В ските Малой Анны мы жили по общежительному уставу и имели общую трапезу. Наш обеденный стол состоял из двух досок и большого куска картона, положенного сверху. Этот стол всегда был облеплен мухами. А все потому, что мы никогда его не мыли, только смахивали крошки… Ведь старец никогда не разрешал его мыть! — «Ни в коем случае, вообще даже не приближайтесь к нему!» — так он отвечал нам.

Мы принимали пищу два раза в день, кроме понедельника, среды и пятницы. Но наши труды были столь велики, что нас ничто не насыщало. Наш дневной и ночной труд был столь велик (ношения тяжестей, поклоны, бдения, усилия), что как только светало утром — мы уже хотели есть!!! При всем том, что утром мы кушали лишь дикие оливки, чеснок и немного сухарей. Только к вечеру мы имели уставную трапезу. А когда случался праздничный день, то у нас было две трапезы. Кроме того, старец разделял пищу в соответствии с нуждами каждого. Воистину, он был Солнце рассуждения.

 

Вообще в аскетической жизни он был очень строг и непреклонен. Он от всей души любил, по его словам, «пост, бдение, молитву». Свой хлебушек и чечевицу он принимал точной мерой и по весу. Во всяком случае, не бывало такого, чтобы он ел свежую пищу, если узнавал, что где-то оставались объедки с предыдущих дней. Тем не менее в этом для нас, молодых, он по рассуждению делал снисхождение. Потому что он знал, что пост не является самоцелью, но — инструмент и средство, помогающее аскетическому подвигу. С одной стороны, устав наш был достаточно строгий, а с другой — Старец видел наши многочисленные плотские немощи. Поэтому он рассудил оказывать нам снисхождение.

 

И тотчас услышал какой-то шум из-под прилегающей скалы. Поднимает глаза — и что же он видит! Скала источила воду, и она стекает вниз капля за каплей…

 

Старец посылал нас собирать оливки на далекий склон Горы Афон…

 

Но и эта его снисходительность больше была похожа на полное исчерпывание его терпения. Несмотря на все это, он казался чрезмерно требовательным. Несправедливо будет сказать, что Старец не знал, как прощать ошибки и терпеть немощи. Но он хотел от нас, чтобы мы мобилизовали все душевные и телесные силы для подвига.

Он так и говорил нам: «То, что мы не даем в себе использовать Богу, то использует другой… Потому-то Господь нам и дал заповедь, чтобы мы любили Его от всей души и всего сердца. Это нужно, чтобы лукавый не нашел себе пажити в нас и не мог в нас оставаться!»

Так, часто у нас не было даже свежего хлеба, только какие-то несвежие и черствые хлебные огрызки. А если мы хотели покушать мягкого хлеба, — что подстраивал Старец?! — Он брал черствый хлеб, клал его в дуршлаг и покрывал какой-нибудь салфеткой. Затем он кипятил воду под дуршлагом, и пар, проходя через дырки, размягчал сухари как вату. Искусство искусств! «Голод на выдумки горазд!»

Иногда Старец приготовлял нам и «хлеб». Он намешивал жидкую кашицу из муки, затем выливал все это на какой-то ржавый противень, который клал в печку… И это «куркутопсимо» мы видели в лучшем случае один раз в два года!

И все же как нам было хорошо в тех каливах! Мы поливали эти бедные каливочки своей кровью и потом, но какое упокоение и Благодать это нам приносило.

Обычно сам Старец нам готовил, потому что он был прекрасный повар. В то время, когда он приготовлял пищу, глаза его непрестанно источали слезы. Где же в это время обитал его ум?! Несомненно, пламень очага напоминал ему пламень мучений, и он плакал, вспоминая смерть. И поскольку ум его говорил, он часто оканчивал молитву шепотом во время приготовления пищи. Поэтому Благодать Божия освящала пищу и делала ее очень вкусной. По этой причине его часто приглашали на Панигиры в различные монастыри, чтобы он готовил праздничное угощение. Конечно, чаще всего он не ходил, но порой и принимал приглашение.

Как-то к нам пришли иностранцы, и им очень понравилась наша пища. «Однако! Что это за пища?! — Спрашивали они удивленно. — Что это такое?!»

Великопостную еду он готовил иногда с тахином, иногда с фасолью. Но получалось так вкусно, что уже даже рыба не казалась столь изысканной пищей. А это была молитва и благословение Старца. Там, где пребывает Божественное делание, там и еда сладка как мед.

Я однажды спросил Старца:

— Что это такое и почему так происходит?

— Потому что это Богу посвящается, это намоленное! Происходит молитва, и все благословляет.

