§ 4. Состояние преступности в России

Прежде чем рассмотреть нынешнее состояние преступности в Российской Федерации, предпримем небольшой экскурс в отечественную историю. Без учета прежних тенденций развития преступности сложно оценить ее текущие показатели, определить эффективность предпринимаемых государством усилий в деле борьбы с этим злом и сформулировать приоритетные задачи на будущее.

Сведения об уровне преступности в дореволюционной России достаточно скудны. Регулярный учет преступности и судимости в нашей стране начался лишь во второй половине XIX в. По данным петербургского криминолога Я.И.Гилинского, в 1874 г. в России было осуждено чуть менее 55 тыс. чел.; к 1912 г. это число троекратно возросло, превысив 176 тыс. При этом, как справедливо отмечают современные исследователи, число осужденных не является достаточным показателем уровня учтенной преступности даже в настоящее время, при более или менее систематическом ведении статистики. Ав XIX столетии в России, когда границы ее территории неоднократно менялись, когда учета преступлений не было вообще, а учет осужденных был неполным, судебная статистика лишь частично отражала криминальные реалии. По данным С. С. Остроумова, общая цифра уголовных дел в нашей стране перед Первой мировой войной составляла 2,5 млн (притом что в рамках каждого уголовного дела могло расследоваться несколько преступлений и привлекаться к ответственности несколько обвиняемых).

1917 год стал для нашего народа переломным и одним из самых трудных за всю отечественную историю. В период революции, иностранной интервенции и Гражданской войны фактическая преступность на территории бывшей царской России была чрезвычайно высокой. В. В. Лунеев пишет, что в то время «в один миг рухнули многовековые устои российского общественного поведения, государственные, правовые, нравственные, религиозные. Под знаменем борьбы за светлое будущее революция ввергла страну в условия генерализованной аномии и разбудила в малограмотных массах не только многовековые обиды на власть имущих, но и самые высокие и самые низменные мотивации. <…> Нравственно-правовая оценка “творимых” в то время общественно-опасных действий с позиций современного отечественного и международного уголовного права дает достаточно оснований полагать, что все жители страны – и красные, и белые, и неопределившиеся – были втянуты в криминальный водоворот в качестве преступников (соучастников) либо жертв преступлений». Далее криминолог замечает, что никакого учета жертв классовой борьбы не вели ни белые, ни красные. Не было не только учета преступлений, но и их законодательного определения. Революционная расправа масс и создание репрессивных органов опережали законодательную криминализацию «общественно опасного поведения». Эти органы наделялись беспрецедентными полномочиями и действовали на основе революционного правосознания. Естественно, учет преступности в те годы был неполным и неточным.

Исследователи отмечают, что критическое положение, в котором оказалась Россия после революции, требовало решительных и эффективных мер защиты новой власти. Даже в столице страны – Петрограде обстановка грозила выйти из-под контроля; ужасающий масштаб приняли погромы винных складов, которых в городе насчитывалось более 700. С начала декабря 1917 г. нападения на хранилища спиртных напитков обрели характер специально организованной акции по провоцированию пьяного бунта. Революционное командование было вынуждено 17 декабря ввести в городе осадное положение и отдать приказ стрелять в погромщиков без предупреждения. Разгул бандитизма наблюдался такой силы, что петроградцы предпочитали вечерами не выходить из домов. Требовались чрезвычайные меры для наведения порядка.

В качестве яркой иллюстрации нормативного регулирования борьбы с преступностью в те неспокойные годы приведем строки Декрета Совета народных комиссаров от 21 февраля 1918 г. «Социалистическое отечество в опасности!», в котором, в частности, содержались такие требования: «5) Рабочие и крестьяне Петрограда, Киева и всех городов, местечек, сел и деревень по линии нового фронта должны мобилизовать батальоны для рытья окопов под руководством военных специалистов. 6) В эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся – расстреливать. <…> 8) Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления».

А вот выдержка из «Приказа о заложниках», датированного сентябрем 1918 г. и подписанного народным комиссаром внутренних дел Г. И. Петровским: «Чрезвычайно ничтожное количество серьезных репрессий и массовых расстрелов белогвардейцев и буржуазии со стороны Советов показывают, что, несмотря на постоянные слова о массовом терроре против эсеров, белогвардейцев и буржуазии, этого террора на деле нет. С таким положением должно быть решительно покончено. Расхлябанности и миндальничанию должен быть немедленно положен конец. Все известные местным советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы, из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочный массовый расстрел. <…> Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора».

