§ 4. Преступность и уголовный процесс

Эффективность уголовного процесса, как мы выяснили, оказывает существенное влияние на характеристики преступности. Однако и на уголовный процесс со стороны самой преступности постоянно оказывается сильнейшее негативное воздействие.

Воздействие это осуществляется в самых разнообразных формах. Полагаем, что здесь перед нами стоит комплексная, многоуровневая проблема, включающая в себя множество аспектов. Это и осуществляемое преступными группировками посткриминальное воздействие на участников уголовного судопроизводства с целью избежать уголовной ответственности или «отомстить» за изобличение своих лидеров; и чрезмерное желание отдельных руководителей ведомств, борющихся с преступностью, улучшить «показатель раскрываемости преступлений» путем фальсификации доказательств, физического и психического насилия, угроз, обмана; и проблема коррупции в правоохранительных органах, когда за взятку можно добиться незаконного прекращения уголовного дела и освобождения виновного лица от заслуженного наказания. Наконец, это и гораздо более страшная ситуация, когда за взятку можно «заказать» уголовное преследование заведомо невиновного, расправившись с конкурентом и захватив его бизнес и собственность. Все это вместе и образует тот тяжкий груз, который постоянно давит на уголовный процесс.

Тема судебных трагедий, когда виновным в преступлении признается в действительности непричастное к его совершению лицо, в последние годы достаточно часто затрагивается в юридических публикациях и выступлениях политиков. Называть подобные случаи судебными ошибками, мягко говоря, не совсем корректно: ошибиться может школьник у доски, а обвинительный приговор, вынесенный невиновному человеку, – уже не ошибка, а настоящая катастрофа!

Конечно, стать жертвой преступления всегда страшно, но стать жертвой преступника в погонах или в судейской мантии – страшно вдвойне. Ведь в результате несправедливо пострадавший человек вместо вызывающего сочувствие и поддержку статуса потерпевшего сам получает незаслуженный ярлык обвиняемого, а впоследствии и осужденного, т. е. преступника. Такой человек не только подвергается наказанию, что тяжело само по себе, но и переживает сильнейший эмоциональный шок, влекущий в большинстве случаев утрату веры в справедливость государства.

Как известно, изучение проблемы есть начало ее решения. И первое, на чем мы остановимся, рассматривая влияние преступности на уголовный процесс, – это проблема так называемых заказных уголовных дел. Не секрет, что данная проблема по-прежнему весьма остро стоит перед нашей страной и теснейшим образом связана с масштабной коррупцией в правоохранительных органах. Так, по оценке И. Р. Рамазанова, практика устранения конкурента с помощью инициирования возбуждения уголовного дела в отношении руководителей предприятия-конкурента, к сожалению, стала реальностью для отечественного бизнеса. «Зачастую, – констатирует автор, – “заказные” дела не только наносят ущерб деловой репутации компании, но и разрушительно сказываются на судьбах людей и на деятельности организации». И, конечно, тем ценнее каждый случай, когда добросовестному предпринимателю все-таки удается доказать несостоятельность обвинений и продолжить работу. И. Р. Рамазанов в качестве примера приводит один из таких нечастых случаев, подчеркивая: чтобы добиться прекращения уголовного дела в отношении предпринимателя за отсутствием состава преступления, защитнику пришлось почти два года собирать доказательства и обжаловать различные решения следствия.

Подробный анализ условий российской правовой системы в части «заказных» уголовных дел предпринял С. Б. Поляков, по оценке которого в 1990-е годы из единичных «заказные» уголовные дела переросли в стабильное явление российской юридической практики. «В так называемом тоталитарном советском государстве, – замечает автор, – его единая собственность не допускала схватки за экономические объекты. В правовом российском государстве развернулась борьба за бывшие общие и ставшие частными предприятия и объекты собственности. Активизировались и потребительские отношения и связанные с ними споры об исполнении имущественных обязательств. Объективно повысился спрос на публичную защиту действительного или мнимого имущественного права. Самый радикальный способ – уголовное преследование противника с применением к нему мер уголовно-процессуального принуждения. В уголовном судопроизводстве, в отличие от гражданского, государство соглашается с позицией одной из сторон конфликта с момента его начала и со всей мощью своего аппарата действует в пользу того, кого избрало потерпевшим».

Как отметил С. Б. Поляков, характерным признаком «заказных» уголовных дел выступают имущественные требования органов уголовного преследования к подозреваемому (обвиняемому) по заявлениям лиц, которые не имеют законных оснований для предъявления таких требований в порядке гражданского судопроизводства. Именно дела, связанные с имущественными спорами, составляют, по данным исследователя, большую часть уголовных дел, незаконно возбуждаемых с целью наживы и устранения неугодных лиц. Отсутствие оснований для иска в независимый суд компенсируется знакомствами и подкупом следователей и прокуроров, выбивающих искомое мерами уголовно-процессуального принуждения. При этом спрос на такие средства извлечения имущественных выгод упал на благодатную почву ввиду низкой оплаты службы и социальной незащищенности сотрудников правоохранительных органов. И хотя в последние годы их материальное положение улучшается, «от обнаруженного ими “в голодные годы” бизнеса уже глупо отказываться при существующих условиях российской правовой системы, позволяющих со всеми удобствами практически без риска для себя использовать приватизированные инструменты уголовного преследования для наживы своей и своих близких».

