§ 1. Проблемы судебной власти

Судебная власть может быть определена как самостоятельная и независимая ветвь государственной власти, созданная для: разрешения на основе закона социальных конфликтов между государством и гражданами, самими гражданами, юридическими лицами; контроля за конституционностью законов; защиты прав граждан в их взаимоотношениях с органами исполнительной власти и должностными лицами; контроля за соблюдением прав граждан при расследовании преступлений и проведении оперативно-разыскной деятельности; установления наиболее значимых юридических фактов и состояний. В соответствии с теорией разделения властей она представляет собой одну из трех основных ветвей государственной власти, закрепленных в ст. 10 Конституции РФ.

В нашей стране судебная власть осуществляется судами, которые выполняют возложенные на них полномочия посредством конституционного, гражданского, административного и уголовного судопроизводства. Теоретически по своему содержанию судебная власть выходит за пределы ее вещественных носителей – судов, являясь движущей силой их организации и деятельности, системой заложенных в суды возможностей влиять на другие виды государственной власти, человека и общество в целом. Однако на практике судебная власть и суд (судебная система) не могут существовать раздельно – они сосуществуют на благо народа.

Как известно, одна из важнейших функций судебной власти – отправление правосудия, т.е. осуществление производимой в процессуальном порядке правоприменительной деятельности суда по рассмотрению и разрешению гражданских и уголовных дел, а также экономических споров в целях охраны прав и интересов граждан, организаций и государства. Отправление правосудия является исключительной компетенцией судебной власти, что прямо закреплено в Конституции РФ (ч. 1 ст. 118). Однако, как замечают исследователи, не следует сводить судебную власть «к какому-то одному из видов судебной деятельности, в том числе и к правосудию, или считать их синонимами. Хотя эти понятия и родственные, близкие по содержанию, но не тождественные». Наряду с правосудием судебная власть реализуется в целом ряде контролирующих полномочий, также имеющих огромное социальное значение.

По свидетельству ученых, современное правосудие в России – это «постоянный поиск оптимальной модели организации судебной власти, которая требует наличия научно обоснованных и качественно выверенных отечественной и зарубежной практикой законопроектов, обеспеченных волей к реформам политического руководства страны, органов государственной, исполнительной и законодательной власти, наконец, общественных (правозащитных) организаций и прежде всего российских граждан».

Один из концептуальных вопросов, вызывающих горячие дискуссии в научных кругах, касается определения роли суда в осуществляемой государством борьбе с преступностью. Целый ряд современных авторов высказывается против включения суда в число органов, борющихся с этим злом. Отмечается, что осуществление правосудия исключает участие суда в решении задач глобального характера – таких как борьба с преступностью, коррупцией, теневой экономикой, – требующих объединения усилий различных ветвей власти, а также освобождает от обязанности выявлять причины и условия преступлений, соответствующим образом реагировать на них, контролировать деятельность субъектов предупреждения преступлений.

В качестве характерного примера можно привести слова С. Е. Вицина, прозвучавшие в одном из его интервью: «Многие просто никак не могут понять, что суд – это не инструмент борьбы с преступностью. Суд вообще не должен ни с кем бороться. Не надо путать: суд – это арбитр между обвинением и защитой. И главная функция суда в уголовном процессе не карать, а отвечать на вопрос: виновен человек или нет. Судебный процесс должен быть состязательным. А как он может быть состязательным, если у одной стороны есть право самовольно сажать другую сторону в тюрьму?».

Сторонники приведенной позиции в обоснование своей правоты нередко указывают и на то, что «оперирование показателем роста преступности для оценки работы юстиции порождает обвинительный уклон, снижает стандарты доказывания, ведет к несправедливому ужесточению наказания, сближает позиции и негласную солидарность служащих розыска, следствия, прокурорского надзора и правосудия». Однако не все в этом вопросе так однозначно, а верный сам по себе аргумент в данном случае не означает бесспорной правильности отстаиваемого с его помощью тезиса.

Любопытное исследование вопроса о роли суда в решении проблемы преступности провел А. В. Наумов. Он замечает, что для ряда ученых принципиально недопустима сама мысль о том, что суд относится к органам борьбы с преступностью. В пользу такой позиции приводятся доводы, которые сами по себе сомнений не вызывают. Главный из них заключается в том, что задача суда – не вставать априори на сторону обвинения или защиты, а рассматривать и проверять доказанность предъявленных обвинением и защитой материалов, т. е. выступать арбитром между обвинением и защитой и отвечать на вопрос, виновен человек или нет. «Против этого, – констатирует А. В. Наумов, – спорить действительно трудно. Иное противоречит принципу состязательности сторон в уголовном процессе и приводит к обвинительному уклону в правосудии, пожалуй, самому отвратительному дефекту советской судебной системы, не изжитому и в настоящее время». Однако, подчеркивает ученый, «эти правильные сами по себе соображения являются достаточными для вывода об ошибочности опровергаемого тезиса (об отнесении суда к органам борьбы с преступностью) лишь с позиции принципа состязательности уголовного процесса. Но как быть с правом уголовным?».

Далее А. В. Наумов напоминает следующие базовые положения уголовного права: 1) наказание есть мера государственного принуждения, назначаемая по приговору суда; 2) наказание применяется к лицу, признанному виновным в совершении преступления; 3) наказание заключается в предусмотренных УК РФ лишении данного лица прав и свобод или их ограничении; 4) наказание применяется в целях восстановления социальной справедливости, а также исправления осужденного и предупреждения совершения новых преступлений. Все это достаточно четко сформулировано в ст. 43 УК РФ. Из этого, по мнению автора, «прямо и без всяких оговорок вытекает, что наказание есть уголовно-правовой инструмент, как раньше было принято говорить, борьбы с преступностью. Сейчас, исходя из того, что государству не удается в этой борьбе достичь громких побед, появилась более “скромная” формулировка о том, что наказание есть инструмент сдерживания и контроля преступности (хотя думается, что различие между прежней и новой формулировками в значительной мере метафорично: разве сдерживание роста преступности не есть борьба с ней?). Инструмент этот (можно сказать и орудие) по своей карательной направленности самый жесткий, если даже не самый жестокий (увы, иного пока человечество не изобрело). В его (наказании) арсенале: смертная казнь (которую на законодательном уровне в России еще никто не отменял); пожизненное лишение свободы, лишение свободы на определенный срок (“аж” до тридцати лет!), штрафы в достаточно “приличном” денежном выражении. <…> Более репрессивного инструмента право, как наше, так и других государств (демократических, менее демократических, тоталитарных), не знает. Наказание, следовательно, является не просто инструментом уголовно-правовой борьбы с преступностью, но и главнейшим таким инструментом (орудием). Иные средства (освобождение от уголовной ответственности и наказания, принудительные меры медицинского и воспитательного характера) являются хотя и важными, но все же дополнительными по отношению к наказанию. И этот основной инструмент, это главное орудие наиболее карательного свойства Закон, Конституция вложили в руки Суда».

Таким образом, резюмирует А. В. Наумов, хотят этого или нет противники материально-правовой (уголовно-правовой) концепции наказания, «объективно суд не может не являться органом борьбы с преступностью (сдерживания, контроля), так как главное оружие <…> в этой борьбе – наказание вложено в руки именно суда. Правда, до определенной стадии уголовного процесса (до вынесения обвинительного приговора) суду не дано права помнить об этом, что совершенно справедливо для состязательного, а не инквизиционного, процесса. Право это (и одновременно обязанность) возникает у суда после того, как с помощью состязательно-демократических процедур, предписанных уголовно-процессуальным законом <…> суд придет к выводу о виновности подсудимого в совершении инкриминируемого ему преступления. Лишь в связи с этим суд приобретает право на применение тех мер борьбы с преступностью (сдерживания, контроля), которые предусмотрел для этого уголовный закон».

На наш взгляд, приведенные выше доводы достаточно убедительны. Действительно, назначая осужденному наказание (а кроме того, применяя в ходе досудебного производства наиболее серьезные из числа мер пресечения), суд неминуемо оказывает влияние на преступность – и в этом смысле борется с ней. Прав К. А. Кадолко, отметивший, что «утверждение справедливости в обществе посредством функционирования судебной системы оказывает могучее деструктивное воздействие на преступность. <…> Суды всей своей деятельностью, безусловно, способствуют предупреждению преступности и других правонарушений».