Расследование дел велось предельно упрощенно, для получения показаний обвиняемых нередко использовались пытки. И хотя президиум ВЦИК признал их применение «противоречащим интересам борьбы за коммунизм», лишь немногие должностные лица, истязавшие арестованных, предстали перед судом.

Противоречивы имеющиеся данные о состоянии преступности не только в постреволюционные, но и в последующие годы советской власти. Вновь обратившись к фундаментальной работе В.В.Лунеева, мы находим следующие сведения: в 1924 г. в СССР было осуждено 1 915 900 чел., или 1354 чел. на 100 тыс. населения. В РСФСР в том же 1924 г. коэффициент судимости составил 2910 осужденных на 100 тыс. населения, и этот показатель, по мнению криминолога, более объективен, хотя и он не отражает реальную криминологическую обстановку в СССР того времени. Она оставалась и в 1924 г. критической и слабо контролируемой.

Каковы же были количественные показатели преступности в СССР в целом и в РСФСР в частности в следующие годы, вплоть до распада союзного государства? Первый (и поверхностный) взгляд на статистические данные может привести к мысли, что наше общество на определенном этапе лишь чуть-чуть «не дотянуло» до светлого дня полной победы над преступностью, ведь в отдельные годы советской власти удавалось добиваться поистине выдающихся показателей. Так, по официальным данным, коэффициент судимости в СССР в 1937 г. составил 529 осужденных на 100 тыс. населения, в 1950 г. – 505 осужденных, в 1960 г. – 443 осужденных.

Если взглянуть на количество зарегистрированных преступлений, то выяснится, что хотя оно преимущественно и росло в СССР в послевоенные годы, однако все же долгое время оставалось на непривычно низком для современных криминологов уровне, не достигая до 1970 г. и 1 млн преступлений: в 1956 г. – 579 116, в 1960 г. – 651260, в 1969 г. – 969186. В дальнейшем количество зарегистрированных в СССР преступлений в целом продолжало расти, преодолев в 1980 г. отметку в 1,5 млн, а в 1983 г. – в 2 млн. В 1990 г. в СССР было зарегистрировано 2 786 605 преступлений, а в 1991 г. – уже 3 224 273 преступления, т. е. почти в шесть раз больше, чем во времена хрущевской оттепели. Коэффициент преступности в СССР составлял в 1956 г. 292 преступных деяния на 100 тыс. населения, в 1960 г. – 306 деяний, в 1970 г. – 432 деяния, в 1980 г. – 577 деяний, в 1983 г. – 744 деяния, в 1990 г. – 968 деяний, в 1991 г. – 1115 деяний.

В РСФСР, где в послевоенные годы количество зарегистрированных преступлений, как и по стране в целом, преимущественно росло, миллионная отметка была пройдена только в 1980 г., когда зарегистрировали 1028284 преступления. После этого кривая регистрируемой преступности продолжила ползти вверх, достигнув в 1991 г. отметки в 2 178 040 преступлений.

Для контраста с приведенными выше статистическими данными нелишне вспомнить, что за последние годы в нашей стране количество ежегодно регистрируемых преступлений, как правило, не опускалось ниже 2 млн, а нередко превышало 3 млн. Например, в 1999 г. в России впервые было зарегистрировано более 3 млн преступлений, и хотя затем несколько лет подряд регистрируемая преступность до этих рубежей не добиралась, в 2005 г. количество зарегистрированных преступлений превысило 3,5 млн.

Неминуемо возникает вопрос: почему регистрируемая преступность в нашей стране сделала такой гигантский скачок? Полагаем, причин здесь несколько.

Первая причина заключается в том, что для действительно объективного сравнительного анализа двух явлений необходимо обеспечить максимальную сопоставимость исследуемых данных. А в приведенном случае, по верному наблюдению В.В.Лунеева, использованные статистические данные плохо сопоставимы по уголовно-правовому, судебно-практическому и статистическому содержанию. Кроме того, они обходят стороной самые драматические периоды криминальной действительности в жизни нашей страны, такие как 1929-1934, 1937-1938, 19411945 годы.

