В первые годы Оккупации, когда я бросил гимназию ради работы, в одну из старостильных церквей г. Воло пришел в качестве священника, как выше упоминалось, о. Ефрем — монах, знакомый старца Иосифа. Этот святогорский иеромонах оказался для меня в моем детстве многоценным советником и помощником в духовном пути.

Он стал моим духовником. И посредством его руководства и советов за небольшое время я начал чувствовать, что мое сердце отдаляется от мира и прилепляется к Святой Горе. А когда он рассказывал мне о жизни старца Иосифа, нечто загоралось во мне, огненной становилась моя молитва и мое желание: «Когда я смогу с ним познакомиться?!»

Я был ребенком и по-детски подвизался в миру. Я хотел стать монахом с 14-ти лет, но мой духовник, о. Ефрем, мне говорил:

— Ванюша, ты не можешь туда пойти, ты еще мал, вот подрастешь, — тогда посмотрим!

Моя мама тоже подвизалась: постилась, бдела, молилась. Она была исключительно добродетельным и монахолюбивым человеком. Меня она всегда держала рядом с собой, ведь, еще когда я был грудным младенцем, она получила извещение о том, что я буду отшельником.

Однажды, когда она сидела и творила молитву, увидела звезду, которая вышла из-за нашего дома и направилась в сторону Святой Горы. И услышала некий глас:

— Из трех твоих детей только вот этот один будет жить.

 

Песок, доски, камни, пищу — все, в чем мы нуждались, требовалось затаскивать на спине. Когда же мы возвращались с грузом, поднимая тяжести от моря, пот тек с нас ручьями…

 

…Многие злословили на старца лишь из-за того, что подвижник не хотел отвлекаться от делания молитвы и празднословить. Поэтому ему и приложили ярлык — «прельщенный». — Смотрите! А вот этот — прельщенный!!!

 

Мама испугалась и ответила:

— Ах! У меня умрут двое детей, и останется только этот ребенок!

Тогда она это пыталась толковать буквально, но все же догадываясь, что один ребенок будет жить близко к Богу. Тем не менее позднее и я сам получил известие, что Воля Божия для меня — отправиться на Святую Гору. По этой причине моя матушка следила за мной строго и не позволяла отдаляться от нее, так чтобы она могла принести Богу наиболее непорочное приношение.

Действительно, это был великий пример. Сколько раз тайно от меня она закрывалась на кухне нашего дома и молилась на коленях весь вечер, проливая слезы рекой! Насколько другим был бы мир, если бы все матери имели такую заботу и попечение о том, чтобы Богу!

Я вынужден был бросить гимназию, чтобы работать, потому что в те трудные годы Оккупации голод был ежедневным нашим спутником, так что от истощения мы едва стояли на ногах.

Главным образом мы работали в мастерской по обработке дерева, принадлежащей моему отцу. Иногда продавали различные мелочи на рынке в Воло: баранки, хинин, пуговицы, спички. Я покупал все, что находил, и немедленно это перепродавал, чтобы помочь своей семье. И все это усугублялось общим страхом фашистов-итальянцев.

В эти трудные для нас годы единственной надеждой и утешением оказался Бог. По крайней мере, как только я оканчивал работу, мама брала меня с собой, и мы шли в Церковь на службы и к о. Ефрему на исповедь. И тот беседовал с нами о бренности жизни, Божией любви, исповеди, умной молитве, слезах, о старце Иосифе и о Святой Горе. И так мало-помалу во мне стало разгораться желание посвятить себя Богу.

В те годы истощение и малярия косили всех в Воло. И я тоже заболел по непонятной причине и имел долгое время жар, высокую температуру и упадок сил. Наконец, пришлось идти в больницу. Врачи из-за бедности того времени не могли поставить диагноз, и я «достиг пасти смерти». В конце концов, я вышел из больницы, но все эти события раскрыли мне, насколько ложна и тщетна эта жизнь. Так я утвердился в своем желании стать монахом.