Однако здесь нужно особо подчеркнуть, что суд никак не отвечает за раскрываемость преступлений. Главнейшая обязанность суда – вынесение законного, обоснованного и справедливого приговора. Поэтому оправдательный приговор (конечно, если он отвечает перечисленным требованиям) – это не свидетельство «плохой» работы суда, почему-то «не желающего покарать преступника», а результат некачественного труда органов уголовного преследования, которые, не сумев найти настоящего преступника, усадили на скамью подсудимых невиновного! Всякая же попытка втянуть судью в гонку за высокой раскрываемостью преступлений, возложить на него ответственность за рост преступности в регионе – прямой путь к нарушению законности, осуждению невиновных, извращению предназначения судебной власти, вынесению незаконных, необоснованных и несправедливых решений.

Полагаем, что суд в правовом государстве должен занимать в системе правоохранительных органов центральное место, а не рассматриваться в качестве придатка органов предварительного расследования, легализующего в форме обвинительного приговора сделанные ими ранее выводы. Также абсолютно неверно искусственно вырывать суд из системы правоохранительных органов, понимая под таковыми лишь органы уголовного преследования. Напомним, что разработчики судебной реформы понимали назначение суда и его место в системе правоохранительных органов следующим образом: «В самом общем виде можно утверждать, что суд как средство разрешения споров о праве и устранения юридических неопределенностей обладает уникальной способностью применять закон адекватно каждому конкретному случаю. Благодаря судебному процессу закон применяется не механически, на манер клейма, а по правде и совести. Суд не только устанавливает, но и очеловечивает истину. <…> У суда два преимущества: объективность и способность воплощать потребности гражданского общества, а не только политическую волю, выраженную в законе. Эти качества позволяют ему лидировать в системе правоохранительных органов (курсив мой. – А. А.), привнося в их деятельность не узковедомственный интерес и субъективизм, а общечеловеческие ценности. Поэтому суд должен занять центральное место в системе правоохранительных органов». М. С. Строгович, характеризуя суд как правоохранительный орган, подчеркивал: «Эти задачи (задачи борьбы с посягательствами на правопорядок), возложенные законом на суд, осуществляются, разумеется, не только судом, но и всеми органами государства. Но эти задачи специфичны для суда в том отношении, что суд организован и действует именно и только для их осуществления, они определяют все содержание деятельности суда, тогда как другие органы государства выполняют эти задачи в процессе своей непосредственной административной, хозяйственной и иной деятельности».

Тесно связан с рассматриваемым и другой вопрос: насколько активен должен быть суд при рассмотрении уголовного дела по существу? Иными словами, кем должен предстать суд: пассивным арбитром, лишенным всякой инициативы, или деятельным участником судебного разбирательства? Ответ на этот вопрос позволит в полной мере определиться с объемом полномочий суда, касающихся, например, самостоятельной проверки представляемых стороной доказательств или возврата уголовного дела прокурору для усиления обвинения. Здесь необходимо правильно расставить акценты, чтобы, с одной стороны, не превратить суд в представителя стороны обвинения, а с другой – оставить суду достаточно возможностей для вынесения законного, обоснованного и справедливого приговора, основанного на достоверном установлении обстоятельств совершенного преступления.

Анализ вносимых в УПК РФ изменений позволяет нам сделать вывод о том, что российский законодатель в значительной степени разочаровался в модели «пассивного суда» и все в большей мере склоняется к наделению его достаточно обширными полномочиями. Так, с июля 2014 г. УПК РФ дополнен (Федеральный закон от 21 июля 2014 г. № 269-ФЗ «О внесении изменений в ст. 236 и 237 УПК РФ») принципиальным положением о том, что судья вправе по собственной инициативе возвращать уголовное дело прокурору для устранения препятствий его рассмотрения судом в случае, если фактические обстоятельства, изложенные в обвинительном заключении, свидетельствуют о наличии оснований для квалификации действий обвиняемого как более тяжкого преступления либо в ходе предварительного слушания или судебного разбирательства установлены фактические обстоятельства, указывающие на наличие оснований для квалификации действий обвиняемого как более тяжкого преступления (п. 6 ч. 1 ст. 237 УПК РФ). Подобные нормы, появление которых еще несколько лет назад казалось маловероятным, сегодня выглядят вполне гармонично и оправданно.

Справедливость – одна из базовых характеристик, применяемых при оценке деятельности судьи. Еще римские юристы утверждали: Judex ante oculos aequitatem semper habere debet («Судья всегда должен иметь справедливость перед глазами»). В. В. Путин, выступая на VI Всероссийском съезде судей, также заметил: «Справедливость судебных решений – это критерий, по которому общество оценивает качество правосудия, а уважение к суду – это в первую очередь уважение к государственной власти». Высказался по этому поводу и Конституционный Суд РФ: «Правосудие по самой своей сути может признаваться таковым лишь при условии, что оно отвечает требованиям справедливости и обеспечивает эффективное восстановление в правах. В рамках уголовного судопроизводства это предполагает, по меньшей мере, установление на основе исследованных доказательств обстоятельств происшествия, в связи с которым было возбуждено уголовное дело, его правильную правовую оценку, выявление конкретного вреда, причиненного обществу и отдельным лицам, и действительной степени вины лица в совершении инкриминируемого ему деяния» (Постановление Конституционного Суда РФ от 8 декабря 2003 г. № 18-П). Эта позиция соответствует и положениям Всеобщей декларации прав человека 1948 г., в ст. 10 которой подчеркивается право каждого на рассмотрение его дела «с соблюдением всех требований справедливости».

Как пишет Л.С.Мирза, о справедливом или несправедливом мы вспоминаем только в случаях столкновения интересов различных индивидов. Таким образом, социальная природа судебной власти состоит в разрешении судьями с позиции справедливости конфликтов противоборствующих интересов в обществе.

Кстати, рассматривая вопрос о справедливости как краеугольном камне отправления правосудия, вновь напомним, что сегодня, к сожалению, для многих граждан символом российского суда стала не Фемида, олицетворяющая независимый и справедливый суд, а яркий атрибут обвинительного уклона – железная клетка, находясь в которой подсудимый пытается как-то «состязаться» с обвинителем: без непосредственного контакта со своим защитником, без нормальных условий для работы по предоставлению и исследованию доказательств, заранее, еще до постановления обвинительного приговора, помещенный за решетку. И судью это психологически может подтолкнуть к предвзятому отношению к подсудимому как к виновному. А психология судьи должна быть совершенно иной: в силу презумпции невиновности он обязан видеть в подсудимом невиновного человека, пока сторона обвинения достоверно не докажет ему обратное. Иными словами, судье в душе в соответствии с Конституцией РФ следует быть защитником, а не обвинителем. И если он выносит обвинительный приговор, он должен делать это скрепя сердце. Иными словами, обвинительный приговор выносится тогда, когда судья не может вынести оправдательный, – вот в чем смысл презумпции невиновности. У нас же, к сожалению, это, мягко говоря, не совсем так.

Еще И. Кант заметил: «Ничто не возмущает нас больше, чем несправедливость; все другие виды зла, которые нам приходится терпеть, ничто по сравнению с ней». Поэтому безусловно права Л.С.Мирза, утверждая: «Всякий человек, как и всякий народ, жаждет правды. Системно творить правду способен лишь такой институт, который специально предназначен и приспособлен для этого, т. е. устроен таким образом, чтобы служить не отдельным лицам, органам, политическим силам, а только правде и закону». Таким институтом, замечает автор далее, является только суд – «и как учреждение, и как процедура, и, наконец, как особый социальный феномен. Суд защищает индивида от произвола и беззакония, посягательств на его жизнь и свободу, являясь важнейшей и цивилизованной гарантией реального соблюдения прав человека в его взаимоотношениях с властью. Именно суд при осуществлении правосудия олицетворяет истинное право, истинную справедливость. Не случайно в некоторых иностранных языках понятия “правосудие” и “справедливость”, “право” и “справедливость” являются синонимами и неотделимы в своем значении».