Напомним лишь некоторые цифры, свидетельствующие о массовости репрессий в СССР. За период 1921-1954 гг. осуждено 3777380 чел., в том числе к высшей мере наказания (расстрелу) – 642 980, к содержанию в лагерях и тюрьмах на срок от 25 лет и ниже – 2369220, к ссылке и высылке – 765 180 чел. Причем из общего количества арестованных за контрреволюционные преступления около 2,9 млн чел. были осуждены коллегией ОГПУ «тройками» НКВД и Особым совещанием, т. е. внесудебными органами, и только 877 тыс. чел. – судами, военными трибуналами, спецколлегией и Военной коллегией.

Нельзя отрицать, что в 1930-е годы и особенно накануне Великой Отечественной войны против СССР велась активная разведывательно-подрывная работа, складывались реальные заговоры подпольных организаций против существующего режима. Однако Сталин и его окружение использовали эту обстановку для борьбы с любым инакомыслием, и, как правило, большинству репрессированных граждан приписывалось мнимое сотрудничество с иностранными разведками и вымышленными антисоветскими организациями. Таким образом, сталинская идеология формировала соответствующие умонастроения широких слоев населения: мы осаждены в крепости, кругом враги, внутри страны множество их агентов. Это облегчало руководству страны осуществление репрессивной политики.

Косвенное свидетельство невиданной массовости и юридической необоснованности сталинского террора было дано Н. И. Бухариным: «Мне пришлось многое видеть и раньше… Но 1919 год ни в какой мере не идет в сравнение с тем, что творилось в 1930-1932 гг. Тогда была борьба. Мы расстреливали и нас расстреливали и еще хуже. А теперь шло массовое истребление совершенно беззащитных и несопротивляющихся людей – с женами, с малолетними детьми». При этом Н.И.Бухарин не наблюдал еще более страшных картин 1937-1938 гг., так как сам уже был репрессирован.

Фальсифицированные судебные процессы, массовые осуждения невиновных не оставляют сомнения в том, что нарушения прав личности при расследовании и судебном рассмотрении уголовных дел превратились тогда в систему. Достаточно сказать, что известны случаи, когда на одном заседании особого совещания рассматривалось и разрешалось более 200 дел. Да и судебный порядок мало чем отличался от внесудебного, судебное разбирательство длилось нередко 4-5 минут.

Все сказанное должно учитываться, если мы хотим оценить тенденции изменения характеристик преступности в нашей стране. И здесь справедливым выглядит следующее замечание В.В.Лунеева: если попытаться при анализе тенденций преступности в СССР за все время его существования скрупулезно учитывать все криминальные «выбросы», связанные с политическими, экономическими, военными, идеологическими, уголовно-правовыми, регистрационно-статистическими и иными колебаниями, то «следует вообще отказаться от построения единых временных статистических рядов преступности (судимости), так как репрессивная политика, уголовное законодательство и следственно-судебная практика развивались не по эволюционным законам рационализации, а в соответствии с меняющейся политической конъюнктурой. Поэтому борьба с преступностью, ядром которой является следственно-судебная практика по зарегистрированным деяниям, до настоящего времени слабо отражает объективные криминологические реалии. Она была и практически остается обслугой политического обмана». Развивая свою мысль, криминолог приходит к разоблачающему выводу: «Имитация успешного “искоренения” преступности перед народами своей и других стран в СССР была доведена до совершенства».

Вторая причина роста преступности в СССР на протяжении 1960-1980-х годов, а также продолжения этой тенденции в постсоветской России заключается, на наш взгляд, в том, что по мере самоустранения государства от всеобъемлющего контроля над поступками и мыслями своих граждан растет их социальная активность, не всегда направляемая в общественно полезное русло. Характерен вывод, к которому пришел В. В. Лунеев: «Анализируя судимость за уголовные преступления в отрыве от “политических”, “трудовых”, “военных” осужденных и административно репрессированных, в отрыве от тенденций тотального контроля за поведением и деятельностью людей, можно назвать сокращение судимости по уголовным делам объективным статистическим фактом. Советский народ, жестко схваченный в ежовые рукавицы, посаженный в лагеря и беспощадно уничтожаемый, действительно все меньше и меньше совершал уголовных деяний». В документальном очерке «Бандитский Петербург» А. Константинов, описывая ликвидацию различных банд налетчиков в 1920-е годы, высказывает схожую мысль: «Наступило новое время – время тоталитарного государства, которое брало на себя основные функции насилия по отношению к своим гражданам. Уголовный мир уже не мог конкурировать с безжалостной машиной и начал перестраиваться». Авторы монографии о политическом режиме и преступности особо подчеркивают, что при жестких политических режимах (диктатура, тоталитаризм) происходит подавление общеуголовной преступности, зато политическая преступность имеет значительный размах, хотя и не признается самой властью. Напротив, при мягких политических режимах (демократия) происходит резкий рост общеуголовной преступности, но ее политическая составляющая не столь уж велика.

