«Входите, словно это обычное бюро путешествий, – сказал незнакомец в баре. – Задайте несколько обычных вопросов – насчет поездки, которую хотите совершить, отпуска, чего-то такого. Потом аккуратно намекните на брошюру, но ни в коем случае не упоминайте ее напрямую, дождитесь, пока он сам о ней скажет. А если не скажет, можете выкинуть все это из головы. Если получится. Потому что это будет означать, что вам никогда ее не увидеть – просто вы для этого не подходите. Но если спросите про нее сами, он лишь посмотрит на вас, словно понятия не имеет, о чем вы толкуете».

Я прокручивал это в голове, снова и снова, однако то, что кажется возможным вечером за кружечкой пива, выглядит совсем иначе тусклым, дождливым днем, и я ощущал себя полным болваном, высматривая на фасадах домов нужный номер. Был полдень, мокрый и ветреный, я находился на Западной сорок второй улице в Нью-Йорке и, как и половина других прохожих, шагал в своем старом плаще, придерживая рукой шляпу и наклонив голову, чтобы защититься от косого дождя, и мир вокруг был настоящим и тоскливым, и все это было безнадежным.

Кроме того, я постоянно думал: И вообще, кто я такой, чтобы мне показали брошюру, даже если она существует? Ваше имя? – сурово спросил я себя. Чарли Юэлл, молодой банковский служащий. Работа эта мне не нравится; зарабатываю я немного и никогда не разбогатею. Я прожил в Нью-Йорке больше трех лет, но друзей у меня мало. Черт побери, да тут и рассказывать почти нечего: я хожу в кино, читаю слишком много книг, и меня уже тошнит от одиноких ужинов в ресторанах. Я среднестатистическая личность, как внешне, так и внутренне. Вас это устраивает? Я вам подойду?

Наконец, в 200-м квартале я увидел нужный адрес: древнее, псевдомодернизированное офисное здание – обветшалое, устаревшее, тщетно отказывающееся это признать. К западу от Пятой таких полно. Я толкнул стеклянные двери в латунной раме и вошел в крошечный вестибюль с вечно грязной, хоть и свежевымытой плиткой на полу. Многочисленные ремонты сделали зеленые стены бугристыми; в хромированной рамке висел небольшой каталог – белые целлулоидные буквы, которые легко менять, на черном фетровом фоне. Там было около двадцати названий, и «Бюро путешествий «Кульминация» шло вторым в списке, между «А-1 Мимео» и «Волшебными товарами Аякса». Я нажал кнопку звонка рядом со старомодной решетчатой дверью лифта; высоко в шахте раздался звон. Последовала пауза, затем удар, тяжелые цепи с лязгом начали опускаться, и я едва не развернулся и не ушел – это было безумие.

Однако наверху, в офисе «Кульминации», царила совсем иная атмосфера. Я вошел через матированную стеклянную дверь и оказался в большой квадратной комнате, светлой и чистой, озаренной флуоресцентными лампами. Рядом с широкими двойными окнами за конторкой стоял высокий седой серьезный мужчина с телефонной трубкой возле уха. Он поднял глаза, кивнул мне, и мое сердце подпрыгнуло: мужчина полностью соответствовал описанию.

– Рейс… – он мельком глянул на лист бумаги, лежавший на стекле конторки, – семь-ноль-три, и я советую вам зарегистрироваться на сорок минут раньше.

Я ждал, облокотившись на конторку и осматриваясь; это был тот самый человек, однако я попал в обычное бюро путешествий: большие яркие плакаты на стенах, металлические стеллажи с папками, расписания под стеклом конторки. Это самое простое бюро и ничего больше, подумал я и снова почувствовал себя болваном.

– Чем могу вам помочь?

Высокий седовласый мужчина улыбнулся мне, кладя трубку на место, и внезапно я занервничал.

– Э-э. – Я сделал вид, будто поглощен расстегиванием плаща. Потом снова посмотрел на мужчину и сказал: – Я бы хотел… сбежать.

Не так быстро, дурак! – отругал я себя. Не торопись!

Я в панике уставился на мужчину, ожидая реакции на мои слова, но он и бровью не повел.

