§ 3. Будущее преступности и необходимость борьбы с ней

Итак, преступность есть зло, следовательно, неминуемо должен встать вопрос: можно ли с этим злом справиться? И действительно, поисками ответа на этот вопрос на протяжении многих столетий занимались светлые умы человечества, а отношение к явлению, именуемому преступностью, колебалось от крайне радикальных взглядов, связанных с предложением уничтожить всех порочных людей, до мнения о том, что корни этого зла естественны, вечны, а значит, необходимо принимать его как должное, как неизбежный, хоть и отрицательный, продукт деятельности людей.

В самом начале книги «Стратегии борьбы с преступностью» академик В.Н.Кудрявцев привел слова другого известного отечественного правоведа Н. С. Таганцева: «Жизнь всех народов свидетельствует нам, что всегда и везде совершались и совершаются деяния, по разным основаниям не только признаваемые недозволенными, но и вызывающие известные меры общества или государства, направленные против лиц, их учинивших, – деяния, признаваемые преступными; что всегда и везде существовали лица, более или менее упорно не подчинявшиеся требованиям правового порядка, велениям власти, его охраняющей». Ныне, в XXI столетии, с горечью констатирует В. Н. Кудрявцев, мы отнюдь не можем сказать, что эта картина изменилась. И мы не в состоянии похвастаться хоть какими-нибудь успехами в борьбе с преступностью, полагает ученый, «хотя имеем гораздо более глубокие познания о природе общественных явлений и обладаем мощными практическими средствами».

Ранее мы уже выяснили, что преступник – это не какой-то особый тип человека, появляющийся на свет с готовым планом того, как совершить преступление, и с колыбели готовящий себя к служению злу. Специальные исследования показывают, что многие из тех, кто по приговору суда обоснованно оказался за колючей проволокой, долгое время до этого жили совершенно обычной жизнью, не «праведнее» и не «грешнее» других. Однако при определенных жизненных обстоятельствах эти люди вдруг, во многом неожиданно даже для самих себя, решились на совершение преступления. «Не следует ли, к несчастью, сознаться, – замечает Г. Тард, – что от отъявленного преступника к честному негоцианту ведет целая серия переходных форм, что всякий коммерсант, обманывающий своих клиентов, – вор, что всякий кондитер, подмешивающий вино, – отравитель, и что вообще всякий фальсификатор – подделыватель». Но раз так – предотвратить массовое совершение преступлений чрезвычайно сложно.

Не случайно у того же Г. Тарда мы находим такие слова: «Если бы дерево преступности со всеми своими корнями и корешками могло бы быть когда-нибудь вырвано из нашего общества, оно оставило бы в нем зияющую бездну». А Э. Дюркгейм не только признавал преступность нормальным социальным явлением, но и утверждал, что «преступник вовсе не антисоциальное существо, не особого рода паразит, не чуждое и не ассимилирующееся тело в среде общества; это нормальный фактор социальной жизни. Преступление, со своей стороны, не должно рассматриваться как зло, для которого не может быть достаточно тесных границ; не только не нужно радоваться, когда ему удается спуститься ниже обыкновенного уровня, но можно быть уверенным, что этот кажущийся успех связан с каким-нибудь социальным расстройством».

Однако не все мыслители считали преступность принципиально непреодолимым явлением. Так, в свое время итальянский философ Джованни Доменико (в монашестве – Томмазо) Кампанелла (1568-1639), а следом за ним и английский социалист Роберт Оуэн (1771-1858), создавая утопии, идеальным считали такое общество, в котором преступности места нет. По мысли Р. Оуэна, причины преступности заложены не в самом преступнике, а в той системе, в которой он был воспитан. Отсюда и вывод автора о том, как можно одолеть преступность: «Настойчиво и систематически стремитесь поднять уровень общего благосостояния, прибегайте к мерам возможно меньшей суровости для ограждения общественного порядка против преступлений, и мало-помалу преступления исчезнут, ибо даже наиболее порочные и установившиеся наклонности не смогут долго бороться с настойчивой благожелательностью». Будет ли эта идея когда-нибудь подтверждена практикой?

Оптимистичными выглядят и высказывания французского юриста и писателя Шарля Дюпати (1746-1788), который, ознакомившись с галерной каторжной тюрьмой в Тулоне, пришел к целому ряду оригинальных для своего времени идей. Изучая списки каторжников, Ш.Дюпати заметил, что каждый год к галерам приговаривается почти одинаковое число преступников, а следовательно, приблизительно одинаковым должно быть число совершаемых каждый год преступлений; это значит, что существуют общие и постоянные причины, порождающие преступность. Однако такой вывод не привел автора ни к фатализму, ни даже к пессимизму. Ш. Дюпати нашел удачное образное сравнение, поясняющее его позицию относительно перспектив борьбы с преступностью: «День за днем известное количество воды проникает в корабль и требует равномерной работы помпами; но стоит сделать корабль наиболее пригодным для его назначения, стоит только покрепче скрепить его деревянные части, установить возможно большую бдительность (экипажа), – и дальше все меньше и меньше воды будет проникать в корабль».