Прошли годы Оккупации, и Германские войска отступали. Но прежде, чем уйти, они разрушали все, что могли. А те, которые их изгоняли, разрушали оставшееся по причине междоусобного раздора. Голод и бедствия господствовали всюду.

В то время я был девятнадцатилетним юношей. За месяц до ухода из мира, в августе 1947-го, какие-то ребята из Воло собирались на Святую Гору. Они намеревались зайти и к Старцу Иосифу, потому что он был известен в Воло, ведь нам о нем часто рассказывал о. Ефрем. Он нам говорил: «Старец Иосиф — святой человек и великий аскет».

Пользуясь удачным случаем, какие-то женщины послали небольшое количество пищи Старцу. Среди послевоенных трудностей тех лет этот благородный поступок имел большое достоинство.

Вместе с этими ребятами захотел поехать на Святую Гору и я. Но как бы меня отпустил мой отец?! Тогда я решил вместе с ребятами послать что-либо Старцу Иосифу. Но у меня ничего не было, мы же были бедными. Захожу в дом, открываю шкаф моей мамы, нахожу немного макаронок, ложу их в пакетик и подписываю бумажку: «О. Иосиф! Я Вам посылаю эту посылочку, небольшое свидетельство моей любви и почитания Вас. Умоляю Вас, молитесь, чтобы я спасся. Целую Вашу десницу. Янис».

 

В этот момент входит папа-Ефрем, улучив время на литургии, и как только увидел меня, воскликнул: — Кто тебе разрешил одеть эту рясу?! Снимай ее быстрее!

 

Вследствие этого он принял решение установить дверь в том единственном узком месте, где располагался вход во двор…

 

 

Я закрыл пакет, отдал ребятам, а они — передали его Старцу. Тот же, когда открыл посылку, вернул ее детям и говорит:

— Этот парень придет сюда и будет монахом. Ребята отвечают ему:

— Исключено. У него есть другой духовник. Этот духовник устраивает монастырь и Янис ему нужен рядом, чтобы сделать его преемником. Это исключено, Геронда, и не думайте об этом!

— Он придет сюда. Ты пойдешь в мир, а потом снова вернешься и будешь монахом. А ты будешь священник и останешься в миру. А ты больше никогда уже не придешь на Святую Гору, — сказал Старец каждому из них.

Ребята вернулись, пришли и сказали мне о пророчестве Старца, но я не придал этому значения. Другими словами, меня это нисколько не озаботило, что Старец обещает мне быть рядом с ним. Более того, я все это забыл. Тем не менее, сказанное богопросвещенным Старцем о мне и о других все исполнилось. Через месяц я ушел из мира и пришел к нему.

Когда-то, о. Ефрем, служивший в Воло, мне сказал:

— Оставайся рядом со мной. Я устраиваю здесь монастырь. Ты мне нужен. У меня нет никого другого.

— Хорошо, отче, я останусь и Вам помогу.

Это я пообещал когда мне было 14 лет. Наконец, мне исполнилось 19-ть, но все оставалось по-прежнему. А тем временем я думал: «Что-то не то!», потому что помысел мне говорил, что духовник никогда не сделает монастырь.

 

Каждую осень мы переживали появление целой армии гусениц. Ах, как какое отвращение к ним мы чувствовали! Во время своих нападений они уничтожали все листья и плоды каменных дубов и оставляли — голые деревья…

Они очистили резервуары, как могли, и прилепили желоб к скале, чтобы собирать дождевую воду, потому что нигде поблизости не было источника.

 

Я горячо молился, умоляя Пресвятую Богородицу сотворить милость и меня принять в Свой Удел. Как-то я проходил мимо тюрьмы, где была небольшая часовенка св. Елевферия. Ее устроили по милосердию к заключенным. Зайдя внутрь, я умолял св. Елевферия освободить меня из мира. Мне хотелось отправиться на Святую Гору, но стыдно было признаться в этом духовнику, который как раз искал того, чтобы я был рядом с ним. Наконец, я написал о. Ефрему о своем сокровенном желании, потому что стыдился сказать. Он немного расстроился, но позднее успокоился и это принял:

— Иди, чадо мое, я тебе не препятствую.

