Глава 8
Темнота и лед. Я снова вернулась сюда – к озеру. Луну скрывали облака, но оставались огни дома, где шла вечеринка. Их света хватит, чтобы спуститься между деревьями по склону холма. А если я проберусь сквозь заросли и спущусь, я выйду на тропинку. Если я выйду на тропинку, то смогу дойти до дома. И я пошла вниз по снежному склону – от дерева к дереву и так до самого низа. Ноги промокли и замерзли. Как-то я не подумала, что понадобятся сапоги.
– Дилани!
Я ускорила шаг.
– Дилани, черт тебя побери!
Я обернулась. Ко мне спускался Деккер и делал это гораздо быстрее и проворнее, чем я. Если у него в планах было меня догнать, то для него это была пустячная задача. У тропинки он остановился.
– Не злись, Дилани, – тихо сказал он. – Точно не после Карсона.
Ну почему я ничего не могу скрыть? Что я за дура? И, кажется, Деккер уловил мои эмоции. Я была расстроена. На мгновение он застыл с открытым ртом и закрытыми глазами, затем подошел ко мне.
– Дилани, – произнес он, взяв меня за запястье. Той самой рукой, которой он трогал ее волосы, гладил ее по лицу, обнимал за спину.
Я вырвалась:
– Не трогай меня!
Деккер опустил руки, сжал кулаки.
– Невероятно! Ну так расскажи мне, расскажи, как это было! С Карсоном. Так, как рассказывают все девчонки школы?
Я посмотрела на него, прищурив глаза. Отступила на два шага.
– Да, Деккер, именно так. Именно так. Именно так я представляла себе свой первый поцелуй.
У Деккера отвисла челюсть. Я нанесла ему удар – пусть и небольшой, но ощущения оказались приятнее, чем я думала. Потому что мой первый поцелуй случился не с Карсоном. И мы оба это знали.
Два года назад мы играли в снежки. На том же месте, той же компашкой – ну, может, было еще несколько человек. А так все те же лица – у нас вообще мало что меняется. Игра закончилась, и я сидела на камне, чистила от снега куртку. Деккер отделился от мальчишечьей компании и направился ко мне. Он улыбался. Протянул мне руку. Я взяла ее и встала на ноги, а он продолжал держать меня. А потом притянул к себе, нагнулся и поцеловал меня.
Три с половиной секунды – столько длился наш поцелуй. Я отвечала на него три с половиной секунды. И услышала аплодисменты.
– Вау, Деккер! Не ожидал, что ты решишься.
Подошел Карсон, положил руку Деккеру на плечо. Я вырвалась. Деккер искал моего взгляда, он хотел что-то мне сказать, но я отказывалась смотреть на него.
– Ну, заработал, – резюмировал Карсон.
Деккер заработал пятнадцать долларов за то, что решился меня поцеловать. Между нами болтались пятнадцать долларов в руке Карсона. Глядя прямо Деккеру в глаза, я поднесла руку ко рту и тщательно вытерла губы рукавом.
Деккер взял деньги. А на следующий день он как ни в чем не бывало явился ко мне и положил на стол семь помятых бумажек по доллару и две монетки по двадцать пять центов.
– Я тебе был должен, – сказал он: зеркальный ответ на то, как я вытерлась после поцелуя.
И больше он ни разу меня не целовал.
Опустив голову, Деккер сделал пару шагов в сторону.
– Идем, я обещал маме доставить тебя домой в целости и сохранности, – сказал Деккер, кладя ладонь мне на спину.
Я вывернулась из-под его руки. Руки, которая только что шарила по Таре.
– Я же сказала – не трогай!
Деккер смотрел на меня.
– Что ты хочешь от меня, Дилани?
Я хотела, чтобы меня не мутило, когда я вижу, как он целует другую девушку. Я хотела вообще этого не видеть. Хотела, чтоб меня это не волновало. Потому что меня не должно было это волновать.
– Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое.
Деккер подошел ближе, опустил голову, так что теперь наши лица были на одном уровне, и снова спросил, но медленно, донося до меня смысл вопроса:
– Что ты хочешь от меня?
Он был так близко, что единственный запах, который я чувствовала, был ее запах: ее стиральный порошок, ее мыло, ее шампунь. Поэтому я отстранилась и сказала:
– Чтобы ты убрал свою морду от моего лица!
Деккер дернулся, будто я влепила ему пощечину. Медленно закрыл и открыл глаза. И попятился. Нет, он, конечно, и раньше слышал от меня грубости. И, конечно, тоже грубил мне – бывало. Но первый раз в моих словах была настоящая злость. И он ушел. Ушел, оставив меня стоять на краю озера. По дороге наверх он трижды стукнул кулаком по стволам, которые попадались ему на пути. Он был зол так, что отступил даже страх перед моей матерью. Зол так, что снова оставил меня. Оставил меня ради нее, чтобы шарить по ней руками бог знает где.