Анализируя благоприятные условия для возбуждения «заказных» уголовных дел, С. Б. Поляков не без основания отмечает, в частности, наличие «лазейки между уголовным и гражданским процессуальным законодательством, позволяющей следователям, имеющим слабое представление о соотношении гражданского и уголовного права, возбуждать заказные дела». При невысоком уровне правосознания следователей, прокуроров, судей «любой обратившийся за защитой имущественного права в уголовном судопроизводстве является потерпевшим собственником в силу факта обращения, а не в силу юридических фактов, порождающих право собственности, а лицо, на которого указал такой потерпевший, – должником без установления юридических фактов, порождающих обязательства. Тем более обязательства считаются следователем установленными без “излишеств” гражданского судопроизводства, когда он заинтересован в исходе дела (принял “заказ” к исполнению). <…> Поэтому с легкостью возбуждаются уголовные дела по заявлениям миноритарного акционера о нарушении имущественных прав акционерного общества решениями органов управления акционерного общества, только и уполномоченных в силу ст. 53 ГК РФ говорить об интересах общества; по заявлениям лица о мошенническом невозврате займа, не подтверждаемого письменными доказательствами, но зато доказываемого “показаниями очевидцев”, что прямо противоречит запрету ГК РФ ссылаться на них в подтверждение передачи денег (ст. 161, п. 1 ст. 162, ст. 808 УК РФ) и т. п.».

Называет автор и некоторые другие условия, которые способствуют возбуждению «заказных» уголовных дел и в совокупности образуют ту благоприятную среду для коррупции, в которой задыхается российский бизнес. При этом, резюмирует С. Б. Поляков, мера пресечения в виде заключения под стражу – это «самый сильный инструмент в имущественном споре, какого не может быть в гражданском судопроизводстве. Именно ради него или хотя бы угрозы его применения затевается заказное уголовное дело». И хотя ст. 97 и 108 УПК РФ оцениваются исследователем как вполне удовлетворительные, содержащие немало ограничений для произвольного применения мер пресечения – тем более такой строгой меры, как заключение под стражу, – все же «эти ограничения для следователей и суда выхолащиваются судебной практикой».

Показательно, что на проблему недобросовестного и необоснованного применения такой меры, как заключение под стражу, к лицам, обвиненным в совершении преступлений в сфере экономики (когда эта мера используется в качестве орудия рейдерского захвата собственности), в последнее время обращает внимание высшее политическое руководство нашей страны. Результатом предложенного президентом России курса на гуманизацию института мер пресечения, применяемых к лицам, которым следствие инкриминирует совершение экономических преступлений, стало поэтапное внесение существенных поправок в действующее уголовное и уголовно-процессуальное законодательство РФ. Первый блок поправок, предусмотренный Федеральным законом от 29 декабря 2009 г. № 383-ФЗ, затронул вопросы расследования уголовных дел о налоговых преступлениях. Второй блок поправок внесен Федеральным законом от 7 апреля 2010 г. № 60-ФЗ и изменил правила применения меры пресечения в виде заключения под стражу по целому ряду уголовных дел об экономических преступлениях. Теперь, согласно ч. 1¹ ст. 108 УПК РФ, заключение под стражу в качестве меры пресечения не может быть применено в отношении подозреваемого или обвиняемого в совершении мошенничества, присвоения и растраты, причинения имущественного ущерба, если эти преступления совершены в сфере предпринимательской деятельности, а также ряда других преступлений (таких как незаконное предпринимательство, незаконная банковская деятельность, легализация полученных в результате совершения преступления денежных средств, незаконное получение кредита, ограничение конкуренции, незаконное использование товарного знака, уклонение от уплаты таможенных платежей, неправомерные действия при банкротстве, уклонение от уплаты налогов или сборов с физического лица и с организации) при отсутствии обстоятельств, указанных в п. 1-4 ч. 1 ст. 108 УПК РФ. Иными словами, заключение под стражу по делам об указанных преступлениях все-таки может применяться, но только если подозреваемый или обвиняемый не имеет постоянного места жительства на территории РФ, его личность не установлена, им нарушена ранее избранная мера пресечения либо он скрылся от органов предварительного расследования или от суда. Очевидно, что путем таких изменений уголовно-процессуального законодательства государство пытается возвести дополнительные барьеры на пути преступного использования средств уголовного процесса в целях личного обогащения нечистых на руку правоприменителей.

Вопросы борьбы с «заказными» уголовными делами нередко поднимали и руководители правоохранительных органов нашей страны. Следует согласиться с позицией А. В.Аничина, отметившего, что гарантиями от возбуждения «заказных» уголовных дел являются строгое соблюдение следователем норм уголовно-процессуального закона и надлежащий ведомственный контроль над его работой. Одновременно А. В. Аничин подчеркнул, что в ряде случаев за публикациями с критикой в адрес органов предварительного следствия стоят не действительные нарушения законности следователями, а желание граждан обелить себя.

