделать шаг, но что-то его не отпускало, цепкими когтями впилось в кожу под лопатками, все глубже погружаясь в плоть, отчего тело постепенно охватывало ощущение цепенящего холода. И хотя глазами на затылке господин крюс кафер не обладал, он внезапно ясно представил себе, как продолжающий сидеть за необозримым столом господин штандарт кафер Зевзер буравит его спину пристальным взглядом.
– Дело Наваха передашь Серфиде.
Ферц пошатнулся – вогнанные глубоко под кожу крючья изо всех сил дернули назад, и они с почти невыносимой болью начали выдираться из тела. Стиснув зубы до онемения в сведенных челюстях, крюс кафер просипел:
– Так точно, господин штандарт кафер.
Как он покинул кабинет Ферц не помнил. Впрочем, ничего необычного в этом не было.
Бросив на стол тощий “тухляк”, заглядывать внутрь которого не хотелось, Ферц некоторое время постоял перед скверно сделанным чучелом материкового выродка, заложив руки за спину и качаясь с носка на пятку, терпеливо дожидаясь пока яростное желание убить не снизится до такого градуса, когда его можно будет какое-то время держать в узде. Не слишком долго, но вполне достаточное для передачи дела этой стерве Серфиде.
В каюту осторожно поскреблись и, приняв недовольное рычание Ферца за разрешение войти, сдвинули скрипучую дверь и дружно шагнули внутрь. Сквозняк прокатился по каюте, внося внутрь запах шторма – свинцово тяжелый, прелый, как груда гниющих водорослей.
– Господин крюс кафер!
Ферц предостерегающе поднял палец, щелкнул чучело по изуродованному носу, больше смахивающему на отвратного паразита, присосавшегося к башке материкового выродка, и развернулся к вошедшим.
Вошедшие вытянулись по струнке. Подбородки задраны, глаза горят, руки в белых нитяных перчатках сжаты в огромные кулачища.
С таких только скульптуру лепить – “Неукротимая ярость Дансельреха”, умгекехеотфлакш, с неукротимой яростью подумал Ферц. Сытые, довольные морды штатных допытчиков, одним умелым ударом выбивающие из материковых выродков информацию пополам с жизнью. “Где расположен ваш штаб?!!” – и удар под дых, от которого на допросный лист ложится подробная схема подходов, минных полей, ловушек вместе с черной кровью. Господин крюс кафер даже глаза зажмурил, до того ясно представилась ему эта картина, где в образе материкового выродка почему-то всплыло лоснящееся лицо стервы Серфиды.
Флюгел и Бегаттунг преданно смотрели на господина крюс кафера, чей градус бешенства вновь приблизился к той опасной черте, за которой начинаются неуставные отношения с тяжким членовредительством. Не то, чтобы они опасались господина крюс кафера, ибо его гнев, как правило, походил на яростно раскручивающийся смерч, сметающий все на своем пути, а Флюгелу и Бегаттунгу выпадала роль созерцателей, целыми и невредимыми следуя за стихией в “мертвом глазе” тишины и покоя. Правда за это приходилось расплачиваться последующей зачисткой попавшей под раздачу территории, перетаскивая в кислотные ванны останки и смывая кровь водой из пожарных шлангов.
– Дело Наваха у нас забирают, – прошипел господин крюс кафер.
– Так точно! – рявкнули на автомате Флюгел и Бегаттунг и только спустя мгновение до них дошло, что же сказал Ферц. – Это ошибка, господин крюс кафер!!
Ферц мрачно глянул на подчиненных, чьи головы предназначались исключительно для ношения каски и принятия пищи, а не для мыследеятельности, которую какой-то умник назвал не развлечением, а обязанностью. Но поскольку подобную обязанность в устав не запишешь, ибо проверить ее надлежащее исполнение не имелось никакой возможности, то и наказания за использования головы лишь в утилитарных целях не предусматривалось.
– Надобны не умные, надобны верные, – пробормотал Ферц, открывая сейф.
Дело Наваха разрослось до невероятных размеров – пухлые вместилища документов забили всю стальную утробу. От допросных листов, составлявших основную часть дело, разило сыростью пыточных, засохшей кровью и блевотиной. Ферцу их запах напомнил вонь туши дерваля, который ухитрился напороться на шхеры и там подохнуть, в недосягаемости от санитарных команд, распространяя по всей цитадели тяжелый смрад. Вот пусть и нюхает, возникла злобная мыслишка, но облегчения не принесла.
– Есть новая информация по Крысе, господин крюс кафер! – громогласно брякнул Бегаттунг.
– Так точно! – подтвердил Флюгел.
Убить, решил про себя Ферц. С особой жестокостью.
– Мы больше не занимаемся этим делом, солдат! – рявкнул господин крюс кафер, от всей души надеясь, что стерва Серфида в данный момент отлучилась от прослушки в гальюн.
Он выгрузил тома на стол (получилась приличная гора), опустился на жесткий стул, вцепился в столешницу и оглядел творение рук, нервов, крови, мозгов и прочих продуктов жизнедеятельности своих, своих помощников, оперативников, стукачей, испытуемых и, даже, кехертфлакш, Пелопея, чья кожа сейчас обрабатывалась заботливыми пальцами господина штандарт кафера.
– Ну-ну, – буркнул Ферц себе под нос, – расскажите-ка, сколько посеяно доброго, вечного…
Флюгел и Беггатунг скосили друг на друга глаза, не понимая кого и о чем вопрошает господин крюс кафер.
Неуловимый Навах давно стал притчей во языцех для всей службы контрразведки. Дело тянулось еще с тех времен, когда Ферц тянул лямку на дасбуте, проходя Блошланг и зачищая побережье материка от выродков.
Вынырнул это урод из каких-то недоступных и невообразимых глубин материка, предложив славным десантникам Дансельреха свои услуги проводника, шпиона и провокатора. Зарекомендовал он себя исключительно с положительной стороны, служа верой и правдой Дансельреху, чем вполне заслужил себе безболезненный выстрел в затылок, а не мученичество на ветке дерева, куда его следовало бы подвесить крюком за ребра.
Однако по какой-то причине штаб группы флотов “Ц” счел, что им необходим человек, в совершенстве владеющий тарабарщиной материковых выродков, для чего Наваха эвакуировали в Дансельрех, в само Адмиралтейство, где он и осел на какое-то время переводчиком.
