Глава 9

Как только мама закрыла за собой дверь, я тут же бросилась мыть голову. Подняв обожженную правую руку, чтобы не намочить повязку, левой я усердно втирала в волосы шампунь, избавляясь от запаха дыма. Впервые я оценила, насколько важно иметь две руки.

Выйдя из ванной, я обнаружила на тумбочке у кровати снотворное и стакан воды. Я сдвинула «Отверженных», водрузила на стол ноутбук и включила. Из-за головных болей читать книги с мелким шрифтом не выходило. Теперь из-за ожога нельзя было писать. Но остались и другие способы занять себя.

Увеличив стандартный шрифт в три раза, я погрузилась в статьи о том, что наука объяснить не в силах. О людях с мозгом, способным обрабатывать больше информации, чем можно представить. О животных, чувствующих приближение смерти. О цивилизациях, не развитых технологически, но улавливающих надвигающуюся опасность.

Я листала материалы о мозговых нарушениях и наткнулась на статью про синестезию – состояние, при котором все чувства взаимосвязаны. Там было написано о том, что некоторые люди видят музыкальные симфонии, ощущают слова на вкус, буква «С» кажется им ярко-красной, а буква «А» – синей, слово «счастье» для них на вкус соленое, а «небо» напоминает пережаренный стейк. Для меня вот, например, слово «смерть» имеет вкус швейцарского сыра – острого, твердого, пикантного.

Может, с моим мозгом произошло что-то подобное? Нейроны нашли новые траектории движения, перепутались, осели в необычных местах мозга. Вдруг у каждого где-то спрятана способность ощущать смерть, но люди просто не умеют ею пользоваться? А мне удалось превзойти человеческие возможности? А как это получилось у Троя?

Я ввела в строку поисковика «Трой Варга». Я шерстила социальные сети страница за страницей, но ни одной похожей на него фотки не попадалось. Я всматривалась в фоторепортажи со школьных спортивных соревнований. Я читала информацию в профилях и сопоставляла с возрастом Троя. Но все напрасно. Я сломала глаза, изучая нечеткие снимки отдаленно похожих на него парней. И даже когда у меня начала невыносимо болеть голова, я не оставила своего занятия.

В три часа ночи я нашла Троя. На фотографии команды бейсболистов. Он был загорелее. В форме в тонкую полоску. Стоял, опершись на биту. Улыбался открытой улыбкой – не такой, как сейчас. Снимок был нечеткий, черты лица нерезкие, но я разглядела ярко-голубые глаза. Это точно он. Я нашла источник фото. Три года назад, газета «Сан-Диего Газетт», заголовок – «Команда “Шелтон Оакс” становится чемпионом!».

Я закрыла глаза и представила нашу первую встречу с Троем в библиотеке. Я спросила, откуда он знает про кому. Вспомнила слова Жанны о том, что имена несовершеннолетних нельзя публиковать в прессе, поэтому изменила условия поиска. «Сан-Диего Шелтон Оакс кома».

Одна ссылка. Два года назад.

Машина с семьей сорвалась с обрыва. Я с трудом заставила себя кликнуть по ссылке.

Трясущимися руками я выдвинула ящик стола и достала клочок бумаги с номером Троя. Набрала. После четвертого гудка раздался глухой голос: «Да». Зачем я позвонила? Что я скажу? «Алло! Кто это? Дилани?» Я бросила трубку.

Все не так. Мы ничуть не лучше других. Мы поломаны. Разбиты. Мы лишены цельности. Оголи мозг, верни в примитивное состояние – и вот что получится.

Заснуть этой ночью мне так и не удалось. Я думала только о смерти. О запахе гари. О цвете огня. Об ожоге, разрывающем центр моей ладони. О трости, объятой языками пламени. Она горела как плоть живого человека.

В субботу в первой половине дня мы с Деккером не виделись. Машина стояла у дома, потом он уехал, потом вернулся. Но самого его я не видела. Он не зашел ко мне. Но ведь и я не зашла к нему.

