Настоящее послушание, — как учил нас Старец, — не считается исполнением заповеди только внешне и точно. Настоящее послушание означает научить себя так верить и так мудрствовать, как верит и рассуждает Старец. Поистине, в чем цель послушания? Разве не в том, чтобы научиться духовной жизни? А если ученик не верит учителю, то как он получит пользу?»

Я всегда помнил это поучение и пытался смиренно и просто последовать мыслям Старца, как он верит, о чем он думает, — я ему пытался подражать сколько было сил. Я верил, что его слова — это золото и алмазы. Я очень часто держался его советов и говорил сам себе: «в моей жизни мне не нужно пускать внутрь себя никакого другого человека, кроме старца».

Мы искренне усиливались сделать так, чтобы «Верую» старца было нашим собственным «Верую». И по благодати Божией я никогда не думал что-то отличное от «Верую» моего Старца. Я не хотел быть послушником только внешне, другими словами, оказывать ему послушание только в служении, рукоделии и выполнении его распоряжений. Напротив, я искал настоящего духовного послушания. Так, когда Старец что-то решал, я безусловно был согласен с ним.

 

Он был небольшого роста, среднего телосложения, с большими мирными голубыми глазами. Его волосы уже были седыми, хотя ему было тогда 50 лет. Кроме того, он ведь не причесывался, не заботился постригать ногти, другими словами, не следил за телом. Из-за этого его присутствие создавало удивительно благодатное ощущение, в нем чувствовалось что-то славное, выдающееся, так что любой мог подумать, что видит царя!

 

Старец обращал внимание, что благородство уст монаха есть: «благословите» и «да будет благословенно». Другими словами, когда он ошибся и его проверяют, не нужно говорить тысячи оправданий, а только — «благословите», т. е. «простите». И когда ему говорят сделать что-либо такое, что отсекает его волю, он смиренно уступает и говорит: «да будет благословенно».

Еще говорил Старец: «Хорошее начало — лучший конец, плохое начало — худший конец».

— А что такое хорошее начало, Старче?

— Вот что. Когда вы оказываете послушание и не исполняете своей воли, когда выполняете свое правило, ничего не скрываете от вашего старца и ничем его не огорчаете, это — хорошее начало. Но главным образом, хорошее начало это — когда вы заботитесь о том, о чем заботится ваш старец. Ошибся старец? — Значит, и ты ошибся! Но так вы не допустите ошибки. Послушание не допустит сделать ошибку послушнику, даже если ее сделал старец. Чистое послушание не оставит хорошего послушника потеряться. Закройте ваши глаза, оказывайте послушание и не бойтесь.

— Да будет благословенно!

Лично я за это взялся. Мне не требовалось повторять второй раз. Я говорил себе: «Я упокою старца. Ничего иного. Как только упокою старца… не боюсь ничего». Этот малюсенький совет оказался великим по духовной силе. Его я положил в недра моей души, его я сделал своим «Верую», его я сделал единственным своим достоянием и говорил себе с решительностью: «на него я поставлю всю мою жизнь». И действительно, я прилагал усилия вдвойне упокоить Старца вплоть до его кончины. Во-первых, я не буду его огорчать. А во-вторых, упокою его самим образом моей жизни. И я думал: «если мне это не удастся, то потерпит крушение цель, ради которой я оставил мир». Я убедился на практике — когда послушник прилагает усилия точно хранить заповеди и поручения старца, благословение Божие идет впереди него. Такого не бывает никогда, чтобы послушник, который со смирением упокоевает своего духовного отца, потерпел поражение. И тем более невозможно, чтобы он не стяжал Царство Божие.

Мы видим у прп. Симеона Нового Богослова, что с крайним послушанием старцу, с твердой верой ему и с животворящей силой смирения ему были даны богатые дары, и он был исполнен благодати Святого Духа.

Когда я был новоначальным, у меня было эгоизма выше головы. Я считал себя чем-то важным! Ведь я с детства жил внимательной жизнью и имел маму, преуспевшую в аскетике. Тем не менее, мир не может оценить действительное духовное состояние. Мир говорил мне много похвальных слов и видел меня преуспевшим юношей. Я надувался от этого так сильно, что, казалось, уже достиг третьего Неба. Те, кто хвалил меня, делали мне зло, хотя сами этого не понимали. Меня поразил вирус и отравлял своей гордостью и тщеславием.

Впрочем, подзорные трубы Старца, которые хорошо могли различать вещи, как они есть, видели чудовище, находящееся внутри меня и вытаскивали его, чтобы убить! Прежде всего, он взял нож дисциплины и начал отверзать мне путь смирения. Все время моего послушничества — это было ни что иное, как сплошное воспитание. Я поверг себя перед учителем и ученым. Он меня вел дальше и дальше. С первого дня он начал исцелять мою душу и не оставил на мне сырой ветки!

Он меня постоянно проверял, ругал, смирял. Он-то знал, что только упреки и обиды приносят духовную пользу, потому что именно так и получают венцы, когда ты мирно выдерживаешь поношения, то эгоизм и тщеславие задыхаются. Он многообразно бил меня молотом, чтобы отвалилась ржавчина, которая была на мне. Благодатью Божией я ни разу не открыл уста, чтобы возразить: «А за что? Что я сделал?»

В общем, Старец был очень суров. За все время, которое я пребыл около него, я только два раза услышал свое имя из его уст. Чаще всего он меня звал «Упрямый», «Стручок», «Калека» и другими украшающими прозвищами. Поистине, когда он мне выговаривал, я очень болезненно это воспринимал. И как теперь признательна ему моя душа за те хирургические вмешательства в мою душу чистейшего его языка!

 

«Лучше идите в монастыри, где для вас более безопасно, храните там послушание и смиренный образ мысли». (Безопасное пристанище Афонского Русского Пантелеимонова монастыря в начале века)

 

День и ночь — трепки! Не хотя бы через день, но каждый день. Вот это да! Что мне делал Старец! Ни одной минуты у меня не было, чтобы вздохнуть от порицаний. Мне было больно, и я уходил в свою келью. Обнимал там распятого Спасителя и со слезами говорил: «Ты, Бог, выносил злоречие, клевету, позор от множества людей. Я же грешный и страстный не могу понести один выговор?! Ведь Старец это говорит, потому что меня любит и хочет спасти!» И я чувствовал, как возрастает душа моя и выдерживает распятие.