Именно тогда в ту же группу по ее собственной просьбе внезапно назначили Серфиду, до того подвизавшуюся на поприще научного истязательства, где разрабатывала изощренные методики экстракции полезной информации из предварительно хорошо отбитых тел. Ферц так и не докопался – с какой стати столь ценному научному работнику пришла в голову мысль подняться из мрачных глубин кровавой науки и заняться деятельностью сугубо практической, ни наград, ни славы не сулившей.
Однако, когда Наваха за особые заслуги перевели в группу слухачей, занимавшихся радиоперехватом вражеских передач, то и Серфида сочла, что достаточно поработала на пажитях экстракции информации из тел живых и решила поработать с телами, так сказать, эфирными, став доверенным куратором группы, где теперь работал Навах.
Так они и двигались по служебным лестницам Адмиралтейства в странной связке – Серфида и Навах, работая в одних и тех же или тесно связанных группах, отделах, подразделениях, где Серфида обычно выступала не в качестве лица начальственного, в непосредственном подчинении у которого и пребывал Навах, а некого “вольного стрелка”, надзиравшего за деятельностью курируемого коллектива и периодически “стучащего” о всех мелких и крупных происшествиях куда-то наверх, в высшие эшелоны флотского управления.
Достать образцы отчетного жанра, созданные в то время Серфидой, Ферцу не удалось, хотя он как наяву представлял эти объемные пачки листов, исписанные крупным почерком почти без помарок в стиле “у моего малыша есть такая штучка”. Впрочем, свидетельств каких-то особых отношений между Серфидой и Навахом откопать тоже не удалось – все опрошенные как один утверждали, что светило истязательной науки никак не выделяло завербованного материкового выродка из прочей толпы.
В общем-то, ничем не примечательная на первый взгляд история успешной вербовки и использования полезного перебежчика, хоть и выродка, разила такой тухлятиной, что чувствительной нос Ферца начинал непроизвольно морщиться, стоило ему только подумать о Навахе и его деле.
Здесь все оказывалось настолько подозрительным, что Ферцу порой начинало казаться, будто он сам оказался жертвой грандиозного заговора, где любой его знакомый или даже случайный прохожий настолько скверно выучили свои легенды, отчего им и приходилось нести такую околесицу, в которой концы с концами не сходились.
Но даже эта первая часть дела Наваха, на которую и ушла пара-тройка томов документов, могла считаться образцом достоверности по сравнению с тем, что произошло дальше.
– Забирайте, – кивнул господин крюс кафер на бумаги.
Флюгел и Беггатунг шагнули к столу и принялись сгребать вместилища документов широкими, как лопаты, ладонями. Помощники походили на горнопроходческие механизмы, какие использовались на шахтах туска – внутривидовое скрещивание нелепости и силы. Но даже при всей их мощи и невозмутимом упрямстве, что скорее являлось оборотной стороной тупости, нежели осознанной настойчивости в достижении поставленной цели, вместилища никак не желали складываться так, чтобы их унести в один присест. Папки выскальзывали, падали, цеплялись друг за друга, обильно пуская клубы пыли и все гуще заполняя комнату смрадом.
Точно кибердворники с плохо отлаженной программой Флюгел и Беггатунг раз за разом воздвигали на вытянутых руках бумажные башни, которые росли ввысь поначалу прямо, а затем начинали опасно крениться, раскачиваться из стороны в стороны, как при землетрясении, пока не рассыпались, с глухим каменным стуком обрушиваясь на стол и пол.
Господин крюс кафер завороженно наблюдал за воплощенной в деянии двух болванов бесконечности, даже никак не отметив, откуда ему в голову пришло столь странное сравнение помощников с какими-то там кибердворниками. Когда же заклятье неотрывного созерцания бессмысленной работы начало постепенно иссякать, высвобождая подспудно накопленную и оттого высококонцентрированную ярость, и Ферц положил руку на кобуру, вместилища документов внезапным чудом сложились в нечто более-менее равновесное.
Болваны попятились к двери, неожиданно легко сдвинули ее в сторону, зацепив каблуком ботинка, и уже готовы были вывалиться в коридор, когда господин крюс кафер, тонко взвизгнул, словно только сейчас осознал всю тяжесть расставания с делом своей жизни, и заорал:
– И передайте этой стерве Серфиде, что кристаллокопирование я запрещаю!!!
На третьем-четвертом томе выродка-перебежчика откуда-то вынырнула некая темная, даже по меркам Трюма, личность по прозвищу Крыса. Сообразно прозвищу обреталась Крыса в мерзких закоулках, куда и не каждый отморозок отважиться забраться даже по крайней нужде, тем не менее ухитрившись оттуда наладить с Навахом некую связь. Как сообщали топтуны, встречались Крыса и Навах регулярно, но выяснить что же происходило во время подобных встреч не удалось.
К тому моменту Серфиде наскучило соседствовать на страницах дела вместе с Навахом, и она куда-то сгинула – в переносном смысле, конечно же, ибо никуда такой специалист деться не мог, ибо как говорится: скотина она первостатейная, но профессионал высочайшего класса! В Адмиралтействе такими людьми не разбрасывались. Но у Ферца возникло смутное ощущение, что ученому-истязателю некто вновь дал отмашку – оставить Наваха в покое и заняться отработкой методик тонкой подстройки резцов пыточной машины, с которыми у истязателей всегда возникали проблемы.
Ферц вспомнил – при первом знакомстве с делом у него блеснула яркая, как алмаз, догадка, что Навах – двойной агент, сложной многоходовой операцией заброшенный с материка в Дансельрех для последующей вербовки высших должностных лиц и создания разветвленной шпионской сети. И тогда Серфида – важное передаточное звено между материковым выродком и верхушкой Адмиралтейства.
Естественно, Ферц тут же заявился к этой стерве, планируя допросить по всей строгости закона, в котором она, эта стерва, наверняка знает толк как ученый-истязатель, но Серфида молча выслушала его, не поведя и тонко выщипанной бровью, и лишь к концу своего монолога Ферц внезапно понял, что же такое исчезло с ее лица, стоило ему упомянуть Наваха. А исчезла доброжелательность, с коей устав предписывал выслушивать обвинения, выдвигаемые функционерами специальных служб. Соответствующая преамбула к статье так и гласила: “Если против вас еще не выдвинуто обвинение в измене, то это не ваша заслуга, а серьезная недоработка специальных служб”.