В. В. Лунеев обоснованно отмечает, что низкие статистические показатели регистрируемой преступности в СССР «нельзя объяснить преимуществами социализма, как это делалось в недалеком прошлом. Хотя нельзя отрицать, что определенное улучшение условий жизни в 30-е гг. и особенно в послевоенные годы могло позитивно сказаться на уровне противоправного поведения. Но основные причины относительно умеренного уровня преступности в СССР и его снижения в определенные исторические периоды были связаны не с выдуманными преимуществами сталинского социализма, а с тотальным государственным и общественным, открытым и тайным контролем за поведением и деятельностью людей, с генерализированным страхом перед репрессивным режимом». Ученый констатирует, что «с ослаблением тотального контроля над деятельностью и поведением людей во второй половине 50-х гг. уголовная преступность в СССР начала изменяться не по “нашим”, а по общемировым законам <…> т.е. стала расти быстрее, чем численность населения».

Подобной позиции придерживается и С. С. Босхолов: «Сравнивая показатели преступности прошлых и нынешних лет, нельзя отрицать, что в целом в стране криминальная обстановка, скажем, в 80-х гг., была значительно спокойнее, чем сейчас. При тоталитарном режиме отсутствовал простор для формирования “тотальной” преступности. Преступления разных видов существовали, и в достаточно широких масштабах. Однако преступность не могла набрать силу для соперничества с самим государством, с системой уголовной юстиции. Деньги были влиятельны, но не всесильны. Легализовать нажитое преступным путем было непросто, а легализованное – столь же трудно реализовать». Демократизация же общественной жизни и рыночные отношения в качестве побочного эффекта смели, по выражению криминолога, те «репрессивные плотины», которые сдерживали потенциал преступности. «Государство, – пишет ученый, – оказалось не готовым к “криминальной революции”, а общество – бессильным перед уголовным беспределом».

Одновременно с ростом преступности в нашей стране в 1980-е годы шел и другой негативный процесс: стремительно падала раскрываемость преступлений. И если до начала 1980-х годов раскрываемость составляла свыше 90 % зарегистрированных преступлений (в 1981 г. – 92,9%), то к 1993 г. этот важный показатель упал ниже отметки в 50 %. А как известно, основная превентивная сила наказания заключается не в его суровости, а в его неотвратимости.

Третья причина нынешнего высокого уровня преступности в России – это непродуманное, а подчас откровенно авантюрное реформирование всех сторон общественно-политической жизни нашей страны, резкая и радикальная смена политического курса, методы «шоковой терапии» в экономике, имевшие место с конца 1980-х по середину 1990-х годов. В один миг рухнули все прежние идеалы и ценности, а нескольким поколениям людей было предложено мгновенно «перестроиться», начать жить по-новому, так как вся их прежняя жизнь была названа «неправильной». Последствиями этого стали пагубное разрушение общественного правосознания и замена его общественным криминальным сознанием.

Очевидно, что разрушение прежней авторитарной политической системы поставило перед Россией задачу реформирования общества, создания новых институтов и структур, призванных обеспечить свободу и демократию, права человека и достоинство личности. Для государства, в котором недемократический режим существовал на протяжении более семи десятилетий, это стало проблемой невиданной сложности, требовавшей не только комплекса институциональных преобразований, но и нравственной переориентации общества. От политической элиты решение этой задачи требовало крайне взвешенных, продуманных, концептуально выверенных шагов, чтобы процесс реформирования не вышел из-под контроля. Однако перестройка пошла по другому сценарию.

По свидетельству авторитетных криминологов, в 1986-1996 гг., характеризующихся как время перестройки и рыночных реформ, Россия пережила системный экономический, социальный, организационный и перманентный политический кризисы. Эти процессы усилились в связи с кровопролитной войной в Чечне. Устранение влияния специфических криминологических последствий тех событий продолжается до сих пор.