— Геронда, мы каждый день едим постное. Если рыбу едим — она как мед. Пробую есть сухой хлеб — тоже мед! Фасоль ли поем — и тут вкус меда чувствую! Если чечевицу ем — и та мед!

— Именно так, — говорит Старец, — Для того, кто находится в духовном состоянии, что бы он ни ел — не бывает ничего вкуснее! Именно из этого можно уразуметь духовное состояние каждого монаха. Это подобно видению одного святого. Он видел однажды на трапезе, что один монах ел мед, другой — нечистоты, третий — колючки, четвертый — горькую и отравленную пищу. Все это происходило в соответствии с духовным состоянием каждого.

 

Мы восходили на хребты и нисходили в ущелья, чтобы нарвать диких оливок с двух деревьев. А потом нужно было донести до наших калив собранные оливки по неприступным тропам…

 

Старец изготавливал и вино. Он немного подсушивал грозди на солнце и своими собственными руками их отжимал. И мы делали «Нама», вино для причастия, очень-очень хорошее.

У нас был еще один хороший род пищи, называемый «кириокатико». Это была некая дикая капуста, которая росла только в той «пустыне», среди обрывистых скал. И больше она не росла нигде на Святой Горе. Те места, где она росла, были очень опасными. Но я как мальчик лазил и собирал ее, а Старец — меня ждал внизу с торбой. Мы собирали только свежие светло-зеленые листочки и никогда не брали темные, кроме того, всегда оставляли стебель расти, чтобы на нем могли появиться другие побеги. Затем мы варили овощи, капусту клали в миску и добавляли оливковое масло. Старец добавлял масло обильно, потому что очень его любил. Отвар получался очень питательным.

Весьма редко, если имели рыбу, вместе с дикой капустой добавляли к ужину обжаренную соленую треску и селедку — жаренную или сырую. А в праздничные дни, когда мы имели две трапезы, то ели утром и вечером. Старец обычно довольствовался этим салатом и запеченной соленой треской. Это было вкуснейшее блюдо! Поистине в эти перерывы в нашем аскетическом подвиге мы чувствовали себя самыми богатыми людьми этого мира! Это действительно была настоящая царская пища. Эх, что вспоминать о других днях!!!

Ведь в другие дни, если и приходило желание поесть какой-нибудь рыбки, где нам было ее взять?! Разве могли мы найти какой-нибудь рыбный магазин там, вверху на скалах?!

Поэтому обычно Старец говорил мне: «Бутончик, бери-ка свои снасти и давай-ка отправляйся вниз, — принесешь, что поймаешь». Он так говорил, потому что не был безрассудно строг, но знал и время, когда нужно оказать снисхождение. Так поступали и все великие святые Подвижники.

 

Одна из келий Агиа Анны. Братство Карсонеев.

 

Мы собирали только свежие светло-зеленые листочки и никогда не брали темные, кроме того, всегда оставляли стебель расти, чтобы на нем могли появиться другие побеги… (Вот так отшельники забираются по отвесным скалам и там, где могут дотянуться до капусты, отрывают несколько зеленых листочков сверху, а само редкое растение оставляют расти дальше)

 

Тогда я брал свою удочку и рыбачил, радуясь, предвкушая ту радость, которую принесу своим уловом Духовному Отцу. Обычно я возвращался, принося назад полкило рыбы. В редких случаях, кроме рыбы, удавалось поймать какого-нибудь осьминога или кальмара. И когда я возвращался с таким уловом, Старец от радости восклицал:

— Отлично, Малыш, я положу картошку, рис, лук и сделаю такой суп, что можно будет накормить весь мир, 6–7 человек! От этой одной горсти рыбы мы все насытимся!

Где уж там… Полкило мелкой рыбешки — на 6–7 человек! И тем не менее, этот триблаженный подвижник радовался.

 

Старец немного любил и сладкое. Но где он мог найти сладкое варенье в тех неприступных скалах?! в одно прекрасное воскресенье Старец сказал:

— Давай-ка, о. Арсений, устроим церемонию — состряпаем какую-нибудь лепешку с сахаром, как делают понтийцы.

— Сейчас все сделаю, душе моя!

Тогда о. Арсений брал муку, замешивал закваску, клал это в сковороду и обжаривал. Затем делал небольшое углубление, как бы ямку в кучке, и высыпал туда сахар и выливал воду. Затем он перемешивал всю смесь и снова обжаривал. Он обжаривал так две части и между ними сыпал измельченные орешки и немного корицы. Потом он брал ложку, разминал получившуюся массу и делал ее похожей на халву. Это и были наши сладости: оладья с сахаром. Бывало, и я помогал ему в их приготовлении.