Находиться дома стало невыносимо. Взгляд на ноутбук – и сразу все мысли только о Трое, его погибшей семье, о том, как он живет один в той ужасной квартирке. Я смотрела на наградные ленты на стене и понимала, как они бессмысленны. Как бессмысленна эта глупая книжка «Отверженные» – непрочитанная, с закладкой на странице 43. Метафора, очевидная метафора наших с Деккером отношений. Мы отвергли друг друга. А наша дружба поломана, совсем как корешок книги. Все идет не так, как надо…

Я спустилась на кухню:

– Можно мне взять твою машину?

Мама напряженно замерла над раковиной с посудой. Вода текла, наполняя чашки, переливаясь через края.

– Дороги скользкие, – сказала она раковине, не поднимая головы, – а ты долго не водила. У тебя повреждены ребра, из-за этого ограничена подвижность.

Я осторожно нагнулась вперед-назад, но мама не увидела.

– Хочешь, чтобы я на мостик встала?

Не то чтобы я была способна на такое упражнение. Если честно, то лучше всего мне было, когда я вообще не двигалась.

Мама вытерла руки о передник и сказала, глядя перед собой:

– Я хочу, чтобы ты осталась жива.

– Я и жива. Я буду осторожной, правда. Буду ехать медленно, не превышая скорость. Обещаю, что не умру.

Мама повернулась ко мне: бледная, каждая морщинка видна.

– Я не знаю, как сделать так, чтобы тебя не потерять. Что лучше: гиперопека или недоопека.

– Нет такого слова, – сказала я, потому что не знала, что еще сказать.

– Мой отец… – заговорила она, замолчала, прочистила горло и продолжила: – Мой отец чрезмерно опекал меня. Поэтому твой отец так реагирует. – Мама посмотрела в окно. – А моя мать… Моя мать не опекала меня вообще. Плевала на меня. И это было гораздо хуже. – Провела рукой по краю столешницы.

– Мам… – Я попыталась остановить ее, потому что, как выяснилось, я не хотела знать эту историю. Не хотела слушать ее.

– Папа думает, я ушла из дома из-за отца. Мой отец был ужасен, это правда. Он выходил из себя по любому поводу, из-за каждой мелочи. Потому что я не в том порядке вынула посуду из посудомойки, потому что оставила вещи висеть на спинке кровати. Из-за чего угодно… И это был ад.

Я обвела взглядом нашу кухню: идеальную, чистую – и теперь увидела не только абсолютный порядок. Вынужденная необходимость. Страх. Мама продолжала:

– Но ушла я не поэтому. Ушла из-за мамы. Она смотрела и ничего не делала – не защищала меня. Она не забрала меня и не ушла. Она была соучастником. И это еще хуже. Гораздо хуже.

Мы долго молчали. Слушали, как текла в раковину вода и уходила в сливное отверстие.

– Может, тебе нужно искать золотую середину?

– Я так и делала раньше, но ты же видишь, что произошло, – сказала мама, повернулась к раковине, выловила губку для посуды. – Возвращайся скорее, чтобы мы не опоздали в церковь.

Она произнесла эти слова спокойно, но, выходя, я услышала, как она нервно расхаживает по кухне.

Я доехала до улицы, где располагалась пиццерия, и легко нашла работу Троя. Даже не понадобилось смотреть на указатели. Потому что я поддалась притяжению. Оно провело меня мимо пиццерии, мимо кинотеатра и банка, заставило свернуть за угол и вывело к дому престарелых. Я оставила машину на парковке напротив, как раз рядом с небольшим кладбищем. Осмотрелась. Дом престарелых – кладбище, дом престарелых – кладбище. Очень удобно. Над улицей сомкнули кроны огромные деревья. Их ветви висели очень низко, тянулись ко мне, пытаясь поцарапать. Я пригнулась, хотя понимала, что до веток еще далеко.

