Президенты Нью-Йоркской центральной железной дороги и Железнодорожной компании Нью-Йорка, Нью-Хейвена и Хартфорда поклянутся на стопке расписаний, что их всего два. Но я говорю, их три, потому что я побывал на третьем уровне вокзала Грэнд-сентрал. Да, я принял меры – пообщался с психиатром, моим другом. Рассказал ему о третьем уровне Грэнд-сентрал, и он объяснил, что это была галлюцинация. Потому что я несчастлив. Моя жена очень рассердилась, но он уточнил, что в современном мире полно неопределенностей, страхов, войн, тревог и тому подобных вещей, а я просто хотел от них сбежать. А кто бы не захотел, черт побери? Все, кого я знаю, хотят сбежать, но при этом не попадают случайно на третий уровень вокзала Грэнд-сентрал.

Однако причина именно в этом, сказал он, и все мои друзья согласились. Тому есть множество доказательств, заявили они. Например, я коллекционирую марки – то есть пытаюсь «на время укрыться от реальности». Может, так оно и есть, но моему деду не требовалось никакое убежище от реальности; насколько мне известно, в его время жизнь текла тихо и мирно, а ведь именно он начал собирать мою коллекцию. И это неплохая коллекция: в ней есть почти все марки, когда-либо выходившие в США, блоками по четыре штуки, а также конверты первого дня и тому подобное. Президент Рузвельт тоже собирал марки, знаете ли.

Как бы то ни было, вот что произошло на Грэнд-сентрал. Однажды в конце лета я заработался допоздна. Я спешил домой, в свою квартиру в спальных кварталах, и решил воспользоваться метро на Грэнд-сентрал, потому что это быстрее автобуса.

Я понятия не имею, почему это случилось со мной. Я обычный парень по имени Чарли, мне тридцать один год, и в тот день на мне был бежевый габардиновый костюм и соломенная шляпа с щегольской лентой; я встретил не меньше десятка таких же прохожих. И я не пытался ни от чего убежать – просто хотел поскорее попасть домой к моей жене, Луизе.

Я вошел на Грэнд-сентрал с Вандербильд-авеню и спустился на первый уровень, откуда отправлялись поезда вроде «Двадцатого века» . Затем я снова спустился по лестнице, оказался на втором уровне, откуда ходили пригородные поезда, нырнул в арку, ведущую к подземке… и заблудился. Заблудиться там несложно. Я сотни раз был на Грэнд-сентрал, но по-прежнему обнаруживаю новые проходы, лестницы и коридоры. Один раз я забрел в тоннель, который тянулся почти милю и выходил в фойе «Рузвельт-отеля». Другой раз я выбрался в офисном здании на Сорок шестой улице, в трех кварталах от вокзала.

Порой мне кажется, что Грэнд-сентрал растет, словно дерево, и пускает новые коридоры и лестницы, будто корни. Быть может, прямо сейчас длинный тоннель, о котором никто не подозревает, нащупывает дорогу под городом к Таймс-сквер, а второй ползет к Центральному парку. И быть может – ведь на протяжении долгих лет для многих людей Грэнд-сентрал действительно стал выходом, путем к бегству, – быть может, так и возник тоннель, в который попал я… Но своему другу-психиатру я об этом говорить не стал.

Коридор, в котором я оказался, начал забирать влево и вниз, и я подумал, что это неправильно, но продолжил идти дальше. Я слышал лишь гулкий звук собственных шагов и не встретил ни души. Затем откуда-то спереди донесся глухой рев: там явно находилось открытое пространство, где говорили люди. Тоннель сделал резкий поворот налево, я спустился по короткому лестничному пролету – и очутился на третьем уровне Грэнд-сентрал. На мгновение я решил, что вернулся на второй уровень, но потом увидел, что этот зал меньше размером, в нем не так много касс и выходов к поездам, а информационная стойка в центре сделана из дерева и выглядит старой. Человек за стойкой носил зеленый козырек и длинные черные нарукавники. Тусклые лампы мерцали. Вскоре я понял причину – они были газовыми.

На полу стояли латунные плевательницы. Что-то сверкнуло на другой стороне зала и привлекло мое внимание: мужчина доставал из жилетного кармана золотые часы. Открыл крышку, посмотрел на циферблат и нахмурился. На мужчине был котелок и черный костюм с крохотными лацканами и четырьмя пуговицами; кроме того, у него были шикарные, торчащие в обе стороны черные усы. Тут я огляделся и увидел, что на всех людях одежда, которая больше соответствует концу XIX века. Я в жизни не встречал столько бород, баков и залихватских усов. С платформы вошла женщина; на ней было платье с рукавами, пышными у плеча и узкими у запястья, его подол доходил до высоких ботинок на пуговицах. За ее спиной, на путях, я заметил локомотив – крошечный локомотив, словно сошедший с картинки «Карриер-энд-Айвз» , с трубой в форме воронки. И тогда я понял.

