Хочу сказать одну вещь, которая не дает мне покоя: если бы моя история была другой – например, если бы я встретил в своей квартире синюю лошадь, дикую антилопу или трехпалого ленивца, – в конце концов люди, которые меня знают, поверили бы мне, когда поняли бы, что я не шучу, ведь я не любитель бессмысленных розыгрышей. И не патологический лжец.

Я нормальный, я среднестатистический, я даже выгляжу как большинство людей. Я здоров телом, пусть и не духом; я женат, мне двадцать восемь лет, и я не «воображаю» и не «представляю» себе то, чего нет на самом деле, – хотя некоторые предложили именно это невыносимое объяснение. Признаюсь, не реже раза в неделю я воображаю себя президентом «МакКриди-энд-Клуэтт», крупной компании, производящей леденцы и сироп от кашля, а однажды мне даже приснилось, что так оно и есть. Но уж поверьте, я не усаживаюсь в президентское кресло и не начинаю раздавать указания. По крайней мере, днем я отлично помню, что на самом деле являюсь помощником менеджера по продажам, и без труда различаю мечты и реальность.

Вот что я пытаюсь до вас донести: если я скажу, что увидел призрака, мои знакомые это запомнят. Пусть кто-то усмехнется: сам знаю, звучит глупо. В современном семнадцатиэтажном многоквартирном доме на Восточной шестьдесят восьмой улице города Нью-Йорка я увидел пухлое привидение средних лет в очках без оправы. Так что усмехайтесь, если хотите, но хотя бы выслушайте мои показания, прежде чем разражаться хохотом.

Я увидел призрака в собственной гостиной, один, между тремя и четырьмя часами утра, а сидел я там, маясь бессонницей, по весьма простой причине: я нервничал. Наши леденцы отлично расходятся, чего не скажешь о сиропе от кашля. Он продается машинами, а компания предпочла бы измерять продажи поездами – большими, длинными составами с двумя локомотивами. Эта проблема была не столько моя, сколько Тэда Хеймса, менеджера по продажам. Однако в сложившейся ситуации я видел шанс, грубо говоря, столкнуть его с пьедестала, а потому нервничал – на работе, дома, в кино, целуя Луизу при встрече, на прощание и по прочим поводам. А также во сне и наяву.

В эту конкретную ночь мы с моей совестью проснулись около трех часов утра, готовые к борьбе. Я не хотел тревожить Луизу, а потому взял запасное одеяло и устроился на диванчике в гостиной. Я не спал – хочу еще раз это подчеркнуть. Я думал над своей проблемой, и сна у меня не было ни в одном глазу. Улица за окном словно вымерла, машины проезжали редко, а когда мимо прошел пешеход, я отчетливо услышал его шаги тремя этажами ниже. В комнате царила темнота, лишь окна были подсвечены уличным фонарем, и ничто не отвлекало меня от битвы амбиций с совестью. Я напомнил себе о впечатляющем наборе мерзопакостных качеств, которыми обладал Тэд Хеймс; вряд ли можно было найти более достойную жертву. Кроме того, я же не собирался вонзать нож ему в спину.

Я обосновывал, я объяснял, я искал способ убедить себя совершить то, что желал совершить, и так прошло около получаса. Полагаю, я смотрел в темноте на диван, или на пол, или на сигарету в руке, или на что-то еще. В общем, я случайно поднял глаза – и увидел четкий силуэт человека на фоне окна: он стоял спиной ко мне и глядел на улицу.

Я сразу подумал о воре или грабителе, но в ту же секунду понял, что ошибся. Об этом говорили его поза и поведение – он просто стоял не шевелясь и смотрел в окно. То есть, разумеется, он немного шевелился – переносил вес с ноги на ногу, слегка поворачивал голову. Но вел себя как человек, посреди ночи застигнутый какой-то проблемой.

Потом он повернулся ко мне, на мгновение свет фонаря озарил сбоку лицо, и я смог его разглядеть. Это было лицо человека лет шестидесяти – круглое, пухлое, ничем не примечательное. Лысоватый, в очках, глаза за стеклами задумчиво расширены; в бледном, резком свете фонаря я увидел, что на нем халат, и догадался, что это не грабитель. Догадался, что это призрак.

«Как ты догадался? – спрашивают некоторые из моих друзей-умников. – Он что, был прозрачным, бла-бла-бла?» Нет, не был. «А как насчет белой простыни с дырами для глаз?» – интересуются особи с редким, выдающимся чувством юмора. Нет, фигура в призрачном свете выглядела обычной, безобидной и реальной. Но я знал, что это не так. Просто знал.

