14. Дорога на север
Гебусалим

– Вы с ним уже это делали? И каково оно?

В голосе Гурии слышались одновременно жалость и любопытство.

– Я была с тобой все время, – мягко ответила Рамита.

– Он приходил к тебе, когда я все еще не могла находиться рядом с тобой из-за месячных, – заметила Гурия. Она ткнула Рамиту пальцем в руку. – Ну, как это случилось?

– Он просто пришел проверить мою комнату. Он не стал оставаться. Смотри, мы проезжаем еще одну деревню.

Гурия выглянула в окно:

– Еще одна примитивная помойка. Такая же, как и остальные. Как думаешь, у него вообще получится-то?

– Гурия!

– Ладно! Ты просто очень унылая, вот и все.

Рамита считала дни. В последний раз она виделась с семьей одиннадцатого. Они покинули церемонию рано, и в последний раз девушка видела дом своего детства с сияющими огнями. С ней очень тепло прощался весь район. Рамита цепенела от страха перед первой брачной ночью, но Мейрос отправился восвояси, оставив их с Гурией в комнате, где не было ничего, кроме тюфяков. Гурия уснула сразу, а вот Рамита не могла этого сделать несколько часов, боясь услышать его стук в дверь. Однако маг так и не пришел, и теперь Рамита ощущала странную пустоту. Испытание, к которому она себя готовила, все не начиналось. Наконец девушка заснула, а наутро у нее начались месячные.

– Менструация наступает у тебя в полнолуние, – заметил Мейрос, когда она сказала ему об этом на следующее утро. – Значит, наиболее плодовита ты тогда, когда луна прибывает, во вторую неделю каждого месяца.

Это было в шаниваар, саббату на его языке. Этот день недели был священным, так что Мейрос позволил Кляйну сводить их с Гурией в ближайший храм. К моменту их возвращения повозки уже практически загрузили. Гурия была вне себя от радости.

– Йос говорит, что мы скоро отправляемся! – воскликнула она.

«Йосом», судя по всему, был капитан Кляйн. Гурию его медвежья фигура и лысый череп приводили в восторг, а вот Рамите он казался отталкивающим.

Суетливые сборы все еще продолжались, когда родители Рамиты привезли их с Гурией манатки. Даже со свадебными подарками вещей было не слишком много. Родители поделились слухами о торжествах, о том, кто, что и кому сказал, кто напился до беспамятства. Отец рассказывал о том, что нашел новый дом, прямо на берегу реки, с мраморными полами. Это звучало нереально.

Отец определенно был доволен тем, что его почтительная дочь принесла семье такое богатство. Однако не все шло гладко. Отец волновался из-за Джая.

– После твоего отъезда он ушел и все еще не вернулся, – признал Испал.

– Он всем рассказывает, насколько более мужественной амтехская вера является в сравнении с омалийской, – сказала мать. – Они с Казимом – глупые мальчишки. Кто знает, что они сделают?

Рамита провела с родителями еще несколько бесценных минут, болтая о всяких пустяках, не имевших отношения к их дальнейшей жизни.

– Я все время молюсь о вас обеих, – прошептала мать Рамите со слезами на глазах. – Я буду скучать по вас каждую минуту своей жизни. Не позволяй этому ужасному человеку плохо с тобой обращаться, Мита.

Впрочем, каким бы ужасным ни был Мейрос, когда он вернулся, они низко ему поклонились, осыпая мага благодарностями. Рамите смотреть на это было неудобно, но когда родители уходили, она все равно расплакалась.

– Пора выезжать, – сказал Мейрос девушкам.

И они выехали. Это было пять дней назад, и с тех пор их небольшой караван все катился и катился по неровной дороге на север. В караване было две пассажирские повозки, для девушек и для Мейроса, и две грузовые с припасами. Солдаты ехали рядом на лошадях. Рамита, которую все время тошнило, подумала, что повозки – это просто ужасный способ путешествовать. Повыташнивав пару дней завтрак, девушки вообще отказались от приема пищи по утрам; вместо этого они пили много жидкости, а по вечерам ели с поистине волчьим аппетитом.

Вчера Мейрос позволил им посетить храм в какой-то убогой деревушке. Тамошние дети, усевшись на все, на что только можно, глядели на них подобно стае ворон, ждущих чьей-то смерти. А вот сегодня маг пообещал им кое-что получше: они должны были остановиться в хавели его знакомого.

Знакомый Мейроса оказался раджой, человеком, на встречу с которым никто из Анкешаранов никогда даже не надеялся. Он жил во дворце с садами площадью в сотню акров. Снаружи у стен ютились лабазы для садовников. Сточных канав там не выкопали, так что вонь стояла ужасная. А вот внутри был настоящий рай с зелеными газонами, мраморными фонтанами, статуями и березами, покачивавшимися от дуновения ласкового ветерка. Раджа оказался дородным мужчиной с огромными вощеными усами, закрученными так, что они образовывали кольца.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, трижды добро пожаловать, повелитель Мейрос! – воскликнул он, протягивая руку. – Мое сердце трепещет при мысли о том, что ко мне прибыл столь знатный гость!

Поклонившись, раджа, расшаркиваясь и пятясь, повел их к дворцу. Его восемь жен стояли, разинув рты. Шагая следом за мужем, Рамита поплотнее завернулась в свой платок. На Мейросе была его мантия с капюшоном. Он шагал, ударяя по земле своим тяжелым черным посохом. Гурия шла в шаге позади Рамиты, таращась по сторонам самым бестактным образом.

Представляли их, казалось, целую вечность. Затем жены раджи отвели девушек в женский дворец. Его побеленные стены были украшены причудливым красно-зеленым растительным орнаментом. Резные арки выглядели не менее затейливыми. Однако краска сходила, а по углам виднелась грязь. Рамита заметила, что некоторые фонтаны не использовались, а водная гладь прудов пестрела всяким мусором.

– Времена тяжелые, – сказала старшая жена, полная властная женщина, проводив их в покои, окна которых выходили во внутренний двор, полный клумб и цветущего гамамелиса. По двору важно расхаживал павлин.

Как только они остались вдвоем, Гурия подпрыгнула от восторга.

– Отдельные комнаты! – воскликнула она. – Ночь без твоего храпа! Вот это жизнь!

– Ночь без твоего пердежа, – парировала Рамита. – Блаженство!

Посостязавшись еще некоторое время в остроумии, они со смехом захлопнули двери, соединявшие их комнаты.

