Глава 2
Меня разбудил громкий крик. Я проснулась вся мокрая. И я снова чувствовала. Чувствовала все. Абсолютно все. Вот коснулся лица поток воздуха – полоснул лезвием. Одеяло придавило к кровати – бетонная плита. Простыни впились в кожу – трут наждаком. Но я чувствовала не только боль. Появилось что-то новое, непривычное, неестественное. Мое тело тянули, разрывали во все стороны сразу. Каждая клеточка, каждая косточка, каждая мышца натянута – все трещит по швам, вот-вот разойдется. А в голове беснуется барабан, стучит, отбивает ритм моего сердца. Пульсирует. Не могу, не могу больше – череп сейчас лопнет.
Прибежали какие-то люди. Смотрят на лужу крови у кровати. Смотрят на вырванную из руки, болтающуюся капельницу. Смотрят друг на друга. Они открывают рты, переговариваются, но я не понимаю ни слова из-за крика. Крик заглушает все и всех, а потом мне что-то колют в руку – и я перестаю чувствовать. И перестаю слышать крик.
– Зачем, зачем ей выдергивать у себя капельницу? Зачем ей резать себя? И не признаваться в этом? – Мама бесновалась в коридоре. Но врач не кричал в ответ, отвечал тихо, поэтому я могла слышать только обрывки разговора.
Врач, накладывающая мне на руку швы, делала вид, что в коридоре ничего не происходит, и усердно шумела металлическими лоточками, чтобы заглушить перепалку.
– Она говорит, что видела мужчину. Говорит, что это он порезал ее. Моя дочь никогда не врет!
Тихий неразборчивый ответ.
– Да где? Где, по-вашему, она взяла бритву? Зачем бы она стала это делать? Она что, по-вашему…
Резкий шепот.
– Галлюцинации? От лекарств?
Вот так. В палату вошли родители, доктор Логан, медсестра по имени Мелинда. Встали вокруг кровати. Доктор Логан смотрел на меня так, как в детстве смотрел папа, если я ревела из-за монстра под кроватью или боялась одна идти ночью в туалет: вроде с пониманием, но и с высоты взрослого опыта.
– В палате кто-то был, – сказала я, опережая их.
Доктор Логан кивнул, а мама сразу взяла меня за руку. Папа отошел от кровати, начал мерить шагами палату.
– При повреждении мозга галлюцинации вполне возможны, – пояснил доктор.
У мамы из уголка глаза выкатилась слеза, стекла по щеке, шлепнулась на плечо, растеклась мокрым пятном на шелковой блузке.
Доктор Логан указал пальцем прямо мне на лоб.
– В ближайшее время мы узнаем, что у нее там происходит.
День тянулся медленно. Меня перевели этажом ниже в палату с голубыми стенами и душем. Уже сам по себе этот факт вселял надежду, ведь яркий и жизнерадостный цвет стен предполагал, что я могу их видеть, а значит, нахожусь в сознании и худо-бедно соображаю. И кто знает, вдруг мне даже понадобится душ. Я чувствовала все то же напряжение, тело тянуло сразу во всех направлениях – вверх, вниз, вправо, влево, – но не так сильно. Вернее, натяжение то ослабевало, то становилось сильнее. Тогда я обхватывала себя руками, будто пытаясь не дать себе разорваться на кусочки, но ощущение не проходило.
После уроков пришел Деккер. Сел у кровати. Сел так, чтобы быть как можно ближе, но не касаться меня. Мы вместе молча смотрели телик – и это было хорошо. Мы знали друг друга достаточно давно, поэтому разговаривать было вовсе не обязательно. Тем более ни мне, ни ему этого особо не хотелось. Затем меня увезли на тесты, только они ничего общего с обычными тестами не имели, потому что сама я ничего не делала: я просто лежала, а приборы жужжали, гудели, пикали и фотографировали мой мозг.
Вечером пришла Мелинда. Поставила новую капельницу.
– Сегодня доктор назначил тебе дозу поменьше, детка, – сообщила она, сунула мне в рот таблетку и поднесла к губам стакан с водой, как накануне. А потом эта милая женщина, нашептывая какие-то успокаивающие слова и гладя меня по голове, привязала меня к кровати.