Я повернулась в сторону дома и пошла, вглядываясь в тропку под ногами. Вся моя жизнь распалась теперь на череду моментов.
Вот первый день в подготовительной школе. Какая-то девочка окунула мой хвостик в синюю краску. Я ужасно обиделась. И решила вообще не дружить с одноклассниками.
У соседнего пустующего дома останавливается желто-коричневый грузовик. Через двор ко мне подходит стриженный ежиком черноволосый мальчишка и говорит: «Привет, меня зовут Деккер». Но я уже решила ни с кем не дружить, поэтому стою надувшись и переплетя руки на груди. И тогда Деккер говорит: «Завтра я тебя рассмешу».
Вот я бегаю сломя голову по дому, хотя это строжайше запрещено, и сбиваю со столика хрустальную вазу. Вдребезги. А осколки впиваются мне в ногу. Я так боялась, что мама разозлится. А она не стала злиться. Она схватила меня на руки и выбежала из дома, оставив россыпь осколков на обычно безупречном полу.
Первая победа в научном конкурсе в средней школе. Первая ленточка на лавандовой стене. И лед, конечно же, лед. И вот теперь эта сцена. Куда же без нее. Я не должна была так резко отвечать Деккеру. Надо было немного остыть, выдохнуть. Но я ответила на эмоциях. И теперь этот момент тоже со мной. И я буду его ненавидеть.
Я шла вперед, огни дома оставались все дальше. Шум вечеринки терялся среди деревьев, и теперь я слышала только, как воет ветер, как со скрипом гнутся стволы, как скрипит снег под ногами. Я посмотрела вокруг: темные силуэты деревьев, темное небо, темные тени. Тропинка тоже уходит в темноту. Тело покрылось мурашками, я вздрогнула, но прогнала страх.
Ничего такого. Просто отсутствие света. Пустота. И эта пустота вселяла ужас. Я уставилась под ноги и зашагала быстрее, обхватив себя руками, а когда в следующий раз посмотрела вокруг, то была уже не на тропе. Я поднималась по склону холма, поросшего деревьями, к темной дороге. Это была не дорога к дому. Но я шла к ней, потому что чувствовала притяжение.
И чем дальше я шла – вправо, затем влево, – тем сильнее было притяжение. Оно росло и пробралось почти в самый центр мозга, загудело там, заменило злость и гнев, вытеснило обиду – осталось только желание идти вперед. Зуд спустился к шее, охватил плечи, достиг пальцев. Они задрожали.
Я стояла перед старым покосившимся домиком. Такие теснились по всей улице – как зубы во рту Троя. И будто материализовавшаяся мысль из тени вырисовался Трой: он стоял, прислонившись к голубой стене дома. Поманил меня одной рукой. И я пошла – отчасти потому, что он позвал меня, но в большей степени из-за того, что меня тянуло к дому.
Вся ситуация была неправильной. Здесь был Трой – непонятно почему. Здесь оказалась я – тоже непонятно почему. Понятным было только притяжение. И снова, как в госпитале, тряслись руки – эту связь я уловила безошибочно. Я подняла их, показывая Трою, и прошептала:
– Со мной что-то не так…
Трой приложил палец к губам и втащил меня на задний двор, который и назвать-то так было сложно: просто полоска травы, разделяющая две хибары. Он прижал меня к самому неосвещенному участку, навалился всем телом, взял мои руки в свои и прошептал прямо в ухо:
– С тобой все так.
Я втянула холодный ночной воздух, чтобы успокоиться, унять дрожь в руках, избавиться от зуда в мозгу. В воздухе чувствовалось что-то, какой-то запах…
– Дым! Пахнет дымом! – воскликнула я, забыв про шепот.
Трой закрыл мне рот рукой в перчатке. В доме сработали датчики дыма и завыла сигнализация.
Я укусила его. Не специально. Но его рука закрывала мне рот, в ушах выла сирена, поэтому в голове сработал щелчок: я лежу на больничной кровати с привязанными руками, меня пичкают снотворным и указывают, что делать. Указывают люди, которых я едва знаю. Невыносимо. Я не знала Троя. И не стерпела, когда он так повел себя. И укусила его.
Он вскрикнул от неожиданности и поднес руку в перчатке к глазам. Я поднялась на носочки, чтобы заглянуть в окно. Внутри дым волнами бился в стекло. Сбоку от окна виднелся кусок деревянного изголовья. Кровать. Спальня. Пальцы застучали по стеклу – такому теплому в холодной ночи.
Трой обхватил меня за талию и оттянул от окна.
– Надо уходить, – сказал он.
– Это же спальня. Вдруг там человек!