Обеспечение подлинной независимости и самостоятельности судебной власти – необходимое условие ее надлежащего функционирования, выполнения ее истинного предназначения. Не зря правоведы подчеркивают: лишь закон, а не какие бы то ни было иные соображения либо посторонние влияния, требования и указания – основа правосудия, судебной деятельности. Независимость как решающая характеристика, как конституционный принцип отличает именно судебную власть. При решении конкретных дел суды независимы даже от вышестоящих судов.

Однако, обращаясь к истории нашей страны, мы видим, что на протяжении долгих лет независимость судебной власти носила явно декларативный характер. Причем сказанное относится как к дореволюционному российскому суду (в период до Судебной реформы 1864 г.), так и к суду советского периода. Само название судов Российской империи – расправы — весьма красноречиво и во многом отражает их сущность. Что касается характеристики суда времен существования советского государства, то будет уместным напомнить слова из Концепции судебной реформы 1991 г.: «Сейчас уже ясно <…> какое безжалостное и чуждое интересам людей правосудие получили мы в наследство от тоталитарного режима. С определенностью можно сказать, что суд не пользовался властью, а власть бесконтрольно пользовалась судом». Как заметил Ю. И. Стецовский, после октября 1917 г. независимость судей стала одним из коммунистических мифов. Административно-репрессивная система не была заинтересована в том, чтобы выпускать судей из-под своей бдительной опеки, ведь тогда суд смог бы пресекать ее произвол. Такой системе нужны были «судьи не рассуждающие, послушные, способные с полуслова улавливать волю власть имущих».

За время продолжающейся с 1990-х годов судебной реформы ситуация в нашей стране постепенно исправляется. Власть прикладывает определенные усилия, чтобы основанная лишь на законе и совести процессуальная независимость судей стала обычным, повсеместным и абсолютным явлением. Так, еще в 2013 г. УПК РФ пополнился ст. 8¹ (введена Федеральным законом от 2 июля 2013 г. № 166-ФЗ) которая на отраслевом уровне закрепила независимость судей в качестве принципа уголовного судопроизводства, предусмотрев, в частности, алгоритм действий судьи при поступлении ему внепроцессуальных обращений государственных органов, органов местного самоуправления, иных органов, организаций, должностных лиц или граждан. По словам исследователей, сейчас судебная власть в непростых российских условиях функционирует устойчиво, более стабильно и надежно, чем другие ветви власти. Однако пока, несмотря на все предпринятые меры, говорить об окончательном утверждении в России подлинно процессуально независимой системы разрешения уголовных дел преждевременно. Впрочем, замечают ученые, мировая практика не знает идеальной модели организации правосудия; в каждой модели заложены свои недостатки. Не является исключением и отечественная судебная система.

Симптоматичным выглядит заявление председателя Конституционного Суда РФ о том, что в последние годы количество жалоб россиян в Европейский суд по правам человека увеличивается. Как правило, российские граждане обращаются в Европейский суд по правам человека в связи с нарушением сроков рассмотрения дел, а также неисполнением судебных решений. Председатель Конституционного Суда РФ отметил, что, когда волна рассмотрения таких дел переливается за рубеж, нарушается судебный суверенитет государства «и Страсбург все больше втягивается в эту воронку».

Волокита при принятии судебных решений действительно остается одной из наиболее злободневных проблем отечественного судопроизводства. Выше, рассматривая современный российский уголовный процесс, мы уже останавливались на его излишней формализованности, громоздкости (см. § 3 гл. 6). Между тем ст. 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. прямо закрепляет право каждого «на справедливое и публичное разбирательство дела в разумный срок (курсив мой. – А. А.) независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона». Это значит, что суд должен быть не только «правым», «милостивым», но и по возможности «скорым». В противном случае страдают интересы и обвиняемых, вынужденных долгие месяцы, а порой и годы ожидать разбирательства дела, и потерпевших, поскольку при подобном затягивании сроков доступ граждан к правосудию серьезно ограничивается.

Не случайно Пленум Верховного Суда РФ 27 декабря 2007 г. принял Постановление № 52 «О сроках рассмотрения судами Российской Федерации уголовных, гражданских дел и дел об административных правонарушениях», в котором специально подчеркивается: несоблюдение сроков рассмотрения уголовных, гражданских дел и дел об административных правонарушениях существенно нарушает конституционное право граждан на судебную защиту, гарантированное ст. 46 Конституции РФ. По оценке Пленума, хотя председателями районных судов, а также верховных, краевых, областных и равных им судов в целом осуществляется постоянный контроль за соблюдением процессуальных сроков рассмотрения дел, принимаются меры для обеспечения правильного и своевременного их разрешения, проводятся мероприятия, направленные на устранение причин, порождающих неоправданное затягивание сроков судопроизводства, все же в ряде субъектов РФ доля уголовных и гражданских дел, рассмотренных судами с нарушением сроков, в два и более раза превышает средний российский показатель. Имеются случаи необоснованного отложения дел или назначения даты заседания через значительный промежуток времени без достаточных на то оснований. Нередко при рассмотрении дел необоснованно приостанавливается производство по ним, допускаются факты длительного содержания подсудимых под стражей свыше срока, предусмотренного ч. 2 ст. 255 УПК РФ. Вследствие недостаточной организованности ряда судей и работников аппаратов судов имеются нарушения сроков изготовления мотивированных решений, протоколов судебных заседаний, что является причиной затягивания сроков подачи апелляционных и кассационных жалоб.

На сроки осуществления судопроизводства негативное влияние оказывают и такие названные Пленумом факторы, как высокая нагрузка на мировых судей, ненадлежащее качество дознания и предварительного следствия по уголовным делам, трудности формирования коллегии присяжных заседателей, неявка в судебные заседания адвокатов без уважительных причин и др.

Чтобы добиться соблюдения судами процессуальных сроков рассмотрения дел, Пленум Верховного Суда РФ сформулировал конкретные предписания, в частности:

• судам общей юрисдикции принять необходимые меры по устранению отмеченных ошибок и упущений, влекущих увеличение сроков судебного разбирательства дел;

• всем судьям повысить личную ответственность за рассмотрение дел в установленные сроки, исключить факты волокиты; обратить внимание судей на то, что за грубое или систематическое нарушение судьей процессуального закона, повлекшее неоправданное нарушение сроков разрешения дела, с учетом конкретных обстоятельств может быть наложено дисциплинарное взыскание вплоть до прекращения полномочий судьи;

• председателям судов осуществлять постоянный контроль за движением дел, не оставлять без надлежащего реагирования факты грубого или систематического нарушения сроков их рассмотрения, выявлять причины нарушения сроков и принимать меры к их устранению;

• обратить внимание судов апелляционной, кассационной и надзорной инстанций на то, что в случае выявления при рассмотрении дел фактов неоправданного нарушения судьями процессуальных сроков судопроизводства следует использовать право суда на вынесение частных определений или постановлений.

В свою очередь, российский законодатель, осознавая всю важность своевременного рассмотрения уголовных дел и всю опасность волокиты в этом вопросе, принял сразу несколько ключевых нормативно-правовых актов.

Во-первых, принят Федеральный закон от 30 апреля 2010 г. № 68-ФЗ «О компенсации за нарушение права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок». Для каждого лица (включая подозреваемых, обвиняемых, подсудимых, осужденных, оправданных, потерпевших, гражданских истцов, гражданских ответчиков) при нарушении его права на судопроизводство в разумный срок или права на исполнение судебного акта в разумный срок этот закон предусматривает возможность обратиться в суд с заявлением о присуждении компенсации за такое нарушение. Компенсация присуждается судом в денежной форме, а ее размер определяется исходя из требований заявителя, обстоятельств дела, продолжительности нарушения и значимости его последствий для заявителя, а также с учетом принципов разумности, справедливости и практики Европейского суда по правам человека.