– Что ж, для этого существует множество мест, – вежливо ответил он. Извлек из-под конторки длинную тонкую брошюру и положил на стекло, повернув ко мне. «Отправляйтесь в Буэнос-Айрес – в другой мир!» – гласили два ряда бледно-зеленых букв в верхней части брошюры.

Я сделал вид, будто изучаю ее, чтобы не показаться невежливым. На ней был большой серебристый самолет, делающий вираж над ночной гаванью; в волнах отражалась луна, на заднем плане высились горы. Затем я молча покачал головой – боялся сказать что-то не то.

– Может, более тихое местечко?

Он достал еще одну брошюру, с тремя могучими древесными стволами, тянувшимися куда-то ввысь, озаренными косыми лучами солнца. «Девственные леса Мэна, по Бостонской и Мэнской железной дороге». – Или, – он положил на стекло третью брошюру, – Бермуды, там сейчас хорошо. – «Бермуды, старый мир в новом мире», – гласила она.

Я решил рискнуть.

– Нет, – сказал я, покачав головой. – На самом деле я ищу постоянное место. Чтобы осесть там и жить. – Я посмотрел ему в глаза. – До конца жизни.

Тут моя храбрость кончилась, и я принялся искать путь к отступлению.

Но он лишь доброжелательно улыбнулся и ответил:

– Не вижу причин, по которым мы не смогли бы вам помочь. – Он наклонился вперед и оперся предплечьями на конторку, сцепив ладони. Все время мира в вашем распоряжении, говорила эта поза. – Что именно вы ищете? Чего хотите?

Я затаил дыхание, потом произнес:

– Сбежать.

– От чего?

– Ну… – Я помедлил – прежде я никогда не выражал этого вслух. – Думаю, от Нью-Йорка. И других больших городов. От тревоги. И страха. И того, о чем пишут в газетах. И одиночества. – Я уже не мог остановиться, хотя знал, что болтаю слишком много, и слова хлынули из меня потоком. – От нелюбимой работы и скуки. От необходимости продавать свое время, чтобы выжить. От самой жизни – такой, какая она сейчас. – Я снова посмотрел ему в глаза и тихо закончил: – От мира.

Теперь он действительно разглядывал меня, его глаза открыто изучали мое лицо, и я знал, что через секунду он качнет головой и скажет: «Мистер, лучше вам пойти к доктору».

Но он этого не сказал. Он продолжал смотреть, теперь разглядывая мой лоб. Он был крупным мужчиной, с жесткими, курчавыми седыми волосами и очень умным и добрым морщинистым лицом – так должны выглядеть проповедники, так должны выглядеть отцы.

Потом он заглянул мне в глаза и глубже; рассмотрел мой рот, линию подбородка, и внезапно я преисполнился уверенности, что он без труда узнает обо мне больше, чем знаю я сам. Внезапно он улыбнулся и положил локти на конторку, мягко массируя одной ладонью другую, сжатую в кулак.

– Вы любите людей? Отвечайте честно, потому что я узнаю, если вы солжете.

– Да. Только мне нелегко расслабиться, и быть собой, и заводить друзей.

Он серьезно кивнул.

– Вы бы назвали себя достаточно порядочным человеком?

– Думаю, да. Наверное. – Я пожал плечами.

Я криво улыбнулся; это был трудный вопрос.

– Ну… по крайней мере, если я веду себя непорядочно, обычно потом мне стыдно.

Он ухмыльнулся и на мгновение задумался. Затем виновато улыбнулся – словно собирался рассказать не совсем пристойный анекдот.

– Знаете, – небрежно произнес он, – иногда к нам приходят люди, которые ищут почти то же, что и вы. Поэтому в качестве небольшой шутки…

Я затаил дыхание. Именно это он должен был сказать, если бы счел меня подходящим кандидатом.

– …мы сочинили брошюрку. И даже распечатали ее. Исключительно ради смеха, сами понимаете. И ради таких случайных клиентов, как вы. И если вы заинтересовались, я попрошу вас посмотреть ее здесь. Нам бы не хотелось, чтобы она получила широкую огласку.