Как отмечают исследователи, результатом недостаточно просчитанной тактики политического и социально-экономического реформирования России стал не только комплекс экономических, социальных, психологических и иных причин, способствовавших существенному росту преступности, но и изменение системы морально-нравственных критериев, размывание в массовом сознании границ между нормой и девиантностью, правопослушанием и преступлением. В условиях радикальной трансформации российского государства и общества рост преступности как раз и обусловлен утратой прежних нравственных начал и отсутствием новых. Конечно, можно (и нужно!) осуждать тоталитаризм, но неразумно оправдывать разрушение всего положительного, что было накоплено в деле борьбы с преступностью, и, огульно отрицая и уничтожая все «советское», пытаться затем заново изобрести велосипед.

Уместно привести здесь слова известной российской писательницы и адвоката, а в прошлом – талантливого и опытного следователя Е. В.Топильской, многие годы расследовавшей преступления в Ленинграде (Петербурге). Вспоминая те годы, она весьма эмоционально пишет: «Когда пятнадцать лет назад я пришла работать в прокуратуру, не раскрытое на месте преступления убийство считалось чрезвычайным происшествием. В районе “глухари” не расследовались, их сразу забирали в следственную часть прокуратуры города, и принимали их к производству “важняки” – следователи по особо важным делам. По каждому делу о нераскрытом убийстве <…> создавалась бригада следователей, а оперативники в количестве, исчисляемом десятками, как минимум месяц не вылезали из отделения милиции, на территории которого имел несчастье случиться “глухарь”. Что же касалось огнестрельных убийств, то они тут же ставились на контроль во всех мыслимых главках, ведомствах, управлениях, это была экзотика, просто дикий Запад! Нам бы, теперешним, тогдашние проблемы! Тогда двадцать нераскрытых убийств в год в Питере преподносились на всех совещаниях как тревожная ситуация, привлекали к нашему городу всеобщее внимание, зачисляя его в ранг чуть ли не столицы преступного мира. Теперь в каждом районе от двадцати до сорока “глухарей” в год, не считая раскрытых убийств, а умножьте-ка эту цифру на количество районов Северной Венеции!»

Безусловно, автор знает предмет. Ведь если в 1965 г. в городе на Неве было зарегистрировано 10 700 преступлений, то в 1991 г. их число составило уже 68 871, а в 1993 г. – 125 083. За прошедшие годы ситуация несколько улучшилась, однако цифры регистрируемой преступности по-прежнему внушительны: в 2011 г. в Санкт-Петербурге и Ленинградской области зарегистрировано 83 983 преступления, причем 33 889 из них отнесены к категории тяжких и особо тяжких; в 2019 г. – 72 940 преступлений, из которых тяжкими и особо тяжкими являются 25 245.

Схожую неприглядную картину современности (но уже по России в целом) рисует А. И. Бастрыкин, заметивший, что коррупция, деятельность организованных преступных групп, криминальный передел собственности, незаконный вывоз капиталов и другой собственности за рубеж, теневая экономика, наркобизнес, подпольный водочный бизнес, проституция, торговля людьми и оружием – все это стало повседневным явлением правовой и государственной жизни страны. Но ведь все перечисленное, как обоснованно подчеркивает автор, – явления правового характера, правовой действительности. «Они порождены, – пишет А. И. Бастрыкин, – наряду с другими факторами, неадекватными мерами государства, которые оно применяет, неадекватными правовыми методами, неадекватной правовой политикой, неадекватным правотворчеством, изъяном правосознания, недостатками правовой культуры, правового воспитания».

Размывание системы базовых ценностей общества и отсутствие новых ценностей, оказывающих регулятивное воздействие на поведение индивида, способствовало возникновению правового нигилизма, атмосферы, когда уже не правонарушение, а правопослушание становилось девиантностью, осмеивалось и уничижалось в массовом сознании. Государство пыталось бороться с преступностью, но эффективной борьбе мешало отсутствие необходимой нормативной базы, финансовых возможностей, а порою и политической воли.

Какая ситуация с преступностью сложилась в России к настоящему времени? В поисках ответа вновь обратимся к цифрам.

В 2005 г. количество зарегистрированных преступлений в нашей стране составило более 3,5 млн (а это, как мы помним, почти в семь раз больше, чем в 1956 г. в целом по СССР). Количество нераскрытых преступлений превысило 1 млн 658 тыс., в их числе – 5043 умышленных убийства и более 27 тыс. других особо тяжких преступлений. Это означает, что нераскрытым оставалось каждое третье официально выявленное преступление (а ведь нельзя забывать и про латентную преступность), сотни тысяч преступников сумели уйти от правосудия.