Во-вторых, УПК РФ дополнен ст. 6¹ «Разумный срок уголовного судопроизводства» (Федеральный закон от 30 апреля 2010 г. № 69-ФЗ), которая прямо требует, чтобы уголовное преследование, назначение наказания и прекращение уголовного преследования осуществлялось в разумный срок. При определении разумного срока учитываются такие обстоятельства, как правовая и фактическая сложность уголовного дела, поведение участников уголовного судопроизводства, достаточность и эффективность действий суда, прокурора, руководителя следственного органа, следователя, начальника подразделения дознания, органа дознания, дознавателя, производимых в целях своевременного осуществления уголовного преследования или рассмотрения уголовного дела, и общая продолжительность уголовного судопроизводства. В случае, если после поступления уголовного дела в суд оно длительное время не рассматривается и судебный процесс затягивается, заинтересованные лица вправе обратиться к председателю суда с заявлением об ускорении рассмотрения дела. Такое заявление председатель рассматривает не позднее пяти суток со дня поступления, после чего выносит мотивированное постановление, в котором может быть установлен срок проведения судебного заседания по делу и/или могут быть приняты иные процессуальные действия для ускорения рассмотрения дела (ч. 5-6 ст. 6¹ УПК РФ).

Конечно, исполнение требований действующего законодательства в части соблюдения сроков рассмотрения дел – важная составляющая создания действительно эффективной системы судебной защиты прав граждан. Вместе с тем, по обоснованному мнению исследователей, необходимо также продолжить реформирование уголовного судопроизводства, «ибо одно лишь стремление к быстрому рассмотрению уголовных дел при существующем уголовно-процессуальном законодательстве, без его дальнейшего реформирования, может привести к некачественному рассмотрению дел и нарушению правил действующего судопроизводства, что, в свою очередь, влечет безусловную отмену приговора суда либо вынесенного иного решения и, соответственно, повторное рассмотрение дела судом первой инстанции. А это в конечном итоге влияет на общий срок рассмотрения дела».

Развитие системы альтернативных уголовных наказаний – еще один безусловный приоритет дальнейшей судебной реформы. Практика применения в России альтернативных мер наказания, не связанных с лишением свободы, должна совершенствоваться. Наиболее суровое наказание (лишение свободы), как и наиболее строгая мера пресечения (заключение под стражу), должны применяться только тогда, когда это действительно необходимо и когда соблюдены все условия принятия судом соответствующих решений.

Заметим, что гуманность и справедливость судебных решений – тесно взаимосвязанные категории. Например, в США существуют Типовые правила поведения судей, включающие Десять заповедей для начинающих судей, первая из которых гласит: «Будьте добры!». Такая ориентация судей на гуманное отношение к тем, кто преступил закон, представляется совершенно правильной.

Коснувшись гуманности правосудия, нельзя не вспомнить еще одну острую проблему современности – становление и укрепление суда присяжных в России. Сложно найти уголовно-процессуальный институт, который вызывал бы большие споры в кругу ученых и практиков, разделяя их на два непримиримых противоборствующих лагеря. Дискуссии касаются как отдельных аспектов деятельности суда присяжных, например оптимального определения круга уголовных дел, подсудных этому суду, так и самого существования указанного института.

Многие российские ученые и практики положительно оценили возрождение в нашей стране суда присяжных. Так, И.Б.Михайловская, подчеркивая его позитивное социальное значение, отмечает, что обвиняемый получает право выбирать, кто будет решать вопрос о его виновности: суд, состоящий из профессиональных судей (судьи), или суд граждан – случайно отобранных представителей населения. Фактически обвиняемый выбирает между судом государства и судом общества.

Восторженно отзывается об этом институте и известный американский юрист С. Тейман, заявивший в одном из своих выступлений перед российскими слушателями: «Я хочу немного сказать о моей любимой теме – суде присяжных. Вы должны гордиться тем, что приняли этот институт. Важно, что вы не побоялись это сделать, потому что все другие государства, где фашистские и тоталитарные режимы отменялись, они пока боятся вводить этот судебный институт. Я думаю, что только тогда, когда судебные системы несправедливы, юристы должны бояться суда присяжных. <…> В Венесуэле был действительно хороший УПК с институтом присяжных, но через два года после введения они отменили этот институт, побоялись того, что не смогут контролировать ситуацию. К сожалению, в Германии, Италии и Франции, где был суд присяжных до тоталитарных режимов, после войны они так и не ввели этот институт. Это не значит, что их системы несправедливы или недемократичны. Там общество достаточно справедливо и демократично. Одновременно замечу, что суд народных заседателей, как это было у вас, это ложное участие в судопроизводстве. Всегда, во всех странах профессиональный судья контролирует народных заседателей». С. Тейман приходит к следующим выводам: «Все юристы Европы боялись суда присяжных, потому что они думали, что тем самым аннулируют закон. Присяжные будут выносить оправдательные приговоры, когда состав преступления очевиден и доказан. Но если внимательнее посмотреть практику вышестоящих судов Италии или Германии, то следует отметить, что эти инстанции также аннулируют законодательство. Очень важно для России, что вышестоящий суд не отменяет приговор суда присяжных. <…> Проблема правосудия – это не суд присяжных. Проблема – это качество судебного исследования и доказательств, а также качество работы правоохранительных органов. Именно там необходимо сосредоточить работу, и тогда не будет критики суда присяжных».

Интересно мнение еще одного сторонника суда присяжных – И.Л.Марогуловой. Отметив, что к вопросу о суде присяжных надо подходить очень осторожно и взвешенно, детально продумывая каждую норму закона и учитывая социальные возможности государства, она заявляет: «Суд присяжных – наиболее справедливый суд, где судьями по существу выступают не юристы-профессионалы, а обыкновенные граждане, незнакомые с премудростями юриспруденции. Они судят по совести, справедливо оценивая те доказательства, которые были добыты правоохранительными органами в процессе расследования дела. Они лишены шаблона, им не свойственен обвинительный уклон, которым часто грешат профессиональные судьи. И будь моя воля, – продолжает И. Л. Марогулова, – я ввела бы норму в УК РФ, посредством которой суд был бы вправе освободить от наказания человека, совершившего даже самое тяжкое преступление, например умышленное убийство, при полном доказывании вины подсудимого. На то он и суд, чтобы наказывать и миловать. Жизнь многообразнее писанных правил и стандартов, разные могут быть обстоятельства, приведшие человека на скамью подсудимых, в том числе и не предусмотренные законом».

Однако встречаются и прямо противоположные отзывы о возрождении суда присяжных. Так, В.П.Божьев указывает на тенденциозность при оценке деятельности суда присяжных: восторгаясь тем, что такие суды выносят много оправдательных приговоров, некоторые исследователи игнорируют факт отмены около 60% из них Верховным Судом РФ. Кроме того, нередко звучит радость по поводу вынесения судами присяжных оправдательных приговоров при доказанности вины подсудимого. «Чему тут радоваться? – в сердцах восклицает В. П. Божьев. – Зачем вообще деятельность судов и правоохранительных органов, если оправдание виновного при доказанности вины – верх достижений?». Автор напоминает, что ранее негативное отношение к суду присяжных высказывали такие мыслители, как Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский, а в недавнем прошлом с аргументированной критикой этого института выступил А. И. Солженицын, по словам которого это «сомнительное благоприобретение, ибо умаляет профессионализм суда».

На недостатки отправления правосудия с участием присяжных заседателей обращает внимание А. И. Бастрыкин. По его утверждению, к слабым сторонам суда присяжных могут быть отнесены: ориентация присяжных на групповые интересы; чувствительность к риторике сторон и подверженность общественным страстям; правовая безграмотность, и как результат, – беспомощность в исследовании доказательств при рассмотрении сложных дел, что нередко приводит к судебным ошибкам, особенно когда процесс доказывания осуществляется по косвенным уликам; вытекающая из перечисленных недостатков необъективность, приводящая к принятию необоснованных вердиктов; дороговизна этой формы правосудия. Кроме того, решения присяжных, в отличие от решений, принимаемых профессиональными судьями, в том числе с участием представителей народа, не мотивируются и поэтому не подлежат пересмотру в связи с необоснованностью (исключения могут составлять только случаи, когда по мнению судьи присяжные признали подсудимого виновным при явной недостаточности доказательств; в таких случаях судья вправе распустить состав жюри, и дело подлежит пересмотру в другом составе присяжных). Наиболее серьезным недостатком суда присяжных является, с точки зрения А. И. Бастрыкина, «очевидная предрасположенность последних к эмоциональному воздействию со стороны участников процесса».