До того, как я попал на Святую Гору, я знал одного монаха, который уже предлагал мне прийти туда и подвизаться вместе с ним. Я тогда согласился, решив последовать его совету. Но Господь опередил меня, просветив мою маму и духовника, возразившего:

— Нет, не ходи туда, к этому монаху. Я тебя посылаю к нашему Старцу — к старцу Иосифу!

— Да будет благословенно, — я ответил, — несмотря на то, что во мне возмутился эгоизм: ведь я уже дал свое слово!

И вот, я послушался мнения моей мамы и доверился ее просвещенному Богом рассуждению, которому она следовала с верой и послушанием. Поэтому Бог удостоил меня найти моего Старца и духовного Отца, этого безошибочного и непрелестного руководителя, а сейчас и посредника на Небе.

Благословляю тот день и мгновение, в которое мой Бог и Господь направил мои стопы по указанию духовника и моей почтенной матери к старцу Иосифу. Как я понял позднее, если бы я отправился туда, куда хотел вначале, я бы впал в совершенное пренебрежение. Я оказал послушание и так не промахнулся в выборе старца. Кто оказывал послушание своему духовному отцу и терпел вред? Если духовник даст и слепой совет, и неверное побуждение, данное им послушнику, Бог обратит все это во благо.

 

И вот пришло 26 сентября 1947-го года, когда в утренние часы один небольшой кораблик доставил меня из мира на Священную Гору.

Когда мы достигли Дафнии, пристани Святой Горы, мы с несколькими другими паломниками вышли из корабля и отправились на лодке, которая ходила по западным монастырям, с конечной целью попасть в Малую Святую Анну. Не успели мы отъехать от Дафни, как у меня началась просто «диавольская» брань помыслов.

Я увидел монастыри с их стенами, они были похожи на тюрьмы, а монахи мне показались заключенными. Я говорил себе: «Что все эти люди делают здесь? Зачем ты явился в эти пределы? И куда ты направляешься? Неужели ты собираешься остаться заключенным внутри? Увы мне! Возвращайся назад!» И снова я почувствовал сильный страх.

Рядом со мной сидел какой-то монах, который медленно и мелодично пел «Богородице Дево». Он был совершенно счастлив, в то время как я варился в своих помыслах и расстройстве. Я его прервал:

— Отче, где находится калива старца Иосифа?

— Почему ты спрашиваешь?

— Я туда направляюсь.

— Зачем ты туда едешь?

— Я пришел, чтобы стать монахом.

 

Старец сам выжимал вино руками из своего винограда… (Стена из камней, которую выложил старец Иосиф, чтобы можно было посадить виноград. Этот виноград растет до сих пор)

 

Они дали Старцу «евхитико скитико», в то время как до этого он имел «евхитико эримитико»… (Печать Скита состоит из трех частей, которые находятся у трех старейших отцов. Когда собор старцев принимает решение, три части складываются в целую печать и дается скитское благословение на какое-то дело. Например, так дается благословение кому-либо из монахов жить в какой-то каливе…)

 

Он внимательно осмотрел меня сверху донизу:

— И ты туда собираешься?

— Действительно, туда.

— Не ходи туда. Они там постятся, ночью не спят, постоянно кладут поклоны. Там у тебя отвалятся руки от того, что будешь постоянно вырезать крестики. Исключено! Ты попал в скверное положение, брат!

Кроме того, я ведь был в то время и болен. Добавьте сюда большой голод в трудные времена Оккупации, сильную малярию, которая поразила Воло. Плюс ко всему — непосильные телесные труды для того, чтобы семья смогла хоть как-то пропитаться. Добавьте сюда истощение моего организма. Действительно я был в скверном положении.

— Да пусть у меня и руки, и ноги отвалятся. Я все равно пойду к Старцу! Где он? Вы мне не покажете это место?

— Да вон! Видишь вот ту гору и ту малюсенькую каливочку, которая белеет там вдали? — Это она!