Затем она сняла трубку и протянула ее Ферцу, не удосужившись набрать номер или, на крайний случай, вызвать голосовой коммутатор. Взяв трубку, Ферц с изумлением и ужасом услышал доносящееся из нее бурчание Зевзера, который настоятельно порекомендовал господину крюс каферу заняться непосредственно порученными ему делами.
Крысу разрабатывали мучительно долго. Пыточные машины не успевали отплевывать отработанный материал трюмных ублюдков, а никакой зацепки найти не удавалось. Крысы будто не существовало, вот и весь сказ.
Знакомясь с пропитанными кровью пергаментами допросов, которые шутники-экзекуторы изготовляли из кожи самих испытуемых, Ферц не сразу сообразил, что в них так его настораживает.
Стандартная процедура: резцы номер два и три устанавливаются в медиальную позицию, подача соленой воды делается максимальной, скорость прохождения замедляется при каждой рекурренции, после чего экзекутор монотонно зачитывает испытуемому вопросы и тщательно наносит ответы на его же спину.
“Знаете ли вы Крысу?”
“Нет”
“Знаком ли вам ублюдок, именующий себя Крысой?”
“Нет!”
“Когда в последний раз вы видели своего хорошего знакомого Крысу?”
“НЕЕЕЕЕТ!!!!”
Брызжет кровь, с сухим треском рвутся кожа и мышцы, вой испытуемого эхом прокатывается по обитой пенопластом комнате. Сам же испытуемый ощущает как на его спину строчкой за строчкой ложится протокол допроса.
Ничего необычного. Рутина. За исключением одной тонкости, которую не уловили такие асы экзекуторской практики, как Кифертастер и Унтаркифер. Но им это вполне простительно. Их задача – извлечь из испытуемого максимум информации, а уж отделять зерна от плевел – задача функционеров от контрразведки.
Самым необычным в ворохе допросных пергаментов оказалось то единодушие и упорство испытуемых, с какими они отрицали какое-либо знакомство с Крысой.
Обычно после некоторого “предела” в допросе испытуемый соглашался СО ВСЕМ, в чем его убеждали экзекуторы. Что люди ходят на головах. Что люди ходят на боках. Что его заслали из-за скорлупы мира неведомые чудища, которые обитают в мировой тверди наподобие земляных червей. Что у него в желудке спрятана атомная бомба, которой он должен взорвать Адмиралтейство.
Высота “предела” зависела от целого ряда психофизиологических параметров испытуемых, но точное определение момента, после которого испытуемый окончательно превращался в безмозглого болванчика, готового принять на себя все грехи мира, до сих пор оставалось нетривиальной задачей.
Имелись утвержденные методики для рекурренции достоверных интервалов, волатильности получаемой на допросах информации, но все они оставались еще очень неточными. Приходилось полагаться на собственный опыт и интуицию, определяя – здесь кроется вполне реальный заговор, а вот здесь уже пошел воображаемый. Иллюзия, так сказать, порожденная невыносимой мукой.
Вот только в случае с Крысой у всех испытуемых никакого “предела” не обнаруживалось. До самого пика истязаний, а порой и после него (если к тому времени речевые центры не повреждались) каждый взятый по делу Наваха упрямо твердил – никакой такой Крыса ему неведом и в глаза он его не видели. Твердили все как один. До самого своего естественного или неестественного конца.
Если Крысы не существовало, то его следовало выдумать. Хотя бы для облегчения собственных мук…
От неожиданного звонка господин крюс кафер изволил самым позорным образом подскочить на месте, суетливо подтащить к себе вместилище со свежепорученным “тухляком” и даже торопливо раскрыть на первой попавшейся странице.
Звонила эта стерва:
– Так что там с нашим делом? – ласково осведомилась Серфида.
– С нашим? – переспросил Ферц, целиком поглощенный разглядыванием фотографии, приложенной к всученному ему “тухляку”.
– Мы ведь все делаем одно дело на благо Дансельреха, – терпеливо пояснила Серфида хорошо поставленным голосом профессионального экзекутора. – Мне было бы легче разобраться в той помойке, которую по твоей вине вывалили теперь на меня, если бы ты соизволил явиться ко мне лично и растолковать – что в этом запредельном хламе стоит хоть малейшего моего внимания.
На скверно сделанном снимке имело место нечто, похожее на огромную мину. Ее можно было принять за противотанковый “шнапс” с уже снятыми ручками для транспортировки, если бы не размеры устройства. Фон для “мины” расплывчался, и оставалось непонятным – где же это сняли. Но оценить масштаб помогал человек, небрежно привалившийся плечом к штуковине.
– Ну-с? – с ноткой нетерпения осведомилась Серфида.
Ферц достал из ящика лупу и с бьющимся сердцем принялся рассматривать попавшего в кадр. Несмотря на плохое качество снимка, сомнений у господина крюс кафера больше не имелось – рядом со странной штуковиной по-хозяйски лыбился Навах собственной персоной, как будто и впрямь только сейчас выбрался из ее открытого люка после долгого-предолгого путешествия.
Теперь уже твердой рукой Ферц положил недовольно взрыкивающую трубку, осторожно закрыл вместилище документов, плотно прижал его к себе, будто воммербют после долгого похода, затем встал и шагнул к двери.
Господин крюс кафер впервые с незапамятных времен улыбался. И действительно, пора нанести Стерфиде визит вежливости.
– На живца! – настаивал Флюгел. – На живца!
– Мертвяк! Мертвяк! – горячился Харссщилд.
Беггатунг внимательно разглядывал осевшие на ладонях капли воды и что-то неслышно шептал под нос.
Шенкел, как самый молодой и неопытный в таких делах, тоже предпочел отмалчиваться, с завидной методичностью отвешивая пинки лежащему на палубе мешку с торчащими из него голыми ногами.
Ферц и Краленгилд не принимали участия в споре, поскольку господин крюс кафер счел ниже своего достоинства обсуждать тонкости меню ледяных червей, а Краленгилд находился за штурвалом, удерживая несущийся шлюп на проложенной сквозь штормовой океан пенной трассе.
Волны вздымались стылыми горами вокруг крошечного суденышка, упирались могучими спинами в протянутую белесую полоску кипящей воды, пытаясь одним движением порвать ее в клочья, чтобы затем стиснуть потерявший путеводную нить шлюп ледяными челюстями шуги. Но трасса, соединившая Адмиралтейство с Цитаделью-21, раскаленным лезвием взрезала промороженные туши валов, и те с чмоканьем проседали вниз, подставляя усмиренные на мгновения тела стремительно несущемуся кораблю.