Служанки провели их в купальни, где все переоделись. Вода оказалась теплой и ароматной, а на ее поверхности плавали розы. Восемь жен раджи тоже забрались в воду, расспрашивая их о Баранази и дороге на север. В основном отдувалась Гурия, выдумывая о них с Рамитой всякие небылицы.

Наконец заговорила главная жена.

– На юге у всех знатных женщин такая темная кожа? – спросила она прямо.

Все жены раджи были светлыми и полными, как она, представляя разительный контраст с девушками, чья кожа загорела на рыночном солнце и которые выглядели на их фоне тщедушными скелетами.

– О да, – ответила Гурия, заметив смущение Рамиты. – Мы в Баранази известны своей темной кожей. Но все знают, что самая светлая кожа у женщин с севера, – добавила она, и восемь жен раджи самодовольно заворковали.

Гурия принялась описывать роскошный дворец, в котором они с Рамитой жили, пока та не вышла замуж за рондийского мага. Она с такой уверенностью говорила о том, сари какой длины в моде при дворе в Баранази, как будто была лично знакома с эмиром. Девушка фривольно сплетничала о вымышленных придворных дамах. Рамита лишь благодушно кивала, дескать, все это чистая правда. Чем поддерживала игру.

– Что ж, – сказала главная жена, заговорщически подмигнув Рамите, – твой муж очень стар… Способен ли он еще напрячь свое орудие, когда это требуется?

Гурия залилась смехом. Лицо Рамиты вспыхнуло. Она подумала о том, чтобы погрузиться в воду и захлебнуться.

Они провели во дворце раджи несколько дней, наслаждаясь всевозможными деликатесами и развлечениями на любой вкус: бесконечными выступлениями музыкантов, танцоров, жонглеров и пожирателей огня. Один человек привел танцующего медведя, правда, тот был весь в шрамах от кнута и выглядел запуганным; Мейрос неодобрительно прищелкнул языком, и дрессировщика убрали с глаз долой. Они посетили бродячий зверинец, где над головами у них пели разноцветные птицы, а переливавшиеся подобно драгоценным камням змеи скользили в тени. Тигры ходили по своим вонючим клеткам, а разукрашенный избалованный слон вывалил экскременты размером с человеческую голову прямо им под ноги. Девушки вернулись из зверинца преисполненными восхищения и ужаса.

Мейрос долго беседовал с раджой, после чего пригласил Рамиту присоединиться к ним. Раджа восхитился ее красотой – впрочем, его страх перед магом был настолько осязаем, что это мнение мало что значило. Он начал что-то тихо объяснять Мейросу. Отсылая Рамиту обратно, маг выглядел довольным.

– Через несколько дней твое имя станет известно могольскому визирю, – прошептал он ей. – Визирь Ханук обещал тебе свою дружбу.

С чего бы главному советнику могола интересоваться мной? Задача жен состоит лишь в том, чтобы рожать детей. Они не играют больше никакой роли, а я – в наименьшей мере среди всех жен…

К вящему замешательству девушки, Мейрос вновь прочел ее мысли.

– Теперь ты – госпожа Мейрос, жена. Визирь Ханук будет счастлив получить возможность называть тебя своим другом.

Будет счастлив получить возможность называть меня своим другом? Храни нас Парвази! Эта новость привела Рамиту в недоумение.

После ужина зал заполнили танцоры. Это были дервиши из Локистана. Дико улюлюкая, они вращались как волчки, создавая настоящий водоворот цветов и звуков, от которого невозможно было оторвать глаз. Девушки хлопали в ладоши, радостно вскрикивали и топали ногами. Подхватив их восторг, жены раджи тоже начали кричать и топать. Позже одна из самых молодых жен прошептала Рамите:

– Обычно нам надлежит вести себя тихо, но поскольку сейчас здесь находитесь вы, раджа не рискнул бы оскорбить твоего мужа, приказав нам молчать. – Она приветливо улыбнулась. – Было так весело.

Она выглядела лет на четырнадцать и была на четвертом месяце беременности.

– Спокойной ночи, Гурия! – сказала Рамита, целуя ту в обе щеки, когда они расходились по своим комнатам. – Это был лучший день за все время.

Гурия в ответ ухмыльнулась:

– Ты улыбаешься, Мита. Это хорошо. Меня это тоже заставляет улыбаться. Наша жизнь на севере будет очень счастливой. Вот увидишь.

Рамита проснулась оттого, что холодная рука легла ей на плечо. Она едва не закричала, однако вторая рука прикрыла ей рот. В лившемся сквозь тонкие занавески свете убывающей луны она увидела фигуру в капюшоне.

– Тсс.

Это был ее муж. Рамита почувствовала, как ее живот сжался от страха.

– Тихо, девочка. Я не сделаю тебе больно, – произнес он хрипло.

Рамита могла ощущать запах алкоголя, подобно облаку окружавший капюшон. Мейрос отбросил его назад, и лунный свет упал на морщинистое лицо мага. В его лучах он выглядел еще старше: сейчас морщины Мейроса казались глубже, а складки на его лице – отчетливее.

– Я думала…

Девушка не закончила фразу. Я думала, что могу ничего не опасаться до той недели, когда буду наиболее плодовита.

В голосе мага звучало сочувствие. Он был настолько задумчивым, что Рамита не могла с уверенностью сказать, к ней он обращается или к самому себе.

– Неправильно оставлять этот вопрос нерешенным, – произнес маг. – Препятствия начинают казаться нам непреодолимыми, если мы слишком долго не пытаемся их преодолеть. Мы начинаем считать их более значительными, чем на самом деле. Все не настолько сложно.

Он дал ей небольшой флакон.

– Намажься этим маслом. С ним будет легче.

Его рука тряслась, однако Рамита не могла сказать, был ли причиной тому возраст или же неуверенность. Молча взяв флакон, девушка отвернулась, встала на колени и приподняла свою ночную рубашку. В ночном воздухе ее собственная кожа казалась ей липкой. Откупорив флакон, Рамита почувствовала на своих пальцах что-то скользкое и ароматное. Стараясь не дрожать, она сунула руку себе между ног и смазала маслом свою вагину. Почувствовав, что Мейрос полностью лег на кровать, она встревоженно обернулась.

– Не смотри на меня, – прошептал маг. – Оставайся там, где ты есть.