Еще в совсем недавнем – по историческим меркам – советском прошлом тезис о возможности полной победы над преступностью разделяло в нашей стране абсолютное большинство криминологов. Связывая происхождение преступности с существом эксплуататорского общества, считая саму ее классово обусловленной и исторически преходящей, основоположники марксизма-ленинизма и их последователи полагали: если ликвидировать систему общественных отношений, основанную на классовом и социальном неравенстве людей, их эксплуатации, то преступность как массовое отрицательное социальное явление тоже можно будет преодолеть. Показательно утверждение В. И. Ленина: «Мы знаем, что коренная социальная причина эксцессов, состоящих в нарушении правил общежития, есть эксплуатация масс, нужда и нищета их. С устранением этой главной причины эксцессы неизбежно начнут “отмирать”. Мы не знаем, как быстро и в какой постепенности, но мы знаем, что они будут отмирать. С их отмиранием отомрет и государство».

Популярным стало и другое ленинское высказывание, относящееся к временам, когда широкие народные массы сами овладеют наукой управления: «Когда все научаться управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных “хранителей традиций капитализма”, тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием <…> что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой».

Перед советскими криминологами встала задача назвать причины преступности в таком обществе, где, как было провозглашено, Октябрьской революцией 1917 г. уничтожена ее коренная социальная причина. Решая эту задачу, отечественные авторы подтверждали вывод о том, что с победой коммунистических общественных отношений преступность будет преодолена и сведена до уровня отдельных «эксцессов»; вместе с тем они делали оговорку, что в переходный от капитализма к коммунизму период существование преступности, хоть и в качественно иных формах, возможно. Как утверждалось в отечественной литературе, в социалистических странах преступность еще имеется в связи с тем, что «при социализме сохраняются остатки досоциалистического прошлого, существующие в различных сферах жизни общества, а также в сознании и психологии людей, в их быту». Именно в «наличии пережитков прошлого в сознании и поведении людей» видел причину преступности известный советский криминолог А. А. Герцензон. Эти пережитки – своеобразные «родимые пятна» капитализма, которые со временем должны «пройти».

В решениях ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР о мерах по усилению борьбы с нарушениями общественного порядка прямо подчеркивалось: «В нашей стране, идущей по пути строительства коммунизма и обеспечивающей всем гражданам гарантированное право на труд, образование, отдых и социальное обеспечение, не должно быть места преступным проявлениям и другим нарушениям социалистического порядка». Подобные решения, разумеется, становились руководящими для отечественных исследователей.

Оценивая советские криминологические взгляды на преступность с высоты сегодняшнего дня, профессор В.В.Лунеев отмечает: в годы сталинизма, когда криминологическая наука и практика были парализованы, а информация о состоянии преступности засекречена, вопрос о возможности искоренения последней вообще не ставился, поскольку считалось, что преимущество социализма над капитализмом и в криминологическом отношении бесспорно и доказано. В постсталинский период криминология, хоть и «открытая», по-прежнему была лишена фактической информации, необходимой для объективного и широкого общественного осмысления криминальных явлений. Поэтому и в данный период задача ликвидации преступности воспринималась основной массой неосведомленных людей как более или менее реалистичная, а Н.С.Хрущев, например, заявлял, что лично пожмет руку последнему преступнику. «В этих условиях, – констатирует В. В. Лунеев, – вышедшие из “подполья” криминологи, воодушевленные строительством незапятнанного будущего, в течение последующих двух десятилетий придумали немало “доказательств” утверждению о постепенном и закономерном искоренении преступности в процессе строительства бесклассового общества. Если бы криминальная статистика была доступной, а свобода слова – реальной, сомнительность вымышленных “доказательств” стала бы очевидной еще в 60-е годы ХХ в., когда преступность начала неуклонно расти. Но и статистика, и свобода слова оставались за семью замками. И это было не столько виной возрождающейся криминологии, сколько ее бедой».