«Что ты почувствовал?» – спрашивают некоторые, с трудом сдерживая смех. Я испугался. Человек рассеянно отвернулся от окна и зашагал к коридору, ведущему в спальню и ванную, а я почувствовал, как тысячи отдельных крошечных фолликулов на моей голове ощетиниваются волосками. Призрак сделал странную вещь. На пути от окна до коридора ничего нет, однако он шагнул в сторону, словно огибая некий предмет мебели, которого здесь больше не было.

У меня по хребту внезапно побежали мурашки. Я ужасно испугался и не люблю это вспоминать. Но не встревожился. Я не ощущал угрозы по отношению к Луизе или ко мне. Мне показалось – нет, я был уверен, – что для него меня не существовало, точно так же, как существовал тот невидимый предмет. И когда он свернул в коридор и скрылся из виду, я знал, что он не пошел в спальню, где лежала Луиза, или в ванную, или куда-либо еще. Я знал, что он вернулся в те время и место, откуда явился на несколько мгновений.

Наша квартирка небольшая, места в кладовке едва хватит для внушительного мышиного семейства. За несколько минут я обыскал все закоулки, где мог спрятаться этот человек, и, как я и думал, он исчез. Призрак, да? Пухлое немолодое привидение в потрепанном старом халате – и ни стона, ни писка.

Знаете, что пришло мне в голову позже, когда я лежал в постели, гадая, смогу ли снова заснуть? Это свидетельствует лишь о том, какие глупые мысли посещают людей в темноте, особенно после встречи с призраком. Он был похож на человека, который сражается со своей совестью, и внезапно я подумал, не был ли это призрак меня самого, полжизни спустя, по-прежнему терзаемого чувством вины, по-прежнему пытающегося уговорить себя совершить поступок, которого совершать не следует. Мои волосы редеют на макушке – полагаю, рано или поздно я облысею. А если добавить очки без оправы, сорок фунтов и тридцать лет… я немного испугался и, лежа в темноте, решил, что на следующее утро не дам Тэду Хеймсу сделать шаг, который сможет принести мне его должность.

За завтраком я не смог заставить себя сообщить Луизе о моем решении или о случившемся – при свете дня это выглядело совсем глупо. Однако Луиза говорила – про сироп от кашля и планы продаж, продвижение по службе и улучшение финансового благосостояния, а также про новую квартиру, и ее глаза были цепкими, рассудительными, расчетливыми. Я что-то уныло мямлил в ответ. Потом надел хомбург и отправился на работу, выглядя преуспевающим молодым администратором и желая умереть.

Как только я пришел в офис, Тэд ворвался в мой кабинет и уселся на край стола, отодвинув бумаги, – удивительно неприятный и весьма характерный для него поступок. Разумеется, он принялся вещать о своем великом плане по продажам сиропа от кашля; план этот был простым, незамысловатым, недорогим и должен был понравиться начальству – я это знал. Само собой, он завернул его в яркую обертку, но в сущности идея заключалась в распространении маленьких бутылочек-пробников во время прибыльного, оживленного сезона пневмонии. Он рассчитал издержки и собирался представить свой план, но хотел выяснить, согласен ли я с ним.

Минуту я просто сидел, зная, что его план пойдет ко дну – и Тэд вместе с ним. Затем пожал плечами и сказал: да, думаю, все готово. Я был потрясен – но знал, почему изменил свое решение. Если вам доводилось работать в офисе, значит, вы встречали кого-то вроде Тэда – они прилагаются к рабочему месту, как шкафчики для хранения документов. Тэд был высоким и костлявым, хотя они бывают всех форм и размеров, нахальные парни с отвратительным, издевательским ржанием вместо смеха. Эти всезнайки щиплют стенографисток, присваивают себе чужие заслуги – мне приходилось постоянно следить, чтобы хоть кто-то узнал, какую работу я выполняю в нашем отделе, – и даже когда они хлопают тебя по спине, в их глазах таится насмешка.

Когда он ушел, я сидел за своим столом, нисколько не раскаиваясь, что он получит по заслугам. Затем непостижимым образом перед моим мысленным взором мелькнул призрак в гостиной. Внезапно я рассвирепел – сам не знаю почему – и захотел объяснить и изгнать призрака. Я понимал, что должен выставить его из своей квартиры и своих мыслей.

Здание, в котором я живу, – вовсе не древний, рассыпающийся замок с окутанной туманом веков историей. Оно было построено в 1939 году, и им управляет «Томас Л. Персонс компани», крупное риелторское агентство. Поэтому я схватил телефонный справочник Манхэттена, нашел их номер и позвонил.