Несмотря на мастерство Краленгилда, шлюп мотало из стороны в сторону – казалось, еще толчок, и он вылетит за пределы трассы, но округлое днище скользило по градиенту температурных потоков, резко вздымалось, кренилось и тут же соскальзывало к центру, где бурлил крутой кипяток. Изредка упрямой волне все же удавалось сдвинуть трассу вверх, и тогда шлюп отрывался от поверхности воды, взлетал и плюхался обратно, взметая облака пара.
От непредсказуемых циркуляций и дифферентов команде приходилось крепко держаться за поручни. Скверно работающие охладители не справлялись с нагревом корпуса, отчего даже сквозь предохранительное покрытие пальцы и даже стопы ощущали покусывание горячего металла.
– На живцов мы таких червей ловили! – прокричал Флюгел. – Во! – неосторожно отпустив поручень, чтобы показать размер фантастической добычи, он тут же обрушился на палубу, сбитый с ног резким поворотом, и заскользил к корме, где и повис на страховочном лине.
Халссщилд вцепился в линь, стараясь подтянуть к себе Флюгела, так же неосторожно выпустив поручень, на что Беггатунг среагировал незамедлительно, отвесив новичку пинок под зад и отправляя его по уже проложенному маршруту к корме.
– Вот так оно и бывает, солдат, – пробормотал Беггатунг, разглядывая как двое бедолаг силятся быстрее встать на ноги, а из под них поднимается пар от мокрых комбинезонов.
Упакованное в мешок тело тоже задергалось, видимо окончательно придя в сознание и ощутив голой кожей нагретую словно утюг палубу.
– Кальдера! – показал Краленгилд.
Господин крюс кафер поднял запотевшие очки на лоб, оттер заливающий глаза пот и посмотрел туда, куда указывал рулевой.
Океан поделили на две неравные части. На большей царил вечный шторм, ходили высоченные волны, тяжелые точно расплавленный свинец, белели верхушки айсбергов, и серым налетом расплывались огромные поля шуги, издававшей шелест, похожий на трение друг о друга тел мириад вшей, который не могли заглушить ни рев ветра, ни грохот сталкивающихся валов.
Но вокруг кальдеры океан усмирялся, приобретал невероятно теплый лазоревый оттенок, удивительную прозрачность, которую узкими лучами прошивал мировой свет, сконцентрированный почти до жидкого состояния нависающими над отвесными скалами шевелящимися полупрозрачными трубками. В толще воды двигались огромные тени дервалей, поднимаясь из морской бездны, чтобы подставить обросшие водорослями и ракушками тела под водопады света.
– Кехертфлакш! – сплюнул Краленгилд. – Гадость!
Будь его воля, он бы резко положил руль в сторону от жуткого сияния кальдеры, но трасса шла на сближение с границей между двумя мирами.
Ферц посмотрел в бинокль. У подножия поросших чем-то зеленым утесов извивался золотистый пологий берег. В отвесных скалах виднелись высеченые углубления, похожие на шрамы, оставленные боевым лучеметом. Зеленоватая порода пучилась черными натеками, из них тянулись тончайшие нити.
Вид кальдеры угнетал, будто некто буравил Ферца тяжелым взглядом. Сердце господина крюс кафера застучало быстрее, во рту пересохло.
Вернувшиеся на свои места Хассщилд и Флюгел прекратили разборки и молча уставились на скалы. Шенкел разинув рот и пуская слюну смотрел на громаду, что вздымалась почти до Стромданга.
Вцепившись в штурвал, Краленгилд орал самые грозные проклятия, стараясь избавиться от ощущения присосавшегося к голове многонога, который, пробив ему череп, копался внутри прохладными щупальцами.
Но вот точка наибольшего сближения оказалась пройдена, и шлюп стал быстро удаляться от кальдеры, все глубже вбуравливаясь в привычную стылость штормового океана.
– Жуткое место, – покачал головой Флюгел. – Жутче, чем “дробилка”.
– Ты еще скажи – пещер, – скривился Беггатунг.
– А что такое пещеры? – спросил Шенкел, вытирая подбородок.
– Есть такое местечко в нашем мире для особой падали, – сказал Беггатунг, чудом ухитрившись зажечь влажную сигарету и теперь пуская дым в ладонь. – Развлечение для мертвяков.
– Бросьте вы, – жалобно попросил Халссщилд.
– Это когда тебя с голой задницей оставляют еще с десятком таких же отморозков в расщелинах ледника, – продолжил Беггатунг. – Один на всех комплект одежды, но ни крошки еды, и бодрящая ат-мо-сфэ-ра, – непонятно добавил он.
– Ну и что? Убить всех, кехертфлакш.
– Убить всех, – передразнил Беггатунг. – А жрать что потом будешь? Строганину из трупов? На холоде долго не протянешь. Здесь “скотинка” нужна.
– Какая еще “скотинка”?
– Дойная! – ощерился Беггатунг. – Хочешь руки и ноги ему сломай, хочешь – спину перебей, но только чтоб жив был. Грей его своим теплом, строганинкой подкармливай, и соси, соси, соси…
– Чего? – не понял Шенкел. – Чего сосать-то?
– Кровушку, кровушку горячую, – пояснил Беггатунг. – Вот тогда у тебя появится шанс в мертвяки выбиться, Блошланг пройти и удобрить своим дерьмом материк во славу Дансельреха!
– Тьфу, – сплюнул Краленгилд. – Еще раз о мертвяках заикнешься, кехертфлакш…
– Долгоносики вы адмиралтейские, – примирительно сказал Флюгел. – Тыловые тараканы.
– Не спеклась? – озабоченно спросил Шенкел, снова пнув мешок. Ноги в ответ не дрыгнули.
– Умгекертфлакш! – Беггатунг распустил узел, а Халссщилд, ухватив тело за ногу, вытащил его из мешка.
– Ишь, глазами лупает, – нежно сказал Шенкел.
Серфида скорчилась на горячей палубе. По бледному телу с землистым оттенком расплывались пятна ожогов. Она мотала из стороны в сторону головой и мычала. Затем неожиданно ловко перевернулась на живот и извиваясь складчатым телом подползла к Ферцу. Перебитые руки не позволяли ей подняться, поэтому Серфида, вытянув шею, ткнулась губами в сапог господина крюс кафера.
– Милости просит, – почти расчувствовался Шенкел.
– Пощады, – поправил Флюгел.