– Идем!
Трой оказался сильным. Я чувствовала по тому, как он меня держит. Я не вырвусь, пока он сам не захочет. Поэтому я сказала «хорошо», и он отпустил меня. Я взбежала по расхлябанным ступенькам заднего хода и потянула ручку двери. Ладонь пронзила острая, ослепляющая боль. Я с криком отдернула дрожащие пальцы от раскаленной металлической ручки. Через окошко было видно, как вырываются из камина языки пламени, перекидываются на шторы, взлетают к потолку. Трой что-то шептал мне на ухо, но я не слушала. Потому что я смотрела на обвитую красной ленточкой трость у дальней стены. Язык пламени дотянулся до нее, лента вспыхнула, а следом огнем взялась вся палка. Я пнула ногой горящую дверь.
– Он там! Там! Внутри! – кричала я.
Во дворе стало светлее из-за огня и света, загоревшегося в соседних домах. На пожар сбегались люди, вдалеке завыли сирены.
– Мы ничем не поможем! – крикнул Трой, хватая меня за плечи.
Я взглянула на ладонь, на которой появился багровый круг ожога, и ощутила боль. Только боль. Дрожь исчезла. Притяжение исчезло. Осталась только боль от ожога.
Мы с Троем были примерно одного роста, поэтому ему не пришлось наклоняться, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. В его взгляде был страх.
– Дилани! Посмотри на меня! Беги!
И я побежала. Я не остановилась, даже когда каждый вдох стал отзываться невыносимой болью в подреберье. Не знаю, зачем я побежала, не знаю – куда. Но Трой посмотрел так, что меня охватила паника. И я неслась за ним, а он петлял дворами, стараясь держаться тени и не оказываться на освещенных участках.
Он был прав. Что я скажу полиции? Что я свалила с вечеринки и бесцельно бродила по городу, а затем почувствовала запах гари? А если родители узнают, что я шаталась одна по морозу, то на любой общественной жизни можно поставить крест.
Я чуть не налетела на Троя, когда он внезапно остановился у дороги. Он распахнул пассажирскую дверь старой черной машины и скомандовал:
– Садись!
Мы ехали. Я плакала. Я рыдала в голос, громко всхлипывала, а Трой вел машину и поглядывал на меня краем глаза. Я плакала, потому что у меня очень болела рука. Я плакала, потому что в горящем доме был человек – старик, которого я видела в торговом центре, – а я не смогла его спасти. Я плакала, потому что не знала, как оказалась у этого дома. Я плакала, потому что Деккер лапал Тару Спано, а я и представить не могла, как мне из-за этого может быть больно.
Трой остановился у старого кирпичного дома – на несколько квартир. Все мои друзья жили в отдельных домах, перед которыми, как правило, был дворик, огороженный белым заборчиком. У этого здания тоже была ограда – из ржавой, местами дырявой сетки, а на месте ворот зияла пустота. Во дворике виднелись качели – грязные и ржавые.
– Где мы?
– У меня, – сказал Трой, вылезая из машины. – Не могу же я тебя привезти домой в таком виде.
Хотелось верить, что он имеет в виду ожог на руке, но, скорее всего, речь шла о моем опухшем от слез лице. Я последовала за ним в дом. Чтобы открыть дверь в подъезд, ему даже не понадобился ключ.
Мы шли по узкому, затхлому коридору. Где-то надрывался ведущий телевизионного ток-шоу. Доносился плач ребенка. Я поднималась за Троем по деревянной лестнице и крепко держалась за перила, если вдруг подо мной провалятся ветхие ступеньки.
Трой открыл ключом одну из дверей на втором этаже, сбросил ботинки на пороге и отошел в сторону – в закуток, который, видимо, служил кухней, – оперся о столешницу.
Я застыла на пороге – не внутри и не снаружи. Справа стоял коричневый диванчик, отделенный от небольшого телевизора журнальным столиком из крашеной фанеры. Слева была кухня – кусок столешницы между плитой и холодильником. А впереди, за распахнутой дверью, виднелась незастеленная кровать.
– Ты живешь здесь? Один?
– Эй… – Трой нерешительно шагнул ко мне. – Я не обижу тебя. Зайди и закрой дверь. Я обработаю ожог и отвезу тебя домой.
Я вздрогнула на слове «ожог». Ведь там, в доме, остался старик, которому досталось гораздо больше, чем мне…
– Ты можешь мне доверять, – произнес Трой, делая шаг в мою сторону.
– Я не знаю тебя.
– Узнаешь. – В другой ситуации эти слова прозвучали бы как угроза, но в моем случае – родители мне не верят, Деккер меня отверг – они показались обещанием. Я шагнула внутрь и закрыла дверь.
– Давай посмотрим, что с рукой, – сказал Трой.