Утром меня отключили от всех трубок. Какой это был день? Суббота? Очень хотелось сориентироваться во времени. Снова появилось разрывающее тело напряжение. Тянуло вниз, тянуло из палаты. Новая медсестра, даже не улыбнувшись, высыпала мне в рот пригоршню таблеток и залила водой. Я скучала по трубкам – успела к ним привыкнуть.
Зашел, кивнув родителям в знак приветствия, доктор Логан. Щелкнул выключателем – загорелся белый экран на стене. Несмотря на болеутоляющие, каждый вдох и выдох отзывались в сломанных ребрах. Но еще хуже, что экран на стене издавал монотонный, хоть и тихий гул. И этот гул впивался мне в самую середину мозга. Доктор Логан прикрепил на экран большой кусок плотной пленки.
– Так, Дилани, давай смотреть. Вот это МРТ обычного мозга, – пояснил он, указывая на снимок в поперечной проекции, который был расчерчен сеткой три на три клетки. Хоть в крестики-нолики играй. Мозг на снимке напоминал какой-то разрезанный пополам плод, снятый на черно-белую камеру: переходы и наслоения серых пятен разной интенсивности.
Затем доктор Логан прикрепил на экран еще кусок плотной пленки.
– А вот это – результаты твоей томографии.
Мой мозг в разрезе оказался гораздо занятнее. Серый фон был испещрен массой белых пятнышек разного размера и формы. А в одном из квадрантов даже виднелось пятно, напоминающее мазок кисти художника. Я молчала. Честно говоря, мой снимок мне нравился больше, только вот вряд ли он относился к категории обычных. А необычный мозг – так себе новость. Мама сжала мою правую руку. Папа сделал глубокий вдох и со свистом выдохнул.
– Как мы видим, мозг сильно пострадал. Белые пятна означают поврежденные участки, и они повсюду. – Доктор Логан подвигал нижней челюстью, тяжело вздохнул. По правилам должно было последовать «но». Например, «…но выходит, что ты обходишься без этих участков мозга».
Однако он произнес:
– И совершенно удивительно, что ты полностью пришла в сознание, без нарушений памяти, без нарушений речи. Ты вообще в полном порядке, можно сказать. – Он сунул руки в карманы халата. – И я понятия не имею, как такое вообще возможно.
Я коснулась кончиками пальцев лба, линии роста волос.
– У меня поврежден мозг? У меня не в порядке с головой?
– И да, и нет. Технически да, поврежден. Но какие-либо симптомы повреждения отсутствуют.
– Тогда что с ним не так?
Доктор Логан задумчиво провел рукой по тронутой сединой челке.
– Если верить МРТ, с твоим мозгом многое не так. У тебя должны быть проблемы с памятью, как с кратковременной, так и с долговременной, – но их нет. У тебя должны быть нарушения речи, проблемы с восприятием информации, должна быть нарушена координация – но ничего этого нет. Честно говоря, ты должна до сих пор находиться в коме или в вегетативном состоянии.
Мне стало страшно. Внутри все сжалось так, что заболели ребра. Но я обрадовалась физической боли, потому что она отвлекала от ранящих мыслей. А что, если все временно? Если природа осознает ошибку и вернет меня в состояние комы, а тело останется пустой физической оболочкой?
Я коснулась рукой макушки.
– Я умру?
Доктор Логан подался вперед, покачал головой. Но не стал отрицать.
– Скажу честно, науке очень мало известно о человеческом мозге. Поразительно мало.
Если он хотел меня поддержать, то у него не вышло. Такая фраза из уст специалиста-невролога вселяла ужас.
Мне требовалась ясность.
– Я умру?
Доктор Логан хлопнул в ладоши и посмотрел вверх – будто ждал, что оттуда прозвучит ответ. А когда его не последовало, произнес:
– Точно не сегодня.
Я не поверила в разыгранный спектакль. Но он продолжил:
– Понятия не имею, как твой организм функционирует с такими обширными повреждениями. Похоже, здоровые области мозга компенсируют пострадавшие.
Мама заговорила. Каблуком она отбивала по полу ритм – в два раза быстрее, чем слова.