На принципиальном положении о возможности ликвидации преступности до построения коммунистического общества, уже в процессе его строительства, акцентировал внимание, в частности, И. С. Ной: «Именно на этом основывается известное положение программы партии о том, что в обществе, строящем коммунизм, не должно быть места правонарушениям и преступности». При этом И. С. Ной напоминает, ссылаясь на труды К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина: «Исходным в познании преступности является положение о том, что преступления представляют собой нарушения условий существования общества и что коренная социальная причина эксцессов, состоящих в нарушении правил общежития, есть эксплуатация масс, нужда и нищета их. С устранением этой главной причины эксцессы неизбежно начнут “отмирать”. Вместе с тем, не впадая в утопизм, марксисты вовсе не отрицают “неизбежность эксцессов отдельных лиц” и после того, как будет построен коммунизм и возникнет ненадобность государства». По мнению криминолога, внимательное прочтение указанных положений К. Маркса и В. И. Ленина приводит к мысли о том, что нарушения условий существования общества, эксцессы могут выступать как деяния преступные и как деяния, не являющиеся таковыми. Одновременно автор посетовал на «неразработанность» в криминологической литературе проблемы преступности в аспекте ее отличия от «таких эксцессов, которые хотя и являются достаточно общественно опасными деяниями, совершаемыми вменяемыми лицами, но совершаются в обществе, где преступность как социальное явление еще не возникла или уже успела “отмереть”».

Каким же образом можно разграничить преступления и те «эксцессы», которые, преступлениями не являясь (но обладая в то же время признаком общественной опасности!), сохранятся и после победы над преступностью? Признавая правомерность такого вопроса – ибо нарушения правил общежития были известны еще первобытнообщинному строю и будут иметь место в коммунистическом обществе, – И. С. Ной предложил следующий ответ. По утверждению криминолога, различие между эксцессами преступными и непреступными следует проводить по двум определяющим признакам: 1) по характеру причин, вызывающих наличие подобных эксцессов; 2) по властной силе, с помощью которой осуществляется борьба с теми или иными эксцессами.

Рассматривая первый из названных признаков, И. С. Ной подчеркивает, что преступность по своей этиологии – явление классовое. Связь эксплуатации человека человеком с преступностью выражается прежде всего в весьма заметном росте в эксплуататорском обществе эксцессов, связанных с нарушением правил общежития. Неизбежность роста таких эксцессов видится исследователю в том, что создаются условия существования личности, при которых удовлетворение потребностей индивидуума возможно лишь за счет интересов других людей. Соответствующим духу своего времени выглядит и следующее наблюдение И. С. Ноя: класс эксплуататоров как класс господствующий создает свое право, свою мораль, призванные закреплять и охранять угодные и выгодные ему общественные отношения. Деяния же, представляющие для эксплуататоров повышенную опасность, объявляются преступными. К числу таких деяний относятся и те, которые посягают непосредственно на интересы господствующего класса, и те, которые затрагивают эти интересы, нарушая условия существования общества. «Преступления последнего рода, – утверждает И. С. Ной, – известны как общеуголовные эксцессы, связанные с нарушением условий существования общества, хотя некоторые из них известны и доклассовому обществу. Марксисты считают такие деяния преступными лишь тогда, когда они совершаются в классовом обществе, поскольку главной причиной, их порождающей, выступает несовершенство общественной жизни людей. <…> Выражается оно не только в создании неприемлемых условий существования больших масс людей, лишенных в случае соблюдения ими элементарных правил человеческого общежития возможности подлинно человеческого существования, но и в разлагающем влиянии самого буржуазного образа жизни, основанного прежде всего на принципе культа индивидуализма, проявляемого в обезличивании людей, в принуждении их рабски следовать традициям и нормам буржуазного общества, ведущего к жестокому уродованию человеческой личности».

Вторым критерием разграничения сравниваемых понятий И. С. Ной называет характер властной силы, которая используется обществом в борьбе с эксцессами, нарушающими условия его существования. Эксцессы, по мнению криминолога, «могут рассматриваться как преступные лишь тогда, когда в борьбе с ними используется совершенно определенная сила – государственная власть. Тогда же, когда общественный порядок обеспечивается силой самого общества и надобности в государстве не имеется, нарушения правил общежития выступают в качестве таких эксцессов, которые не оцениваются как преступные».

Конечно, сегодня предложение подразделять деяния на преступления и эксцессы не найдет поддержки. Проложенная между этими понятиями граница выглядит с позиций сегодняшнего дня уж слишком иллюзорно. Более того, подобное разграничение не имеет смысла, коль скоро в обоих случаях речь идет не о каком-нибудь, а именно об общественно опасном деянии. Если мы говорим, что такого рода деяния по-прежнему будут совершаться, то тем самым допускаем существование и в будущем неправильных поступков – например, умышленного лишения одним человеком другого жизни, здоровья, имущества. Но раз так, не все ли равно, будут такие неправые действия именоваться преступлениями или иными эксцессами? Если мы хотим бороться с преступностью не по существу, а лишь формально, то можно назвать и куда более легкий способ полностью покончить с ней: отменить уголовное законодательство как таковое, а все нынешние общественно опасные деяния, переименовав их, например, в тяжкие проступки, запретить административным законодательством с одновременным радикальным усилением имеющихся в административном праве наказаний. На бумаге преступность перестанет существовать, хотя никакой пользы гражданам это не принесет.