Тем не менее очевидно, что сегодня в России проблема «заказных» уголовных дел остается одной из наиболее острых и актуальных проблем правоприменительной практики. В правоохранительную систему на смену отдельным взяточникам, готовым за материальное вознаграждение незаконно прекратить уголовное дело, пришли хорошо организованные преступные кланы, поставившие незаконное возбуждение и прекращение уголовных дел на поток и рассматривающие свои властные полномочия в качестве действенного орудия преступного промысла. Такие группировки не гнушаются ничем – ни рейдерскими захватами, ни подбрасыванием наркотиков и оружия, ни банальным грабежом, умудряясь по каждому своему преступному эпизоду дважды совершать поборы: первый раз они берут деньги с «заказчика» – за начало уголовного преследования конкурента, второй раз – уже с «жертвы», за прекращение незаконно начатого преследования.

Показательны опубликованные Следственным комитетом России статистические данные о коррупционных преступлениях, совершенных в нашей стране в 2019 г. сотрудниками правоохранительных органов: если в абсолютных величинах лидерами в этом незавидном «рейтинге» стали сотрудники МВД, то в относительных – самого Следственного комитета! В частности, по опубликованным данным, среди обвиняемых 752 сотрудника МВД России, 181 сотрудник ФСИН России, 84 сотрудника ФССП России, 34 сотрудника ФТС России, 51 сотрудник МЧС России, 9 сотрудников прокуратуры. Что касается Следственного комитета России, то в 2019 г. направлены в суд уголовные дела в отношении 27 его сотрудников. По данным СМИ, если принимать во внимание количество сотрудников в каждом ведомстве, процент коррупционеров в СКР станет самым высоким среди прочих силовиков, поскольку перед судом предстает каждый 858-й сотрудник Следственного комитета, в то время как среди работников МВД в коррупции замечен каждый 1190-й.

Вопрос о методах борьбы с коррупцией, в том числе в правоохранительных органах, мы уже рассматривали ранее. Однако вновь подчеркнем, что расправляться с невиновным человеком при помощи средств уголовного процесса не только вдвойне преступно, но и вдвойне безнравственно. Ведь, если вдуматься, заказанное уголовное преследование конкурента по своим последствиям гораздо разрушительнее и циничнее, чем заказанное разбойное нападение на него. Это можно сравнить разве что с воровством в церкви: в обоих случаях налицо двойной грех!

Изучение проблемы «заказных» уголовных дел останется неполным, если мы не вспомним еще об одном важнейшем ее аспекте: речь идет о весьма специфической форме «заказа» – заказе политическом, т. е. о недопустимом вмешательстве в деятельность следователя и судьи сверху, о фактическом отсутствии в подобных случаях их процессуальной самостоятельности при принятии решения, кого казнить, а кого миловать.

Еще А. Ф. Кони указывал на то, что «опасности, грозящие выработке правильного приговора, могут исходить не только из личных свойств судьи, – они могут лежать вне судьи, влияя пагубным для правосудия образом на спокойствие решения и его независимость от посторонних личных соображений. Приказание, идущее от имущих власть, и возможность удалить судью от его дела или вовсе лишить его привычной деятельности и настойчивые, влиятельные просьбы и внушения способны создать в судье постоянную тревогу за свое положение вообще, опасение последствий своего предстоящего решения и страх по поводу уже состоявшегося. К судье следует предъявлять высокие требования не только в смысле знания и умения, но и в смысле характера, но требовать от него героизма невозможно. Отсюда необходимость оградить его от условий, дающих основание к развитию в нем малодушия и вынужденной угодливости. Отсюда несменяемость судьи, дающая честному, строго исполняющему свои обязанности человеку безупречного поведения возможность спокойно и бестрепетно осуществлять свою судейскую деятельность. Положение, при котором судья может совершенно не помышлять о своем завтрашнем дне, а думать лишь о завтрашнем дне судимого им обвиняемого, положение, характеризуемое знаменитыми словами “la cour rend des arrets et pas des services’’, – есть одно из лучших ручательств правильности приговоров».

Политические преступления и политические репрессии занимают, по свидетельству Н. А. Зелинской, заметное место в истории человечества, наполненной печальным множеством примеров индивидуального и массового уничтожения политических противников. Власть «всегда охотно использовала (и использует) “неправо” и судебный механизм, позволяющий объявлять преступниками политических противников и придавать видимость легитимности расправе над ними».

Как известно, в нашей стране прискорбные традиции грубейшего вмешательства в уголовный процесс извне, со стороны власти, равно как и традиции расправы с политическими оппонентами путем их жесточайшего уголовного преследования, имеют давнюю и мрачную историю. Многие ужасающие факты из недалекого прошлого вскрыты и проанализированы в блестящей монографии В. Н. Кудрявцева и А. И. Трусова «Политическая юстиция в СССР». Как пишут авторы, политические репрессии осуществлялись хорошо организованной, разветвленной политико-юридической системой страны – органами государственной безопасности, внутренних дел, революционными, а затем и военными трибуналами, общими судами, прокуратурой. «И действовали все эти органы и учреждения преимущественно на основании нормативных актов (или вопреки им), т. е. осуществляли правоприменительную деятельность, принимали юридически значимые решения. По сути дела, функционировала обособленная, замкнутая, достаточно отлаженная структура, наподобие средневековой инквизиции, с той лишь разницей, что жертв в советское время было несоизмеримо больше».

Конечно, нельзя отрицать, что в Российской Федерации многое сделано для того, чтобы существовавший политический террор никогда больше не повторился. В течение постсоветских лет активно проводилась масштабная судебная реформа, прежде всего направленная именно на то, чтобы суды из органов расправы превратились в подлинные храмы правосудия, а основанная лишь на законе и совести процессуальная независимость судей и следователей стала обычным, повсеместным и абсолютным явлением.