С критикой суда присяжных выступила также И. И. Ладыженская, ссылаясь при этом на собственный опыт и приводя печальный пример: «В течение двадцати минут, – вспоминает автор, – присяжными был вынесен единодушный оправдательный вердикт при очевидных доказательствах вины подсудимого. Имелось и орудие преступления – нож, и даже отпечатки пальцев. И все бы ничего, если бы отпущенный на свободу присяжными человек потом не совершил еще два умышленных убийства. Когда тот оправдательный вердикт был вынесен, я решила, что моя профессиональная жизнь судьи закончена. Потому что при моем участии было вынесено абсолютно неправосудное решение. <…> Во всем виноваты сериалы. Они формируют у людей мнение о том, что наши следственные органы работают некачественно. Поэтому присяжные и решили, что отпечатки пальцев, как и вещественные доказательства, подброшены, что подсудимого подставили. Такие случаи происходят от общего недоверия к судебной системе».

И все же, на наш взгляд, суд присяжных – полезный институт, а его возрождение является важным шагом Российской Федерации к правовому государству. Напомним, что еще в 1991 г. разработчики Концепции судебной реформы подчеркивали: «Суд присяжных, как и всякое человеческое установление, имеет собственную область применения, вне которой он в лучшем случае – бесполезен. Это – не инструмент рутинной юстиции, оперирующей удовлетворяющим всех шаблоном. Там, где стабильность важнее правды и законность уместнее справедливости, достаточно судей-профессионалов. Но если применение закона окажется большей жестокостью, чем содеянное преступление, если подсудимый верит в собственную невиновность, если общество не может, самоустранившись, доверить решение государству – тут поле деятельности присяжных. Словом, суд присяжных выступает в качестве средства разрешения нестандартных ситуаций, где из-за тяжести возможных последствий опаснее погрешить против справедливости, нежели против веления абстрактной правовой нормы».

Небезынтересно вспомнить, что дискуссии о возможности эффективной работы суда присяжных в российских условиях велись и полтора столетия назад, при подготовке Судебных уставов 1864 г. Некоторые полагали, что русский народ вообще не способен к самоуправлению. Они утверждали, что российские подданные в массе своей необразованны и будут не в состоянии понять, что происходит в зале суда. К тому же русскому человеку приписывалась особая правовая психология, заключавшаяся в сочувствии ко всякому преступнику, поэтому противники такого суда опасались, что присяжные будут оправдывать всех подряд. Однако у суда присяжных нашлось и достаточно сторонников. Один из них, А. П. Чебышев-Дмитриев, не отрицая свойственного русскому народу недостатка образованности, замечал: «Но не забудем, что и формы общественной жизни могут существенно улучшить народ, развить его. Медлить с улучшениями в судопроизводстве в ожидании той поры, когда народ дорастет до них, – это все равно, что не давать ребенку книгу, пока он не выучится хорошо читать».

Согласимся с С. В. Марасановой: Судебная реформа 1864 г., имевшая целью воплотить радикальные нововведения, за которыми не было ни традиции, ни внутренних образцов в других областях управления, уповала на нравственность и совесть народа. «Нельзя сказать, что составители Судебных уставов не понимали, что в русском народе не развито “чувство законности" что народ скорее сострадает преступнику, относится как к несчастному, нежели осуждает. Но, по их мнению, только предоставление обществу возможности “разбирать и осуждать” поступки своих членов могло бы способствовать развитию его правосознания. Выборные по жребию присяжные являются лучшими примирителями требований правды с действительной жизнью».

По мнению С. В. Марасановой, это не было сентиментальной верой составителей Судебных уставов в свой народ – это была фундаментальная культурная позиция. В подтверждение автор приводит слова В. В. Знакова, который, сопоставляя культурно-исторические различия в отношении к понятиям «истина» и «правда» в западноевропейской и русской традиции, подчеркивал: «Согласно традициям русской науки и культуры, поиски истины в делах общественных, в отношениях между людьми неотделимы от представлений о добре и зле. В нашем отечестве истина всегда рассматривалась не только с познавательной, но и с моральной точек зрения. Правда всегда принадлежала к миру идеальных, духовных ценностей русского народа, и в силу этого доверие к умственной и нравственной восприимчивости русского народа гарантировало в глазах создателей Судебных уставов практическую осуществимость многих новшеств».

Примечательно также мнение М. В. Духовского: «Народные представители привлекаются на суд прежде всего потому, что участие их дает возможность справедливее и полнее разрешить вопрос о виновности. <…> Участвуя в отправлении правосудия, народ начинает лучше сознавать и ценить закон. Через своих представителей он получает возможность выражать оценку закона, раскрывает те стороны жизни, которые расходятся с нею. Таким образом, являясь школою для народа, суд народных представителей, с другой стороны, может помочь законодательным органам в деле истинного познания требований жизни».

Полагаем, что сегодня нам следует не опасаться суда присяжных, а воспитывать самих присяжных заседателей! Необходимо, чтобы в общественное сознание вновь возвращалось уважение к правопорядку, законности, общечеловеческим ценностям. Нужно содействовать росту правовой культуры населения, разъяснять важность народного участия в отправлении правосудия, привлекать к работе этого института широкие слои добропорядочных граждан нашей страны. Исполнение обязанностей присяжного заседателя должно из нежелательного бремени превратиться в по-настоящему почетную работу, надлежащее выполнение которой всячески поощряется государством и обществом.

На это справедливо обратил внимание еще А. Ф. Кони, предупредив: «Суд присяжных в России похож на дорогое и полезное растение. Опытный и знающий садовод, в лице составителей Судебных уставов, перенес его из чужих краев на нашу почву, вполне для него пригодную, и затем уступил другим возращение этого растения. Пока оно не пустит глубоких корней и не распустится во всей своей силе, необходимо не оставлять его на произвол судьбы, а заботливо следить за ним, охранять его от непогоды, защищать от дурных внешних влияний, окопать и оградить таким образом, чтобы не было поводов и возможности срезать с него кору или обламывать ветки. Приняв с доверием к народным силам учреждение, ранее созданное другими странами, недостаточно относиться к нему с теоретическим сочувствием. Необходимо, чтобы все, кто любит и ценит это учреждение, поддерживали его рост и здоровое развитие прямодушным изучением и посильным устранением условий, препятствующих этому развитию». Именно такая всемерная поддержка и требуется сейчас возрожденному в нашей стране суду присяжных.

Укрепляя и развивая суд присяжных в России, отечественные юристы должны разрешить несколько ключевых проблемных вопросов. Во-первых, необходимо четко определить подсудность такого суда. Не секрет, что сейчас продолжается поиск оптимального круга дел, по которым подсудимый вправе ходатайствовать о решении его судьбы присяжными заседателями. Имевшее место в декабре 2008 г. исключение из компетенции суда присяжных ряда уголовных дел (например, о таких преступлениях, как террористический акт, захват заложников, государственная измена) – наглядное тому подтверждение. Во-вторых, требует изучения и оценки недавняя серьезная реформа суда присяжных: с июня 2018 г. в России суд присяжных начал функционировать на уровне районных судов. Изменился и количественный состав присяжных: как известно, в состав коллегии теперь входят не двенадцать, а шесть (в районном суде) или восемь (в областном суде) присяжных заседателей. С одной стороны, сокращение численности состава коллегии присяжных должно быть на руку правоприменителям, поскольку сформировать такую коллегию проще. С другой стороны, нередко высказываются опасения, что проще стало и криминальным структурам: теперь им достаточно тайно оказать воздействие на трех человек в районном суде или на четырех – в областном, чтобы добиться желаемого вердикта. В-третьих, нужно продолжить совершенствование процедурных вопросов производства в суде присяжных. Так, нередки случаи, когда в течение одного заседания присяжные многократно удаляются из зала суда, если стороны обсуждают вопросы о допустимости доказательств. Это мешает присяжным сосредоточиться на существе дела, отвлекает их внимание, вызывает апатию. Следовало бы предусмотреть более гибкий механизм конфиденциального обсуждения сторонами и судом вопроса о допустимости доказательств, чтобы это не создавало лишних неудобств для присяжных заседателей. В-четвертых, необходимо принять комплексные меры по повышению активности населения в вопросах участия в отправлении правосудия.