Девушка ощутила холодные пальцы у себя на бедрах. Они подняли ее ночную рубашку, обнажив ее. Рамита почувствовала, как позади нее кровать продавливается под его весом. Мейрос довольно грубо раздвинул ей ноги. Она вздрогнула, когда его костлявые пальцы коснулись ее гениталий и один из них вошел внутрь нее, продолжив смазывать ее маслом. Девушка зарылась головой в подушку, стараясь не закричать: это был ее долг. Она услышала, как Мейрос плюнул, а затем – звук втирания чего-то мокрого. Дрожа, Рамита все ждала и ждала. Ее ягодицы уже начали мерзнуть, когда она наконец услышала сначала его ворчание, а затем – вздох. Девушка почти вскрикнула, когда его член коснулся ее вагины. Мейрос проталкивал его внутрь, пока он не прорвал ее девственную плеву. Маг входил в нее все глубже. Его бедра, такие же холодные, как и руки, бились о ее зад. Рамита затаила дыхание. Она была напряжена и испугана. Мейрос двинулся вперед-назад один, два, дюжину раз. Затем он вздохнул, и Рамита ощутила в себе что-то горячее и влажное. На мгновение маг налег на нее чуть сильнее, а затем отпрянул. Девушка упала на живот, борясь со слезами.

Она услышала его полный сожаления вздох.

– Прости меня, – прошептал он. – Я уже не тот мужчина, каким был раньше. – Он сел на край кровати, а Рамита свернулась клубком, не глядя на него. – Видишь, девочка? Все не так плохо.

Опустив свою мантию, он с трудом встал и, подобно призраку, выплыл из комнаты. Рамита осталась в одиночестве.

Однако через несколько секунд к ней в комнату уже впорхнула Гурия. Примостившись на том самом месте, где только что сидел Мейрос, она спокойно смотрела на то, как Рамита писает в ведро смесью мочи и семени.

– Ну, и как оно?

В следующий раз они остановились не в деревне, а в крупном городе. Постепенно фермерские дома начали сменяться более тесно сгрудившимися лабазами и хлипкими лачугами, окружавшими все большие города джхагги. Воздух наполнил запах испражнений и гниющей еды. В небо поднимался дым. Под шум бесчисленных голосов они медленно ехали по грязным улицам.

– Это Канкритипур! – крикнул гнавшийся за курицей мальчишка, которого окликнула Гурия. Вскочив на подножку повозки, он заглянул в окно. – Деньги на чапати, красивые дамы, – начал просить он жизнерадостно.

Рамита вложила ему в ладонь несколько медных монет. Мальчик, изобразив чуть ли не оскорбление, вновь протянул руку.

– Ах ты, бесенок! Этого достаточно! – рявкнула Гурия.

Показав ей язык, мальчишка спрыгнул с подножки, но его место тут же заняла чумазая девчонка, начавшая двигать своим ртом, в котором не хватало половины молочных зубов, так, словно что-то ела.

– Ни мамы, ни папы. Прошу вас, красивые дамы.

Гурия закатила глаза:

– Чод! Такими темпами у нас на подножке скоро будет ехать каждый городской нищий.

Они продолжали путь сквозь все это убожество, пока наконец не добрались до городских ворот, где солдаты начали колотить нищих, пока те не отцепились от кареты, как клещи от собаки. На смену отчаянному хаосу трущоб пришел более зажиточный и шумный бедлам. Вдоль улиц выстроились крошечные магазинчики, владельцы и владелицы которых громко нахваливали свой товар, перекрикивая друг друга. Тканые платки, листья бетелевой пальмы, сари, шали, ножи, корни и листья всевозможных растений; кардамон из Тешваллабада, имбирь с юга и даже вода Имуны из Баранази, продававшаяся в крошечных бутылочках для священных ритуалов. Солдаты ехали верхом почти вплотную к ним, и Кляйн сердито покрикивал на безногих, безруких и больных ужасными болезнями нищих или юных девушек с младенцами на руках, так и норовивших сунуться в окна повозок.

В тот самый момент, когда им уже начало казаться, что это никогда не закончится, они свернули во двор гостевого дома. Там царила относительная тишина. Несмело оглядевшись, девушки неловко выбрались из повозки.

– Что за ужасный город! – воскликнула Гурия, даже не заметив, как вытянулись лица у окружавших их слуг – если их присутствие вообще ее волновало. – Что за вонючая дыра!

Мейрос не приходил к Рамите ни в ту ночь, ни в следующие за ней, пока девушке не начало казаться, что все произошедшее было дурным сном и она не смогла вновь нормально спать.

Чем дальше на север они уезжали, тем оживленнее становилась Гурия. Она флиртовала со стражниками и заливисто смеялась собственной смелости, пока ей наконец не приходилось зажимать самой себе рот, чтобы унять безудержную веселость. Она смотрела во все глаза и замечала все. Рамита завидовала тому, что для Гурии эта поездка состояла из сплошных открытий, однако она не могла разделить ее энтузиазм и лишь все глубже и глубже уходила в себя.

Следующим крупным городом после Канкритипура был Латаквар. Они добрались до берегов реки Сабанати в неделю, когда луна все еще убывала. Река оказалась широкой, но мелкой, больше чем на две трети погруженной в ил. Вокруг барж, переправлявших их на другой берег, в темной, практически неподвижной воде, плавали крокодилы. На запад и на восток тянулись холмы, за которыми, присмотревшись, можно было разглядеть более высокие и мрачные склоны, а вот к северу горизонт был ровным. Земля была серо-коричневой, покрытой редкой, сухой травой. Золотистые и зеленые щурки порхали среди кустов, а высоко в небе кружили коршуны. Один раз они даже заметили на обочине кобру: надув капюшон и зашипев, она ретировалась в трещину в земле. Еще, разумеется, были люди – загоревшие на солнце фермеры, обрабатывавшие поля, костлявые дети, погонявшие тощих сердитых буйволов с острыми рогами. Пополнив запасы воды и купив дополнительную повозку корма, их небольшой караван сменил лошадей на старых верблюдов. Население города Латаквар было полностью амтехским, так что единственными храмами здесь были Дом-аль’Ахмы, чьи купола, как и крыши всех зданий вокруг, покрывала корка из нанесенного ветром песка. Мужчины были одеты в белое, а женщины – в черные накидки-бекиры. Все они двигались медленно и вели себя отстраненно – так, словно ничто не могло быть достаточно важным, чтобы, обливаясь потом, тратить на него энергию в этой невыносимой сухой жаре.

Они провели в Латакваре две ночи. Луна прибывала, знаменуя для Рамиты наиболее плодовитую неделю месяца. Ее муж вновь стал приходить к ней в спальню для скоротечных, неуклюжих половых актов. Стоя на коленях с поднятым вверх задом, пока он вливал в нее свое семя, девушка ощущала себя так, словно была животным. Мейрос не позволял ей смотреть на свое тело, но она, таки сумев несколько раз взглянуть на него, не увидела ничего ужасного – лишь бледную, немного костлявую фигуру, выглядевшую удивительно хорошо для столь древнего старика. «Он тщеславен», – осознала Рамита, вздрогнув.