– Я заинтересовался, – едва слышно прошептал я.

Он порылся под конторкой, достал длинную тонкую брошюру, на вид такую же, как предыдущие, и пододвинул ее ко мне.

Я посмотрел на брошюру, подтолкнув ее ближе кончиком пальца, почти опасаясь прикоснуться к ней. Обложка была темно-синей, цвета ночного неба. «Посетите прелестную Верну!» – гласили белые буквы. Синева обложки была присыпана белой пылью – звездами, а в нижнем левом углу был земной шар, наполовину затененный облаками. В верхнем правом углу, прямо над словом «Верна», красовалась звезда крупнее и ярче остальных; она выстреливала лучами, словно звездочка на рождественской открытке. В нижней части обложки была надпись: «Романтическая Верна, где жизнь такова, какой ей следует быть». И рядом стрелочка, призывающая перевернуть страницу.

Я перевернул, и брошюра оказалась такой же, как другие, с картинками и текстом, только посвященным Верне, а не Парижу, Риму или Багамам. Она была прекрасно напечатана, все изображения казались настоящими. Вы видели цветные картинки в «волшебном фонаре»? Так вот, эти были такими же, только лучше, намного лучше. На одной можно было различить росу на траве, действительно мокрой на вид. На другой древесный ствол, проработанный в мельчайших деталях, словно выпирал из страницы, и ты испытывал шок, ощутив пальцами гладкую бумагу вместо шершавой коры. Миниатюрные человеческие лица на третьей картинке, казалось, вот-вот заговорят с тобой; их губы были влажными и живыми, глаза блестели, видна была сама текстура кожи, и не верилось, что они неподвижны и молчаливы.

Я изучил крупную картинку, занимавшую верхнюю половину разворота. Это был вид с вершины холма; земля из-под ног спускалась в долину, затем, вдалеке, снова поднималась. Склоны обоих холмов поросли лесом, и цвета на картинке были великолепными, идеальными. Передо мной раскинулись мили величественных зеленых деревьев, и я знал, что этот лес девственный, почти нетронутый. Далеко внизу по дну долины извивалась река, отражавшая синее небо, пенившаяся вокруг массивных камней. И снова казалось, что, приглядевшись, можно увидеть, как вода течет и сверкает на солнце. На прогалинах по берегам реки стояли крытые дранкой дома из бревен, кирпича или самана. «Поселение», – гласила незамысловатая подпись под картинкой.

– Хорошая забава, – пробормотал мужчина за конторкой, кивнув на брошюру в моих руках. – Помогает справиться со скукой. Привлекательное местечко, верно?

Я лишь утвердительно дернул головой и снова уставился на картинку, которая могла рассказать намного больше, чем казалось на первый взгляд. Не знаю каким образом, но, глядя на эту лесистую долину, ты понимал, что именно так выглядела Америка на заре своей юности. И понимал, что это лишь кусочек целой страны непорочных, невредимых лесов, где нет загрязненных рек; так выглядели прежние обитатели Кентукки, и Висконсина, и старого Северо-Запада, последние из которых скончались более века назад. И ты понимал, что, вдохнув этот воздух, ощутишь сладость, подобной которой не отыскать на Земле уже полторы сотни лет.

Под этой картинкой была еще одна, несколько человек на пляже – быть может, на берегу озера или той самой реки. Два ребенка на корточках возились в воде, а за ними устроились полукругом взрослые, тоже на корточках или сидя на желтом песке в расслабленных позах. Они беседовали, некоторые курили, большинство держали в руках наполовину полные чашки с кофе; ярко светило солнце, ты знал, что воздух бархатист и приятен и что сейчас утро, сразу после завтрака. Люди улыбались, одна женщина говорила, другие слушали. Один мужчина привстал, чтобы запустить «блинчик» по воде.

Ты знал, что они проводят двадцать минут на этом пляже после завтрака, прежде чем приступить к работе, и знал, что они друзья и приходят сюда каждый день. Ты знал – говорю вам, просто знал, – что работа им нравится, чем бы они ни занимались; что они делают ее без спешки и принуждения. И что… пожалуй, больше ничего. Ты просто знал, что каждый день после завтрака эти семьи проводят в свое удовольствие полчаса, сидя и разговаривая, в лучах утреннего солнца, на чудесном пляже.