Заметим, что и пятьдесят лет назад в нашей стране некоторые авторы не подразделяли деяния на преступления и «иные эксцессы» и высказывали большие сомнения по поводу возможности преодоления преступности. Так, М. Голубовский, признавая, что с изменением социальных условий некоторые виды преступлений исчезнут, полагал, что в любом обществе всегда будут существовать законы и всегда будут личности, склонные преступать эти законы. Критикуя приведенную позицию М. Голубовского, И. С. Ной заметил, что тот «отождествил правила общежития с нормами права, а нарушителей правил общежития отождествил с преступниками, хотя понятия эти отнюдь не однозначны».

Уместно привести и слова Н. Ф. Кузнецовой, которая, сославшись на И. И. Карпеца, еще в 1969 г. заметила: «После полной победы социализма преступность <…> не потеряла свойства необходимого социального явления, не стала случайностью и в то же время не близка еще к тому, чтобы в целом принять характер отдельных эксцессов. <…> Неизбежность преступности подтверждается полувековым существованием Советского государства и четвертьвековым существованием зарубежных социалистических государств». Вместе с тем, как подчеркнула Н. Ф. Кузнецова, «неизбежность преступности не следует смешивать с ее неистребимостью при социализме». Этой фразой она вызвала критику в свой адрес со стороны других ученых, озадаченных тем, как можно истребить неизбежное явление.

Современные отечественные криминологи, освободившись от «руководящих указаний партии и правительства», далеко не так оптимистичны в прогнозах на будущее. Отбросив идеологизированные постулаты о грядущей победе коммунизма, они не заявляют больше и о ликвидации преступности. Характерными для российских криминологов, как и для их западных коллег, стали утверждения о закономерности существования такого социального явления, как преступность, – правда, нередко сопровождающиеся осторожными оговорками о «современном этапе развития общества» или об «известных социально-экономических формациях».

Вот что писал по этому поводу В. З. Лукашевич: «В условиях рыночной экономики в нашей стране даже высокий уровень работы правоохранительных органов, осуществляющих свою деятельность с участием общественности, не может привести к ликвидации преступности и полному ее искоренению. Об этом убедительно свидетельствует уголовная статистика всех государств мира, базирующихся на рыночной экономике. Причем высокий жизненный уровень населения в развитых экономически государствах отнюдь не приводит к существенному сокращению преступности (США и др.)». А в одном из лучших современных учебников по криминологии мы находим следующее утверждение: «Преступность – явление закономерное, обусловленное особенностями общесоциальных условий, в то время как отдельные преступления, будучи частным проявлением этой закономерности, обусловлены индивидуальными обстоятельствами и носят случайный характер. Это значит, что любое конкретное преступление может быть, а может и не быть, его можно не допустить. Преступность же в целом на определенном этапе развития общества – закономерно и неизбежно существующая объективная реальность, искоренить которую нельзя».

Английский криминолог Л. Радзинович сделал следующее любопытное наблюдение: «Всегда оставалась надежда, что если мы сможем достигнуть мира и богатства, рост преступности прекратится. В первой половине 50-х гг. казалось, что эта надежда сбудется. Казалось, что с материальным благополучием, высоким образованием, полной занятостью и процветанием государства самые корни преступности будут устранены. Затем неожиданно, когда закончилось послевоенное нормирование продуктов и мы приготовились услышать об улучшении показателей преступности, когда кривая богатства и изобилия поднялась вверх, кривая преступности начала также следовать ей».

Если рассматривать преступность с философских позиций, можно заметить, что она как явление существует до тех пор, пока существует противоречие – этот вечный двигатель явлений. Противоречие не имеет временных, а тем более исторических границ, – оно вечно. Именно на противоречие и указывают криминологи как на причину существования преступности. В криминологической литературе отмечается, что преступность – многогранное социальное явление с множеством причин (противоречий); эти противоречия выливаются в целый причинный комплекс, который в конкретный исторический период или эпоху полностью устранить невозможно, хотя и можно корректировать в нужном направлении.

Обоснованным выглядит утверждение криминологов о том, что преступность как совокупность социальных явлений и процессов возникла в результате негативного опыта взаимодействия индивидуумов с обществом и его членами по поводу удовлетворения своих потребностей противоправными способами. Каждое преступление – уникальный социально-стихийный эксперимент по противоправному разрешению противоречий между человеком и обществом. Преступление выступает результатом противоречия между конкретным лицом и обществом, но, как отмечает В. И. Шульга, уже на индивидуальном уровне и в определенной жизненной ситуации. Причины данного преступления опосредуются общими причинами преступности как явления. На криминологическом уровне «всеобщей» причиной существования единичных преступлений выступает прежде всего отчуждение индивида от общества. Это приводит к серьезным социально-нравственным и психологическим деформациям личности, которые выступают причинами конкретных преступлений. Борьба с названными деформациями возможна, но только на типологическом уровне, что позволит лишь снизить порог вероятности совершения единичного преступления. Не допустить его совершения в каждом конкретном случае со стопроцентной вероятностью невозможно. Всегда существует определенный причинный комплекс, который строго индивидуален, неповторим по своим характеристикам. И сколько отдельными индивидуумами совершается преступлений, столько есть и приводящих к этому индивидуальных причинных комплексов.