Мне ответил резкий, недовольный женский голос, и я объяснил, что снимаю квартиру и хочу выяснить имена прежних жильцов. Судя по тому, как она сказала: «Ни в коем случае!» – можно было подумать, что я сделал ей непристойное предложение. Я продолжал настаивать, поговорил с еще тремя людьми и наконец добрался до мужчины, который неохотно согласился заглянуть в архивы и сообщить мне желаемую информацию.

Женщина с матерью – и никаких мужчин – проживали в квартире с 1940-го по 1949-й, когда в нее въехали мы. В 1939-м, на протяжении нескольких месяцев, в квартире обитали первые жильцы, некий мистер Харрис Л. Гринер с супругой. Это был призрак Гринера, убеждал я себя – и собирался попытаться доказать это, а также то, что призрак не имел никакого отношения ко мне.

Той ночью, около трех часов, я снова проснулся, взял лежавшее в ногах одеяло и устроился на диванчике, чтобы поразмышлять о Тэде. Я намеренно настроил себя на жестокий, беспощадный лад. «Бизнес есть бизнес, – сказал я себе, лежа и куря в темноте. – Все без обмана и тому подобное, а Тэд наверняка поступил бы со мной точно так же, окажись он на моем месте».

К счастью, мне ничего не нужно было делать. До «МакКриди-энд-Клуэтт» я работал на значительно более мелкую компанию по производству леденцов и сиропа от кашля, и однажды они попробовали план, почти идентичный задумке Тэда. План этот действительно выглядел неплохо, он выглядел многообещающе – и полностью провалился. Мы выяснили причину. За исключением незначительной доли тех, у кого действительно был кашель в момент получения нашего пробника, большинство просто сунули бутылочку в карман пальто, где она и осталась. Рано или поздно бутылочка могла попасть на полку медицинского шкафчика – и, возможно, ее даже употребили по назначению, что способствовало продажам. Однако непосредственные объемы продаж в результате акции равнялись нулю. И мы от нее отказались, так быстро, как только смогли.

Я знал, что история повторится. Мне оставалось лишь молчать с сомнением на лице. Когда план провалится, я стану человеком с хорошим инстинктом, который с самого начала сомневался в этой идее, и – не сразу, конечно, но в конце концов – я займу место Тэда, а его уволят. Такой исход никто не гарантировал, но терять мне было нечего, а потому я лежал, придумывая лучший способ ненавязчиво донести свои сомнения до начальства.

Однако я занимался кое-чем еще – и прекрасно это знал. В глухой ночной час царила полная тишина, как снаружи, так и внутри, и я знал, что поджидаю призрака и боюсь раскурить новую сигарету.

А потом из коридора появился призрак: он шел, опустив голову на грудь, все в том же драном халате. Он пересек комнату и встал у окна, глядя на улицу. Минут двадцать или около того он занимался тем же, чем и прошлой ночью. То есть не совсем тем же, он не повторял каждое движение, как в кино, которое смотришь во второй раз. Я чувствовал, что для него это другая ночь, что он снова не спит, стоит у окна и обдумывает прежнюю проблему, в чем бы она ни заключалась.

Потом он ушел, как и прежде, обогнув невидимый предмет, которого здесь больше не было, и я знал, что он шагает в другом времени.

Нужно было что-то сделать. Я должен был доказать себе, что этот призрак не имеет со мной ничего общего, а потому я направился к телефону в коридоре и трясущимися руками отыскал Гринера в телефонном справочнике. Гринеров имелось несколько, но, как я и ожидал, ни одного Харриса Л. Испытывая облегчение – и чувствуя себя немного глупо, – я заглянул в бруклинскую секцию – и увидел его. «Харрис Л. Гринер», равнодушными черными буквами, с телефонным номером и адресом, и тут я начал паниковать. Очевидно, Гринер был всего лишь прежним жильцом этой квартиры, который теперь обосновался в Бруклине и не имел отношения к призраку. А если призрак не был Гринером… я запретил себе думать об этом сейчас и лег в постель, зная, куда отправлюсь утром.

Наконец я отыскал затерянный в Бруклине дом – маленький белый коттедж, совершенно обычный. На переднем крыльце валялись детский велосипед и старая бита, треснувшая и обмотанная изолентой. Я нажал кнопку звонка, и в доме прозвучала мелодичная трель. Потом дверь открыла женщина в домашнем платье и фартуке. Я бы сказал, ей было немного за тридцать, симпатичная, но изможденная.

– Мистер Гринер дома? – спросил я.

Она покачала головой.