Я никогда не видел таких лиц. Они выглядели обычными, люди на этой картинке, – приятными, более-менее стандартными. Некоторые были помоложе, лет двадцати, другим было за тридцать, одной паре – около пятидесяти. Но лица самой молодой пары казались совершенно гладкими, и мне пришло в голову, что они родились там и что в этом месте никто не испытывал ни тревоги, ни страха. У тех, что постарше, были морщины на лбу и складки вокруг рта, но ты чувствовал, что эти морщины не углубляются, что это залеченные, старые шрамы. А лица самой пожилой пары выражали… я бы сказал, выражали вечное облегчение. И ни на одном лице не было ни следа злобы; эти люди были счастливы. Более того, ты знал, что они были счастливы день за днем, на протяжении долгого, долгого времени и будут счастливы всегда, и им это известно.

Я хотел присоединиться к ним. Отчаянное желание всколыхнулось из глубин моей души: я хотел оказаться там – на этом пляже, после завтрака, с этими людьми солнечным утром, – и я едва мог совладать с собой. Я посмотрел на мужчину за конторкой и выдавил из себя улыбку.

– Это… очень интересно.

– Да. – Он улыбнулся в ответ, потом изумленно покачал головой. – Некоторые наши клиенты так заинтересовывались, так увлекались, что не хотели говорить ни о чем другом. – Он усмехнулся. – Желали знать цену, детали – все.

Я кивнул, чтобы показать, что понимаю их.

– Надо полагать, вы сочинили целую историю? – Я покосился на брошюру.

– О да. Что бы вы хотели узнать?

– Эти люди, – тихо сказал я и коснулся картинки с группой на пляже. – Чем они занимаются?

– Работают, как и все прочие. – Он достал из кармана трубку. – Просто живут, занимаясь тем, чем пожелают. Кто-то учится. У нас – согласно нашей легенде, – добавил он и улыбнулся, – очень хорошая библиотека. Кто-то возделывает землю, кто-то пишет, кто-то рукодельничает. Большинство воспитывают детей и… в общем, они занимаются тем, что им действительно по душе.

– А если таких занятий не существует?

Он покачал головой.

– Для каждого всегда найдется занятие по душе. Просто здесь мы редко успеваем выяснить, в чем оно заключается. – Он извлек табачный кисет и, облокотившись о конторку, принялся набивать трубку, не отрывая от меня серьезного взгляда. – Жизнь там незамысловата и безмятежна. В некотором смысле – в хорошем – она напоминает жизнь первых переселенцев в вашей стране, но лишена тяжелого труда, который убивал людей молодыми. Там есть электричество. Есть стиральные машины, пылесосы, водопровод, современные ванные и современная медицина. В высшей степени современная. Но нет радио, телевизоров, телефонов и автомобилей. Расстояния невелики, люди живут и работают маленькими группками. Большинство нужных им вещей они производят или выращивают сами. Каждый человек сам строит себе дом, а соседи при необходимости помогают ему. Свой досуг они проводят, как пожелают, и его у них немало, но там нельзя купить отдых за деньги, нельзя приобрести билеты. Они танцуют, организуют карточные вечеринки, играют свадьбы, проводят крестины, отмечают дни рождения, устраивают праздники в честь урожая. Плавают и занимаются спортом. Много беседуют, часто шутят и смеются. Постоянно ходят в гости и обедают друг с другом, и каждый их день насыщен событиями и прожит не зря. Там нет давления, экономического или социального, и мало опасностей. Каждый – будь то мужчина, женщина или ребенок – счастлив. – Он помедлил, улыбнулся и кивнул на брошюру. – Разумеется, я цитирую наш шутливый текст.

– Разумеется, – пробормотал я и перевернул страницу.