Однако пока, несмотря на все затраченные усилия, говорить об окончательном утверждении в России по-настоящему процессуально независимой системы расследования и разрешения уголовных дел преждевременно. Поэтому и появляются с пугающей регулярностью на страницах самых разных печатных и электронных изданий репортажи об очередном случае политически или экономически мотивированного уголовного преследования. И хотя представители правоохранительных органов обычно объясняют громкие заявления обвиняемых в коррупции чиновников о «заказном» характере возбуждаемых против них уголовных дел простым желанием уйти от заслуженной ответственности, представляется, что в ряде случаев такие заявления все же не лишены оснований.

По свидетельству В.В.Лунеева, «громкие периодические разоблачения высокопоставленных должностных лиц в совершении противозаконных действий являются скорее исключением, чем правилом, одной из крайних форм межпартийной и предвыборной борьбы, публичной и лукавой демонстрацией народу декларированного правового порядка, а также испытанным способом освобождения элитарных кругов от одиозных фигур». Но даже в этих редких случаях судебные процессы чаще всего завершаются назначением виновным щадящих наказаний, не связанных с реальным лишением свободы. Более того, полагает криминолог, правящая элита не только наделяет себя практически полной неприкосновенностью, но и «фактически управляет деятельностью правоохранительных органов и судов, которые в связи с этим не имеют реальной возможности руководствоваться только законом».

Как замечают работники СМИ, «граница между коррупционным делом и политическим заказом в новейшей практике российского правосудия окончательно размыта, [поскольку] практически у любого высокопоставленного фигуранта уголовного дела всегда есть возможность говорить о политическом заказе, независимо от того, имел ли он место в реальности. С другой стороны, обществу все сложнее верить многим коррупционным обвинениям, даже если они и имеют под собой основания. Такова в обществе репутация судебной и правоохранительной системы. <…> Война политически или экономически мотивированных заказчиками уголовных дел – такая же реальность сегодняшней России, как и коррупция. Поэтому общество и не в состоянии понять, где реально ведется борьба с коррупцией, где она переходит в защиту интересов одних коррупционеров от других, а где является актом устрашения против возможных политических конкурентов внутри вертикали власти».

Подчеркнем, что, затронув «политически мотивированные» уголовные дела, мы вновь возвращаемся к проблемам уголовной политики государства. Действительно, как уже было отмечено, власть всегда так или иначе реагирует на преступность, в том числе разрабатывая правила уголовного преследования за нарушение установленных ею уголовно-правовых норм. Этим действия власти не ограничиваются: она не только устанавливает названные правила, но и стремится нужным для себя образом повлиять на соответствующую правоприменительную практику. Причем помимо очевидных, открыто провозглашаемых властью решений, в данной сфере всегда существуют и решения скрытые, тайные. Уголовный процесс – это очень острое «оружие», которое власть всегда стремится использовать максимально, действуя иногда на грани, а иногда и за гранью ею же публично провозглашенных принципов и правил.

В качестве яркого примера «политически мотивированного» уголовного преследования можно вспомнить уголовное дело в отношении А. А. Собчака, которого политические интриги обрекали в 1997 г. на погибель. И лишь героическое вмешательство Л.Б. Нарусовой спасло его тогда от жестокой расправы, «заказанной» теми, кто боялся и ненавидел этого смелого, энергичного и талантливого человека. Сейчас-то мы много говорим о коррупции и многое знаем. А тогда, в 1990-х годах, на протяжении нескольких лет десятки профессиональных сыщиков искали в Санкт-Петербурге компромат на мэра-«коррупционера». Итогами их титанических усилий оказалась лишь горстка невнятных бездоказательных обвинительных тезисов…

Второй блок вопросов, касающихся темы преступности и уголовного процесса, связан с так называемыми судебными ошибками. В этом случае невиновный человек привлекается к уголовной ответственности не по причине «заказа», а главным образом из-за преступного непрофессионализма работников органов дознания, следователей, прокуроров и судей, когда одни, желая поскорее отчитаться об успешном «раскрытии» преступления, фальсифицируют доказательства и применяют психическое и физическое насилие, а другие потакают им в этом, покрывая их действия и закрывая глаза на отсутствие убедительной доказательственной базы.

Последствия судебных ошибок, по справедливому утверждению ученых, разрушительны: «С одной стороны, преступники избегают уголовного преследования, справедливого наказания и, оставаясь недосягаемыми для закона, совершают новые преступления. С другой стороны, на скамье подсудимых оказываются невиновные, у которых пропадает вера в справедливость и правопорядок; то же самое испытывают и их близкие. Страдают и интересы правосудия, и интересы конкретных лиц – жертв таких ошибок. В обществе растет недоверие к судебной власти и к правоохранительным органам в целом. Поэтому на протяжении многих лет наукой и практикой вырабатывались такие правила уголовного судопроизводства, которые обеспечили бы наиболее полное и точное установление всех существенных обстоятельств совершенного преступления, иными словами – материальной истины. Ведь только при этом условии у дознавателя, следователя, прокурора, судьи появляется возможность принять по-настоящему справедливое решение». Безусловно, прав и М. С. Строгович, заметивший, что именно при применении права нарушения законности сказываются особенно ощутимо и приносят огромный вред. Действительно, как показывает практика, игнорирование правоприменителями требований закона, фальсификация доказательств, невнимательная, формальная их проверка и оценка – прямой путь к ошибочному осуждению.