– Он на работе. – Я ожидал этого и пожалел, что не позвонил заранее, но тут она добавила: – Или вам нужен его отец?

– Точно не знаю, – ответил я. – Мне нужен Харрис Л. Мистер Харрис Л. Гринер.

– О, – сказала женщина, – он на заднем дворе. – Она смущенно улыбнулась. – Не возражаете, если я попрошу вас обойти дом? Я бы провела вас насквозь, но там грязно и…

– Конечно, не возражаю.

Я понимающе улыбнулся, поблагодарил ее, коснувшись рукой шляпы, и прошел по тропинке вокруг дома на задний двор. Секунду спустя, возясь с задвижкой на ржавой проволочной калитке, я поднял глаза – и там, в садовом кресле, запрокинув лицо к солнцу, сидел мой мистер Гринер.

Я испытал одновременно облегчение и леденящий ужас, совершенно кошмарное ощущение, и застыл, продолжая машинально возиться с калиткой, в то время как мой мозг отчаянно пытался отыскать во всем этом смысл. Это был не призрак, сказал я себе; очевидно, этот человек сумасшедший и дважды вломился в мою квартиру каким-то немыслимым способом по какой-то безумной, тайной причине. Потом, когда я наконец справился с калиткой, Гринер открыл глаза – и я понял, что видел призрака.

Вне всяких сомнений, на меня с приветливой улыбкой смотрело лицо, которое я видел возле окна в моей квартире, – но оно постарело. Это лицо принадлежало человеку лет семидесяти: кожа обвисла и растянулась, мускулы ослабели. Гостеприимным жестом старик пригласил меня сесть на соседнее кресло, и я сел, зная, что видел в квартире этого человека – таким, каким он выглядел лет десять назад. На другой стороне двора, спиной к дощатому забору, устроился на траве мальчик лет двенадцати, с любопытством разглядывая нас, и мгновение я просто смотрел на него, пытаясь подобрать слова. Потом я повернулся к старику и сказал:

– Я пришел, потому что видел вас прежде. В моей квартире.

И сообщил адрес и номер квартиры.

Но старик лишь кивнул.

– Я там когда-то жил, – вежливо согласился он и умолк, ожидая продолжения.

Делать было нечего; я начал с самого начала и рассказал, что видел. Гринер слушал молча, глядя на ту сторону двора. Я понятия не имел, о чем он думал.

– Что ж, – с улыбкой произнес он, когда я закончил, – для меня это новости. Не знал, что призрак прежнего меня бродит по девять-эм. Не говорите домовладельцу, иначе он возьмет с кого-то из нас дополнительную плату.

На последнем слове его голос сорвался. Я посмотрел на него – лицо старика сморщилось, рот приоткрылся, глаза невидяще уставились в пространство. Потом, к моему ужасу, две слезинки выкатились из уголков его глаз, и он закрыл лицо руками.

– Нет, нет, нет, – прошептал он, – оставьте меня в покое.

Старик сидел, положив локти на колени и прижав ладони к лицу, и медленно, глубоко дышал, пытаясь взять себя в руки. Наконец он повернулся ко мне, выпрямился, опустил руки и посмотрел на меня больными глазами.

– Уж не знаю почему, но вы увидели то, что я пытаюсь забыть каждый день своей жизни. Когда-то я бродил по той квартире. Когда-то смотрел в то окно – все, как вы описали. – Его лицо скривилось, и он покачал головой. – Я по-прежнему вижу ее – ту улицу глухой ночью. Отвратительно, отвратительно.

Полминуты он сидел с широко раскрытыми глазами – но ему нужно было выговориться, мы оба это знали, и потому я ждал.

– Я пытался решиться на самоубийство, – тихо сказал он. Посмотрел на меня. – Я не отчаялся, ничего подобного. Просто это было единственно возможным завершением моей жизни.

Старик откинулся назад в кресле, обхватив ладонями подлокотники.

– Когда-то я едва не стал президентом одной из крупнейших инвестиционных компаний в мире. Я часто говорил людям, что добился этого тяжким трудом – и это правда. Но я не говорил, что также добился этого чужими жертвами. Я был эгоистом – и остался им; я это знал и гордился этим. Ничто и никто не мог преградить мне путь к тому, чего я желал, – ни жена, ни даже мой сын. Теперь он за это расплачивается и будет расплачиваться всегда, но это другая история.

Старик протянул руку и постучал меня по предплечью согнутым указательным пальцем.