«Дома в Поселении», – сообщала подпись, и я увидел дюжину картинок с внутренним убранством. Очевидно, домов с первой картинки или других, им подобных. Там были гостиные, кухни, кабинеты, внутренние дворики. Большинство были обставлены в колониальном стиле, вот только все это выглядело настоящим, словно кресла-качалки, буфеты, столы и вязанные крючком коврики были сделаны вручную самими обитателями, которые вложили в них свою душу. Попадались также и современные интерьеры, один – определенно с элементами Востока.

Однако у всех них было кое-что общее, очевидное и безошибочное: глядя на эти комнаты, ты понимал, что перед тобой дом, настоящий дом для тех, кто в нем живет. В одной гостиной над каменным очагом висело вышитое изречение: «В гостях хорошо, а дома лучше» – однако эти слова не казались странными или смешными, старомодными или скопированными из давно минувшего прошлого. Нет, они казались настоящими и уместными, выражением неподдельного, искреннего чувства.

– Кто вы? – Я вскинул голову и посмотрел мужчине в глаза.

Он неторопливо зажег и раскурил трубку, глядя на меня.

– Это есть в брошюре, – произнес он, – на последней странице. – Мы – то есть жители Верны, аборигены, так сказать, – люди, как и вы. Верна – планета с воздухом, сушей, морями и солнцем, как и ваша. И примерно такой же температурой. Поэтому жизнь развилась на ней совсем как здесь, хотя и немного раньше, и мы – тоже люди. Существуют некоторые анатомические различия, но незначительные. Мы с удовольствием читаем ваших Джеймса Тербера, Джона Клейтона, Рабле, Аллена Марпла, Хемингуэя, Гримм, Марка Твена, Алана Нельсона. Нам нравятся ваш шоколад, которого у нас нет, и ваша музыка. А вам понравились бы многие наши вещи. Однако наши замыслы и главные цели и направления нашей истории и развития… заметно отличаются от ваших. – Он улыбнулся и пустил клуб дыма. – Забавная фантазия, верно?

– Верно. – Я знал, что это прозвучало резко, и не стал улыбаться. Я не мог больше сдерживаться. – А где находится Верна?

– В световых годах отсюда, по вашему исчислению.

Внезапно я рассердился, уж не знаю почему.

– Немного далековато, а?

Мгновение он смотрел на меня, затем повернулся к окну.

– Подойдите сюда, – сказал он, и я, обогнув конторку, присоединился к нему. – Вот там, слева, – он положил руку мне на плечо и показал черенком трубки, – стоят два многоквартирных дома, вплотную друг к другу. Один выходит на Пятую авеню, второй – на Шестую. Нашли? В середине квартала, видны только их крыши.

Я кивнул, и он продолжил:

– На четырнадцатом этаже одного из этих домов живут мужчина и его жена. Стена их гостиной является задней стеной здания. На четырнадцатом этаже соседнего дома живут их друзья, и стена их гостиной является задней стеной их здания. Другими словами, эти две пары живут в паре футов друг от друга, поскольку задние стены почти соприкасаются. – Мужчина улыбнулся. – Но когда Робинсоны хотят навестить Брэденсов, они идут из своей гостиной к парадной двери, шагают по длинному коридору к лифтам, спускаются на четырнадцать этажей вниз и, оказавшись на улице, обходят квартал. А кварталы здесь длинные, и в плохую погоду они иногда берут такси. Они заходят в соседнее здание, минуют вестибюль, поднимаются на четырнадцатый этаж, шагают по коридору, звонят в дверь и наконец оказываются в гостиной своих друзей – всего в двух футах от собственной гостиной.

Он шагнул обратно за конторку, а я вернулся на прежнее место по ту ее сторону.

– Могу сказать вам только одно, – продолжил мужчина, – путешествия Робинсонов похожи на космические путешествия – реальные преодоления огромных расстояний. – Он пожал плечами. – Но если бы они могли пройти сквозь эти два фута стены, не повредив ни себя, ни стену, то… именно так мы и путешествуем. Мы не пересекаем пространство – мы его избегаем. – Он улыбнулся. – Вдох здесь – выдох в Верне.

– Именно так они туда и попали, да? – тихо сказал я. – Люди на картинке. Вы забрали их туда.

Он кивнул, и я спросил:

– Почему?