Только я ее заметил, я увидел все светлым! И почувствовал, что эта калива переполнена свободой, она совсем не была похожа на тюрьму. И мое расстройство тотчас исчезло. Воля Божия, чтобы я был там! Господь таким образом захотел меня известить.

Наконец, на закате солнца мы достигли пристани Святой Анны. Она казалась безжизненной, не было никого. Старец, конечно, не знал, что я приехал. Тогда не было телефонов, чтобы его предупредить. В то время, как я стоял и размышлял, что мне делать, смотрю — какой-то священник с торбой и посохом восходит по лестнице. Это был о. Арсений. Только я увидел его, побежал… кладу ему земной полон и от благоговения целую ему руку:

— Благословите, батюшка!

— А ты не Янис из Воло? — Он меня спрашивает.

— Да, Геронда, а откуда вы меня знаете?

— А, — говорит, — старец Иосиф из кельи Честного Предтечи тебя знает. Предтеча явился ему ночью и сказал: «Я тебе привожу одну овечку, пусти ее в свой загон».

Затем о. Арсений сказал:

— Мы оставим здесь о. Корнилия, который спустился со мной, чтобы он посмотрел за вещами, а сами пойдем к Старцу, потому что он ждет.

Мы поднялись наверх. Что я чувствовал! Никто бы не мог этого описать, какой бы силой слова не располагал.

Когда мы достигли верха хребта, уже стемнело. Калива Старца была достаточно удалена в «пустыню», весь этот склон горы был неприступным. Только мы приблизились к первой каливе, в которой была церковка Честного Предтечи в пещерке, о. Арсений постучал железным кольцом. Это был сигнал, что мы пришли. Немедленно Старец постучал таким же своим сигналом, давая понять, что принял наш знак, и вошел в свою каливу, чтобы умной молитвой начать бдение.

Когда мы пришли, мы были очень уставшими. Был субботний вечер. А утром должен был прийти папа-Ефрем из Катунакии для того, чтобы совершить литургию.

Поэтому старец Арсений сказал мне:

— У нас будет литургия.

— И меня поднимите.

— Гм, а ты думаешь, что мы тебя оставим поспать?! Э, безтолковый, ты не понимаешь, куда пришел! Все уже, вставай!!!

Это была шутка… Я заснул в какой-то «тюремной камере» на доске. Когда я спал диавол устроил мне ужасный сон. Когда я проснулся, Старец был уже у двери. Он пришел для литургии.

 

У нас был еще один хороший род пищи, называемый «кириокатико». Это была некая дикая капуста, которая росла только в той «пустыне», среди обрывистых скал. И больше она не росла нигде на Святой Горе. Те места, где она росла, были очень опасными… (Как хорошо видно на фотографии, скала, на которой растет капуста, расположена почти под прямым углом. Сорвать это растение можно только рискуя жизнью…)

 

Окончив трапезу, брали благословение Старца и расходились на три часа отдыха по кельям, до заката солнца… (Иногда зимой облака оказываются на уровне кельи старца… Трудно понять, где ты находишься, — на небе или на земле!)

 

Я кричал во сне:

— Я боюсь! Меня поймали!

Старец открывает окно-дверь и говорит:

— Чадо, что с тобой?

Откуда я мог знать, что это Старец? И в простоте ответил:

— Отче, сам не знаю. Мы были на каком-то корабле, а потом вошли в какую-то пещеру, и нас там поймали.

Он улыбнулся и сказал о. Арсению:

— Этого малыша до сих пор держат демоны. Ладно, вставай! Вставай! У нас Литургия.

Только я встал и сообразил, что это и есть Старец, сразу же бросился к его ногам.

— Вашими молитвами, Геронда.

— Пойдем, чадце, пойдем в пещеру, у нас сейчас будет Литургия.

Церквушка была столь малой, что из стасидии Старец доставал прямо до алтарного иконостаса. В ней царствовала непроглядная тьма, свет был только от лампадок у алтарных икон. Две стасидии и в центре — немного пустого места. Меня поставили в центр. И там, среди слабого света, моя душа только ей одной известным образом узнавала светлый облик моего старца.