– Я удовлетворила тебя? – решилась спросить она, когда маг встал, чтобы уйти.

Мейрос нахмурился.

– Ты удовлетворишь меня, когда у тебя в животе впервые двинется ребенок, – ответил он резко. – Мое семя жидкое, что является вполне типичным для магов. Мы должны полагаться на упорство и удачу.

– И на благословение богов, – заметила Рамита.

Маг фыркнул:

– Ага, и на него.

Он вышел, оставив ее в одиночестве, но вскоре вошла Гурия, тихо хихикая.

– Я спросила его, как все прошло, – сказала она, давясь от смеха. – Он просто взглянул на меня. Думаю, если хорошо поискать, у него можно найти чувство юмора.

Рамита была шокирована наглостью своей подруги. В ту ночь она молилась, прося Сиврамана о благословении. Однако в первую ночь полнолуния у нее опять начались месячные, так что, лежа в отдельной палатке, ей вновь пришлось привыкать к одиночеству. Разочарование ее мужа висело над караваном подобно облаку дыма. Гурия, как обычно, присоединилась к ней в палатке через два дня. Они вновь оказались в своем крохотном мирке.

Выйдя из палатки на несколько дней раньше Гурии, Рамита обнаружила, что они продвинулись на север на сотни миль. Всю неделю пейзаж был унылым и однообразным. Шла последняя неделя зулькеды, ноялия, как называл этот месяц ее муж. Луна убывала. Воздух по ночам был таким холодным, что Рамите приходилось закутываться в два одеяла. Она была рада провести пару ночей подальше от Гурии. Та утратила всякую девичью скромность, помешавшись на богатстве и мужчинах и без умолку болтая о том и других, да и ее восторги по поводу путешествия уже начинали раздражать Рамиту. Впрочем, девушка не могла позволить себе поссориться со своей единственной подругой, поэтому ей приходилось терпеть Гурию. В общем, возможность остаться в одиночестве под благовидным предлогом стала для нее настоящим облегчением.

В тот вечер Мейрос разделил с ней ужин у небольшого костра, который для Рамиты развел Кляйн. Он вложил ей в руки книгу. Рамита взяла ее дрожащими пальцами. Ей никогда еще не доводилось держать книгу. Ее страницы покрывали ряды непонятных закорючек и завитков. Однако там были и картинки, изображавшие странных людей с бледной кожей, одетых в причудливые наряды.

– Это детский атлас Урта, – произнес маг. – Он поможет тебе изучить рондийский.

Тот вечер стал для Рамиты новым пробуждением, гораздо более чудесным и духовным, чем что бы то ни было до этого. Эти символы содержали язык. Они содержали знания. Рамита прилежно повторяла звуки, соответствовавшие каждому из символов, пока Мейрос наконец не остался доволен. Затем он отложил книгу в сторону и возлег с ней – судя по всему, ради удовольствия, а не из чувства долга. В этот раз все прошло уже не так неприятно, а уходя, Мейрос оставил книгу ей. Крепко сжимая ее, девушка скользнула под одеяло. Книга занимала все мысли Рамиты. Когда картинки перед ее глазами начали плыть, она заснула.

С этого момента Рамита ехала в одной карете с Мейросом, чтобы продолжать учиться читать, оставив недовольную Гурию в одиночестве. Теперь за окном не было ничего, кроме песчаных дюн, напоминавших золотое море. На них не росло ни одного дерева, лишь время от времени виднелись камни, на которых грелись в солнечных лучах змеи и ящерицы и в чьей тени спали дожидавшиеся сумерек шакалы. Верблюды медленно двигались вперед. Это были спокойные и удивительно кроткие животные. В Аруна-Нагаре верблюды обладали крайне скверным характером, а хозяева добивались их покорности с помощью кнута и палки. Об этих же верблюдах явно хорошо заботились, и они вознаграждали людей за этакую заботу. Да и жару, спрятавшись в палатке, почти что можно было вынести.

Мейрос ехал, опустив капюшон, так что Рамита смогла его изучить. Его длинные жидкие волосы ему не шли, а борода выглядела так, что девушке все время хотелось ее подстричь. Взгляд мага был измученным, но, обучая Рамиту своему языку, он иногда улыбался. Он извинился перед ней за то, что не ускорил их путешествие, прибыв на воздушном корабле. По его словам, это привлекло бы слишком много внимания. Девушку этот факт совсем не огорчил: она никогда не видела легендарных летающих кораблей, а мысль о том, чтобы подняться на одном из них в воздух, заставляла ее цепенеть от страха.

Страх же Рамиты перед мужем постепенно ослабевал. За полупрозрачными занавесками повозки они могли говорить свободнее. Рамита обнаружила, что, несмотря на свою неразговорчивость, Мейрос был терпеливым человеком, а расслабившись, он казался моложе.

– Это все пустынный воздух, – ответил он, когда девушка набралась смелости ему об этом сказать.

Впрочем, Рамита подумала, что дело, скорее, в том, что он смог на время оставить свои заботы.

Мейрос учил ее не только языку. Он научил ее мантре, короткому напеву, позволявшему помешать магам читать ее мысли. Эта защита не была долговременной, но ее должно было хватить для того, чтобы успеть обратиться за помощью. Способность этих людей делать подобные вещи очень пугала девушку, поэтому она последовательно практиковала, стараясь концентрироваться на мантре, что бы ее ни отвлекало. Мейрос также научил мантре Гурию, которая быстро ее запомнила.

Также Рамита узнала кое-что о месте, куда они направлялись.

– Гебусалим – это священный город амтехцев, – сказал ей маг. – Один из трех самых священных. Еще одна причина, по которой они так недовольны рондийской оккупацией. Город был крупным даже до строительства Моста.

Он рассказывал Рамите о дхассийских султанах и войнах прошлого, однако девушку больше интересовало настоящее.

– Кто такая эта Юстина, которую ты иногда упоминаешь?

Мейрос на мгновение замолчал.

– Юстина? Она – моя единственная дочь, ребенок моей второй жены.

– Она живет с тобой? Сколько ей лет? Она замужем? У нее есть дети?

Мага этот поток вопросов, похоже, позабавил.

– Да, она живет со мной, но у нее собственное жилье, так что она приходит и уходит, когда ей вздумается. Нет, она не замужем; полагаю, у нее есть любовники, но это не мое дело. Детей у нее нет: зачать нам, магам, увы, не так просто, и производим потомство мы редко. Что до возраста… – он посмотрел ей прямо в глаза. – Юстине сто шестьдесят три года.