Он снова пожал плечами.

– Если вы увидите, что дом вашего соседа горит, разве вы не попытаетесь спасти его семью? Всех, кого сможете?

– Да.

– Мы тоже.

– Полагаете, все настолько плохо? У нас?

– А как вам самому кажется?

Я подумал о заголовках в утренней газете, сегодняшней и всех предыдущих.

– Не слишком хорошо.

Он кивнул и сказал:

– Мы не можем забрать вас всех или хотя бы многих. Поэтому проводим отбор.

– Давно?

– Очень давно. – Он улыбнулся. – Один из нас был членом кабинета Линкольна. Но лишь перед вашей Первой мировой войной мы поняли, что грядет; до этого мы были простыми наблюдателями. Мы открыли первое бюро в Мехико в тысяча девятьсот тринадцатом. Теперь у нас есть отделение в каждом большом городе.

– Тысяча девятьсот тринадцатый, – задумчиво пробормотал я. – Мехико. Постойте! Неужели…

– Да. – Он улыбнулся, предвосхитив мой вопрос. – Амброз Бирс  присоединился к нам в том году или в следующем. Умер в тысяча девятьсот тридцать первом, в очень почтенном возрасте, и написал еще четыре книги, которые хранятся у нас. – Мужчина перевернул страницу назад и показал дом на первой большой фотографии. – Здесь он жил.

– А как насчет судьи Крейтера?

– Крейтера?

– Еще одно знаменитое исчезновение. Нью-йоркский судья, пропавший несколько лет назад.

– Даже не знаю. Помню, у нас был судья из Нью-Йорка, лет двадцать назад, но его имя вылетело у меня из головы.

Я наклонился к нему совсем близко и кивнул.

– Мне нравится ваша шутка, – сказал я. – Очень нравится, словами не передать. – И тихо добавил: – Когда она перестает быть шуткой?

Мгновение он смотрел на меня, затем ответил:

– Прямо сейчас. Если захотите.

«Придется решать сразу, – сказал мне человек средних лет в баре на Лексингтон-авеню, – потому что второго шанса не будет. Я знаю. Я пытался».

И теперь я задумался; тут жили люди, которых мне было жаль покидать, и девушка, с которой я только познакомился, и в этом мире я родился. Потом я представил, как выйду отсюда, отправлюсь на работу, а вечером снова вернусь к себе. И наконец я вспомнил изумрудную долину на картинке и маленький желтый пляж в лучах утреннего солнца.

– Я поеду, – прошептал я, – если вы меня возьмете.

Он изучил мое лицо.

– Вы должны быть уверены, – резко сказал он. – Вы не должны сомневаться. Нам не нужны несчастные люди, и если у вас есть хоть малейшие сомнения, мы предпочтем…

– Я уверен, – перебил я.

Выждав секунду, седовласый человек открыл ящик конторки и достал желтый картонный прямоугольник. На одной стороне была надпись, через которую тянулась светло-зеленая полоса. Эта карточка напоминала железнодорожный билет до Уайт-Плейнс. Надпись гласила: «Действителен после погашения. Билет на одно лицо до ВЕРНЫ. Передаче не подлежит. В один конец».

– И… сколько? – спросил я, потянувшись к бумажнику, гадая, захочет ли он денег.

Он мельком взглянул на мою ладонь в заднем кармане брюк.

– Все, что у вас есть. Включая мелочь. – И улыбнулся. – Она вам больше не понадобится, а ваши наличные пригодятся нам для текущих расходов. Оплаты счетов за свет, аренду и тому подобное.

– У меня при себе не так уж много.

– Это не имеет значения. – Он достал из-под конторки тяжелую штемпелевальную машину, вроде тех, что используют в железнодорожных кассах. – Один раз мы продали билет за тридцать семь сотен долларов. Другой раз – за шесть центов.

Он вставил карточку в машину, стукнул кулаком по рычагу, затем вручил билет мне. На задней стороне появился свежий пурпурный прямоугольник со словами: «Действителен только сегодня» – и датой. Я положил на конторку две пятидолларовые бумажки, один доллар и семнадцать центов мелочью.