Он был небольшого роста, среднего телосложения, с большими мирными голубыми глазами. Его волосы уже были седыми, хотя ему было тогда 50 лет. Кроме того, он ведь не причесывался, не заботился постригать ногти, другими словами, не следил за телом. Из-за этого его присутствие создавало удивительно благодатное ощущение, в нем чувствовалось что-то славное, выдающееся, так что любой мог подумать, что видит царя!

 

Разве могли мы найти какой-нибудь рыбный магазин там, вверху на скалах?!

 

Естественно, там наверху, в скалах, у нас не было холодильника. Все скалы нагревались, особенно летом, поэтому вся приготовляемая пища быстро пропадала. А то, что плесневело и портилось, нужно было съедать, чтобы не выбрасывать. (Кухонная печь, на которой Старец готовил пищу, располагалась слева от кельи, между кельей и скалой. Заодно зимой она отапливала и пещеру)

 

Вторая, самая большая, цистерна для воды, которую соорудили неизвестные русские аскеты, жившие на этом месте прежде… Она закрывалась крышкой, поэтому в ней хранился стратегический запас питьевой воды. Вода в нее также собиралась по желобам.

 

Поскольку он никогда не мылся, некоторые посетители ожидали, что от него будет неприятно пахнуть, но быстро получали удостоверение — от него не только не пахло, но, наоборот, исходило некое тонкое благоухание. Это было что-то превышеестественное, ведь он исполнял тяжелые работы и очень много потел.

Его внешность была сладчайшей. Как только ты его видишь — сразу умиряешься. Насколько мирным было его внутреннее состояние, настолько же мирным было и внешнее поведение. Его лицо было веселым, жизнерадостным. Когда он в Церкви читал «Господи помилуй», это было «сладкогласно». Как он читал «Апостол»! Чудо! Просто искусство! И когда на Литургии мы сбивались в пении, он нам задавал мелодию. Он никогда не терял тональность… А в тех случаях, когда он звал нас, чтобы что-то нам сказать, я говорил себе: «Неужели когда-то замолчит этот голос?» К сожалению, чаще всего он говорил тихо, мягко, так что мы не могли наслаждаться его голосом.

Прежде, чем началась литургия, меня одели в какой-то подрясник. Он был столь заштопан, что трудно было сказать, каким он был первоначально. Он имел так много заплат и был так неопрятен, что весил пять килограмм. Тем не менее я его носил и думал, что это что-то очень славное, светлое, даже царское. Я имел такую радость, какую и царь в царской порфире не имел. Мне также дали и скуфейку, которая была из-за дешевой ткани, жесткой, как брезент, и вместо пояса — полоску кожи.

 

— Сядь-ка здесь. — Как-то говорит мне Старец. Он вручает мне ряску блаженной герондиссы Феодоры, которая преставилась, и мощи ее издавали благоухание.

В этот момент входит папа-Ефрем, улучив время на литургии, и как только увидел меня, говорит:

— Кто тебе разрешил одеть эту рясу?! Снимай-ка ее побыстрее!

Он просто подумал, что я взял ее тайно, потому что я еще и 24-х часов не пребыл в братстве. А Старец отвечает ему:

— Батюшка, оставь этого монашка. Садись тихо. Поглядим на него немного. — У меня тогда еще только начали пробиваться бородка и усы.

Старец добавляет:

— Ага, хорошо, он сгодится для священника. Разве ты не знаешь, что я ждал целое лето, что у нас появится священник? Глянь-ка, — он пришел! Когда его будут рукополагать, мы сделаем ему еще лучшее облачение!

После того мы уже не говорили, он знал, что мне предстоит стать священником! И он радовался, что будет иметь своего иерея. Дело в том, что о. Никифор частенько не отпускал о. Ефрема приходить для совершения литургии.

Первая моя литургия в святогорской церковке была настоящим вхождением в Тайну. Сладкий образ Старца, нежное псалмопение, кромешная темнота, веселое мерцание лампадок, благоухание ладана и свеч, — все это вызывало духовный подъем в наших душах.