Ферц уже собирался отвести ногу, чтобы отвесить хорошего пинка по слюнявому рту Серфиды, но неимоверная боль пронзила его тело. Ферц отчаянно взвыл, дернулся назад и рухнул на раскаленную палубу.
– Что это?! – заорал Флюгел, но оглушительный грохот шторма стиснул шлюп в мертвых объятиях.
Затем шлюп резко дернулся, сбивая с ног всех стоящих. Краленгилд почувствовал как ремни все глубже впиваются в тело, дыхание перехватило. Он из последних сил сжимал штурвал, не давая кораблю вылететь за пределы пенного следа, который внезапно стал стремительно сужаться, отчего шлюп заходил ходуном.
Превозмогая боль, Ферц попытался сбить свободной ногой впившуюся в ступню Серфиду. Тяжелая туша штормовой тучи разлеглась на почерневших гребнях волн, вздыбленных ветром почти до небес, но в мелькании мирового стробоскопа Ферц успел заметить, что тело истязающей его твари начало быстро распухать, обезображенное кровоподтеками лицо погрузилось в набухающие плечи, точно мягкое тело слизняка пряталось за створками раковины, а гнойные наросты на спине Серфиды беззвучно лопнули, выпуская на свободу множество отвратительно шевелящихся сочленений.
– Мерзостное ощущение, – сказал он самому себе, открыв глаза.
Одеяло соскользнуло на пол, а простынь сбилась, словно наморщила лоб, пытаясь осилить подсмотренные ею кошмары. Шевелиться не хотелось. Тело словно исчезло – растворилось в едкой слюне бесконечных сновидений, оставив по эту сторону ночи лишь призрачную память о себе.
Он ощупал пустоту вокруг. Пальцы наткнулись на что-то твердое, гладкое и холодное. Стакан? С водой? Можно ли ее пить? А если там притаилась вставная челюсть? Вставной глаз? Странные вопросы… Разве бывают вставные челюсти и вставные глаза? Зачем они в полдень торжества медицины и прививок “бактерий жизни”? Но ведь где-то он это видел? Это… Изуродованные лица, искалеченные тела. Костыли и протезы. Скрипучие тележки для все еще живых обрубков, точно жизнь из конечностей успела ускользнуть в тело, отдавая взрывам уже и так мертвую дань, тем самым гальванизируя мировую тоску воли к жизни в сократившемся вместилище из шагреневой кожи.
– Они и не ведали, что же оказалось в их руках, – бархатисто сказала тьма.
Расширив зрачки, он разглядел гостью, чертовски элегантно сидевшую в кресле. С тех пор она нисколько не изменилась – даже в свои года могла вскружить голову кому угодно. И кружила.
– А вы ведали? – спросил он только для того, чтобы не молчать.
– Интуиция, мой дорогой, интуиция. Природное чутье женщины, наследницы не той, что из ребра, а самой первой, которую чуть не покарал архангел на берегу Красного моря. Видите ли, когда горланящие младенцы появляются не из чрева матери, а из чрева машины, сооруженной неведомыми чудовищами бог весть сколько веков назад, в вас срабатывает дотоле не осознаваемый инстинкт. Я была его повитухой, восприимицей, крестной матерью… Черт его знает, как это лучше назвать.
– Тогда он – подопытным сыном?
Она рассмеялась.
– Вы умеете шутить. Почему-то только специалисты по спрямлению чужих исторических путей обладают самым лучшим чувством юмора. Откройте секрет.
– Нужно подойти к краю бездны и заглянуть в нее. Тот след, который останется, когда будешь от нее отползать, и называется юмором.
– Неужели? Любопытно, любопытно…
– Никогда так искренне не смеялся, вспоминая своего первого убитого. Ведь там нет времени разбираться кто прав. Прав всегда тот, кто остался жив.
В ее руках вспыхнул огонек, набросив на мгновение на лицо багровую вуаль, которая безжалостно извлекла из тайника истинное количество лет, прожитых дамой. Зажигалка погасла, оставив лишь тусклое пятнышко тлеющей сигареты. Сладковатый запах наполнил комнату.
– Могут быть у члена Мирового Совета мелкие слабости? – с капризной ноткой спросила она. – Я не могу вдыхать ту ужасную гадость, что завозил Вандерер с этого вашего Флакша. Обхожусь местными паллиативами, – хихикнула дама.
– Вы мне снились, – зачем-то признался он. От омерзительности тут же возникшей перед внутренним взором картины чудовищной трансформации искалеченного тела захотелось передернуться.
– Опасное признание, – скокетничала дама. – Но сомневаюсь, что я пригрезилась в эротико-романтическом виде.
– Да, – вынуждено подтвердил он. – Ни эротики, ни романтики… Как вы догадались?
– Слишком хорошо разбираюсь в мужчинах. Чересчур хорошо, можно даже так сказать. В этом-то вся и беда. Горе от ума, – сладковатый запах расползался по комнате дымными змейками. – Побочный эффект длительного изучения модифицированного поведения “казуса тринадцати”.
– Как он только вам позволил…
– Мне никто и ничего не может позволить, – холодно отрезала дама. – Как влиятельный член Мирового Совета я сама выбираю – чем и как мне заниматься! – но тут тон ее слегка смягчился: – Видите ли, голубчик, педагогика, даже в эпоху расцвета Высокой Теории Прививания, не воспринимается как дисциплина, чреватая потенциальным ущербом для человечества. В общественном сознании это целиком и полностью позитивная наука. Ну, а мелкие шероховатости в виде загубленных судеб… Это целиком и полностью ответственность наших штатных сеятелей доброго и вечного. Лес рубят, щепки летят.
– К кому пошел бы человек в таком состоянии? – пробормотал он себе под нос.
– У вас чертовски хорошая интуиция, голубчик, – дама ловко выпустила изо рта идеально ровное дымное колечко. – Тривиальный ответ – Lehrmeister, правильный – школьный врач. Забавно, как повернулось бы дело, если бы вы все-таки переговорили со мной?
– Вы же сами не захотели… Сразу же обратились к Вандереру, чтобы он оградил вас…
– Оградил… защитил… – дама кивнула головой. – А вы так сразу и сдались! Такой большой, молодой, сильный, ореховоглазый… – Отставив в сторону сигарету, дама наклонилась вперед и прошептала: – Брюнеты, голубчик, – моя слабость! Ха-ха-ха! Как вы его назвали? Подопытный сын? У него всегда были длинные, шикарные волосы…
Дама откинулась на спинку кресла и как-то сразу размякла. Рука с тлеющей сигареткой свесилась к полу.