Более того, если даже предположить, что со временем человечество каким-то образом все же научится предупреждать все известные сегодня общественно опасные деяния, то, вероятнее всего, как «опасные» станут восприниматься какие-то другие деяния, нарушения общепринятых правил поведения, которым мы сейчас значения не придаем. Об этом писал еще Э. Дюркгейм, предложив вообразить некое идеальное общество. Пусть это будет общество святых, некий образцовый монастырь, где полностью отсутствуют какие бы то ни было преступления в собственном смысле этого слова. Идиллическая жизнь такого монастыря, по мнению Э. Дюркгейма, не смогла бы длиться долго: все пришло бы к тому, что незначительные аморальные проступки его обитателей начали бы вызывать у остальных точно такое же негодование, какое вызывают в обычном обществе серьезные преступления. И мера суровости наказаний за них стала бы такой, как будто это настоящие преступления.

«Прав ли был пессимист Лист?» – такое название дал первому параграфу своей фундаментальной монографии В. В. Лунеев, приведя в качестве эпиграфа следующие слова известного германского правоведа Франца фон Листа, прозвучавшие в Лейпцигском докладе 1889 г.: «Преступление так же вечно, как смерть и болезнь, наказание никогда не исчезнет, меры предупреждения никогда не победят преступности, точно так же как величайшее развитие гигиены никогда не победит смерти и болезней». Как отметил В.В.Лунеев, много лет с кафедры юридического вуза он критиковал такие идеи зарубежных криминологов. «Очень хотелось верить и верилось, – честно пишет ученый, – что действительно преступность – явление классовое, исторически преходящее, обусловленное несовершенством социальных отношений, обремененных пережиточными процессами дикого эксплуататорского прошлого, и что если их последовательно устранять, то будет “отмирать” и преступность. Было бы неправдой, если сказать, что эта вера была замешана только на партийном конформизме и прямых “указаниях” классиков марксизма-ленинизма».

Как не без основания подчеркнул криминолог, «концепция построения разумного общества социальной справедливости, свободного от преступных проявлений, разрабатывалась не только и не столько марксистской, сколько большой домарксистской литературой великих ученых, мыслителей, писателей и мечтателей. Им принадлежит доказательственный анализ преступных “наклонностей” капиталистических отношений и поиск более гуманного (беспреступного) общественного устройства. И этот поиск, видимо, никогда не иссякнет, каким бы утопичным он нам ныне ни казался. Даже у прагматичных и далеких от марксизма американцев существует склонность к наивному оптимизму в подходе к возможным методам решения проблем преступности. Многие остаются убежденными в том, что эксперты однажды все-таки пробьют “брешь” и это даст возможность освободиться от большей части преступлений».

Формулируя собственную позицию по этому вопросу, В. В. Лунеев утверждает, что в действительности преступность есть «непреходящий и увеличивающийся продукт человеческого общества», а идея Ф. Листа «позволяет трезво смотреть на преступность как на побочный нежелательный, но закономерный продукт общества, как на неизбежную, но в определенных пределах контролируемую патологию». Обосновывая свой взгляд, криминолог ссылается на вывод экспертов ООН, сделанный ими еще в далеком 1977 г. на основе первого обзора тенденций преступности в мире. Этот обзор, отмечает ученый, «подтвердил, что общество, в котором нет каких-либо отклонений от общепринятых норм поведения, существует лишь в теории и вряд ли возможно в действительности, о чем свидетельствует историческая и сегодняшняя реальность. Степень терпимости стран к отклонению от норм поведения различна, однако, вероятно, лишь немногие государства пойдут на такую борьбу, которая потребовалась бы для общества, “полностью свободного от преступности”».

Одновременно В.В.Лунеев подчеркивает, что признание преступности «непреходящим и увеличивающимся продуктом» вовсе не означает, что «она не может быть подчинена (в определенной мере!) социальному контролю, что она не поддается социальным воздействиям, что ее нельзя при тех или иных условиях как-то минимизировать и гуманизировать, что бесполезны общесоциальные и специально-криминологические меры предупреждения преступлений. Так же как извечность смерти и болезни не означает, что жизнь не продлеваема, а болезни фатальны. Человечество небезуспешно борется и с тем, и с другим, хотя хорошо сознает, что все люди смертны и подвержены болезням. Продлевая себе жизнь и результативно борясь с недугами, – развивает свою мысль ученый, – человечество не ставит своей целью искоренить смерть и сопутствующие ей болезни. Это привело бы людей к фрустрации. Но оно добивается продления жизни и улучшения здоровья, опираясь на реальность выводов и средств».