– Отправляйтесь с этим билетом на станцию «Кульминация», – сказал седовласый мужчина и, перегнувшись через конторку, объяснил мне, как туда добраться.

Станция «Кульминация» – крошечное заведение. Вы могли видеть ее – очередной магазинчик на одной из улочек к западу от Бродвея. На окне написано кривыми буквами: «Кульминация». Внутри стены и потолок под слоями древней краски покрыты штампованной жестью, какая встречается в старых зданиях. Там есть потертая деревянная стойка и несколько потрепанных стульев из хрома, обтянутого красной искусственной кожей. В этом районе полно таких контор – маленьких фирм по продаже театральных билетов, касс загадочных автобусных линий, агентств по трудоустройству. Можно тысячу раз пройти мимо этой станции и не обратить на нее внимания – и если вы живете в Нью-Йорке, наверняка вы проходили совсем рядом.

За стойкой обнаружился мужчина без пиджака; он докуривал сигару и трудился над какими-то бумагами. Несколько человек молчаливо сидели на стульях. Мужчина за стойкой поднял глаза на меня, посмотрел на билет в моей руке и кивнул на последний свободный стул.

Девушка рядом со мной сидела, сложив руки на сумочке. Она была симпатичной, даже красивой. Наверное, стенографистка, подумал я. На другой стороне узкой комнатки расположился молодой негр в рабочей одежде, рядом с ним устроилась жена с маленькой девочкой на руках. И еще там был человек лет пятидесяти: отвернувшись от остальных, он смотрел сквозь дождь за окно, на пешеходов. На нем были дорогая одежда и серый хомбург; я решил, что он похож на вице-президента крупного банка, и задумался, во сколько ему обошелся билет.

Прошло минут двадцать. Человек за стойкой продолжал возиться с бумагами. Потом возле тротуара остановился маленький потрепанный автобус, и я услышал звук ручного тормоза. Автобус был старым и подержанным, перекрашенным в красно-белый цвет, крылья бугрились от бесчисленных выправленных вмятин, покрышки стерлись. На боку было написано красными буквами: «Кульминация», а водитель носил кожаный жилет и потертую тряпичную кепку, как у таксистов. Именно такие загадочные маленькие автобусы и попадаются в этом районе, и в них всегда сидят оборванные, усталые, молчаливые люди, которые едут бог знает куда.

Маленькому автобусу понадобилось почти два часа, чтобы пробиться к южной оконечности Манхэттена, и мы все сидели в молчании, поглощенные собственными мыслями, глядя в залитые дождем окна. Малышка спала. Сквозь полосатое от воды стекло я смотрел на мокрых людей, толпившихся на автобусных остановках, видел, как они зло колотят по закрытым дверям битком набитых автобусов, видел напряженные, встревоженные лица водителей. На Четырнадцатой улице я увидел, как разогнавшееся такси окатило грязной водой мужчину на тротуаре, и увидел, как исказился в проклятии его рот. Наш автобус часто замирал перед красными светофорами, и людские толпы обрушивались на проезжую часть, пробираясь среди машин. Я видел сотни лиц – и ни одной улыбки.

Я задремал. Потом мы оказались на блестящем черном шоссе где-то на Лонг-Айленде. Я снова задремал и проснулся в темноте, когда мы съехали с асфальта на грязную грунтовую дорогу. Я заметил фермерский дом с темными окнами. Автобус замедлил ход, дернулся и остановился. Скрежетнул ручной тормоз, затих мотор. Мы припарковались рядом с каким-то строением, напоминавшим амбар.

Это и был амбар – водитель подошел к нему, открыл большую деревянную раздвижную дверь, ролики которой заскрипели по ржавой раме, и стоял, придерживая ее, пока мы заходили внутрь. Затем последовал за нами, и дверь закрылась под собственным весом. Сарай был старый и мокрый, стены покосились, и здесь пахло скотом. На утоптанном земляном полу стояла скамья из неокрашенной сосны, и водитель посветил на нее фонариком.

– Пожалуйста, садитесь, – сказал он. – Приготовьте ваши билеты.