Затем наметилась тенденция к постепенному снижению количества регистрируемых преступлений. Так, в 2011 г. в России было зарегистрировано 2 404 807 преступлений (снижение на 8,5 % по сравнению с 2010 г.), из которых 607 507 отнесены к категории тяжких и особо тяжких, в их числе 14305 убийств и покушений на убийство, 38 512 случаев умышленного причинения тяжкого вреда здоровью.

В 2019 г. в России зарегистрировано 2 024 337 преступлений, что на 1,6 % больше, чем за 2018 г. При этом 494 092 зарегистрированных преступления отнесены к категории тяжких и особо тяжких, в их числе 7948 убийств и покушений на убийство, 21 465 случаев умышленного причинения тяжкого вреда здоровью, 3177 изнасилований. Небезопасны даже общественные места: в них в 2019 г. совершено более 690 тыс. зарегистрированных преступлений, в том числе 960 убийств и покушений на убийство, 406 изнасилований, 2291 разбойное нападение, 19 395 грабежей.

Оперируя этими цифрами и настаивая на необходимости дальнейшей эффективной работы по снижению уровня преступности, нельзя забывать и о том, что реформирования также требует уголовно-правовая статистика, недостоверность которой, по обоснованному мнению Б.Я.Гаврилова, сегодня очевидна для всех. Об этом, как уточняет автор, может свидетельствовать, например, сравнение с количеством преступлений в США (13 млн), Германии (6,5 млн) и других странах. Такая искаженность данных «не позволяет государству выработать соответствующие меры по борьбе с преступностью, в том числе в целях удержания ее на социально терпимом уровне».

Недостоверность статистических сведений о совершенных в стране преступлениях обусловливается двумя факторами: во-первых, сокрытием преступлений от учета органами дознания и следователями; во-вторых, наличием латентной преступности, о которой сообщений в правоохранительные органы не поступает вовсе. Реально же, по оценкам криминологов, в современной России ежегодно совершается порядка 10-12 млн преступлений.

Как заметил академик В. Н. Кудрявцев, современной преступности в России присущи новые и достаточно опасные черты: она стала более организованной, использует высокие технологии и мощную финансовую базу, для нее характерны сращивание с государственным аппаратом и легальным бизнесом, обширные международные связи. Интенсивный рост преступности привел к усилению корыстных начал, к организованной преступной деятельности во имя извлечения сверхдоходов, к стремлению установить криминальный контроль над определенными видами деятельности, использованию при этом таких рычагов, как дискредитация, шантаж, терроризм, заказные убийства.

По оценке С. А. Солодовникова, преступность в России за последние годы стала явлением общенационального свойства, и если раньше борьба с ней рассматривалась главным образом как задача правоохранительных органов, то сейчас она выходит на одно из первых мест среди проблем, глубоко беспокоящих государство и общество. Нынешняя криминальная ситуация в России представляет собой качественно новый феномен как по масштабам преступных проявлений, так и по степени разрушительного влияния на жизнеспособность общества, функционирование и безопасность государства, права и свободы его граждан. Криминальную картину дополняет терроризм, который создает в обществе атмосферу страха, неуверенности людей в своей безопасности, беспокойства о судьбе близких. И если в недалеком прошлом в структуре отечественной преступности преобладали корыстные преступления (на их долю приходилось около 2/3 от всех преступлений, тогда как на долю насильственных – 1/3), то теперь это соотношение изменилось: преступления, при совершении которых проявляется насилие, составляют уже более половины от числа уголовно наказуемых посягательств.

Серьезнейшую опасность для современного российского государства и общества представляет масштабная коррупция, уровень которой был и остается чрезвычайно высоким. Наверное, описывая деятельность чиновничьего аппарата конца XVIII – начала XIX в. и отвечая на вопрос, что происходит в России, лаконичным: «Воруют!», известный историк Н. М. Карамзин вряд ли мог предположить, что нарисованная им картина российских нравов останется верной и применительно к России рубежа XX-XXI вв. Криминализация общественного сознания перестала быть «умеренной» (терпимой для общества) и вышла, по справедливому утверждению отечественных авторов, за рамки допустимого.