Схожую позицию по вопросу «вечности» преступности занял Ю. М. Антонян. Резко критикуя тезисы авторов советских лет об «отмирании» преступности, Ю. М. Антонян заявляет, что теперь никто не строит таких утопических планов, «поскольку понятно, что она есть неизбежный и естественный спутник человечества на все времена, подобно болезни и смерти». И далее: «Необходимо признать, что преступность одновременно является и патологией, и нормой: патологией потому, что она резко нарушает этические и правовые установления, нормой потому, что человечество не может и не сможет ее преодолеть».

Э. А. Поздняков также уверен в том, что устранить преступность нельзя никакими способами, поскольку преступность есть «неотъемлемый элемент прекрасной и многосторонней человеческой природы, а значит, и всего бытия человеческого рода».

Займемся теперь поиском ответа на другой вопрос, во многом вызывающий подозрения в своей провокационности: если общепризнанно, что преступность есть вечное явление, то надо ли бороться (именно бороться!) с преступностью? Уверены, что если остановить на улице какого-нибудь спешащего по своим делам гражданина, не имеющего отношения к изучению криминологических проблем, и задать ему этот вопрос, то положительный ответ на него не вызовет у гражданина сомнений и раздумий. Однако у криминологов все не так просто!

Дело в том, что в криминологической литературе некоторые авторы высказывают недовольство по поводу самого термина «борьба» применительно к преступности, поскольку он кажется им некорректным; предлагается заменить слово «борьба» более нейтральными понятиями «контроль» или «активное противодействие». Типична следующая аргументация. Преступность есть социальноправовое явление; как форма существования объективного мира это явление наличествует независимо от нашего сознания или воли. Преступность живет и развивается по своим законам и закономерностям. Возможно ли, спрашивают криминологи, при таких обстоятельствах ставить задачу борьбы с явлением?

Одновременно всячески подчеркивается, что «борьба» означает такое волевое воздействие на преступность, которое должно привести к ее полному уничтожению и ликвидации как явления. Не случайно, – припоминают ученые, не приемлющие термин «борьба», – до недавнего времени у нас и стояла задача ликвидации преступности вне связи ее как явления с социальными условиями жизни общества. Негативные примеры такого волюнтаристского подхода к сущности (в том числе социальной природе) преступности хорошо известны. Отсюда следует вывод: хотим мы того или нет, вольно или невольно, но, используя термин «борьба с преступностью», мы уже определяем некорректную с точки зрения криминологии стратегию и тактику этой самой борьбы – ставим цель ликвидации преступности, хотя преступность вечна и непобедима. Поэтому логичнее заменить этот термин.

Одним из главных критиков парадигмы «борьбы с преступностью» выступил С. С. Босхолов. Как и другие сторонники отказа от приведенной парадигмы, он замечает, что «борьба» зачастую предполагает «непримиримое противостояние вступивших в нее сторон с конечной целью победы, для достижения которой могут быть использованы любые средства». Развивая свою мысль, автор приходит к следующему выводу: «Увлекшись борьбой (а борьба всегда увлекает, завораживает и даже ослепляет борющихся), те, кто призваны по долгу службы вести ее против преступности, зачастую переходят грань, которая разделяет право и произвол, законность и беззаконие». Призывы к войне с преступностью, усилению борьбы с ней, рассуждает далее С. С. Босхолов, по сути дела, ставят перед органами уголовной юстиции, государством и обществом несодержательную цель. Такие призывы «не только дезориентируют, но и дезорганизуют их деятельность по обеспечению безопасности и правопорядка, влекут, как правило, массовые нарушения законности, прав и свобод граждан». Вдобавок парадигма «борьбы с преступностью», по мнению криминолога, «держит правоприменителя заложником уголовной статистики, часто сводит его работу к пресловутой “борьбе” с показателями. Вот почему в органах внутренних дел и прокуратуры широко распространены сокрытие преступлений от регистрации и учета, манипулирование данными уголовной статистики для создания мнимого благополучия на соответствующей территории». Наконец, целевая установка на «борьбу» с преступностью представляется автору негативной еще и потому, что она «изначально не требует объективного, а тем более критического, анализа криминологической обстановки и результатов деятельности органов уголовной юстиции. Она содержит в себе потенциальную опасность возврата на уже пройденный нашим обществом путь раскручивания маховика уголовной репрессии». Всякий призыв к войне с преступностью, констатирует автор, «означает, по сути, призыв к насилию и жестокости. Между тем насилие в ответ порождает только насилие, а жестокость – только жестокость».