– Он был только мой, – тихо сказала она. – Только мой и больше ничей. Иногда мне кажется, что те чудовища не предусмотрели одной мелочи, из-за которой их план так и не удался… Одинокие монокосмы чересчур понадеялись на семью… Понимаете? Им казалось, что и через сорок тысяч лет в нас сохранится инстинкт материнства… Среди тех, кто принимал младенцев, ваша покорная слуга оказалась единственной женщиной. Может поэтому я это почувствовала, когда псевдовлагалище вытолкнуло мне в руки очередной плод… Мальчика. Крошечного, орущего мальчика. Самого обычного человеческого младенца… Тогда я и поняла, что происходит между квочкой и ее цыпленком. Таинство запечатления…
– Я предполагал корыстные мотивы, – сказал он с ноткой раскаяния.
– Ах, оставьте! Какая еще корысть у человека с моим положением. Тут все гораздо запущеннее. Гордыня – вот более подходящее слово. Кому-то не давали покоя лавры первого антрополога чистейших кроманьонских групп, мне же хотелось…
– Чего? – он не выдержал долгой паузы.
– Вечной молодости, успеха, внимания, силы… Хотелось стать ведьмой и летать над ночным городом, стуча в окна и гоняя птиц. Какое это теперь имеет значение, – горько сказала дама. – Показать вам фокус?
– Фокус? – ему показалось, что он ослышался. – Какой фокус?
Дама рассмеялась:
– Очень редкий и необычный. Не скоро вам выпадет шанс услышать его еще разок… Вот, смотрите! – она показала на стакан с водой.
Щелчок пальцами, и стакан исчез. Как будто выключили голограмму. Несмотря на какую-то удручающую банальность, больше подходившую затрапезному бродячему цирку, исчезновение предмета поразило его. Почудилась в этом проявление невероятной силы, которая издевательски вырядилась в одежды заурядной иллюзии, ловкости рук, гипноза – чего угодно, но только не нуль-транспортировки предмета одним лишь усилием воли.
– Где он?
– Вот же, – показала дама. – Вы разве не видите?
Переливчатый свист, стук, пахнуло леденящей стужей, и в воздухе возник покрытый изморозью стакан. Похоже, тот самый. Он попытался перехватить его, но пальцы обожгло космическим холодом. Стакан упал и разбился. Стылая волна взметнулась до небес и обрушилась на палубу шлюпа точно молот о наковальню.
– Господин крюс кафер! Господин крюс кафер! – отчаянно пытались докричаться издалека, а Ферц мучительно вспоминал искусство дыхания широко разинутым ртом. Казалось, в горло вбита непроницаемая пробка, не дающая легким набрать воздуха.
На пике асфиксии ему привиделась ужасающая картина – будто он превратился в несомую непонятными и могучими силами песчинку, вокруг простирается необъятная пустота, намного огромнее мира, и в этой пустоте пылают колоссальные огненные шары, как если бы некий безумец разом взорвал все имеющиеся ядерные заряды, выжигая жуткую беспредельность потоками смертельных излучений.
– Господин крюс кафер! – с противным чавканьем вспыхнул ближайший огненный шар. Взрыв разорвал сверкающую оболочку, смял окружающий его темный кокон, похожий на плотную взвесь планктона, ослепительные факелы пронзили пустоту, и вот уже на месте шара расплывается искристое пятно – лицо Флюгела.
Оно нависает над несомой неодолимыми силами Ферцем-песчинкой и громыхает так, словно армия материковых выродков решила провести ковровое бомбометание:
– Вставайте, крюс кафер! Вас ждут великие дела!
Но Ферц-песчинка продолжает плыть в пустоте выпущенной баллистической ракетой, внезапно подтвердившей сугубо теоретические модели тех умников, которые утверждали, что мир – не огромная полость, а даже наоборот – шар, повешенный в пустоте ни на чем.
Распухшее до колоссальных размеров лицо Флюгела, то там, то сям разрываемое изнутри огненными спиралями распадающегося на части шара, разевает рот, изготовившись прогромыхать что-то еще, однако Ферц больше не выдерживает, хватает пятерней нависшую над ним морду и что есть силы отшвыривает от себя – в темноту, в стужу, в шторм.
Темное пятно Стромданга, высвечиваемое молниями, висит над головой. Надир, вспоминает откуда-то Ферц. Надир Флакша. Кальдера где-то рядом. Тонкие нити климатических машин вьются над бесконечным ураганом, что спиралью ввинчивается в Блошланг, и отсюда даже не верится – какими огромными они видятся вблизи. Затем чернота смыкается, выжимая из тяжелых туч белесые потоки колкого снега. Кажется, что не снежинки, а мелкие кровососы впиваются в кожу.
– Поднимите меня, – потребовал господин крюс кафер.
Чьи-то руки вцепились в него и придали вертикальное положение. От внезапного головокружения Ферц пошатнулся, но те же руки заботливо поддержали его за ворот.
– Отпустите! – муть в глазах оседала, и сквозь снежную пелену стала проявляться какая-то нелепая, скособоченная громада.
Вцепившаяся в воротник бушлата рука все же разжалась. Без поддержки колени господина крюс кафера подогнулись, но он удержался на ногах.
– Кехертфлакш! Умгекехертфлакш!!
Цитадель-21, как и следовало из ее номера, относилась к полностью автоматизированным укреплениям Дансельреха. Здесь никогда не размещался гарнизон, лишь изредка наведывались техники для проверки и отладки бесконечного конвейера смерти. Строго говоря, никакой гарнизон здесь и не выжил бы, в такой близости от кальдеры, в зоне безумных погодных флуктуаций.
Башня с широким основанием, которое плавно истончалось в шпиль невообразимой высоты, выламывалась из окружающих ее колоссальных каменных блоков и ледяных гор, слепленных из серого снега.
Отсюда, от самого подножия цитадели, казалось, что ее вершина не просто теряется в ураганном хаосе Стромданга, а пронизывает его насквозь, чтобы вбуравиться в окружающую мир твердь. Идеально гладкая поверхность башни сверкала от окутывающих ее вершину молний, которые многочисленными огненными реками стекали по пологому склону к самому ее основанию.
Нагромождения огромных каменных блоков складывались в запутанный лабиринт узких и широких проходов, еле заметных тропинок и выложенных бетонными плитами дорог, полузанесенных песком и снегом.