За стойкой регистрации сидела толстая женщина и быстрым почерком заполняла сразу несколько таблиц. Один наушник болтался у нее на груди, и из него доносился джаз, головой она кивала в такт музыке, которая звучала во вставленном в ухо втором наушнике. Увидев меня, она вытащила и его.

– Чем я могу помочь?

– Я пришла к Трою Варге.

Она смерила меня взглядом:

– Ну конечно. Думаю, он уже заканчивает процедуры. Можешь подождать его в холле. Дальше по коридору.

Я пошла по коридору, оставляя за собой грязно-слякотные следы. Из-за каждой двери я чувствовала притяжение. Где-то совсем слабое – намек, где-то сильное. Заведение было заполнено умирающими. Но руки не тряслись. В голове сохранялась ясность. Прямо сейчас никто не умирал.

У последней двери притяжение оказалось самым сильным. Я собрала всю силу воли, чтобы пройти мимо, но все равно остановилась в дверном проеме. На кровати с приподнятой спинкой сидела старуха и кашляла, сплевывая мокроту в эмалированный лоток молочного цвета. Медработник в синей униформе массировал ей спину. Она скользнула по мне взглядом и снова закашлялась.

Медработник оглянулся. Казалось, ему ничуть не лучше, чем этой старухе. Он тер ей спину, пока кашель не прекратился, опустил спинку кровати в горизонтальное положение, вставил в нос тоненькую трубочку, подающую кислород.

– Я вернусь после обеда.

Старуха закрыла глаза. Трой вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь.

– Идем, – сказал он вместо приветствия. Мы пересекли коридор и оказались в кладовке в полной темноте. Трой дернул шнурок где-то над нашими головами, и тускло-желтым светом загорелась лампочка.

Трой рылся на металлических стеллажах, а я стояла, вжавшись в противоположную стену, но нас все равно разделяло очень мало пространства.

– Ну, давай посмотрим…

Я подтянула спущенный аж до кончиков пальцев рукав. Трой размотал повязку, взял мою руку.

– Совсем не плохо, – заключил он, хотя рана выглядела хуже, чем вчера: волдыри, отек, краснота.

Трой мазал ожог какой-то рецептурной мазью. Я смотрела в сторону – думала, что так будет меньше болеть. Сверху он положил марлевую салфетку и зафиксировал ее пластырем, выпустив концы на внешнюю сторону кисти.

– Как ты? – спросил он.

Я заговорила шепотом, глядя прямо ему в глаза:

– Трой, а ты разговаривал об этом с врачами?

Нахмурившись, он принялся переставлять на полках одинаковые коробки.

– Зачем?

– Я думаю, это неврологическая проблема…

Трой засмеялся, но так и не посмотрел на меня.

– Вряд ли…

– Ты был в коме, я была в коме, было повреждение мозга, да?

Он резко обернулся.

– Да я смотрю, ты навела справки…

– Нет… я просто… – смутилась я.

– Дилани, я больше не имею дел с врачами. Мне хватило.

Неужели он не понимает? Неврологическую проблему можно диагностировать. Можно исследовать. Можно лечить. Она не обязательно должна мучать человека всю жизнь.

– Я читала про кота, который жил в доме престарелых. Он предсказывал, кто умрет следующим. Врачи считают, он определял по запаху мочи.

– Думаешь, мы тоже по запаху мочи определяем?

Я пропустила мимо ушей его язвительный вопрос.

– И про собаку, которая находит раковых больных.

– У человека далеко не такое тонкое обоняние.

У обычного человека – нет. Но есть же люди, которые выходят за границы нормы. – Аномалии. – Есть люди, чей мозг путает чувства, видит звуки, осязает запахи. Может, у нас после состояния комы…

Трой сжал кулаки, на лицо легла злость. Потом кулаки разжались, лицо снова стало обычным, дружелюбным.

– …после состояния комы что-то в организме восстановилось неправильно.

Он смотрел на меня исподлобья. Темная челка почти закрывала глаза.

– Вообще ничего не должно было восстановиться.

– Но восстановилось же.