Ярким исследованием непоправимых судебных решений, которые подвели роковую черту под жизнями невиновных людей, стала монография Н. Н. Китаева «Неправосудные приговоры к смертной казни: системный анализ допущенных ошибок». Автор рассмотрел следственно-судебные ошибки по пяти уголовным делам, итогом которых стало осуждение невиновных к исключительной мере наказания, причем в двух случаях эти приговоры были приведены в исполнение. Как замечает Н. Н. Китаев, в широком смысле слова понятием судебной ошибки охватывается любое неправильное решение суда по любому из вопросов, подлежащих разрешению в приговоре. Однако не приходится сомневаться в том, что наиболее серьезной судебной ошибкой является осуждение невиновного, поскольку оно причиняет реальный тяжкий ущерб личности осужденного.

Н. Н. Китаев подчеркивает: сведения о следственных и судебных ошибках, в результате которых невиновному лицу был вынесен смертный приговор, не входили в предмет судебной статистики, что затрудняет их количественное изучение. Однако каждый становившийся известным случай демонстрировал, по наблюдению автора, «набор общих, повторяющихся нарушений в сфере получения, исследования и оценки доказательств». Одновременно Н.Н. Китаев отметил, что обычным делом стали аресты подозреваемых по тяжким преступлениям до предъявления обвинения. Именно на этой стадии «нередко зарождается “обвинительный уклон” дознания и следствия, поскольку после принятия решения об аресте “авансом” правоохранительные органы в дальнейшем подгоняют и корректируют доказательства под реализованное решение о заключении под стражу подозреваемого». В основном, как уточнил автор, «такие факты имели место по делам о тяжких преступлениях против личности, совершенных в отсутствие очевидцев. А сами следственные ошибки преимущественно обусловлены обстоятельствами, касающимися личности следователя, его профессиональной подготовленности и отношения к служебной деятельности. В частности, незаконному привлечению невиновных лиц к уголовной ответственности способствует неумение следователя выявить псевдодоказательства, созданные недобросовестными работниками органов дознания, стремящихся любым путем добиться “раскрытия” преступления». Изложенные наблюдения весьма актуальны и в настоящее время, хотя решение о заключении подозреваемого под стражу теперь принимает судья, а не прокурор. Следователь или дознаватель, обосновавший в суде ходатайство о заключении подозреваемого под стражу, по-прежнему зачастую ориентируется на состоявшееся решение и не всегда может объективно оценить собранные затем доказательства невиновности подозреваемого.

Исследования, проведенные многими отечественными учеными-процессуалистами (В. В. Воскресенским, В. Н. Исаенко, Л. П. Исмакаевым, В. А. Лазаревой, А. А. Леви, В. Н. Маховым, Е. С. Радутной, А. Б. Соловьевым, И. Е. Токаревой), показывают, что в подавляющем большинстве случаев необоснованное привлечение граждан к уголовной ответственности выступает результатом невыполнения правил о всесторонности, объективности и полноте исследования всех обстоятельств дела. Неполнота расследования по многим уголовным делам, где имело место необоснованное привлечение к уголовной ответственности, усугублялась обвинительным уклоном следователей, в результате чего важные для дела обстоятельства проверялись лишь в рамках одной из ряда версий о личности преступника. При этом игнорировались противоречия в материалах дела, по надуманным предлогам или безмотивно отклонялись ходатайства обвиняемых и их защитников о производстве процессуальных действий, которые могли бы способствовать установлению невиновности привлекаемых.

Н. Н. Китаев обоснованно обратил внимание и на то, что осуждение невиновного и уклонение от ответственности в действительности виновного лица – это зачастую две стороны одной медали. Сегодня, замечает ученый, много говорится об упрочении гарантий соблюдения законности в деятельности правоохранительных органов. «Но не следует забывать, что уголовная юстиция существует в обществе не для соблюдения законности в своей деятельности, а для борьбы с преступностью при строжайшем соблюдении законности. И принцип законности нельзя рассматривать в отрыве от принципа неотвратимости наказания. Однако некоторые авторы забывают о принципе неотвратимости ответственности при ведении дискуссии о следственных и судебных ошибках. А некоторые даже считают безнаказанность за совершенные преступления “платой” за искоренение прежних фактов беззакония в отношении обвиняемых и подсудимых».

В последнее время, по словам Н. Н. Китаева, в работе правоохранительных органов заметно усилилась тенденция к необоснованному прекращению или приостановлению сложных уголовных дел. Подобные действия являются, по его мнению, не менее опасным нарушением законности, чем незаконные действия в отношении обвиняемых и подсудимых. Эта негативная крайность, способная нанести ощутимый вред борьбе с преступностью, обусловлена во многом формальным подходом к оценке законности задержания с последующими дисциплинарными санкциями за такую инициативу. Сложилась практика, когда незаконность задержания в качестве подозреваемого определяется арифметической разницей между количеством задержанных и освобожденных из изолятора временного содержания лиц, без анализа материалов каждого уголовного дела. Постепенно «сформировался порочный подход, когда к следователям применяются меры дисциплинарного взыскания за ошибки при задержаниях и арестах, но совершенно игнорируются случаи ошибочного отказа от них. В результате – виновные лица, находясь на свободе, совершают новые преступления, создают ложные оправдательные доказательства либо скрываются от следствия и суда».