– То есть, – цок-цок-цок, – она будет здорова. – Цок-цок-цок.
Ее ладонь легла мне на лоб. Губы доктора Логана чуть изогнулись в улыбке – по такой не понять, что у него на уме.
– Как только подготовим документы, начнется реабилитация. Тогда и посмотрим.
Папа убрал со лба прядь волос. Он тоже был блондин, как и я. Без единого седого волоса. В этот момент он, слегка взлохмаченный, в помятой одежде, вполне мог сойти за классного родителя. Только это не соответствовало действительности.
Увидеть папу без прилизанной прически можно было только в отпуске, и то если мама забывала прихватить его гель для волос. А так каждое утро он мазал волосы гелем, зачесывал их назад, обувал лоферы, повязывал галстук и отправлялся на работу – в свою бухгалтерскую фирму. Вот так выглядел и вел себя мой настоящий отец. А помятый взъерошенный тип у больничной кровати – самозванец.
Раньше отец работал в крупной аудиторской компании, по выходным проводил выездные аудиторские проверки. А когда я пошла в младшую школу, уволился и открыл собственную фирму в соседнем городке. В ней было всего два сотрудника: он сам и секретарша. В нашей части штата Мэн не было серьезных клиентов, чтобы отец разбогател, но на оплату счетов его прибыли хватало, и к тому же вечера и выходные он проводил дома, с семьей. Его такое положение дел вполне устраивало.
– Медицинская страховка покроет расходы на лечение?
Вот теперь я узнавала папу.
– Этот вопрос решайте с нашей бухгалтерией, – ответил доктор Логан, собирая снимки.
Я снова почувствовала странный зуд в голове. Интересно, это ощущение происходит из поврежденной части мозга или из той, которая работает вместо нее? Может, оно возникает из-за жужжания приборов? А может, дела мои так плохи, что нейроны гибнут один за другим, – мне кажется, что в мозгу возникает зуд, а на самом деле его нет?
– Со мной все в порядке, – сказала я вслух, хотя мое тело разрывалось на части, а снимок моего мозга напоминал фотку салюта на День независимости. – Со мной все в порядке, – повторила я, будто слова должны определить реальность.
Мама все так же отстукивала каблуком ритм, папа уставился в окно – наверное, вел в голове подсчеты расходов. Доктор Логан смотрел на меня, но не в глаза: его взгляд сосредоточился на невидимой точке чуть выше – там, где обосновалась медицинская аномалия. Затем он медленно вышел из палаты.
Как только врач покинул палату, вошел Деккер и без предисловий вывалил содержимое рюкзака в ногах кровати. Папа взял маму под локоть и увел, что-то нашептывая.
Судя по всему, Деккер не заметил напряжения, повисшего в палате.
– Открытки, – сообщил он, рассыпая у меня на коленях груду открыток с пожеланиями выздоровления.
– Еда.
Три бургера и две пачки картошки фри легли на прикроватный столик, который Деккер тут же развернул ко мне.
Я оторвала взгляд от выключенного белого экрана. Пару минут назад благодаря ему меня наградили клеймом ненормальной. Деккер не знал об этом. Я улыбнулась.
– А кому третий бургер?
Он расплылся в улыбке и пододвинул к себе ничейный бургер.
– И, как ты просила, – домашка. – Три учебника Деккер положил на кровать у моих ног. – Но заметь, я считаю, что у тебя крыша поехала. Никто не заставляет тебя делать домашку.
Деккер был прав. Потенциально мертва, по воле случая – в коме, по факту – чудом выжившая. Конечно, у меня фора на ничегонеделание. Но я все еще планировала закончить школу круглой отличницей. На сегодняшний день я отстала всего лишь на неделю. Такой объем материала не так сложно нагнать.
– А что задано? – спросила я.
Деккер пожал плечами и, раскрыв рот пошире, откусил от бургера огромный кусок.
– К тебе Жанна придет.
– А-а…
Честно говоря, меня удивило, что придет именно она, а не кто-то другой из ребят. С начальной школы у нас была общая компания, в столовой мы сидели за одним столом, но дружили только потому, что дружили наши друзья.