Отсюда, с берега, щетинистого от заброшенных пирсов и волноломов, с проржавевшими разгрузочными кранами и доками, разглядеть, что творилось у основания цитадели, оказалось невозможно. Но там определенно шла своя, автоматическая жизнь – ветер доносил оттуда обрывки, спрессованные из лязга и грохота гигантских механизмов.
Взвалив амуницию, отряд под командованием господина крюс кафера Ферца миновал портовую зону и вошел в проход, помеченный на карте как ведущий прямиком к цитадели.
Блоки, высеченные из черного камня и отшлифованные до зеркального блеска, отражали исследовательскую команду. Поначалу это даже беспокоило, казалось параллельно им движется еще отряд, то ли сопровождая, то ли конвоируя их к цитадели, но затем глаза привыкли к мельтешению черных фигур по антрацитовой поверхности.
– Кто же это строил? – спросил Шенкел, на что Беггатунг тут же ответил:
– Мы!
– Ну да, – засомневался Шенкел.
– Не веришь в несокрушимую мощь Дансельреха? – грозно поинтересовался Халссщилд. – Квалифицированные кадры, вооруженные передовой техникой, могут и не такое наворотить.
На что Краленгилд пробурчал:
– Кадры воспитуемых, вооруженные ломом и лопатой, могут наворотить еще больше.
– Было такое, – согласился Беггатунг. – Помнится, всплываем, а на траверзе – остров. Ну, остров как остров, ничего, вроде бы, необычного. Вот только из землю какие-то головы со шляпами торчат…
– Выродки, что ли? – подозрительно спросил Флюгел.
– Нет, не выродки, – Краленгилд подышал на пальцы, отогревая от пронизывающего ветра, что нескончаемой рекой мчался в теснине прохода. – Мы тоже было подумали – выродки, мол, кто-то развлечься решил – завез на необитаемый остров сотню выродков, да прикопал по шею, чтобы подольше мучились. Но головы из камня оказались, а размером – что наш шлюп. Торчат такие морды из песка, глазищами на Стромданг пялятся, кехертфлакш.
– Унтерменши то были, – мрачно сказал Беггатунг. – Унтерменши.
– Сам ты выродок, – обиделся Краленгилд. – Мы что же, по-твоему, каменной башки от мертвой отличить не можем? Каменные они, каменные! – постучал он себя по каске. – Понял?
– Унтерменшу что каменная, что мертвая, что живая – он во что хочешь обернуться может.
– Тьфу, кехертфлакш! – сплюнул Краленгилд.
– Так что дальше было? – спросил Шенкел.
– А то и было, – пообижался Краленгилд, но все же продолжил: – Высадились осмотреть их, бошки хоть и каменные, а может знак какой означают для материковых выродков, ну и нашли их всех там…
Краленгилд выдержал паузу, надеясь, что остальные тут же начнут выспрашивать – что же именно они там нашли, но все почему-то молчали.
– Колония там оказалась. Для особо выродокских выродков. Несколько сотен выродков и гарнизон. А для выродка главное что? Для выродка главное тяжелая работа, и ничего лучше для него нет, потому как без работы у него в мозгах все наизнанку выворачивается. А какая на острове может быть работа? Просто камни таскать – не очень интересно, опять же выродок выворачиваться начнет, спрашивать себя: “Зачем таскаем? Куда таскаем?” Вот начальник колонии и придумал для воспитуемых развлечение – из камней морды каменные вытесывать, да на берегу устанавливать. Каково?!
– В топку! – мрачно приговорил Флюгел, но Беггатунг покачал головой:
– Не скажи! Для выродка лучшей доли нет, чем умереть. Поэтому главное – заставить его подольше…
Разговор принял специфический оборот. Все стали с жаром обсуждать рецепты “Как продлить муки выродка и что делать, если он подыхает слишком быстро”. Когда команда основательно вошла в раж, Ферц поднял руку, и все заткнулись.
Поперек их движения пролегла широкая полоса дороги. По ней плотным потоком двигались невообразимые машины. Стиснутое отвесными поверхностями блоков, шоссе не имело никаких переходов – ни подземных, ни мостовых. Идти же вдоль него тоже не представлялось возможным – машины почти скребли боками по сторонам прохода.
Осторожно заглянув за угол, Ферц увидел, что справа дорога плавно заворачивает к цитадели, а слева расплывается какая-то дымная клякса, куда и ныряют эти конструкции на колесном, гусеничном и смешанном ходу.
По большей части по дороге мчались знакомая по материковым десантным операциям техника, стоящие на вооружении у выродков, – баллисты, танки, бронетранспортеры, самоходные гаубицы, танкетки, и прочая тяжелая и легкая бронетехника – совсем новенькая, блестящая, будто только с конвейера.
Однако попадались и совсем удивительные сооружения, больше похожие на подводных пауков, которые выбрались из-под толщи воды и теперь мерно перешагивают через мчащийся поток длиннющими гибкими лапами. Не похоже, что внутри хотя бы одной мог сидеть водитель – стекла и перископные щели у них отсутствовали, лишь тускло отсвечивали глухие бронированные обтекатели.
От такого зрелища отряд замер на месте, кто-то звучно глотнул пересохшим горлом, а заметив до боли знакомый горбатый силуэт баллисты на атомном ходу со свеженарисованной эмблемой имперского легиона, отчаянно заорал:
– Выродки!!! Ложись! – и все бухнулись брюхом в щебенку, за исключением господина крюс кафера, который продолжал спокойно рассматривать проносящуюся мимо вражескую бронетехнику.
Полежав на брюхе, уткнувшись носом в землю и не дождавшись хоть одного выстрела со стороны дороги, отряд стал подниматься, отряхивая с комбинезонов желтоватую пыль.
– Что за хрень? – вырвалось у Беггатунга. – Куда дальше-то?
– Туда, – хладнокровно показал Ферц на противоположную сторону.
– И как же мы туда попадем, господин крюс кафер? – осмелился спросить Шенкел.
– Ногами, солдат, – соизволил пояснить господин крюс кафер.
– Может у них тут перерыв имеется? – предположил Флюгел.
– И баня, чтоб на мыле поскользнуться, – в тон добавил Краленгилд. – Это же цитадель, кехертфлакш! Безостановочное производство. Железякам отбой не нужен.