Еще один важный аспект, затронутый Н. Н. Китаевым, – существующие расхождения уровней «критерия доказанности» обвинения в зависимости от общественного резонанса, сопровождающего раскрытие преступления. Принятые в современной судебной практике критерии доказанности преступления в принципе ориентируют судей на точное установление обстоятельств уголовного дела. Однако, как верно замечает автор, уровень «критерия доказанности» может оказаться недостаточно высоким, например при рассмотрении дела о жестоком убийстве, получившем большой общественный резонанс, вызвавшем негодование широкой публики и требования возмездия. «В таких случаях судья осознает, что совокупность доказательств по конкретному уголовному делу создает опасность осуждения с высокой степенью вероятности, и в принципе не исключена возможность осуждения невиновного. Однако общий эмоциональный настрой, вызванный громким делом, способствует тому, что судья выносит смертный приговор, в душе надеясь на поддержку вышестоящей судебной инстанции и одобрение общественности. А по прошествии времени оказывается, что к исключительной мере наказания был осужден человек, не совершивший инкриминируемого деяния».

В недавней истории нашей страны нетрудно отыскать страшные случаи, подтверждающие сказанное. Один из наиболее показательных примеров – известное дело так называемого витебского монстра Г. М. Михасевича, который за 15 лет убил по сексуальным мотивам 36 женщин. По этому делу, прежде чем удалось найти и изобличить настоящего преступника, было осуждено 14 невиновных, а один из них – Н. С. Тереня – был даже расстрелян по приговору суда. «Можно представить себе, – говорилось на Пленуме Верховного Суда СССР, – что творилось на следствии, как в буквальном смысле слова выбивали признание у невиновных людей, если все 14 приговоренных оговорили себя». Еще один пример – дело о злодеяниях маньяка А. Р. Чикатило; за его преступления к уголовной ответственности также привлекались невиновные люди, включая психически больного юношу Ю. Каленика, под жестким давлением «сознавшегося» в десятке убийств.

Случаи необъективного расследования и разрешения уголовных дел (особенно в ситуации, когда речь идет о громких и кровавых преступлениях) можно без труда обнаружить и за рубежом. Достаточно вспомнить, например, уголовное дело об убийстве восьмилетней девочки Мари-Долорес Рамбла, совершенном во Франции в 1974 г. Обстоятельства этого дела стали известны широкой общественности во многом благодаря книге французского писателя и журналиста Ж. Перро «Красный пуловер». В книге рассказано о двух трагических событиях: убийстве восьмилетней девочки и последовавших затем осуждении и казни молодого человека по имени Кристиан Ранусси, ошибочно, по утверждению автора, обвиненного в совершении этого преступления.

А. М. Яковлев во вступительной статье к книге французского писателя дает точную оценку произошедшей трагедии: «История уголовного преследования Кристиана Ранусси, суда над ним, рассказанная Жилем Перро, – это история фатального столкновения маленького человека с всесильной, бездушной машиной уголовной юстиции, приведшего в обществе социальной разобщенности и неравенства к трагическому финалу. <…> Материалы, приводимые Жилем Перро, свидетельствуют о предвзятости, необъективности, проявленных в ходе расследования убийства Мари-Долорес Рамбла. Подробно анализируя весь ход уголовного дела, автор выявляет грубейшие нарушения закона органами дознания и следствия, стремящимися любой ценой вырвать у Кристиана Ранусси признание в совершении этого преступления. <…> Предполагается, что преступник, совершая убийство, движим низменными побуждениями, аффектом, злым умыслом. Стремясь покарать его, правосудие должно воодушевляться чувством справедливости, желанием защитить граждан от опасности, пресечь зло. Но если прав в своих выводах Жиль Перро, то оказалось, что на эшафот гильотины втащили невиновного. Подлинный убийца остался на свободе, а убийство Мари-Долорес Рамбла – убийство уголовное, дополнилось убийством юридическим – казнью Кристиана Ранусси. Случаи такого рода называют “судебной ошибкой”, но эти бесцветные слова явно неадекватны подобному финалу уголовного дела».

О многом могут свидетельствовать слова из письма К. Ранусси к матери, написанного незадолго до казни: «Двадцать один месяц мы ждали справедливого разбирательства, ждали, что суд смоет с меня грязь сфабрикованного обвинения. А они приговорили меня к смерти. Не могу понять, как они поверили, что я мог совершить столь гнусный и подлый поступок. Ты знаешь, мамочка, как я люблю тебя. И если бы я действительно сделал что-нибудь подобное, если бы мне было в чем себя упрекнуть, даже в столь чудовищном злодеянии, я бы сказал тебе. Но я абсолютно невиновен. Многие говорили мне, что следовало признать вину независимо от того, правда это или нет. Я бы тогда спас себе жизнь. На суде меня тоже призывали признаться в содеянном. Но как я мог? Я же ничего не сделал. Лучше умру невиновным, чем признаюсь в преступлении, которого не совершал».

Полагаем, что книгу «Красный пуловер» полезно прочитать всем правоприменителям, так или иначе сталкивающимся с уголовным процессом. Это напомнит им о высочайшей цене, которую всякий раз платят за их невнимательность, непрофессионализм и жестокосердие невиновные люди.