Чтобы убедиться, я подошел к торговцу газетами и посмотрел на стопку у его ног. Это был «Уорлд», а его уже много лет не издают. Передовица была посвящена президенту Кливленду; впоследствии я нашел ее в подшивках Публичной библиотеки, она была опубликована 11 июня 1894 года.

Я повернулся к кассам, зная, что здесь, на третьем уровне Грэнд-сентрал, продают билеты, по которым мы с Луизой сможем отправиться в любую точку Соединенных Штатов. В году 1894-м. А хотел я два билета в Гейлсберг, штат Иллинойс.

Вы когда-нибудь там бывали? Это чудесный городок, с большими старыми каркасными домами, огромными лужайками и колоссальными деревьями, ветви которых соединяются над улицами. А в 1894-м летние вечера были в два раза длиннее, и люди сидели на лужайках; мужчины курили сигары и тихо беседовали, женщины обмахивались веерами из пальмовых листьев, и повсюду сновали светлячки. Это был мир спокойствия. Вернуться в то время, когда до Первой мировой войны оставалось двадцать лет, а до Второй мировой – больше сорока… я хотел два билета туда.

Кассир сообщил тариф – покосился на щегольскую ленту на моей шляпе, но сообщил, – и у меня набралось достаточно денег на два билета в пассажирском вагоне, в одну сторону. Но когда я отсчитал деньги и поднял глаза, кассир уставился на меня.

«Эти деньги ненастоящие, мистер, – сказал он, – и если вы хотите меня надуть, у вас ничего не выйдет».

И он заглянул в кассу. Разумеется, в кассе лежали старые купюры, в полтора раза больше современных и совсем другие на вид. Я развернулся и быстро ушел. В тюрьме нет ничего хорошего, даже в 1894-м.

И на этом все закончилось. Полагаю, я возвратился тем же путем. На следующий день в обеденный перерыв я снял в банке три сотни долларов, почти все наши деньги, и купил старые купюры (это сильно обеспокоило моего друга-психиатра). Их можно купить почти у любого нумизмата, но приходится платить комиссию. За свои триста долларов я получил меньше двух сотен старых, однако мне было наплевать: в 1894-м дюжина яиц стоила тринадцать центов.

Но мне так и не удалось вновь отыскать коридор, ведущий на третий уровень вокзала Грэнд-сентрал, хотя я пытался.

Луиза очень встревожилась, когда я рассказал ей все это, и не хотела, чтобы я продолжал искать третий уровень, а потому я сделал перерыв. Вернулся к маркам. Но теперь мы оба ищем его, каждый выходной, ведь у нас есть доказательство: третий уровень существует. Пропал мой друг Сэм Вайнер! Никто не знает, куда он делся, но у меня имеются некоторые подозрения. Сэм – городской парень, и я много рассказывал ему про Гейлсберг: я там учился в школе. Он всегда говорил, что ему заочно нравится это место. Вот там он сейчас и находится. В 1894-м.

Однажды ночью, возясь со своими марками, я обнаружил… вы же знаете, что такое конверт первого дня? Когда выходит новая марка, филателисты покупают несколько штук, наклеивают на конверты и отправляют их сами себе в первый день продаж; это подтверждает почтовый штемпель. Такие конверты называют конвертами первого дня. Их никогда не открывают – туда просто кладут чистый лист бумаги.

В ту ночь среди самых старых конвертов первого дня я отыскал один, которого там не должно было быть. Но он был. Кто-то отправил его моему деду на адрес в Гейлсберге. И случилось это 18 июля 1894 года – согласно почтовому штемпелю, – однако я совершенно не помню этот конверт. На нем шестицентовая марка, тускло-коричневая, с портретом президента Гарфилда. Очевидно, обнаружив конверт в почте, дед сразу поместил его в коллекцию, где тот и пролежал все это время – пока я не нашел его и не вскрыл.

Лист бумаги внутри не был пустым. На нем было написано:

Подпись гласила: «Сэм».

В магазине для филателистов и нумизматов, куда я часто захожу, я узнал, что Сэм купил старых денег на восемьсот долларов. Этого должно хватить на собственное дело: он всегда говорил, что хотел бы торговать кормами и зерном, а старая профессия ему определенно больше не понадобится. Только не в Гейлсберге, штат Иллинойс, в 1894 году. Кем он был? Ну конечно, моим психиатром.