Ферц еще раз посмотрел на карту. Ошибки не обнаружилось – они шли предписанным маршрутом, там даже, умгекертфлакш, эта дорога пропечаталась, вот только воздушная фотосъемка почему-то не отметила на ней оживленного движения.
Возвращаться и искать новый путь? Господин крюс кафер пошевелил коротким носом.
– Флюгел!
– Да, господин крюс кафер!
– Видишь того “паука”? – Ферц показал на пробирающуюся сквозь плотный поток машину, чье тяжелое брюхо почти елозило по крышам проносящихся под ней танкеток, баллист, броневиков, а похожие на струны лапы дрожали от напряжения с режущим уши воем.
– Так точно!
– Отстрели ей лапы.
– Есть! – Флюгел расчехлил трубу ракетомета, откинул экранчик наведения и опустился на одно колено. – Поймал! Сзади?!
– Чисто! – крикнул Беггатунг.
Труба плюнула огнем. К “пауку” потянулись еле заметные дымные полосы, но машина их засекла, дернулась в сторону, затем, резко выпрямив лапы, подскочила вверх, где ее и настигли самонаводящиеся головки.
От взрывов “паук” накренился, обрывки лап забили по воздуху, безнадежно пытаясь восстановить равновесие, и машина с грохотом рухнула на дорогу, медленно и неуверенно покатившись по инерции дальше вихляющим колесом. Попадавшиеся на пути машины с оглушительным треском лопались, выпуская фонтаны пламени, сзади напирали другие, громоздясь на росший вал обломков, почерневших остовов все новыми и новыми волнами. Так штормовой прибой раз за разом выбрасывает на берег обломки раздавленных кораблей и субмарин.
Огненные потоки устремлялись во все стороны, расписываясь щедрыми мазками сажи по бетонному полотну дороги и пятнистым бокам бронетехники, что ухитрялась проскочить расширяющуюся воронку мясорубки.
Свинцовый привкус радиационного загрязнения сгустился, проникая даже сквозь фильтры дыхательных масок, ввинчиваясь под язык тяжелым расплавом.
Обломки машин взлетали вверх неуклюжими ракетами, оставляя после себя маслянистые черные следы причудливых траекторий, и, достигнув пределов свободного полета, с воем обрушивались вниз, вызывая новый прилив визга, скрежета, взрывов, огня.
– Надо уходить! – проорал Флюгел Ферцу, но тот завороженно продолжал смотреть на бушующую стихию разрушения.
Флюгел растерянно оглянулся и увидел, что и остальные оцепенело смотрят туда же, куда и их командир, и только багровые блики гуляют по стеклам дыхательных масок. А вверху нарастало непонятное гудение, и когда Флюгел попытался встать на ноги, что-то невыносимо тяжелое, вязкое обрушилось на него, придавило к земле, распластало и вжало в щебень так, что захрустели кости, а рот наполнился кровью.
Нечто огромное, округлое раздвинуло серебристым телом фонтаны огня и дыма, налегло на дорогу, теперь усеянную непроходимыми кучами обломков, ослепительно сверкнуло, заставив смотрящих на нее людей завопить от рези в глазах, а когда боль так же мгновенно прошла, как и появилась, то отряд Ферца увидел, что с бетонного полотна исчезло все, напоминавшее о произошедшем, и по ней все так же неслась нескончаемыми рядами военная техника.
– Фарш, – сказал Беггатунг, ощупав тело Флюгела. – Фарш мелкого помола.
Ферц присел над размозженным телом. Казалось, что Флюгел рухнул на землю с невообразимой высоты или на него уронили один из каменных блоков, что валялись кругом, а затем аккуратно убрали, оставив вот такую вот лепешку в звездчатой луже побуревшей крови.
– Шенкел! – позвал Ферц.
– Да, господин крюс кафер!
– Дорогу видишь, солдат?
Шенкел растерянно оглянулся:
– Т-так точно…
– Слушай приказ, солдат! Приказываю медленным шагом пересечь дорогу и дожидаться отряд на другой стороне. Приказ понятен? – Ферц даже не повернулся посмотреть на обомлевшего Шенкеля.
– Но, господин крюс кафер… – попытался возразить тот.
– Приказ понятен, солдат? – глухо, не повышая голоса повторил Ферц, и тогда словно что-то поняв Шенкел щелкнул каблуками ботинок, расплылся в жуткой усмешке, развернулся и направился к дороге, поудобнее устраивая на груди автомат.
Встав на обочине, Шенкел подождал, пока мимо прогромыхает танкетка, уже снаряженная под завязку боезапасом – на турелях ракеты с каплевидными головками и длинным оперением – и сделал шаг на бетонку.
Каким-то чудом ему удалось невредимым миновать первый ряд движения, на мгновение замереть на узком островке безопасности, покачиваясь от порывов воздуха, которыми хлестала громыхающая бронетехника, а затем сделать рывок вперед, словно опасаясь, что тяжелый танк успеет миновать его, так и не намотав на гусеницы кровавые обрывки тела и амуниции.
– Готов, – сказал Халссщилд.
Беггатунг зыркнул на товарища, но ничего не сказал. Откуда-то у него возникла уверенность, что на Шенкеле дело не застопорится, и господин крюс кафер одного за другим размажет их по проклятой бетонке. Но сделать он ничего не успел, так как Кралленгилд ткнул стволом пистолета в затылок Ферца, все еще сидящего над трупом Флюгела, и выстрелил.
Пуля глухо вонзилась в останки, Кралленгилд непонимающе сделал шаг вперед и рухнул на землю.
Невероятным образом очутившийся позади него Ферц рывком вытащил из шеи Кралленгилда нож и зверски осклабился:
– Ну, кто еще идет за пивом? – дыхательная маска болталась на плече, господин крюс кафер тяжело вдыхал ядовитый воздух, вытирая кулаком с лица капли крови. От виска до скулы протянулась почерневшая рана. – Кехертфлакш! – Ферц плюнул. – Трусы! Бабы! Scheiß Kerl! Dreckskerl!
Сунув нож в ножны, взвалив на себя оба автомата – свой и Флюгела, а подсумок с обоймами зажав подмышкой, так что распущенные ремни волочились по земле, Ферц побрел к дороге, почему-то приволакивая левую ногу.
Беггатунг и Халссщилд завороженно смотрели на своего командира. Не замедляя шага Ферц вышел на дорогу, повернулся навстречу движения и поднял руку вверх.
“Вот это ты зря”, подумал Халссщилд, “Сейчас тебя…”