По оценке исследователей, нежелание граждан идти в присяжные – одна из наиболее острых проблем рассматриваемого института. Так, по данным Фонда «Общественное мнение», лишь 22% опрошенных россиян согласились бы стать присяжными заседателями, но и те не смогли четко сформулировать свою позицию относительно того, почему они хотят принять участие в отправлении правосудия. При этом, отмечает И. Маслов, «как правило, по вызову для участия в отправлении правосудия являются лица <…> не ведущие активного образа жизни и располагающие массой свободного времени».

Исследователи называют несколько причин, в силу которых многие россияне уклоняются от исполнения своей гражданской обязанности. В качестве первой причины выступает позиция работодателей, особенно из частных фирм, которые не желают отпускать своих сотрудников в суд, а некоторые присяжные после судебных процессов были уволены. Вторая причина – отрицательное отношение к институту присяжных в обществе. Тут, видимо, многое зависит от СМИ, которые зачастую торопятся выразить негативное отношение к тем или иным оправдательным вердиктам присяжных. Третьей причиной является страх перед посткриминальным воздействием, местью со стороны преступников. Четвертая причина – недоверие к суду как к таковому, убеждение, что все нужные власти решения будут приняты независимо от мнения присяжного. Схожие проблемы имеются и в странах Запада, однако там найдены те или иные варианты их решения. В США, например, это ощутимая ответственность за отказ кандидата в присяжные явиться в суд (штраф или несколько дней тюремного заключения); ответственность, вплоть до уголовной, за воспрепятствование явке в суд кандидата в присяжные со стороны работодателя; действенная социальная реклама, рассказывающая о суде присяжных, причем информация об этом суде включена в курс школьной программы; надлежащая охрана присяжных; и т. д.

По результатам специальных исследований авторы констатируют, что при ответственном подходе лица к исполнению обязанностей присяжного заседателя, максимальной активизации всех присущих ему внутренних интеллектуальных и моральных ресурсов, подкрепленных высоким уровнем правосознания и правовой культуры, рядовой гражданин РФ способен к эффективной работе по отправлению правосудия в качестве представителя народа. Одновременно подчеркивается: несмотря на присутствующие в большинстве случаев недостатки качественного состава коллегии присяжных заседателей, среди которых главнейшим является низкий уровень их образованности, участие представителей народа в отправлении правосудия способствует более тщательному исследованию судом обстоятельств, подлежащих доказыванию. «Для сознания судьи с многолетним опытом работы, – пишет О. Н. Тисен, – рассмотрение уголовных дел со временем превращается в монотонный труд, под покровом которого он не всегда может придать значение на первый взгляд незначительным обстоятельствам, в которых на самом деле кроется сущность исследуемого события. Для присяжных заседателей участие в судебном разбирательстве является абсолютно незаурядным, неведомым ранее занятием, к выполнению которого они, как и всякий человек к любому новому делу, прилагают все усилия, активизируют свои внутренние интеллектуальные и моральные ресурсы, стремясь познать все, что предоставлено для их исследования».

Зададимся теперь вопросом о причинах относительно частого вынесения присяжными оправдательных вердиктов. Первое, на что указывают исследователи, – это присутствующее у присяжных стремление найти подлинную, а не чисто юридическую справедливость. Как заметил Г.М.Резник, понятия законности и справедливости в нашем обществе не совпадают. «Человека нельзя просто так виноватить, потому что порой по жизни складывается такая ситуация, что формально он нарушил Уголовный кодекс, но при этом поступил в соответствии с нравственными законами, которые существуют в обществе. Профессиональный судья в такой ситуации в лучшем случае даст человеку условный срок, а суд присяжных его оправдает. Это не правовой нигилизм, а проявление высшей справедливости».

С рассматриваемой темой тесно связана насущная и остро ощущаемая необходимость улучшения качества предварительного расследования в нашей стране. Дело в том, что зачастую резонансный вердикт коллегии присяжных заседателей объясняется не дефектами их правосознания и стремлением любой ценой освободить от наказания заведомого преступника, а банальной слабостью, ущербностью и противоречивостью доказательственной базы обвинения. В этом смысле введение суда присяжных может рассматриваться в качестве мощного стимула для органов предварительного расследования тщательнее соблюдать законность в своей деятельности. Ведь уже сама перспектива попадания дела на рассмотрение коллегии присяжных заставляет следователя, прокурора работать максимально аккуратно, соблюдая все предписания закона.

Здесь мы можем плавно перейти от проблемы становления суда присяжных к следующей актуальной проблеме российской судебной власти – контролю над досудебным производством по уголовному делу. Как известно, такой контроль базируется на положениях Конституции РФ, где закреплены важнейшие положения о защите прав человека. Сказанное относится, в частности, к нормам о личной неприкосновенности (ст. 22), неприкосновенности частной жизни, личной и семейной тайне, тайне переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений (ст. 23), неприкосновенности жилища (ст. 25) и т.д. Кроме того, Конституция РФ прямо гарантирует каждому государственную защиту прав и свобод (ст. 45). Указанные нормы восприняты и развиты современным российским уголовно-процессуальным законодательством: решение о заключении под стражу обвиняемого (подозреваемого) и о продлении ему срока содержания под стражей отнесено к исключительной компетенции суда, и только суд правомочен принимать решения о производстве обыска (выемки) в жилище, о контроле и записи телефонных и иных переговоров и т. д. (ч. 2 ст. 29 УПК РФ).

В основе такого определения компетенции суда лежит благая идея: коль скоро речь идет об ограничении важнейших конституционных прав граждан, соответствующие решения может принимать только максимально объективный и независимый орган, способный при этом трезво оценить аргументы сторон. В этом смысле суд, конечно, представляется наиболее предпочтительным органом, способным обеспечить защиту прав человека от их необоснованного ограничения.

Однако тут обнаруживаются другие опасности. Во-первых, суды далеко не всегда могут (и хотят!) по-настоящему глубоко разобраться в представленных следователем или дознавателем материалах, превращая в подобных случаях судебный контроль лишь в формальность. Во-вторых, нельзя не считаться с доводами тех ученых, которые указывают на определенную психологическую связанность судьи при рассмотрении уголовного дела по существу предыдущими решениями, которые он ранее в порядке судебного контроля над досудебным производством принимал по этому же уголовному делу.

Не случайно многие страны (например, Франция, Молдова) пошли по пути создания специализированных судебных инстанций, осуществляющих лишь судебно-контрольные действия. В других государствах (США, ФРГ) судебно-контрольные функции возложены на конкретные органы правосудия в системе судов общей юрисдикции. По оценкам ученых, есть основания полагать, что к специализации в области судебного контроля со временем придет и Россия. Для этого потребуется точно очертить сферу данного вида судебной деятельности, создать соответствующие суды, снабдить их необходимым законодательством.

Идея появления в нашей стране указанных специализированных судебных инстанций имеет немало сторонников среди отечественных авторов. Так, И. Ф. Демидов высказался за создание института специализированных органов судебной власти – федеральных следственных судей, осуществляющих исключительно функцию оперативного судебного контроля. По мнению И. Ф. Демидова, данные судьи должны быть полностью освобождены от полномочий по отправлению правосудия в суде любой из инстанций.

Н. Н. Ковтун поддержал это предложение, заметив, что в российской уголовно-процессуальной доктрине достаточно обозначены основные средства, за счет которых возможна реализация обсуждаемых новаций. Во-первых, по мнению автора, следует обеспечить такую организационную автономность специализированного следственного судьи от иных органов, отправляющих правосудие, которая, с одной стороны, в принципе исключала бы возможность непроцессуального воздействия на него, в том числе посредством отмены принятых им решений или формулирования вышестоящей инстанцией a priori обязательных для исполнения указаний, а с другой – обеспечивала бы действительно своевременный и объективный контроль за законностью и обоснованностью принимаемых им в ходе оперативного судебного контроля актов. Во-вторых, следственный судья должен быть в принципе исключен из дальнейшего участия в отправлении правосудия в судах любой из инстанций, «ибо при буквально навязанной российской уголовно-процессуальной доктрине проблеме “внутреннего предрешения вопроса о виновности…” он не сможет быть объективным арбитром ни в оперативном судебном контроле, ни в суде первой инстанции». В-третьих, со временем не менее остро встанет вопрос о преюдициальной силе решений следственного судьи (например, по вопросу о допустимости доказательств, не принятых следственным судьей в качестве легитимных обосновывающих материалов в рамках оперативного судебного контроля при разрешении того же уголовного дела по существу). В-четвертых, потребуют прояснения структурные формы деятельности указанного судьи, количество подобных судей на определенный участок, формы их замены во время болезни или отпуска и т. п.