– А не должно было! Разве ты не понимаешь? Мы должны были умереть. Я должен был умереть. Я хотел умереть. И это… Это вот… – Он обхватил себя руками, будто пытался таким образом объять всю Вселенную. – Это наказание!

– За что?

– За то, что я не удержал чертову машину на дороге. – Внутри у меня все сжалось. Об этом не писали в статье. – За аварию. За убийство всей своей семьи. За то, что я не сумел им помочь. И Бог не позволил мне умереть. А теперь скажи мне, что сделала ты? Почему тебе не позволили умереть?

Мне не позволил умереть Деккер, только не из ненависти. Но Трою я не стала этого говорить. Пусть упивается своим горем. Это все, что ему осталось от родных.

Он закрыл лицо руками, покачал головой:

– Прости, прости меня. Я не должен был говорить этого. Но тебе будет легче теперь, когда ты знаешь правду и не нужно самой до нее докапываться.

– Трой…

– Что?

– Ты работаешь в этом месте, с больными стариками. Ты хороший человек, ты знаешь?

– Не такой и хороший. Всего лишь пытаюсь выкупить себе право выбраться из ада.

– Ты хороший человек.

Он убрал у меня с лица прядь волос, заправил ее мне за ухо. Но руку не убрал: пальцы в волосах, большой палец касается подбородка. Его голубые глаза – почти синие в тусклом свете. Распахнулась дверь. Я зажмурилась от ярко-белого света флуоресцентных ламп. Тощая женщина с жиденькими засаленными волосами застыла у стены перед входом, переплетя руки на груди.

– Тереза надерет тебе задницу, если застукает, – сказала она, затем достала с верхней полки коробку одноразовых шприцев и вышла, будто нас больше не существовало.

Трой отошел от меня:

– У меня сейчас перерыв. Перекусим?

Я кивнула. Что угодно, лишь бы выбраться из этой кладовки, где все стало таким серьезным, таким наэлектризованным. Я ведь не хотела, чтобы он убирал руку, но и не хотела, чтобы он продолжал.

Мы шли по улице в сторону, противоположную притяжению. Владелец пиццерии даже не пытался стилизовать заведение под итальянское кафе. Никаких клетчатых скатертей – столы с кое-где облезшей пленкой на металлических ножках вместо деревянных. Никаких абажуров с приглушенным светом прямо надо столиками, как показывали в кино, – флуоресцентные светильники, встроенные в потолок. Даже официантов здесь не было. Повар, на котором все итальянское в пиццерии заканчивалось, выкрикивал номера готовых заказов прямо с кухни, и тогда можно было подходить забирать их.

Но это никого не смущало. Пиццерия «У Джонни» оставалась единственным заведением, где можно было съесть пиццу, находилась она через дорогу от кинотеатра, а цены устраивали подростков. Поэтому народу здесь всегда было битком.

Об этом нужно было подумать, прежде чем соглашаться на перекус с Троем. Мы входили – над головой звякнула подвеска с колокольчиками, а мои друзья выходили. Джастин посмотрел на меня прищурившись. Кевин потрепал меня по и без того уже растрепанным волосам. А следом показались Деккер и Тара. Тара даже не удостоила меня взглядом и продефилировала мимо, а Деккер остановился.

– Привет, – сказал он.

Трой стоял у меня за спиной, но, кажется, Деккер его еще не заметил.

– Привет.

Жалкая сцена.

– У меня есть для тебя подарок на Рождество.

– Ой, и у меня. Ну, то есть на Хануку. Но, кажется, я пропустила день.

Деккер ухмыльнулся.

– Ты всегда его пропускаешь. Ладно, что, если я завтра в обед зайду?

Я кивнула. И в этот момент Тара, кажется, сообразила, что Деккер больше не следует за ней. Она развернулась, подошла, взяла его под руку.

– Идем, а то опоздаем в кино, – сказала она, глядя мне в глаза.

Я постаралась не выдать, что на меня накатила тошнота.