– Я это оправдывал, сынок. Если человек не может сам позаботиться о себе, это его личная проблема. Я твердил это всю жизнь и следовал этому принципу. Я стал главным клерком в своей компании, потом управляющим, потом младшим вице-президентом, потом старшим вице-президентом – и президентство уже было у меня в кармане, а случившееся с теми, кто преграждал мне путь, было их проблемой, не моей. – Он печально улыбнулся. – Однако, как выяснилось, я тоже преградил кому-то путь, кому-то вроде меня, только умнее. И вместо того чтобы занять президентское кресло, я внезапно оказался на улице – без работы и без денег. К счастью, тогда я уже овдовел, но я лишился загородного дома, а срок оплаты маленькой квартирки, которой я пользовался на неделе в городе, истекал всего через девять дней, после чего мне следовало съехать. Не прошло и недели, как я внезапно столкнулся с выбором: зависеть от чьей-то благотворительности или покончить с жизнью, – и мои принципы требовали второго. Но я не смог этого сделать.

Когда Гринер посмотрел на меня, в его глазах читалось презрение к себе.

– У меня почти получилось, – сказал он. – Я все продумал: снотворное и записка с пометкой «лично», отправленная накануне старому другу, доктору Уильяму Булю. В записке я рассказывал Булю, как поступил и почему, и просил засвидетельствовать в качестве причины моей смерти сердечный приступ. Выполнил бы он мою просьбу или нет, я не знаю; мне оставалось лишь надеяться. Однако вместо этого, – он выплюнул эти слова с неожиданным отвращением, – я переехал сюда, к сыну и его семье. – Старик пожал плечами. – О, они были рады принять меня, бог знает почему, хотя это означало дополнительные расходы, и им пришлось переселить ребенка, – он кивнул на мальчика, – в свою спальню, чтобы освободить мне комнату. Но если вы думаете, что меня тревожило это, вы ошибаетесь. Нет, причина была в другом: из делового, преуспевающего человека с весомой репутацией в своем деле я внезапно превратился в ничтожество, живущее в детской спальне. – Он с омерзением покачал головой и добавил: – Играть роль няньки по вечерам первые шесть-восемь лет, помогать мыть посуду, читать утреннюю газету, слушать радио в своей комнате, где на обоях нарисован Дональд Дак, сидеть здесь на солнышке. Глупый способ завершить жизнь, и я понимал это, когда принимал решение.

Горько улыбнувшись, Гринер продолжил:

– Теперь вы знаете, о чем я думал, глядя в окно квартиры девять-эм, когда вы каким-то чудом увидели меня. У меня был шанс оправдать свою жизненную философию – будь наверху или отправляйся к черту. Но за две ночи я не смог собраться с духом, чтобы сделать это. И я знал, что на следующую ночь у меня не останется выбора. Я помню, как стоял там, глядя на эту тошнотворную улицу, надеясь на помощь. Я стоял, надеясь на какой-то сверхъестественный знак, едва заметный, малейшее ободрение хоть откуда-нибудь. Это все, что требовалось, чтобы склонить чашу весов в нужную сторону. Но, конечно, никакого знака не было; мне предстояло решать самому. Когда ночь подошла к концу, я принял решение, и сами видите, что я выбрал. – Старик поднялся. – А почему вы встретили мой «призрак», я сказать не могу.

Я тоже поднялся, и мы зашагали в конец двора.

– Но говорят, – добавил Гринер, – что особенно сильные человеческие переживания иногда оставляют некую эманацию или след. И что при правильных условиях их можно воспроизвести заново, совсем как запись, сохранившуюся в воздухе и стенах комнаты.

Мы добрались до высокого деревянного забора и прислонились к нему, и мистер Гринер повернулся ко мне со слабой улыбкой.

– Быть может, именно это и произошло, парень. Ты тоже не спал ночью в той самой комнате. Тоже обдумывал некую проблему – и, быть может, это и были правильные условия, некое сходство атмосферы, которая на несколько секунд, словно чуткое, превосходно настроенное радио, уловила отпечаток, оставленный моим ужасным переживанием. Или, – добавил он, утрачивая интерес и поворачиваясь ко двору, – быть может, она вернула само время, и ты действительно видел меня, реального и настоящего. Может, ты заглянул в прошлое, на двенадцать лет назад. Я не знаю.

Ответить было нечего, и в голову мне пришло только одно:

– Что ж, вы сделали правильный выбор.

Старик замер.

– Нет, я ошибся! Я превратился в бесполезную обузу! – Он зашагал обратно к креслам. – Мой сын не умеет зарабатывать деньги и никогда не научится. У него даже не было телефона, поэтому мне пришлось его провести и оплачивать из тех скромных доходов, что у меня остались. Жалкое зрелище, верно? – Он улыбнулся, и мы снова сели. – По-прежнему пытаюсь быть хоть кем-то, хоть именем в телефонной книге. Полагаю, изначально я рассчитывал, что какая-нибудь компания позовет меня к себе, уж не знаю в каком качестве, и хотел, чтобы меня можно было отыскать.