Однако вернемся к тому оперативному судебному контролю, который осуществляется в современной России обычным судьей районного суда. Напомним, что в первые годы после вступления УПК РФ в силу суды не проверяли при избрании меры пресечения наличие достаточных доказательств, подтверждающих вину подозреваемого (обвиняемого). С. Б. Поляков заметил по этому поводу: «В тоталитарном советском государстве прокурор, санкционируя предварительное заключение под стражу, обязан был выяснять наличие доказательств совершения подозреваемым преступления. В современном правовом российском государстве (ст. 1 Конституции РФ) прокурор этого делать не обязан. А суду <…> прямо предписано не решать вопрос о виновности лица, заключаемого под стражу. Главным аргументом (и постановления ЕСПЧ регулярно это подтверждают) для российских судей остается тяжесть предъявленного обвинения без всякой проверки его обоснованности. Суды не проверяют не только наличие доказательств совершения представленным на арест лицом деяния, указанного в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, но и то, содержит ли описание деяния признаки преступления, в совершении которого он обвиняется. Судьи в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого обращают внимание только на статью Уголовного кодекса РФ, подытоживающую постановление. <…> В итоге выхолащивания российской юридической практикой сути судебного разбирательства – гласного и всестороннего рассмотрения всех обстоятельств дела с вынесением мотивированного решения – судебная форма заключения под стражу существенно снизила его законность и обоснованность».

На это же обстоятельство ранее указал Н. А. Колоколов: «Сужение <…> судебного контроля в стадии предварительного расследования до проверки второстепенных обстоятельств спровоцировало нравственную проблему: формальное отношение к нему многих судей, ввиду отсутствия четких критериев законности, обоснованности и справедливости принимаемых ими решений. Результат: выносимые в рамках судебного контроля постановления редко мотивированы, зачастую примитивны. Опасаясь прослыть противником борьбы с преступностью, некоторые из судей отказывают в изменении меры пресечения даже тогда, когда органы предварительного расследования не представили данных, подтверждающих законность и обоснованность заключения обвиняемого под стражу. Наверное, пока правы те ученые-юристы, которые не стесняются констатировать, что суды по-прежнему лишены самостоятельности, а судьи низведены до уровня чиновников от правосудия, простых глашатаев права».

По наблюдению С. Б. Полякова, особенно опасным положение стало после внесения в УПК РФ изменений, отменивших ч. 2 ст. 63 Кодекса (Федеральный закон от 29 мая 2002 г. № 58-ФЗ). Согласно норме, содержавшейся в этой части, судья не мог рассматривать уголовное дело по существу, если ранее он решал вопросы заключения под стражу и продления сроков содержания под стражей. Именно это отмененное правило было некоторой страховкой, опровергающей доводы противников судебного контроля над предварительным следствием о том, что у судьи, вынесшего решение об аресте, обыске и т.д., складывается убеждение в виновности определенного лица, которое в дальнейшем помешает ему объективно рассмотреть дело. Ведь для судьи, заключившего человека в тюрьму, вынести оправдательный приговор – все равно что публично высечь себя. Тем самым, полагает С. Б. Поляков, созданы все условия для появления судебно-следственно-оперативных групп, в которых судья будет принимать непосредственное участие от задержания человека до вынесения ему приговора. Судебная процедура заключения под стражу не просто превращена в пустую декорацию – она позволяет скрывать замыслы следствия о незаконном заключении под стражу. Судья освящает их своим постановлением, бездумно переписанным с представления следователя.

Складывающаяся неблагоприятная ситуация заставила Верховный Суд РФ принимать срочные меры. Одним из важных шагов по повышению эффективности осуществляемого судебного контроля стало принятие Пленумом Верховного Суда РФ 29 октября 2009 г. Постановления № 22 «О практике применения судами мер пресечения в виде заключения под стражу, залога и домашнего ареста». В п. 10 этого Постановления указано, что к ходатайству о применении меры пресечения в виде заключения под стражу следует прилагать, в частности, копии протоколов задержания, допросов подозреваемого, обвиняемого, иные материалы о причастности лица к преступлению, а также имеющиеся в деле данные, подтверждающие наличие обстоятельств, свидетельствующих о необходимости избрания для этого лица меры пресечения в виде заключения под стражу (сведения о личности подозреваемого, обвиняемого, справки о судимости и т.п.). Более того, согласно п. 19 этого же Постановления, в постановлении о рассмотрении ходатайства в порядке ст. 108 УПК РФ суду было предписано «дать оценку обоснованности выдвинутого против лица подозрения», «а также убедиться в достаточности данных об имевшем место событии преступления и о причастности к нему подозреваемого». Однако, напоминал Пленум, «суд не вправе входить в обсуждение вопроса о виновности лица в инкриминируемом преступлении».

В дальнейшем аналогичные требования к исследованию судом обоснованности уголовного преследования заключаемого под стражу лица были включены в Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 19 декабря 2013 г. № 41 «О практике применения судами законодательства о мерах пресечения в виде заключения под стражу, домашнего ареста и залога», пришедшее на смену упомянутого выше Постановления № 22. В п. 2 нового Постановления Пленума, в частности, подчеркивается: «Избрание в качестве меры пресечения заключения под стражу допускается только после проверки судом обоснованности подозрения в причастности лица к совершенному преступлению. <…> Проверка обоснованности подозрения в причастности лица к совершенному преступлению не может сводиться к формальной ссылке суда на наличие у органов предварительного расследования достаточных данных о том, что лицо причастно к совершенному преступлению. При рассмотрении ходатайства об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу судья обязан проверить, содержит ли ходатайство и приобщенные к нему материалы конкретные сведения, указывающие на причастность к совершенному преступлению именно этого лица, и дать этим сведениям оценку в своем решении. Оставление судьей без проверки и оценки обоснованности подозрения в причастности лица к совершенному преступлению должно расцениваться в качестве существенного нарушения уголовно-процессуального закона (ч. 4 ст. 7 УПК РФ), влекущего отмену постановления об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу. Проверяя обоснованность подозрения в причастности лица к совершенному преступлению, суд не вправе входить в обсуждение вопроса о виновности лица».

Подобные разъяснения Пленума безусловно важны и должны заставить суды внимательнее изучать представляемые органами предварительного расследования материалы на предмет действительной необходимости и обоснованности применения наиболее суровой меры пресечения. Но будет ли этого достаточно для ощутимого оздоровления практики судебного контроля, сейчас сказать трудно.

Наряду с более жестким судебным контролем необходимо радикальное усиление прокурорского надзора и ведомственного контроля над законностью и обоснованностью ходатайств, возбуждаемых перед судом органами предварительного расследования.

Полезно вспомнить, что в прежние времена прокурор лично и весьма серьезно отвечал за законность и обоснованность санкционирования действий следователя, особенно когда дело касалось ареста. Авторы одного из солидных трудов по осуществлению судебного контроля в уголовном процессе задаются вопросом: «В каком случае, начиная с середины 50-х гг. прошлого века, органы предварительного расследования по подавляющему большинству уголовных дел могли рассчитывать на удовлетворение их ходатайства о заключении подозреваемого, обвиняемого под стражу?» – и в качестве ответа напоминают слова одного из известных прокуроров тех времен В. М. Гуцу: «Арест санкционирую лишь тогда, когда точно знаю, что вина, не важно, подозреваемого или обвиняемого, хотя бы по одному из эпизодов дела уже доказана, и я буду уверен, что принятое мной решение не отменит даже сам Пленум Верховного Суда СССР!». Анализируя подобный подход, исследователи констатируют: за незаконный арест, равно как и за незаконное задержание, предъявление обвинения в те времена легко можно было поплатиться должностью. Более того, если суд в отношении содержащегося под стражей не назначал реального лишения свободы или принудительных работ («химии»), то с прокурора могли потребовать объяснений: почему советский человек без нужды провел часть своей драгоценной жизни в следственном изоляторе? Поэтому добросовестный прокурор, чтобы не допустить незаконного санкционирования ареста, досконально изучал уголовное дело, доказательства, изобличающие конкретного подозреваемого, обвиняемого, анализировал их на предмет наличия свойств относимости, допустимости, надежности; кроме того, в силу ведомственных инструкций прокурор в необходимых случаях был обязан лично допросить лицо, в отношении которого органы предварительного расследования ставили вопрос об аресте.