Подошел Трой и обнял меня – положил ладонь прямо на бедро. При других обстоятельствах я бы сочла это слишком интимным жестом, но сейчас он был в самый раз. Я прижалась к нему.

– Твои друзья? – шепнул он мне в ухо.

Деккер смотрел то на меня, то на Троя.

– Я тебя знаю?

– Вряд ли. Трой.

– Деккер. – Ни один не подал ладонь для рукопожатия. – У тебя знакомое лицо.

Трой пожал плечами.

– Я часто сюда заглядываю в обед.

– Идем! – Тара тянула Деккера за рукав.

И он пошел за ней, не отводя глаз от Троя. Я очень хорошо знала этот его взгляд: он пытается что-то понять, близок к разгадке, но никак не может ее уловить.

Трой заплатил за еду, хотя я сопротивлялась.

– Дилани, ты работаешь? – Я промолчала. – Я так и думал. А я работаю. С меня причитается за то, что кричал на тебя. Обычно я не повышаю голос.

Мы сидели у окна и молча ели пиццу. Вдалеке завыли сирены. Я закрыла глаза, чтобы защититься от неприятных ассоциаций.

– Трой, как мы поняли, что тот старик погибнет на пожаре?

Трой вытаращил глаза, быстро посмотрел по сторонам – не слышит ли нас кто. Но другие посетители не обращали на нас внимания. Тогда он нагнулся ко мне и прошептал:

– Мы не знали этого. Он болел. Ты же сама видела в торговом центре. Болел.

– Но умер он потому, что сгорел. Я же знаю.

Я посмотрела на обожженную ладонь, к глазам подступили слезы.

– Он был тяжело болен. Он медленно умирал. Ты же почувствовала это, правда? Наверное, из-за болезни забыл выключить плиту. Может, умер и не успел ее выключить.

Я смотрела на улицу за окном, на старый кинотеатр на противоположной стороне.

– Не переживай, – сказал Трой, откусывая пиццу, – ты симпатичнее.

– Что? Кого?

– Той девицы с твоим бывшим. – Я покосилась на Троя. – Она жалко выглядит в этих обтягивающих шмотках. Так и просит: «Обратите на меня внимание».

Я невольно улыбнулась. И рассмеялась.

– Я ее терпеть не могу. А он не мой бывший.

– Тогда кто он?

Я пыталась подобрать слово, которое бы верно описало наши с Деккером отношения. То, кем мы были друг для друга.

– Он мой сосед.

Дальше мы ели молча, как будто я дала идеально логичное объяснение неловкой встрече при входе в пиццерию.

Трой не доел, но взял банку газировки. Достал из кармана таблетку, сунул на язык и запил через соломинку. Снова полез в карман, предложил и мне таблетку.

– Хочешь? Это от головы.

Я ответила, чуть склонив голову набок:

– У меня не так сильно болит голова. Только если я много читаю.

Трой прищурился.

– У тебя нет постоянного чувства, что твоя голова сжата тисками?

– С тех пор как я пришла в себя в больнице после сна без обезболивающих, такого ни разу не было. Может, тебе имеет смысл показаться врачу?

Трой отсутствующим взглядом смотрел за окно.

– Я уже говорил: с врачами не связываюсь.

Мы шли назад, к дому престарелых. Трой шел медленно, шаркая ботинками по тротуару, очень близко ко мне – так, что наши рукава соприкасались.

– Я рад, что нашел тебя, Дилани Максвелл.

Я ничего не ответила, только улыбнулась себе под ноги.

Когда я завела мамину машину, Трой постучал пальцами по стеклу. Я по очереди нажала на кнопки автоматического опускания стекол и опустила все, кроме нужного. Тогда Трой открыл дверь и засунул голову в машину.

– Приходи в понедельник, хорошо? Посмотрю, как рука заживает.

Он закрыл дверь, я справилась со стеклами и поехала домой. Маме, судя по виду, очень полегчало, когда я вернулась, – думаю, из-за того, что до похода в церковь оставался еще приличный запас времени.