А еще Жанна – младшая сестра Карсона. Они были очень похожи: зеленые глаза, белые кудри, насмешливая улыбка. Только Жанне повезло несколько меньше, чем брату: глаза не такие большие, кудри как у барашка, а между передними зубами – щербинка. Но, в отличие от брата, который учился с нами только потому, что в третьем классе остался на второй год, Жанна была умна. Действительно умна. Сейчас она занимала второе место по успеваемости. Наверное, и по этой причине мы никогда не сближались по-настоящему. Но кто знает, возможно, теперь сблизимся.
По словам Деккера, пока я лежала без сознания, меня приходили проведать все мои знакомые – и незнакомые тоже. Посетители рыдали и обнимались у дверей палаты. Оказывается, мертвая я вызывала гораздо больше интереса. А когда я пришла в себя, навещать меня приходили только ребята с озера и девочки из школы, да и то фактически они навещали моих родителей, потому что меня постоянно обследовали. Необычность ситуации постепенно сошла на нет. Три дня назад я вышла из комы – навещал меня только Деккер. Теперь вот образовалась Жанна. Кроме того, сегодня была суббота. Существует масса гораздо более интересных способов провести выходной, чем в больнице. Или со мной.
– Деккер… – Я отложила бургер, подождала, пока он сделает то же самое. Слишком мало ответов на свои вопросы я получила, а их за эти дни накопилось много. – Что там случилось? – Я махнула рукой в сторону окна, надеясь, что примерно в том же направлении находятся наши дома.
– Ты упала. Я бросил тебя, и ты упала, – произнес Деккер. Он впился в поручень кровати так, что побелели костяшки пальцев. Встал и вышел из палаты, оставив недоеденный бургер.
Мама пришла, когда я приканчивала картошку фри и второй бургер.
– Расскажи мне, как все было на озере, – попросила я.
– Ты упала, провалилась под лед, а Деккер тебя вытащил, – ответила она и тихим, размеренным голосом принялась рассказывать какие-то домашние пустяки. И пообещала, что скоро, совсем скоро – цок-цок-цок – меня отпустят домой.
В моей жизни образовалась дыра – и никто не желал ее заполнять. А вечером появилась Жанна и рассказала мне все. Она сидела на постели, держала меня за руку – крепко держала. Не знаю, заметила ли она, что взяла меня за руку, но я позволила ей и слушала.
После того как я упала и пошла под лед, Деккер кинулся ко мне, но Кевин Малрой (все знают, что он смелый) и Джастин Бакстер (все знают, что он трусишка) успели схватить его и оттащить на берег. Деккер все время кричал мое имя. Он цеплялся за лед и сломал три ногтя.
Жанна позвонила в 911: «Дилани Максвелл провалилась под лед на озере Фалькон. И не может выплыть». Жанна и Карсон побежали к ближайшему дому – дому Мак-Говерна, но никто не открыл. Тогда Карсон бросил полено в окно гаража, разбил его, влез внутрь и схватил веревку, которой Джеймс Мак-Говерн страхуется во время зимней рыбалки.
Жанна не видела, что происходило, пока они с братом лазили за веревкой, но на озере они застали такую сцену: у Джастина разбита губа, а Кевин заломал Деккера и прижал к земле. Отпустил он его только после того, как Карсон показал веревку.
Место жительства обязывает знать определенные вещи. Прошлым летом родители взяли меня с собой на Манхэттен, так вот там семи-восьмилетние детишки отлично ориентировались в метро, а мой отец стоял перед схемой и растерянно водил пальцем по цветным линиям. Наверное, в пустыне даже дети умеют добывать воду из кактусов. Хотя не уверена. А мы, жители северной части штата Мэн, с младых ногтей отлично знаем, как вести себя в случае переохлаждения, как не допустить обморожения и как правильно спасать провалившегося под лед человека.
Действовать положено следующим образом. Спасающий обвязывает вокруг пояса веревку, ложится на живот и подползает по льду к тонущему. Если веревки нет, то выстраивают человеческую цепочку. Но этот способ гораздо опаснее, а людей требуется много: обычно столько сразу рядом не бывает.