О трагических последствиях воздействия на позицию судьи со стороны заранее сформировавшегося «общественного мнения» писал еще А. Ф. Кони. По его наблюдению, существует такой вид давления на судью, «от которого его должна ограждать не одна несменяемость, но и другие, нравственные условия исполнения долга. Это давление окружающей среды, выражающееся весьма многообразно и вместе неуловимо, создающее около судьи, в его общественной жизни ту атмосферу, которая стремится властно повлиять на исход его работы по тому или другому отдельному делу или ряду дел. Под видом “общественного мнения” судье указывается иногда лишь на голос “общественной страсти”, следовать которому в судебном деле всегда опасно и нередко недостойно. Судья должен стоять выше этого в выполнении своей высокой задачи, основанной не на временных и преходящих впечатлениях, а на вечных и неизменных началах правосудия. Забывая мудрый совет глубокого мыслителя и юриста Бентама, указывающего, что, исполняя свой долг, судья должен иногда идти против вожделений толпы, говоря себе: “Populus me sibilat, at ego mihi plaudo!”, судья, боясь общего неудовольствия, утраты популярности и трудной аналитической работы ума, может пожелать во мнении пестрого и волнующегося большинства найти легкий и успешный исход для своей заглушенной на время совести и умыть себе руки. Такие судьи бывали, и имена некоторых приобрели себе бессмертие. В одной старой и чудесной книге, пережившей века, рассказан процесс, произведенный таким судьей и под влиянием таких указаний… Судью звали Понтий Пилат».

«Так называемые “судебные ошибки”, – резюмирует А. Ф. Кони, – далеко не всегда бывают следствием бессознательного заблуждения или несчастного стечения обстоятельств. История знает помимо явно пристрастных, жестоких и бездоказательных приговоров, постановленных в угоду рассчитанному мщению или политическим страстям, приговоров, горящих на ее страницах, как несмываемое кровавое пятно на руке леди Макбет, еще и такие, где в оценке доказательств невольно чувствуется влияние на судей предвзятых мнений окружающей среды. Такие приговоры, представляя, по прекрасному выражению канцлера Дагессо, “общественное бедствие”, многие годы тревожат совесть сменяющихся поколений и взывают к их правосудию, в то время, когда по приговорам первого рода история <…> давно уже постановила свое оправдательное решение несчастным подсудимым».

Учеными было высказано немало интересных и справедливых суждений относительно причин следственных и судебных ошибок в уголовном процессе. Так, А. В. Федотов в своей работе об использовании оценочных презумпций в процессе доказывания обращает внимание на следующее немаловажное обстоятельство: все оценочные презумпции должны быть обоснованными, т.е. должны выражать реально существующие причинно-следственные связи явлений. Обоснованные оценочные презумпции правоприменители формулируют, опираясь в первую очередь на свои профессиональные знания и опыт, а также жизненный опыт и здравый смысл. Помогает им в этом чтение учебной и монографической литературы по криминалистике, криминологии, общей, социальной и юридической психологии, судебной психиатрии, судебной медицине, по проблемам судебной экспертизы и др. Однако, с сожалением констатирует автор, «иногда правоприменители формулируют необоснованные оценочные презумпции, выражающие не реально существующие причинно-следственные связи явлений, а лишь их собственные социальные, национальные, расовые, религиозные предрассудки или личностные предубеждения». Результат – неправильное установление фактических обстоятельств дела и, как следствие, – судебная ошибка, за которой чья-то сломанная судьба.

Среди причин, приводящих к судебным ошибкам, упоминается и стереотипность мышления судьи. Как уточняют А. Н. Балашов и Н. А. Батурина, речь идет о том, что в процессе своей деятельности судья накапливает определенный опыт, особенно по тем категориям дел, которые наиболее часто встречаются в его практике. И хотя умело используемый опыт – огромная ценность, в сочетании со стереотипностью мышления судьи он может приводить к ошибкам. Нередко об опытных судьях можно услышать: достаточно ему взглянуть на обложку дела, чтобы предсказать его дальнейшее движение и конечный результат. Очевидно, что такой привычный стереотип влечет отрицательные последствия, так как не учитывает многие обстоятельства дела.

Исследованием проблемы судебной ошибки в уголовном процессе также занимался Н. А. Колоколов, сделавший ряд любопытных научно-практических выводов. Во-первых, пишет ученый, судебная ошибка в широком понимании – это разновидность ошибок, допускаемых органами государственной власти. Судебная ошибка может как выступать самостоятельным явлением в судебной деятельности, так и быть составным элементом ошибки государственной деятельности вообще. Во-вторых, российская юридическая наука рассматривает судебные ошибки преимущественно в узком понимании – как логические ошибки в судебном правоприменении; однако «предложенная наукой модель судебной ошибки все еще весьма далека от совершенства, а природа судебных ошибок в современных условиях практически не изучена». В-третьих, пути исправления судебных ошибок в значительной степени предопределены их природой. «Чтобы вышестоящие судебные инстанции не загружались исправлением судебных ошибок нижестоящих судов, последним следует предпринять меры по минимизации их количества. Значительное количество судебных ошибок носит технический характер. Следовательно, организаторам судебной деятельности следует разработать комплекс технологий, которые позволили бы существенно уменьшить количество таких ошибок».