Нет, – воинственно продолжил он, – я знал это тогда, знаю и сейчас: эти годы ничего для меня не значили. И знаю то, о чем раньше даже не задумывался: что эти годы значили для моего сына, его жены и этого ребенка. – Он кивнул на мальчика на той стороне двора. – Думаю, сейчас у него был бы брат или сестра, если бы я смог поступить с собой так же, как поступал с другими. Но теперь у них просто нет места для второго ребенка и нет денег. А без меня были бы. Сейчас я понимаю то, чего когда-то не смог бы понять: я лишил собственного внука рождения. Целая жизнь в обмен на безделку – на еще несколько бессмысленных лет для меня.

Затем, предвосхищая мои возражения, он быстро закончил разговор.

– Что ж, – сказал он, кивая на мальчика, – я хотя бы с удовольствием смотрел, как он растет. Он хороший паренек и один из моих немногих поводов для гордости.

Конечно, очевидно – это было очевидно для меня по пути обратно на Манхэттен, остаток дня в офисе и весь вечер, – что в некотором смысле я видел призрак самого себя в будущем, там, у окна. Случайно сняв квартиру Гринера, я каким-то образом получил возможность подсмотреть – как или почему, понятия не имею, – во что могу превратиться.

Однако тем вечером, когда Луиза вязала, а я делал вид, будто читаю, передо мной стояла нелегкая проблема, откровенная дилемма чужих примеров. Я сидел, вспоминая лица моих коллег – а такие есть в каждом офисе, – которые дожили до тридцати пяти, по дороге упустив свой шанс. В какой-то момент приходит понимание – которое навсегда остается в глазах, – что амбициозным планам юности уже не сбыться.

Про это говорил Шекспир. Я не мог вспомнить цитату, а потому встал, подошел к книжным полкам, достал наше полное собрание сочинений Шекспира в одном томе и наконец отыскал нужное место в «Юлии Цезаре»: «В делах людей прилив есть и отлив, – говорит Брут. – С приливом достигаем мы успеха, когда ж отлив наступит, лодка жизни по отмелям несчастья волочится. Сейчас еще с приливом мы плывем. Воспользоваться мы должны теченьем, иль потеряем груз» .

Он был прав, черт побери. Я знал это. Продвижение по службе не раздают хорошим мальчикам, которые добросовестно относятся к своей работе и вовремя приходят в офис! Его вообще никому не раздают – его нужно вырвать и захватить. И нужно почувствовать подходящее для этого время и хватать, пока не поздно.

Само собой, в ту ночь я снова не спал. Я притащился на диван и, разумеется, снова увидел призрак Гринера – но на этот раз я взбесился. Клянусь, я о нем даже не думал. Я лежал плашмя, уставившись в потолок, и долго размышлял о том, чтобы отговорить Тэда Хеймса от его идеи и распрощаться с шансом захватить его место. Стоило мне принять это решение, как меня окутало долгожданное спокойствие, ощущение правильности, которого я ждал и желал. Я знал, что оно будет поддерживать меня на протяжении многих дней, а то и недель. Но в глубине моего сознания таился вопрос: что дальше? Еще пара лет помощником, а потом, на четвертом десятке, я каким-то чудом стану менеджером по продажам? Немного поздновато слегка перезрелому кандидату занимать действительно ответственную должность на самом верху.

Я лежал в темноте, курил – и ненавидел Тэда Хеймса. Он не заслуживал моего снисхождения! Он был скверным человеком; должен ли я пожертвовать Луизой ради него? И внезапно я понял, в чем моя проблема. Я принадлежал к тем застенчивым людям, которые хотят, чтобы жизнь текла как в сказке, а когда получается иначе, поджимают хвост и называют свою робость добродетелью.

В делах людей прилив есть и отлив, и этот прилив был моим, возможно, первым и последним, и внезапно, охваченный жарким чувством, я решил им воспользоваться. Я сел на диване, потрясенный и возбужденный, зная, что с этого момента буду другим, более жестким человеком, и даже пробормотал вслух, словно желая подбодрить себя:

– Сделай это! Проклятье, давай. От тебя требуется только присутствие духа.

На самом деле я чувствовал себя прекрасно и даже начал вставать, собираясь разбудить Луизу и рассказать ей о своем решении. И тут заметил возле окна жирный призрак Гринера в мятом старом халате.