Так вот, Деккер обвязался веревкой, Карсон, Джастин и Кевин остались на берегу и крепко держали ее. Только Деккер не лег на живот. Не стал медленно ползти по льду. Он побежал – будто под ногами был не лед, а твердая почва. Лед не выдержал его веса. И уже рядом с местом моего падения Деккер тоже провалился.
Ярко-красная парка спасла мне жизнь. Других объяснений нет. Потому что оставшиеся на берегу не стали ждать – они тут же потянули веревку. Они тащили Деккера на берег, его тело проламывало лед, но он успел схватить меня и держал. Он нашел меня за пару мгновений до того, как его потащили назад. И уже это было чудом.
Жанна снова набрала 911. «Они нашли ее!» – крикнула она в трубку. И заплакала. В больнице она тоже плакала, рассказывая мне, как плакала, когда увидела меня.
Я была синего цвета. Нет, не голубого, как ясное осеннее небо, не цвета индиго, как зимнее ночное небо, усыпанное яркими звездами. Нет, моя кожа покрылась мертвенно-синими пятнами, как у трупов в морге. Я была мертва – и все это знали.
Но Деккер, то ли обезумев, то ли из-за наивной веры в лучшее, схватил меня за плечи и затряс. Распахнул на мне куртку и начал реанимацию. Положил ладони мне на грудную клетку, как нас учили на занятиях по медицине. Он продолжал, хотя сам трясся от холода. Продолжал, когда у меня изо рта потекла струйкой вода. Продолжал, когда сломал мне два ребра. Продолжал, когда через три минуты прилетела машина реанимации. Он остановился только потому, что парамедики оттащили его и сами начали делать массаж сердца. А потом запрыгнул в реанимобиль, и никто не осмелился выгнать его. Жанна считала, что Деккера оставили в машине, потому что ему самому нужна была помощь медиков.
Я была мертва. Она так и сказала. У меня остановилось сердце. Остановился кровоток. Кожа посинела. Но я ожила.
Отпустив мою руку, Жанна достала из сумки телефон, пролистала историю звонков.
– Смотри.
Она показала два исходящих на номер 911.
Время между звонками – время, которое я провела под водой без доступа кислорода, – составляло одиннадцать минут.
За одиннадцать минут может произойти многое. Деккер легко пробегает за это время два километра. А я однажды сочинила эссе за десять минут. Честно. И, наверное, Карсону Левину хватит половины этого времени, чтобы уговорить среднестатистическую девушку остаться перед ним без одежды.
А под водой одиннадцать минут – целая вечность. На занятиях по медицине нам говорили, что через три минуты без воздуха человек теряет сознание. Через четыре происходит необратимое повреждение мозга. А затем из-за кислородного голодания наступает полная остановка сердца. Чаще всего на седьмой минуте. На десятой – наверняка.
Деккер вытащил меня из воды на одиннадцатой.
– Я не должна была выжить, – сказала я Деккеру, когда он снова пришел в тот же день.
– Ты находилась в ледяной воде. Холод замедляет метаболизм. Поэтому организм не так быстро расходовал кислород. Ну или что-то в таком роде. – Деккер не был отличником. Его талант и ум были в другом. Как-то раз он пошутил, что мог бы стать знаменитым предпринимателем, а я была бы его лучшим сотрудником. Тогда я шлепнула его учебником по голове, но в глубине души понимала, что он прав.
Теперь я смотрела на него во все глаза. Он глуповато улыбнулся.
– Я поискал немного после того, как ты… До того, как ты… В общем, я искал информацию. Мне надо было знать, есть ли хоть малейший шанс. Хоть какой-то. Хоть мизерный.
Деккер потянул торчащую из рукава нитку и стал наблюдать, как расползается ткань.
– Тогда почему все ведут себя так, будто я не могла выжить?
– Потому что такое бывает редко. Очень редко. Как снег в августе.
– То есть не бывает.
– Да, не бывает. Но это же не значит, что не могло случиться впервые?
В воскресенье ко мне вместе с Деккером пришли его родители. Но почти все время они утешали моих маму с папой, что само по себе было странно, ведь на больничной койке валялась я. Необходимость пропустить еще неделю школы выводила меня из себя, но докторов волновало только предполагаемое повреждение мозга. Весь день мне делали рентгены и томографии, а когда снимки оказались копией предыдущих – ни улучшений, ни ухудшений, – доктор Логан только пожал плечами. Да, так и сделал. Пожал плечами. И все стали вести себя так, будто со мной все в порядке, что меня очень радовало.