У Рамиты внутри все похолодело. Было так просто забыть, что маги отличались от других людей. Помолчав, Рамита спросила:

– Как она выглядит?

На мгновение Мейрос задумался.

– Полагаю, она выглядит как типичная тридцатилетняя женщина, – ответил он. – У нее длинные черные волосы и бледная кожа. Ее считают красавицей, вполне очевидно, что она пошла в мать, – добавил он с самоиронией.

– А что случилось с твоей женой? – не отставала Рамита.

– Она умерла от старости, сорок лет назад, – произнес маг, глядя куда-то вдаль. – Она была дочерью еще одного последователя Коринея. Мы поженились, когда я поселился в Понте.

– Кем был Кориней? Разве он не ваш бог?

Мейрос покачал головой:

– Нет. Во всяком случае, не в то время. Позже Барамитий и ему подобные сделали из него бога, а для меня он был просто Йоханом – немного сумасшедшим, непонятным, обладавшим неотразимой харизмой, но совершеннейшим человеком. Он несколько раз полностью изменил мою жизнь. Я был младшим сыном брицийского барона без каких-либо перспектив в жизни, кроме карьеры в легионах. Йохан пришел в нашу деревню и увлек меня за собой. Это было во времена Римонской Империи, и все мы тогда исповедовали солланскую веру. Друи учили нас, что спасение можно найти, следуя собственным видениям, так что странствующих проповедников хватало. Я услышал, как Йохан Корин говорил на рыночной площади о свободе и равенстве, и меня это привлекло. Он описывал мир, которым будут править любовь, истина и понимание. О мире мечты. С ним были его женщина, Селена, и еще дюжина последователей. В тот же день я, отринув жизнь, уготованную для меня моей семьей, присоединился к ним. Мне тогда было всего тринадцать…

Несколько лет мы бродили по Рондельмару, обучая людей Йохановому толкованию солланской веры. Мы спали в полях, под деревьями или на окраинах тех городов, чьи власти отказывались нас впускать. Впрочем, другие города были нам рады, так что число последователей Йохана росло. Вскоре нас уже были десятки, затем – сотня, а к весне наши ряды насчитывали уже двести человек, и это число с каждым днем возрастало. Повсюду люди шепотом произносили новое слово: «Мессия», что означает «спаситель». Корин стал Коринеем; люди говорили, что он приведет к лучшей жизни здесь, на Урте. Высшие офицеры легиона стали опасаться нашей численности, а когда начались проблемы и погибло несколько наших, Йохан лично вмешался и убедил командира прекратить насилие. После этого мы стали слышать истории о чудесах и великих деяниях – вздор, разумеется, однако к середине лета нас уже было больше тысячи. Речи Йохана – Коринея – начали становиться все более и более напыщенными: он рассказывал о видениях, ниспосланных ему Солем и Луной. Селена объявила, что Соль и Луна преобразили их с Коринеем, сделав братом и сестрой, и стала называть себя «Коринеей». – Мейрос покачал головой. – Теперь это кажется почти что забавным. Бойся людей, утверждающих, что они говорят от имени Бога, жена. Они однозначно лгут. Большинство величайших лжецов в мире утверждают, что их устами говорит Бог.

– Но жрецы…

– Особенно жрецам! Никогда не доверяй жрецу и никогда – никогда – не доверяй магу, утверждающему, что его дар идет от Кора, Ахма, Соля или кого-либо еще. – Он погрозил ей пальцем. – Никогда!

– Но вы получили свою магию от вашего бога. Так сказал мне гуру Дэв.

На самом деле гуру Дэв говорил ей, что маги получили свою силу от демонов Хеля, однако девушке казалось, что сейчас упоминать об этом неразумно.

Мейрос рассмеялся:

– Ха… Ну да… Церковь Кора сумела неплохо воспользоваться этим маленьким мифом. – Он наклонился вперед. – Тайна гнозиса скрывается в созданном Барамитием предмете под названием Скитала Коринея. Барамитий отлично разбирался в тайнах и зельях. Он был первым из последователей Корина. Алхимиком. Настоящим чудотворцем. Он открыл жидкость, которую назвал амброзией. Каждый, кому удавалось выпить ее и выжить, получал способность гностически управлять природой. В ту ночь я не видел никого из богов.

Охваченная смятением и любопытством, Рамита взглянула на него.

– Значит, ты видел демонов Хеля? – спросила она, не думая, и тут же едва не проглотила язык от страха перед собственными словами.

К ее огромному облегчению, Мейрос лишь вновь рассмеялся.

– Нет, и ангелов тоже не видел. Я никогда не видел ни демонов, ни ангелов, жена, и не ожидаю увидеть, – от души хохотал он. – Гнозис не имеет никакого отношения к кому бы то ни было из богов, понимаешь?

Мейрос со значением указал на нее пальцем, а затем замолчал, уставившись на него так, словно его самого забавляла собственная оживленность. Рамита ощутила к нему странную теплоту. Маг напоминал ей гуру Дэва.

– Нет, Скитала не имеет никакого отношения к религии, – вновь заговорил он. – План Йохана Корина заключался в том, чтобы открыть наши разумы Богу с помощью напитка – эта идея пришла ему в голову после того, как он принял сидийские опиаты, что само по себе говорит о том, в каком состоянии он был. Барамитий принялся за работу, стремясь воплотить видение Йохана в реальность. Он даже проверял свои экспериментальные отвары на других последователях. Некоторые из них умерли, но Йохан скрыл это, чтобы защитить его. Лишь годы спустя я узнал о его экспериментах, и это привело меня в ужас. Как бы там ни было, Барамитий наконец нашел то, что искал, и получил позволение дать выпить зелья всей пастве.

В назначенную ночь Корин сказал нам, что мы должны испить вина богов и вознестись им навстречу. Лагерь окружил легион, прибывший по наущению каких-то паникеров из близлежащего городка, однако Кориней был непреклонен, заявив, что церемония должна состояться. Это происходило в северном Рондельмаре. Стояла поздняя осень, так что в тот день все вокруг благоухало. В глуши начинали выть волки, но мы, обвешавшись цветочными гирляндами, слонялись пьяные по округе. Кориней заплетавшимся языком произносил речь о жертвенности, любви и спасении, пока нам раздавали амброзию. Каждый получил всего каплю, и по знаку Коринея мы поднесли чаши к губам и выпили ее. Со всех сторон к лагерю приближались легионеры.