Однако, на наш взгляд (разделяемый, кстати, многими отечественными учеными), отказываться от устоявшегося и правильного по своей сути словосочетания «борьба с преступностью» никак нельзя. Дело в том, что именно «борьба» предполагает противодействие чему-либо с максимальным напряжением всех сил и возможностей; применительно к преступности это означает стремление добиться как можно более значительного снижения ее уровня, благоприятного изменения ее характеристик. Если же встать на позицию тех, кто полагает неприемлемым употребление термина «борьба» всюду, где нет уверенности в полной и безоговорочной победе, то следовало бы избегать его и во многих других устоявшихся словосочетаниях. Так, нельзя было бы говорить о борьбе с коррупцией, борьбе с инфекциями, болезнями, борьбе за соблюдение прав человека и др. Очевидно, что доходить до таких крайностей неразумно!

Кроме того, именно термин «борьба» указывает на двусторонний характер воздействия: не только государственная власть воздействует на преступность, но и последняя пытается диктовать государству и ориентированному на закон обществу свои условия. Речь, таким образом, идет о жестком противоборстве двух сторон, что соответствует объективной реальности.

Уместно вспомнить здесь и следующие слова В. В. Лунеева: «“Пропаганда” объективных закономерностей “вечной” преступности для некоторых экстравертированных групп населения сама по себе может быть криминогенной. Продолжая листовскую параллель (преступность – болезнь – смерть), нельзя не вспомнить бытовые циничные, но реалистичные выражения: “Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет”, “Один раз живем”, “Все равно умрем” и др. Это мотивации (мотивировки) и пьянства, и курения, и наркомании, и других бесспорно вредных для здоровья человека “удовольствий”. Криминологические аналоги: “Все воруют”, “Все мы преступники, только одни попались, а другие нет” – вполне достаточны для самооправдания преступного поведения различными субъектами». Если продолжить этот приведенный В. В. Лунеевым ряд, можно обоснованно допустить, что замена термина «борьба» термином «противодействие» или «контроль» повлечет за собой снижение интенсивности работы сотрудников правоохранительных органов, по крайней мере некоторых из них, по принципу: «Я больше не борюсь с преступностью, а контролирую ее».

Ярко и эмоционально выразили свою позицию по рассматриваемому вопросу (применительно к теории оперативно-розыскной деятельности (далее также – ОРД)) И. А. Климов и Г.К. Синилов: «Политические реформы в России потребовали пересмотра идеологии классовой борьбы в нашем обществе. Однако термин “борьба” профессионально применяется в мировой науке также для обозначения тех сфер деятельности, где наличествует противоборство целей и интересов (спорт, военная наука, международное право). В юридической системе наук, как и теории ОРД, он применяется для единообразного понимания противоборства органов власти с преступными сообществами, игнорирующими конституционные принципы функционирования общественных отношений. В порядке угодничества, политизируя этот сугубо профессиональный, устоявшийся термин, сомнительные профессионалы ОВД настойчиво начали вытеснять обосновано применяемое понятие борьбы с преступностью путем его механической замены на термин “противодействие”. В криминалистике и теории ОРД этот термин также широко применяется, но обоснованно и полно отражает сущность нелегитимного поведения и поступков криминальной среды. Властные же структуры, в том числе оперативные аппараты ОВД, законодательно наделены правом проведения специальных разведывательно-поисковых мероприятий для наступательных действий против преступников. Политизированность языка теории ОРД не только вносит терминологическую путаницу, искажает профессиональную готовность к борьбе с преступностью, но психологически “разоружает” властные структуры».

Не выглядят убедительными и приведенные выше аргументы о якобы имеющейся связи между установкой на борьбу с преступностью и массовыми нарушениями законности и укрывательством преступлений. Полагаем, что сама по себе установка бороться с преступностью, предполагающая активные шаги правоохранительных органов по предупреждению, выявлению и раскрытию преступлений, привлечению к уголовной ответственности только в действительности виновных лиц (при недопустимости привлечения к уголовной ответственности невиновных), никак не может повлечь нарушения прав граждан. Если же некий нечистоплотный сотрудник (а по существу – преступник), погнавшись за высокими показателями раскрываемости, решится нарушить закон и привлечь невиновного, то никакая другая парадигма, будь то «контроль над преступностью» или «противодействие преступности», не удержит его от совершения этого преступления.

А вот какую позицию в разгоревшемся терминологическом споре занял академик В. Н. Кудрявцев: «В последнее время вместо выражений “война”, “борьба”, “искоренение”, “преодоление” применительно к преступности все чаще – не без влияния западной литературы – стал употребляться термин “контроль”, под которым понимаются продуманная криминализация и пенализация деяний, организация эффективной правоохранительной системы, привлечение общественности к ее деятельности и т.п. Однако замена термина “борьба” на термин “контроль” может пониматься и иначе, как невозможность одолеть преступность: ее якобы мы в состоянии лишь “контролировать”, т. е. просто наблюдать за положением дел. Такое понимание нельзя не отвергнуть, потому что оно означает пассивное отношение к этому опаснейшему явлению и, главное, признание нашего бессилия и сегодня, и в будущем (курсив мой. – А. А.). Если проводить аналогию с медицинской практикой, то, разумеется, человечество не может искоренить все болезни. Но оно ведет активную борьбу с ними, а не только “контролирует” ситуацию. И кое-что уже удалось сделать (сведены к минимуму многие эпидемии, практически ликвидированы такие болезни, как чума, оспа и ряд других заболеваний). К подобному результату должна стремиться и юридическая практика».