Меня охватила холодная ярость, а не страх, и, полагаю, я мог кинуться на него и попытаться от него избавиться, хотя понятия не имею, каким образом. Но он повернулся, вновь пересек комнату, обойдя невидимое препятствие, и направился по коридору в сторону ванной, и тогда я вспомнил слова Гринера. Он обдумывал свою проблему три ночи; я видел его трижды – и не сомневался, что это конец. И так оно и было. Я отправился в постель и больше ни разу не встречал призрака Гринера.

Вы когда-нибудь замечали, что, стоит принять решение надрать кому-то задницу – и руки чешутся взяться за дело как можно скорее? И ты не можешь остановиться. На следующее утро в офисе я чувствовал себя крутым и жестким – и пригласил Тэда на ланч. Он был умный парень, насмешник, а у меня была история с призраком, которую я мог доказать. Без сомнения, я оказался первым человеком на свете, чью историю мог подтвердить лично призрак, а Тэд оказался человеком, которого я хотел загнать на сук, чтобы подпилить его.

В кабинке ресторана он выслушал меня, верный себе, с насмешливой, жалостливой ухмылкой на лице, и я недоумевал, почему вообще нервничал из-за него. Разумеется, я не стал рассказывать, из-за чего не спал ночью, но все прочее изложил верно, и пока я говорил, он время от времени качал головой с фальшивым сочувствием, в соответствии со своими представлениями об изящном, глубоком юморе. Закончив, я позволил ему высказаться. Вытерпел его лошадиное ржание, теории о галлюцинациях и способности мозга дурачить самого себя и прочие глупые психиатрические термины, которыми так любят сыпать люди вроде Тэда. Он первым из многих заверил меня, что я «вообразил» или «представил» себе призрак Гринера.

Я не стал прерывать его бред, продолжавшийся до самого десерта, зная, что ему не терпится вернуться в офис и с притворной тревогой поведать всем, что я «перетрудился», а потом дождаться вопроса, почему он так решил. Наконец, когда он сказал достаточно, я подцепил его на крючок. Предложил вместе со мной отправиться к Гринеру этим вечером, и ему пришлось согласиться. Он слишком сильно оскорбил меня, чтобы отказаться. После этого мы просто сидели, потягивая кофе и косясь друг на друга.

Люди вроде Тэда обладают низменной, животной хитростью, и очень скоро его глаза сузились, и он, извинившись, встал. Минуту спустя он вернулся и лукаво поманил меня пальцем, словно глупого ребенка. Подвел к телефонной будке, и там лежала бруклинская телефонная книга, открытая на букве «Г».

– Покажи, – сказал он.

Его там не было. Имени «Харрис Л. Гринер» просто не оказалось в телефонной книге, и в тот день люди в офисе улыбались, если я проходил мимо, а однажды, когда я стоял у кулера, кто-то дрожащим, очень смешным голосом крикнул: «Бу!» Наверное, это было забавно, но я буквально взбесился – я знал, что я видел, – и миллион долларов наличными не остановили бы меня в тот момент; я вышел из офиса и отправился в Бруклин.

К моему огромному облегчению, дом никуда не делся и выглядел по-прежнему, а когда я нажал кнопку звонка, внутри зазвучала музыкальная трель. Никто не ответил, поэтому я обошел дом сбоку и увидел ржавую проволочную калитку, а за ней молодая миссис Гринер вешала белье. Мальчик тоже был здесь, играл в мяч с еще одним ребенком, и я так обрадовался, что помахал рукой и весьма громко крикнул:

– Привет!

Миссис Гринер подошла к калитке, и я снова поздоровался. Она неприветливо ответила, словно домохозяйка, которую отвлек от работы коммивояжер.

– Мистер Гринер дома? – спросил я.

– Нет, он на работе, – сказала она, и я удивился, зачем нам снова проходить через это, и задумался, все ли у нее в порядке с головой.

– Нет, я имею в виду старшего мистера Гринера. Харриса Л.

На этот раз она посмотрела на меня с явным подозрением и несколько минут не отвечала. Затем, наблюдая за моим лицом, бесстрастно произнесла:

– Мистер Гринер умер.

Стрела попала в цель: я был потрясен.

– Когда? – наконец пролепетал я. – Мне ужасно жаль. Когда это случилось?

Она прищурилась.

– Кто вы, мистер? И что вам нужно?

Я не знал, что ответить.

– Вы меня не помните?

– Нет. Так что вам нужно?

Я с трудом соображал, но одну вещь мне обязательно нужно было узнать.

– Я его старый друг и… я не знал, что он умер. Скажите… пожалуйста, скажите, когда он умер?