Утром, как только закончилась Божественная Литургия, мы вышли из церковки.

— Ладно, давай-ка пойдем немного перекусим сейчас, потому что тебе нужно будет нести на своих плечах от моря все, что ты привез с собой.

Я наполнил целую лодку вещами, которые мне дали в миру. Ведь все духовные чада моего духовника-старца Ефрема знали, что я отправился к Иосифу. Мне собрали в качестве подарков: пшено, продукты и различные вещи. И все это, вместе с рыболовной сетью, мне предстояло теперь поднимать наверх на своей собственной спине!

 

Когда же мы возвращались с грузом, поднимая тяжести от моря, пот тек с нас ручьями, потому что все это нужно было нести на плечах, предельно напрягаясь и прилагая все силы… (Скит Малой Анны виден далеко внизу, у самого моря. Это всего несколько калив, находящихся почти у самой воды. Существует прямая древняя тропа, идущая от Малой Анны к Каруле. Эта тропа проходила недалеко от ущелья Старца. Однако грузы нельзя было поднимать по древней тропинке, так как склон был слишком крут. Эта тропа сейчас заросла, осталась местами только боковая каменная кладка на обрывистых местах)

 

Прошло уже некоторое время с тех пор, как я оставил мир. О. Арсений мне говорит:

— Иди-ка сюда, я тебя научу как-нибудь творить молитву… (Одно из братств Скита в начале века. Обычно братство, как и семья, не было большим. Оно состояло из трех-четырех человек. Как правило, это были представители разных поколений, как хорошо видно на фотографии. Разница в возрасте между послушниками обычно составляла — 20 лет. Так живой связью поколений передается Традиция. Духовная учеба в таком братстве более походила на воспитание детей в многодетной семье. Как и в многодетной семье, обычно дети сами обучают друг друга, — старшие учат младших. Родители же только корректируют процесс воспитания.

Поэтому молитве мальчика Яниса учит пожилой о. Арсений, а не сам Старец. Наконец, потерпев неудачу, о. Арсений жалуется Старцу…)

 

Перед отправлением, мы получили вместо завтрака чай из дендроливаньи, сухари — червивые, похоже хранящиеся со времени Ноя, и сыр, который и зубилом было бы трудно расколоть! Получился камень, смазанный маслом с начинкой из червей!

— Ешь, монашек мой, ешь, ведь тебе сегодня предстоит таскать тяжести.

Я не мог есть, потому что после кайки меня тошнило и рвало от качки.

— Я не могу кушать, потому что мой живот не принимает!!!

— Ешь, ешь, тебе сейчас носить.

Пока я кушал, Старец смотрел на меня. Он увидел, насколько я немощен, и говорит:

— Ба, да в тебе душа еле держится!

— Геронда, не смотрите на внешнее, посмотрите на внутреннее, потому что я хочу работать Христу.

— Ого!

Как только мы окончили кушать, он говорит мне:

— Бери свою торбу, бери палку и отправляйтесь носить.

Я и не подозревал ничего: ни того, что мне нужно будет носить тяжести, ни того, что придется карабкаться по ужасным скалам. На самом деле я стал настоящим скелетом от постоянной температуры и болезни…

— Я все принесу!

— Ты?!

— Да будет благословенно!

 

Так, с утра я начал носить тяжести с моря на гору, восходя по вытесанной из камней лестнице с грузом на плечах.

Когда мы все закончили, Старец сказал:

— Не думай, что ты отдохнешь вечером. У нас бдение! Мы отдыхаем после обеда 2–3 часа, а потом начинается 8-10 часовое бдение, четки, поклоны, поучение. Ты будешь делать всего-то каких-нибудь 500 поклонов, а дальше — видно будет. Это будет твое первое правило. Если случайно у тебя закружится голова, то приходи и найди меня в моей каливе.

И таким образом я начал каждый вечер свое правило — бдение, молитву, поклоны. Поскольку меня одолевал сон, то каждую ночь ходил к Старцу. И когда он выходил из келии после своей молитвы, усаживался и поучал меня. А я с особенным вниманием и благоговением его слушал.