В то же время, по признанию В. Н. Кудрявцева, существует и более приемлемое понимание термина «контроль над преступностью», вытекающее из социологического понятия «социальный контроль». Поэтому, на взгляд академика, вполне применима классификация, согласно которой выделяют следующие методы социального контроля над преступностью: информационный метод – разъяснение норм права, ценностей права и морали; применение санкций – наказание преступников; социальная профилактика – устранение внешних причин и условий антисоциального поведения; медико-биологическое воздействие – преодоление внутренних причин отклонения от нормы.

Ю.М. Антонян подчеркнул, что актуальной задачей остается удержание преступности на так называемом цивилизованном уровне, т. е. на таком, «когда в процентном отношении корыстная преступность превалирует над насильственной, когда жизнь, здоровье и достоинство человека более или менее ограждены от преступных посягательств и люди не боятся выйти на улицу, когда коррупция не душит общество и не ложится непосильным “налоговым” бременем на плечи граждан, когда они могут найти защиту в суде и правоохранительных органах, когда они, во всяком случае большинство из них, уважают закон и осуждают преступления и др.».

Кстати, по наблюдению С. А. Солодовникова, преступность в США с середины 1990-х годов – и в абсолютных, и в относительных величинах – последовательно и весьма ощутимо снижается. За 10 лет преступность в этой стране в целом сократилась почти на 30 %. Наблюдается заметное снижение числа наиболее опасных преступлений, уровень насильственной преступности в США снизился на 33,4 %. Происходят определенные изменения в характерных особенностях деятельности преступных сообществ и методах борьбы с организованной преступностью. «В целом, – утверждает криминолог, – организованная преступность в США сегодня значительно “окультурилась”, а коррупция и “отмывание” денег обходятся без стрельбы. Отходят от откровенно преступных дел криминальные сообщества, которые стараются максимально легализоваться за счет законного бизнеса. Наряду с этим “громкие мафиозные организации” уходят если не в прошлое, то в тень».

Не будем пессимистами. Добиваться значительных успехов в борьбе с преступностью можно, но для этого необходимо не только совершенствовать уголовно-правовое и уголовно-процессуальное законодательство, требовать точного исполнения законов от правоприменителей, эффективно организовать систему исполнения наказаний. Серьезные успехи не придут без создания системы широкой государственно-правовой пропаганды демократических ценностей, законопослушного поведения, уважения и соблюдения чужих прав, без продуманной профилактики противоправного поведения. Нужны комплексные меры для устранения или хотя бы значительного нивелирования разрушающего воздействия основных криминогенных факторов, кроющихся в социально-экономическом неблагополучии, нравственном опустошении, криминализации общественного сознания.

В завершение параграфа напомним блестящий вывод, к которому пришел Ф.фон Лист: «Криминальная (а сегодня точнее было бы сказать «уголовная». – А. А.) политика как основанное на твердо установленных принципах средство борьбы с преступностью имеет задачей выяснить причины преступления, так как борьба со злом может быть успешной лишь в том случае, когда зло это уничтожается в самом корне. Если, однако, общественный фактор преступления несравненно влиятельнее индивидуального, то криминалист прежде всего должен обратить свое внимание на общественные причины и стремиться к уменьшению преступности путем реформирования нездоровых общественных условий. Я не думаю, что нужно указывать на то, что руководящая и законодательная сферы еще очень удалены от полного сознания этого важного положения. Если какое-нибудь тяжкое преступление, как молния, внезапно прорезает тьму, скрывавшую от нас недочеты общественного строя, то часто ограничиваются введением нескольких новых параграфов в уложениях о наказаниях, хотя наказания в благоприятнейших случаях имеют влияние лишь на индивидуальный фактор». Слова эти удивительно актуально звучат и сегодня.

Итак, полная победа над преступностью и ее ликвидация практически недостижимы, по крайней мере в известных нам социально-экономических формациях; это лишь идеал, к которому нужно стремиться. И здесь требуется максимальное сосредоточение сил, поиск новых подходов в деле борьбы с преступностью, а также творческая переоценка и использование уже накопленного позитивного опыта. Это тем более важно, что сегодня возникают и стремительно развиваются новые формы проявления преступности, усиливается ее влияние практически на все стороны государственной и общественной жизни. Можно сказать, что она уже реально посягает на основы государственного управления обществом, на саму российскую государственность.