Жидкость шла от желудка к сердцу медленно, вызывая огромную слабость. Мы все рухнули, оставаясь в сознании, но не имея возможности ничего предпринять. Для меня все замерло и увеличилось в размерах; я мог разглядеть даже то, что у лучей лунного света разные цвета. Мы проваливались все глубже. Свет становился более слабым и каким-то рассеянным. Он словно обволакивал наши тела. Я услышал, как кто-то чрезвычайно медленным, низким голосом звал свою мать. «Мать?» – подумал я и внезапно увидел свою собственную мать так ясно, словно был рядом с ней. Сидя за своим столом в сотнях миль к югу, она глядела в пустоту, выкрикивая мое имя. Повсюду вокруг меня голоса шепотом звали своих родителей, братьев, сестер, детей – всех тех, кого они покинули, присоединившись к пастве Йохана. Возможно, все они видели их так же, как я видел ее.

Но затем все изменилось. На смену слабости пришла боль. Вся тысяча, как один, закричала в агонии. Боль усиливалась. Она была такой, словно когти разрывали нас изнутри, и продолжалась, пока мы больше не смогли ее выносить. Некоторые потеряли сознание, кто-то испустил дух. Я лежал, вцепившись в руку девчонки, находившейся рядом со мной, упираясь другой рукой в землю. Однако именно рука этой девчонки была тем, что позволяло мне оставаться в сознании, позволяло сохранить рассудок. Ощущение было таким, словно земля разверзлась под нами и мы падали в темноту. Но одни мы оставались в этой темноте недолго. Теперь нас окружали лица мертвых, людей, которые были мне знакомы: те, кто умер в пути, отправившись с Йоханом, те, кого я знал в детстве. Поначалу они ничего не говорили – лишь выли, идя на нас и выставив вперед свои призрачные руки так, словно желали нас схватить. Я воззвал к Солю, прося его о защите, и каким-то образом на моей груди появилась кираса, а в руке у меня возник меч. Закрывая девчонку собой, я рубил призраков, отгоняя их прочь. Вокруг я видел, как другие делают то же самое или что-то похожее. Некоторые жгли призраков огнем, другие отбрасывали их бледным светом или порывами ветра. Но многие из нас погибли, беспомощные, не в силах найти способ защититься, как его нашел я и подобные мне. Я дрался как бешеный, в отчаянии рубя направо и налево… А затем призраки вместе с тьмой исчезли и мы оказались выброшены из этого ужасного моря на холодные берега дневного света. Нагие, мы лежали среди моря трупов.

Мейрос содрогнулся от этого воспоминания.

– Я очнулся, прижимая к себе ту девчонку, ставшую впоследствии моей первой женой. Рядом лежал молодой мужчина, мой хороший друг. Его тело было скрючено, глаза широко распахнуты, а лицо замерло в немом крике. За ним лежали еще два мертвеца. Затем я заметил живого человека. Выжившие начали с трудом подниматься. Уцелело не больше половины из нас. Остальные были мертвы либо обезумели. Все взгляды устремились к центру лощины, где был наш вождь. Йохан с Селеной лежали неподвижно, и даже оттуда, где находился я, было видно, что он весь залит кровью. Кто-то запричитал, и Селена села. Она подняла свои окровавленные руки и обернулась к лежавшему рядом с ней телу. Мне никогда не забыть звук ее крика. Прямо посреди преображения она, одолеваемая каким-то видением, пронзила сердце своего любовника кинжалом.

Рамита почувствовала, как к ее горлу начинает подкатывать тошнота. Она предпочла бы, чтобы Мейрос прекратил свой рассказ, но он так погрузился в прошлое, что едва ли видел ее.

– Помню, как кто-то попытался схватить ее, – продолжал маг свой рассказ, – но она ударила его рукой, и ее превратившиеся в ножи пальцы рассекли ему горло. Она скрылась прежде, чем кто-либо успел ее остановить. Наш Мастер был мертв, а его любовница сбежала. Мы думали, что утратили рассудок. Я видел, как один человек молитвенно воздел руки к небесам и из его пальцев ударил огонь. У другого из глаз лились слезы, превращаясь в кольца, плававшие вокруг его головы, образовывая нимб из соленой воды. Какая-то женщина взмыла вверх. При виде того, как ее ноги оторвались от земли, у нее началась паника. Меня же волновала лишь безопасность девчонки, которую я спас. То, что мы пережили вместе, связало нас на всю жизнь. Меня окружал свет, а у моих ног начинал строиться каменный барьер. Повсюду каждый из выживших бесконтрольно творил чудеса, и в начавшейся неразберихе некоторые убивали товарищей случайными мыслями; другие, утратив контроль, уничтожали сами себя, воспламеняясь или превращаясь в камень. Это был хаос – Хель и Урт.

И в самый разгар этого легионеры, пять тысяч бойцов, ринулись на нас прямо из тумана. После приема зелья Барамития выжило около шестисот из нас. Примерно сотня полностью обезумела, а еще сто не проявили никаких магических способностей. Оставшиеся же четыре сотни, открывшие в себе магические силы, почти не могли их контролировать; нам было известно лишь, что, похоже, если мы о чем-то думали, это происходило. Но когда легионеры нас атаковали, мы сумели обнаружить в себе концентрацию и волю к сопротивлению.

Мы уничтожили их с помощью чистой силы стихий. Огня, земли, воды, ветра и чистой энергии. Тогда у нас были лишь они; более утонченная магия появилась позднее. Эта первая битва была настоящей резней, и я не был единственным, кого после нее стошнило; некоторые из нас поклялись никогда больше не использовать такие силы, чтобы убивать. Однако Барамитий и Сертен, ставший первым рондийским императором, упивались победой: для них это была Цель, обещанное Коринеем спасение. Сочтя себя юными богами, они поклялись уничтожить Римонию и править миром. Они решили пойти таким путем, но к тому времени я и многие другие их покинули.

Рамита наконец смогла вдохнуть.

– И что ты сделал? – прошептала она.

– Я ушел. Я никогда не был жестоким человеком, и то, что мы совершили, вызвало у меня настоящее отвращение, даже несмотря на то, что первыми напали не мы. Я взял спасенную мной девчонку за руку. Кто-то спросил, куда я направляюсь. «Куда угодно, где нет крови», – ответил я. Некоторые последовали за мной. Спотыкаясь, мы шли по усеянной трупами лощине, переступая через сожженных солдат, оторванные конечности и обезглавленные тела. Смерть была повсюду. Проповедовавшая мир паства Йохана Корина превратилась в безжалостную шайку, обладавшую чудовищной силой. Но мы ушли. За мной последовало около сотни. Еще примерно сотня, не проявившая способностей, была изгнана, так что они тоже ушли, но не со мной. Оставшиеся разрушили Римонскую Империю, создав свою собственную. Благословенные Три Сотни.