Затем пошел вдоль ряда, компостируя каждый билет, и в свете его фонарика я заметил на полу крошечные сугробы бесчисленных кружочков картона, напоминавших желтые конфетти. Потом водитель вновь подошел к двери, приоткрыл ее, и мы увидели его силуэт на фоне ночного неба.

– Удачи, – сказал он. – Просто ждите здесь.

Он отпустил дверь, она закрылась, отрезав дрожащий луч фонарика, и мгновение спустя мы услышали, как заводится двигатель и автобус тащится прочь на низшей передаче.

Тишину темного амбара нарушал только звук нашего дыхания. Время шло, и мне захотелось поговорить с тем, кто сидел рядом со мной. Но я не знал, что сказать, а потому начал чувствовать себя неловко и немного глупо. Я отчетливо осознавал, что просто сижу в старом, заброшенном амбаре. Секунды шли, и я беспокойно зашаркал ногами. Мне становилось все холоднее. Потом внезапно я догадался – и мое лицо вспыхнуло от безудержной ярости и нестерпимого стыда. Нас обманули! Выманили деньги, воспользовавшись нашим жалким желанием поверить в абсурдную, фантастическую историю, и бросили нас сидеть, сколько нам вздумается, пока мы наконец не опомнимся, как сотни других жертв до нас, и не отправимся по домам. Сейчас я не мог понять или хотя бы вспомнить, почему проявил такую наивность, и, вскочив на ноги, я побежал, спотыкаясь, по неровному полу, чтобы найти телефон и вызвать полицию. Большая амбарная дверь оказалась тяжелее, чем я думал, но я открыл ее, шагнул за порог, а затем обернулся, чтобы позвать остальных.

Быть может, вы обращали внимание, сколь многое удается заметить при вспышке молнии – иногда в памяти отпечатывается весь ландшафт, каждая мельчайшая его деталь, и впоследствии вы изучаете это воспоминание и разглядываете его. Когда я повернулся к открытой двери, амбар озарился. Сквозь каждую щель в стенах и потолке, сквозь запыленные большие боковые окна хлынул свет, ослепительно-голубой, как ясное небо, а когда я раскрыл рот, чтобы крикнуть, воздух, наполнивший мои легкие, был слаще, чем что-либо, испробованное мной в жизни. Смутно, сквозь грязное широкое окно я увидел – на долю секунды – величественный изгиб лесистого склона, а далеко внизу – крошечную ленту, отражавшую небесную синеву, и на краю этой ленты, между двумя низкими крышами – желтое пятнышко залитого солнцем пляжа. Эта картинка навечно отпечаталась в моей памяти. Потом тяжелая дверь скользнула на место, хотя мои ногти отчаянно царапали рассохшееся дерево, и я остался один в холодной, дождливой ночи.

На то, чтобы открыть эту дверь, у меня ушло не больше пяти секунд. Но я опоздал. Пустой амбар погрузился в темноту. Я увидел лишь старую сосновую скамью и – в мерцании спички – крошечные барханы влажных конфетти на полу. Царапая дверь снаружи, я уже знал, что внутри никого не будет, и знал, куда они все отправились – знал, что они спускаются, смеясь от внезапной радости и безудержного восторга, в ту долину, к себе домой.

Я работаю в банке и не люблю свою работу; я езжу туда на метро, читая газеты и новости, которые в них пишут. Я живу в съемной комнате и в потрепанном комоде, под стопкой носовых платков, храню маленький желтый картонный прямоугольник. На одной его стороне написано: «Действителен после погашения. Билет на одно лицо до Верны», а на другой стороне отпечатана дата. Но дата эта давно миновала, и билет с узором из крошечных дырочек недействителен.

Я вернулся в бюро путешествий «Кульминация». Увидев меня, высокий седовласый человек встал и выложил на конторку две пятидолларовые бумажки, один доллар и семнадцать центов мелочью.

– Вы забыли это на конторке, когда приходили сюда, – серьезно сказал он. Пристально посмотрел мне в глаза и добавил: – Уж не знаю почему.

Затем пришли клиенты, он занялся ими, и мне оставалось только уйти.