Ледяным голосом, полным неприязни, она сказала:

– Он умер двенадцать лет назад, и все его «старые друзья» об этом знали.

Нужно было убираться оттуда, но я должен был кое-что добавить.

– Я мог бы поклясться, что видел его не так давно. Прямо здесь, и вы тоже тут были. Вы точно меня не помните?

– Совершенно точно, – ответила она. – Насколько мне известно, я ни разу в жизни вас не встречала.

И я понял, что она говорит правду.

Я перестал искать Харриса Л. Гринера в бруклинских телефонных справочниках, потому что его там нет. Но он был. Он был там однажды, и я его видел. Я это не «вообразил» и не «представил» – все Тэды Хеймсы мира меня не переубедят. И я скажу вам почему. Я позвонил доктору, которого упомянул Гринер.

«Как же, помню, – сказал он – судя по голосу, доктор был приятным малым. – Причина смерти Гринера – открытая информация, она есть в свидетельстве о смерти. Харрис Гринер скончался от сердечного приступа двенадцать лет назад».

Я знаю, что это ничего не доказывает, знаю, но… вы понимаете? Из сотен случаев, с которыми врач имел дело за двенадцать лет, он мгновенно вспомнил именно этот. Очевидно, была какая-то причина, по которой он навсегда запомнил его.

И мне известна эта причина, известно, что произошло. Там, в моей гостиной, на третью ночь, зная, что нужно принять решение, Харрис Гринер стоял и смотрел на улицу. Для него был 1940-й год – двенадцать лет назад, – и он ждал знака, который помог бы ему сделать то, что, как он считал, следовало сделать. Для меня было настоящее, пока я лежал, меня охватила уверенность, и я внезапно, настойчиво произнес: «Сделай это! Проклятье, давай. От тебя требуется только присутствие духа». И через годы, по тому непонятному мостику, на мгновения возникшему между нами, Гринер услышал. Быть может, для него это прозвучало как шепот или мысленный голос.

Но я знаю, что Гринер услышал меня, и более того, что он понял то, чего не понимал я: с моральной точки зрения это был призыв к самоубийству. «Сделай это!» – услышал он и, зная, что имеется в виду, сделал. Я уверен, что он вернулся в 1940 год и пошел в ванную, где хранилось снотворное. Затем написал записку Уильяму Булю, бросил ее в почтовый желоб в коридоре и в последний раз лег в постель.

Не спрашивайте меня, как это случилось или почему, – спросите Эйнштейна. Я не знаю, смещается ли время и можно ли переиграть события, которые имели место в прошлом. Я не знаю, как это случилось, – знаю только, что случилось.

Откуда я знаю? Мальчик, игравший в мяч на заднем дворе дома Гринера, был тем же самым, которого я видел раньше. Но другой мальчик – в первый раз я его не видел, потому что его там не было. Его не было нигде – его вообще не существовало. Однако теперь он существует, и я знаю, кто он такой – семейное сходство не даст соврать. Он брат первого мальчика. Они похожи, как близнецы, только один выше другого. Второй мальчик младше первого на год или около того. Уверен, они хорошие ребята. И уверен, что, если бы старый мистер Гринер видел их, он бы радовался и гордился своими внуками: и первым, и вторым.

Мне никто не верит, и я их в том не виню. Некоторые даже считают эту историю психопатическим оправданием моего провала: время идет, а я по-прежнему «помощник». Хотел бы я сказать, что Тэд Хеймс благодарен мне – и хотя я в этом сомневаюсь, может, так оно и есть. Все утро на следующий день после того, как я рассказал ему про призрак Гринера, он развлекал офис, с глупым ужасом таращась за мое плечо, будто внезапно увидел привидение. Тэд мог продолжать свои детсадовские шутки неделями, но когда я в тот же день отговорил его от плана с пробниками и объяснил причину, он прекратил шутить.

Сомневаюсь, что дело в благодарности, но, думаю, он заметил отблеск того, что на самом деле случилось со мной, и тоже испугался. И, быть может, теперь он сам немного изменится. Трудно сказать.

Но я все равно благодарен Гринеру. Здесь, в моей гостиной, мы с ним вместе стояли на перепутье, и решение, которое принял я, в конце концов направило его туда, куда он шел всю свою жизнь. В действительности у него не было выбора. Однако, поняв, что случилось, я сам выбрал другую дорогу, пока у меня еще оставался шанс. Поэтому я испытываю к Харрису Гринеру благодарность – и жалость. В делах людей прилив есть и отлив, все так, но воспользоваться им или нет, зависит от того, куда ты хочешь попасть.