Мейрос глубоко вздохнул.

– Единственным выбором для тех, кто пошел со мной, оставалось бегство. Мы прошли через леса Шлессена и равнины Сидии. Разумеется, по пути нам пришлось сражаться – где бы мы ни оказывались, местные племена видели в нас лишь беспомощных странников и пытались захватить нас в рабство. Ненасилие – красивый идеал, но в этом мире оно практически невозможно. Но, по крайней мере, мы не участвовали в той резне, которую Сертен устроил в Римонии. Мы были выше этого.

Взглянув на Рамиту, он произнес:

– Я больше не хочу об этом говорить, жена. Не сейчас.

Какое-то мгновение он выглядел усталым стариком, чей дух был давно сломлен и который продолжал двигаться лишь благодаря пустой надежде на продолжение существования. На миг Рамита ощутила желание обнять его и попытаться утешить.

– Мне не нужна твоя жалость, девочка! – рыкнул он внезапно. – Возвращайся в свою повозку. Я бы предпочел побыть один.

На следующее утро они достигли северного края пустыни. После смены верблюдов на лошадей скорость передвижения резко возросла. Дни сливались воедино, а они все мчались по бесконечным каменным дорогам, зачастую не сбавляя темпа даже ночью. Мейрос продолжал учить Рамиту языку, но эта наука давалась ей непросто. Маг больше не навещал ее в постели, а когда они останавливались в каком-нибудь городке, он запирал девушек в их комнатах, покрывая двери и окна светящимися узорами, которые называл оберегами. Они должны были защищать обеих, но единственным видимым для Рамиты эффектом было то, что двери искрили, когда их открывали.

Так они проехали три недели, минуя крупные города и ночуя в полях. Но как-то во второй половине дня дремавшую в повозке Рамиту нежданно-негаданно разбудила Гурия. Неистово тормоша подругу, она кричала не своим голосом:

– Мита! Мита! Смотри! Йос говорит, это Гебусалим!

Она отодвинула занавеску, и их глазам открылась поистине сказочная долина: все было залито светом окон, светильников и факелов. В окружении шпилей дворцов высился огромный Дом-аль’Ахм. Девушки видели высокие городские стены, широкие дороги, освещенные мерцавшими белыми фонарями. Выглядевшие крошечными фигурки людей спешили туда-сюда, напоминая встревоженный муравейник. У Рамиты перехватило дух.

– Гебусалим, – выдохнула она.

Ее новый дом.

Гурия заключила ее в объятия.

– Мы здесь – мы приехали! Боги, я думала, что этому путешествию не будет конца. Я так счастлива!

Глядя на ее раскрасневшееся оживленное лицо, Рамита подумала: «Да, сестренка, я это вижу. Мне тоже хотелось бы чувствовать что-то подобное. Я-то была бы счастлива развернуться и отправиться домой…» Впрочем, она старалась выглядеть довольной.

Запутанные улочки были полны народу, так что Йос и его люди не теряли бдительности. Шум рынка оглушал. Повсюду шныряли рондийские солдаты в красно-белой форме с золотыми фибулами на плащах: имперские легионеры из Рондельмара, коротко объяснил Рамите Мейрос. Они выглядели мрачными и суровыми. Девушка видела, как один из них грубо отшвырнул замешкавшегося у него на пути местного жителя. Некоторые легионеры узнавали капитана Кляйна; когда они обращались к нему, Рамита слышала некоторые рондийские слова, коим ее научил Мейрос, и по ее телу бежала легкая дрожь, смутное ощущение связи с незнакомым местом.

– Смотри! Мы почти у городских ворот! – воскликнула Гурия. – Вдруг это та самая улица, на которой мой отец сражался с магами, а Испал спас его?

Рамита попыталась сопоставить увиденное с эпизодом из рассказа отца, но было слишком темно, да и ехавшие верхом солдаты мешали разглядеть картину целиком. Она видела худых, костлявых кешийцев и более округлых и светлокожих дхассийцев, называвших себя «гебусалимцами», подчеркивая свое отличие от деревенских соотечественников. Особенно внимательно девушка всматривалась в белые лица рондийских торговцев, расхаживавших по базарам в сопровождении стражников, многие из которых, как она заметила, были местными. И ни одной женщины вокруг!

– Здесь что, только мужчины? – спросила она Гурию.

– Женщины, должно быть, дома, готовят, – ответила девушка-кешийка. – Но смотри, вот одна! – Она указала на фигуру в черной накидке, шмыгнувшую в дверь какого-то дома. – Бекира, фу!

Обе девушки застонали, вспомнив легкие пестрые наряды Лакха. В Баранази Гурия большую часть времени одевалась как омалийка. Здесь же им обеим придется ходить в бекирах – полностью скрывающих своих владелиц амтехских накидках для появления на публике, названных в честь савана жены Пророка, родившейся в Гебусалиме. Такая перспектива казалась им мрачной.

Было уже далеко за полночь, когда они доехали по петлявшему бульвару до Восточных ворот. Стражники пропустили их немедленно, и они въехали во внутренний город. Там женщины-гебусалимки встречались чаще. Они тоже носили накидки, а вот их головы не были покрыты. Их лица выглядели бледно-золотыми, а черные волосы они собирали в замысловатые прически. Многие из них шли под руку с подвыпившими рондийскими солдатами. Вокруг теснилось множество трактиров, откуда воняло элем и доносились странные песни.

– Что это за шум? – окликнула Гурия Кляйна.

– Шлессенские застольные песни – добро пожаловать в Гебусалим, выгребную яму Урта! – рассмеялся он, с трудом продвигаясь сквозь толпу сыпавших непристойностями вояк и местных женщин, одна из которых обнажила свою грудь цвета карамели. Она дико хохотала и все время норовила упасть, а двое мужчин, стоявших на ногах не намного тверже, чем она сама, пытались удержать ее в вертикальном положении.

Картина шокировала Рамиту.

– Это место – гнездо порока, – сказала она с отвращением. – Ты видела ту женщину? Это священный город! – крикнула девушка в окно.

Двое спутников женщины обернулись, а она сама захохотала еще громче. К ужасу Рамиты, один из солдат зашагал прямо к ней, но Йос Кляйн гаркнул:

– Дорогу лорду Мейросу!

Люди немедленно расступились.