Я протянула ему правую руку, раскрыла ладонь: красно-фиолетовая рана, пульсирующая болью. Трой заключил мою ладонь в свои, кончиками больших пальцев провел по краю ожога.
– Вторая степень. И то не сильно. Все будет хорошо. Тебе пришлось пройти через вещи похуже.
Он отпустил меня, подошел к раковине, открыл кран и заткнул пробкой слив. Вода набиралась.
– Опусти руку в воду и подержи немного. – Пока я выполняла его указание, он возился на кухне. – Хочешь пить? А есть?
Я помотала головой. Но он все равно достал из холодильника газировку и щелкнул крышкой. Я взяла банку здоровой рукой.
– Давай сюда пальто. Ты вся пропахла дымом.
Я помогла Трою снять с меня пальто: сначала со здоровой руки, затем с обожженной, вытащив ее ненадолго из раковины. Он обрызгал пальто освежителем воздуха и повесил на спинку стула.
Расстелив рядом кухонное полотенце, достал из воды мою руку. Положил на стол и начал промакивать рану. Она меньше дергала, но каждое прикосновение отзывалось болью. Трой посмотрел мне в глаза, подался вперед, взял прядь моих волос и поднес к лицу.
– И волосы очень пахнут дымом… – Он находился близко, совсем близко.
Я отступила.
– Я была на вечеринке, так что все в порядке.
Если родители спросят, скажу, что был фейерверк или что-нибудь в этом роде.
Трой пересек крошечное пространство и скрылся в ванной. Я слышала, как он копается в шкафчиках. Через время он появился с баночкой мази с антибиотиком.
– Думаю, это подойдет. Но на работе у меня есть очень хорошее средство.
Трой вылил немного содержимого банки себе на пальцы и осторожно смазал ожог. Затем перебинтовал мне ладонь чистой тканью и некрепко завязал. Но руки не убрал. Провел пальцами по запястью, дошел до локтя.
– Мне пора домой.
Трой выпустил меня:
– Я работаю в доме престарелых. Ты знаешь, где это?
– Нет.
– А где пиццерия «У Джонни»?
Это место знали все.
– Да.
– Отлично. Дом престарелых за углом. Завтра я весь день на работе. Приходи, и я как следует обработаю тебе рану.
– Завтра сочельник.
– Ну, по праздникам старики не перестают болеть.
Трой помог мне надеть пальто, и мы вышли на улицу. Сколько же вопросов мне хотелось задать ему по пути домой! Как мы оба оказались у того дома? Что там случилось? Почему мы сбежали? Но я не произнесла ни слова, потому что уже знала ответы, как мне казалось.
Я оказалась у того дома, потому что старик умирал. Так же меня потянуло в больнице к палате умирающего пациента. Так же я охотилась за тенью во дворе миссис Мерковиц в ночь ее смерти.
У меня перехватило дыхание.
– Ты знаешь, где я живу!
– Знаю, – согласился Трой.
Он проехал по городу без единой моей подсказки и припарковался прямо напротив моего дома.
– Я видела тебя той ночью у дома моей соседки.
Трой сжал челюсти и проговорил сквозь зубы:
– Я думал, ты меня не заметила.
– Только тень, силуэт.
Уголки его рта приподнялись, но это не была улыбка.
– Я и есть тень.
Машина Деккера уже стояла у дома. Господи, только бы он не зашел ко мне проверить, вернулась ли я. Что я тогда скажу родителям?
– Дилани, ты придешь завтра? Да?
– Приду, – ответила я и натянула пониже рукава пальто, чтобы скрыть повязку на руке.
Родители ждали меня в гостиной. Мама стояла у окна.
– Кто это был?
– Трой.
– Какой еще Трой? Первый раз о нем слышу!
Если это все, что маму интересовало, то Деккер не заходил. Ну правильно, а с какой стати ему заходить?
– Папа видел его в торговом центре.
– А-а… Не хочешь нам рассказать о Трое еще что-нибудь?
– Нет, мама, не хочу.
Я ничего не хотела рассказать им о Трое. Просто парень, который понимает, когда человек умирает. Совсем как я.
Мама пошла вслед за мной по лестнице.
– Милая, мне кажется, ты расстроена?
Да, я была расстроена. Меня потянуло к старику, которого я знать не знала: сначала в торговом центре, потом у него дома. Он умер. А я его не спасла.
– На вечеринке что-то случилось?
Я закрыла и открыла глаза. Перед глазами появился Деккер, целующий Тару.
– Изжога.
– О, я сейчас принесу тебе таблетку.
Я хотела попросить и обезболивающее, но вспомнила, что пузырек остался у Деккера в машине. Через минуту в комнату вернулась мама с лекарством от изжоги. Ей нравилось всех спасать – поэтому я дала ей такую возможность.