Но когда никто не видел, доктор Логан наблюдал за мной. Как будто в глубине души понимал: со мной далеко не все в порядке.
Утром в понедельник весь мир вокруг был по-прежнему совершенно нормален, и у меня началась реабилитация. Но продлилась недолго. Как выяснилось, она мне была не особо нужна. То есть меня отправили на реабилитационную терапию исключительно для того, чтобы понять, что я в ней не нуждаюсь. Как в «Уловке-22». Только не уверена, что эту книгу уже начали проходить, пока я валялась в коме. А она как раз шла следующей в моем списке книг, которые предстоит прочесть.
Сначала реабилитация нашла меня сама. Утром появилась худенькая женщина практически без подбородка, зато с карточками в руках. Без какого-либо приветствия она приступила к делу:
– Называй, что ты видишь.
Я подчинилась и стала называть картинки:
– Яблоко. Дом. Самолет. Стол. Кот.
Замолчала, прищурилась, подалась вперед…
– Тебе не видно?
– Видно, – ответила я, чуть склонив голову вправо.
Взгляд женщины без подбородка оживился.
– Не страшно, если ты вдруг забыла название…
– Я не могу понять, это большой огурец или кабачок, – призналась я.
Женщина вздохнула, заполнила какую-то бумажку и ушла. Больше она не появлялась.
Физиотерапия тоже сначала проходила в палате. Мне сгибали, разгибали ноги, тянули их в стороны, чтобы мышцы вспомнили, как реагировать на команды мозга. Ощущения были странные, потому что поначалу конечности не повиновались, но и не лежали неподвижно. Пальцы на ногах выпрямлялись вместо того, чтобы сгибаться, а коленки, наоборот, сгибались, хотя я хотела вытянуть ноги, а если я пыталась рисовать ногами буквы и слова, то выходила совсем какая-то ерунда. Фигуры едва ли можно было даже прочитать. Будто не я сама, а что-то иное – гораздо более сильное – отправляло команды.
Хотя на следующее утро я уже могла ходить самостоятельно, дежурные медсестры упорно возили меня на процедуры на инвалидной коляске. В палате физиотерапии я начинала нервничать. Вдоль стен там стояли беговые дорожки и велотренажеры. В центре – силовые тренажеры. Слава богу, никто не требовал, чтобы я на самом деле занималась.
Я просто следовала указаниям медсестры и выполняла упражнения на координацию: коснуться правой рукой левой ноги, левой рукой – носа; пошевелить пальцами на ногах. Я халтурила изо всех сил. Когда врач взялась за бумаги, я уселась на коляску и осмотрелась. Какой-то мужчина старательно пытался выпрямить спину, опираясь на конструкцию из параллельных брусьев. Закованное ниже пояса в корсет тело безвольно тянулось за ним. Я подняла ноги на подножку коляски – не столько из необходимости, сколько чтобы получить больше опоры. А потом так и просидела, опустив глаза в пол, пока кто-то не выкатил меня в коридор.
Когда Мелинда везла меня на первое и последнее занятие по реабилитационной терапии, мы встретились в коридоре с другой пациенткой на коляске, которую тоже катила медсестра. Я помахала рукой в знак приветствия:
– Натерпелись терапии? – пошутила я в больничном духе.
А когда наши коляски поравнялись, я заметила, что у нее не только перебинтована голова, но и изо рта свисает нитка слюны. Она повернулась в мою сторону, но я отвела глаза.
Интересно, она завидует мне? Сохранила ли она вообще способность завидовать? Возможно, она даже не понимает, в каком состоянии находится. Паническая мысль пронеслась у меня в голове: а вдруг и я такая же? И я сразу же коснулась пальцами подбородка – просто чтобы удостовериться в обратном.
Слюна не текла. Да, я действительно чудо. Образец везения. Аномалия. Я – неловкая, невыносливая, потенциально круглая отличница. У меня, почти утонувшей, переохлаждение и сломанные ребра. Мне, Дилани Максвелл, удалось выжить.