Больше толпа им не мешала. Они въехали в переулок, и перед ними возникла высокая белая башня. Освещенная лучами растущей луны, она сверкала на фоне темного неба подобно огромному клыку. Загремели цепи, и тяжелые ворота распахнулись. В окнах выстроившихся вдоль переулка домов появились лица любопытных, которые, впрочем, исчезли, стоило каравану въехать во двор. Их повозка остановилась у ступеней, спускавшихся почти к самым внушительным воротам из дерева и железа. Их окружила толпа слуг и конюхов, метавшихся среди раздраженных лошадей.

Кто-то открыл дверь повозки девушек и помог им выбраться наружу. Мейрос уже успел выйти и говорил с маленьким лысым человечком. Услышав, как девушки нетвердо ступили на землю, они оба обернулись.

– А, – пропел лысый льстиво, – должно быть, это новая госпожа Мейрос!

Он говорил по-кешийски, но с заметным акцентом. Какое-то мгновение Рамита недоуменно смотрела на него, пока наконец не вспомнила, кем была предыдущая госпожа Мейрос. Она протянула лысому руку. Тот поцеловал воздух над ней, не коснувшись руки девушки ни губами, ни пальцами.

– Индранская красавица, милорд, – сказал он Мейросу так, словно оценивал кобылу.

– Это мой камергер Олаф, жена, – произнес маг. – Он покажет тебе твои комнаты.

Олаф жеманно улыбнулся Рамите, а затем взглянул на Гурию и облизал губы.

– Вы приобрели двух, милорд? Индранки выходят замуж парами?

Камергер ухмыльнулся.

– Ее служанка, – коротко ответил Мейрос.

Он обернулся к возникшей из тени высокой фигуре в темно-синей мантии.

– Дочь.

Та сделала реверанс.

– Отец, – послышался глубокий голос. В нем звучала прохлада. – Вижу, ты вернулся из своей торговой экспедиции. Удалось заключить какие-нибудь сделки?

– Не груби, Юстина, – вздохнул Мейрос. Рамите, не видевшей его три дня, он показался ужасно усталым, как будто возвращение в Гебусалим начисто лишило его той живости, которую он демонстрировал в пустынях. – У меня новая жена. Ее зовут…

– Да мне все равно, как ее зовут! – рявкнула Юстина. – Ты что, таки впал в маразм, дурень ты старый?! Я чуть с ума не сошла, гадая, что ты делаешь! Исчез, не сказав ни слова, не сообщив, как с тобой можно связаться, а теперь выясняется, что ты сватался?! Во имя Кора, отец! Индранка! Что ты вообще творишь?! У тебя помутился рассудок?! Весь орден не может поверить своим глазам и ушам!

Под капюшоном мантии мелькнуло лицо Юстины. Оно было цвета слоновой кости, а плотно сжатые губы его владелицы презрительно искривились.

– Спокойствие, дочь. Я не…

– Ха! Выживший из ума старик – вот ты кто!

Вихрем развернувшись, она исчезла из виду.

Тяжело вздохнув, Мейрос обернулся к девушкам.

– Прошу прощения за поведение моей дочери, – сказал он Рамите. – Она иногда бывает такой нервной и несдержанной, как только что.

Рамита не поднимала глаз.

– Пойдем. – Мейрос подвел их к закрепленной на стене резной деревянной панели, на которой виднелось нечто, похожее на дверные ручки, покрытые еще более причудливой резьбой. – Знаю, что вы устали, но слушайте внимательно: у этого дворца есть несколько уровней защиты от гнозиса. Я все объясню подробнее, когда вы отдохнете. А пока вам достаточно знать, что я даю Рамите третий уровень доступа, позволяющий входить во все помещения, кроме моей башни. У тебя, Гурия, будет четвертый уровень: то же, что у Рамиты, кроме доступа в мои личные покои. Жена, возьмись за третью ручку слева так, словно хочешь повернуть ее. Ухвати ее крепко и держись. Будет немного больно, но Олаф даст тебе мазь.

Маг поднял левую руку, и Рамита впервые за все время заметила на ней едва различимый узор из шрамов. Девушка содрогнулась, но все же нехотя ухватилась за ручку тоже левой рукой.

Мейрос коснулся вставленного в панель над ручками драгоценного камня и закрыл глаза. Он что-то прошептал, и внезапно по руке Рамиты прокатилась обжигающая волна. Взвизгнув, девушка отдернула руку, но Олаф перехватил ее прежде, чем Рамита успела сжать кулак, и нанес на ее пылавшую ладонь маслянистый крем с ароматом алоэ. Сквозь выступившие слезы девушка разглядела появившийся на ее коже багровый орнамент.

Гурия выглядела определенно недовольной, но все перенесла стоически. Пробормотав что-то о Юстине, Мейрос оставил девушек на попечение камергера.

Глядя, как старый маг спешит на поиски своей дочери, Олаф сдавленно смеялся. Затем, придя в себя, он произнес:

– Идемте, дамы. Позвольте мне проводить вас в ваши комнаты.

Рамите предоставили просторные апартаменты на верхнем этаже здания. В них все было отделано белым мрамором. Олаф сказал, что камень остается прохладным даже под самыми жаркими солнечными лучами. Слуги принесли их багаж, а смуглая беременная женщина наполнила медную ванну водой, струившейся в клубах пара из вмонтированной в стену трубки.

– Водопровод с горячей водой, – буднично пояснил Олаф, давая понять, что подобное чудо давным-давно стало здесь обыденным.

У каждого из окон, откуда открывался вид на двор с прудом и фонтаном, стояли маленькие диванчики. Даже уборная была диковинной: сиденье с мягким кольцом вместо привычной дыры в полу. Рамита гадала, следовало ли садиться на кольцо или же забираться на него с ногами, – и то, и другое казалось возможным, правда, девушка стеснялась спросить. Спальня оказалась настолько огромной, что одна лишь кровать с балдахином заняла бы всю ее комнату в Баранази.

От внезапного воспоминания о доме на глаза Рамиты навернулись слезы, и она обняла Гурию. Олафа ее грусть явно озадачила.

– Она устала, – шепнула Гурия. – Можете идти. Я о ней позабочусь.

Какое-то мгновение Олаф выглядел встревоженным, а затем понимающе кивнул. Гурия отвела Рамиту к ванне и помогла ей туда забраться. Лицо девушки-кешийки сияло от удовольствия, а вот Рамиту охватила неизъяснимая апатия.

– Я скучаю по матери. – Эти слова прозвучали наиболее близким к реальности описанием того, что она чувствовала. – И по Казиму.

– Глупенькая, – прошептала Гурия. – Мы приехали в Рай. Я вообще ни по чему не скучаю.