Теперь же зачастую наблюдается существенное снижение интенсивности прокурорского надзора и ведомственного контроля при возбуждении следователем или дознавателем ходатайств перед судом. Менее требовательный подход к заявляемому ходатайству объясняется, на наш взгляд, своеобразным рассеиванием ответственности за законность и обоснованность принимаемого в конечном счете решения между следователем, руководителем следственного органа, прокурором и судом.

Теоретически существующая многоступенчатая система принятия решения по делу, когда разные органы и должностные лица проверяют законность и обоснованность соответствующего ходатайства следователя (дознавателя), выглядит более защищенной от ошибок и злоупотреблений. Не случайно отдельные авторы, оценивая существующее положение, утверждают, что оно «исключает возможность злоупотребления властью, становится непреодолимым барьером на пути произвола и беззакония». Например, прежде чем обратиться с ходатайством в суд, следователь должен обосновать необходимость принятия соответствующего решения перед руководителем следственного органа, который в положительном случае дает согласие на заявление такого ходатайства. Затем в суде вопрос рассматривается с участием работника прокуратуры, также высказывающегося по вопросу о возможности удовлетворения ходатайства. Окончательное решение с учетом доводов сторон принимает суд. Таким образом, законность и обоснованность ходатайства должна быть вначале досконально изучена руководителем следственного органа, затем проверена прокурором и, наконец, исследована судом. Однако на практике такая система порой приводит к всеобщей безответственности, когда персонально за незаконное заключение под стражу или обыск никто не отвечает.

Неудивительно, что на страницах специальной литературы разгорелась оживленная дискуссия о том, как должен быть организован и насколько вообще необходим предварительный судебный контроль, причем спектр мнений оказался чрезвычайно широк: от абсолютизации до полного отрицания его эффективности.

Так, по мнению А. Тришевой, выступающей за появление в российском уголовном процессе института следственных судей, именно такому судье надлежало бы проверять законность задержания, санкционировать проведение обыска и предварительное заключение, рассматривать ходатайства и жалобы участников процесса, решать вопрос о необходимости проведения дополнительного расследования или отдельных следственных действий, контролировать решение о прекращении дела, решать вопрос о передаче дела в суд. Как подчеркивает автор, указанный перечень, предложенный на разрешение следственного судьи, «в настоящее время, по сути, и составляет предмет судебного контроля за предварительным следствием».

Любопытное исследование проблем предварительного судебного контроля над производством следственных действий в жилище предпринял С. Б.Россинский. Он проанализировал существующие в науке позиции по этому вопросу: от утверждения, что судья – лишнее звено в механизме принятия решения о производстве следственного действия (В.В.Кальницкий), до предложений распространить конституционные гарантии неприкосновенности наряду с жилищем также на служебные помещения, транспорт и т.д. (В.А.Яблоков) и предусмотреть необходимость получения судебного решения для проведения следственного действия в жилище независимо от согласия проживающих там лиц (А. А. Акимчев). Есть и процессуалисты, занимающие умеренные позиции: не отвергая разумность и целесообразность судебного контроля над производством следственных действий в целом, они одновременно отмечают определенные его недостатки, в первую очередь практического характера. Так, с точки зрения Г. П.Химичевой, судебный контроль имеет безусловные преимущества перед другими формами контроля и надзора, выражающиеся в независимости суда, его особом правовом статусе и наличии особой судебной процедуры; однако неограниченно широкое установление контроля над досудебным производством связано с усилением пристрастности суда при дальнейшем рассмотрении дела по существу. Следует согласиться с С. Б. Россинским в том, что именно такая умеренная научная позиция представляется наиболее разумной.

Действительно, с одной стороны, нельзя полностью отвергать механизмы судебного контроля над производством следственных действий, в том числе посягающих на неприкосновенность жилища. Существование и эффективное функционирование подобных механизмов в целом является важной правовой гарантией обеспечения прав и свобод личности. Необходимость судебного контроля, обоснованно замечает С. Б. Россинский, в этой части обусловливается и требованиями основополагающих международно-правовых актов, и нормами Конституции РФ. Однако нельзя согласиться с теми учеными, которые пытаются абсолютизировать судебный контроль и представить его как совершенную и безукоризненную гарантию обеспечения законности производства следственных действий. «Поэтому очевидно, – пишет автор, – что данный уголовно-процессуальный институт (в том числе и в части обеспечения права на неприкосновенность жилища) еще очень далек от своего абсолютного совершенства и сопровождается множеством неразрешенных процессуальных и практических проблем».

С. Б. Российский заключает, что установленный законодателем механизм предварительного судебного контроля над производством следственных действий в жилище «явно не оправдывает возложенных на него надежд, а наоборот, оказывает скорее негативное влияние на правоприменительную практику, [поскольку, в частности] обусловливает рост злоупотреблений со стороны отдельных следователей (дознавателей) в части реализации полномочий, предусмотренных ч. 5 ст. 165 УПК РФ». Причем, по мнению автора, «наиболее злостными субъектами такого злоупотребления являются именно те непрофессиональные и безответственные сотрудники органов предварительного расследования, от действий которых и должен в первую очередь защищать механизм судебного контроля». С. Б. Россинский видит единственный выход из сложившейся ситуации: установить такой механизм, при котором судебный контроль над процессуальными действиями, проводимыми в жилище, всегда будет носить исключительно последующий характер.

Н. А. Колоколов, полемизируя с С. Б. Россинским и отстаивая необходимость сохранения превентивного судебного контроля, тем не менее отмечает, что, хотя оснований для немедленной ревизии ст. 22 Конституции РФ и ст. 165 УПК РФ не имеется, названные нормы отнюдь не являются незыблемыми. «Не исключено, – пишет Н. А. Колоколов, – что пройдут годы и превентивный судебный контроль за законностью и обоснованностью проведения следственных действий в жилище будет иметь иной алгоритм».

Из сказанного видно, что актуальнейшими задачами выступают: 1) дальнейшее совершенствование института судебного контроля; 2) серьезное повышение персональной ответственности должностных лиц правоохранительных органов за принимаемые процессуальные решения (в первую очередь это касается тех, кто осуществляет ведомственный контроль).

Как отмечалось в специальной литературе при описании лучших мировых стандартов, последние достижимы там, «где за судебные, а равно прокурорские и следственные ошибки, которые повлекли ущемление прав личности, принято платить, причем достаточно хорошо. У нас же институт возмещения материального ущерба, морального вреда лицу, незаконно оказавшемуся под стражей, хотя и декларирован в законе, но как следует еще не заработал». Исследователи прогнозируют, что за ошибки в сфере уголовного судопроизводства нашему государству когда-нибудь все же придется расплачиваться. Они отмечают, что в большинстве стран для этого существуют специальные фонды. «Есть государства, где судьи даже страхуют свою профессиональную деятельность, чтобы было из чего расплачиваться за свои промахи в работе. Чем быстрее признаешь свою ошибку, быстрее компенсируешь вред, тем дешевле все это виновнику обойдется. Но для россиян это пока туманное будущее».

Завершая анализ проблем, стоящих перед судом, и переходя к проблемам организации правоохранительной деятельности в других органах, еще раз подчеркнем, что судебная власть в Российской Федерации должна наконец стать самостоятельной влиятельной силой, независимой в своей деятельности от законодательной и исполнительной властей. Сегодня по-прежнему актуален лозунг, провозглашенный императором Александром II в 1856 г.: «Правда и милость да царствуют в судах!».