Характеризуя состояние современного уголовного судопроизводства, Н. А. Колоколов делится крайне неутешительным наблюдением: «Как и в период сталинизма, насилие – “повивальная бабка” уголовно-процессуального доказывания, а судебное разбирательство – фарс, ибо “сказанное следователю дороже произнесенного в суде”. В России по-прежнему нет сторон, так как за результаты рассмотрения уголовного дела перед обществом отвечает только суд. Нет у нас и самого главного – самостоятельного суда первой инстанции, поскольку им, как и раньше, руководит вышестоящий суд, который, согласно сохранившейся с прежних времен концепции, не исследуя доказательств, вправе навязать первой инстанции свой подход к оценке доказательств». И хотя в целом такие оценки Н. А. Колоколова, наверное, чересчур радикальны, зачастую отмеченные им негативные явления действительно имеют место.

По свидетельству О. В. Химичевой, в уголовно-процессуальном законе, в теории уголовного процесса и тем более на практике не выработано четкого представления о том, что такое «нарушение уголовно-процессуального закона», «уголовно-процессуальное правонарушение», «следственная ошибка», тождественны ли эти понятия, и если нет, то каково соотношение между ними. При этом О.В.Химичева, разделяя взгляд С.Г.Олькова, указывает, что уголовно-процессуальное правонарушение есть выразившееся в нарушении норм уголовно-процессуального права, прямо закрепленное в законе виновное общественно вредное (или общественно опасное – для преступлений) деяние деликтоспособного субъекта, влекущее меры восстановления правопорядка, ретроспективную юридическую ответственность и применение негативных юридических санкций как уголовно-процессуальной, так и иной принадлежности. Под следственной же ошибкой предложено понимать невиновно совершенное органом или должностным лицом, осуществляющим досудебное производство, нарушение уголовно-процессуального закона, которое повлияло или могло повлиять на законное и обоснованное разрешение дела.

На актуальность для российской правоохранительной системы проблемы судебной ошибки обращает внимание и Л.С. Мирза, констатируя: многие судебные постановления выносятся подчас с грубейшими нарушениями процессуальных и материальных норм, а впоследствии отменяются и направляются вышестоящей судебной инстанцией на новое рассмотрение. Граждане вынуждены годами обивать судебные пороги в поисках пресловутой справедливости. У невинно осужденного неизбежно возникает чувство разочарования в справедливости суда и закона; судебная ошибка оборачивается для этого лица публичной дискредитацией, а порой ставит его на один уровень с преступниками. Психологические последствия несправедливости затрагивают и окружающих.

Еще одна смежная проблема – это нередкие случаи намеренного завышения следователем объема обвинения, а судом первой инстанции – назначаемого осужденному наказания. «Всем известны, – замечает Л. С. Мирза, – опасения судьи вынести либеральный приговор. Если кассационная инстанция посчитает необходимым изменить слишком мягкий приговор, она должна будет отменить этот приговор и передать дело на новое рассмотрение. Судья, чей приговор был отменен, считается допустившим брак в работе. Если же приговор будет признан слишком суровым, срок наказания может быть снижен кассационной инстанцией без его отмены, причем в этом случае в адрес судьи никаких нареканий не поступит. Данная ситуация создает условия, при которых судьи могут выносить приговоры с известной подстраховкой». В свою очередь, А. Д. Назаров указывает, что следователем нередко допускается «завышение уголовно-правовой квалификации деяния», или «квалификация с запасом». Едва ли нужно пояснять, что такая «подстраховка» в сторону более тяжкого обвинения и более сурового наказания – разновидность самого настоящего обвинительного уклона в работе следователя и судьи.

Неудивительно, что, по мнению некоторых процессуалистов, правосудие, т. е. деятельность суда, связанная с рассмотрением уголовных дел, «из деятельности, осуществляемой по закону, правде, справедливости и совести, превратилось в обычное производство судебных дел, связанное с их разбирательством, а само понятие “правосудие” перестало соответствовать этимологическому значению этого слова».

Одна из очевидных причин такого плачевного состояния отечественного правосудия и правоохранительной системы в целом заключается в чувстве безнаказанности и вседозволенности, сложившемся у многих сегодняшних правоприменителей. Нельзя забывать, что правосудие, по верному замечанию А. С.Горелика и Л. В. Лобановой, может быть эффективным лишь при условии строгого соблюдения закона как самими представителями судебной власти, так и другими должностными лицами и гражданами, оказавшимися по той или иной причине в сфере деятельности судебных органов. Именно поэтому закон должен предусматривать за посягательства на интересы правосудия адекватную ответственность, вплоть до уголовной. Между тем следователи, прокуроры, судьи крайне редко привлекаются к какой-либо серьезной ответственности за допущенные ими вопиющие нарушения прав граждан, повлекшие их незаконное уголовное преследование, а зачастую и осуждение.

Так, по наблюдению С. Б. Полякова, за незаконное возбуждение уголовного дела и заключение под стражу в российском законодательстве предусмотрена гражданско-правовая, уголовная и дисциплинарная ответственность. Однако последняя, как подчеркивает автор, «скрыта для потерпевших от произвола следствия, несоразмерна тяжести причиняемого зла и не перевешивает выгод для исполнителей заказного уголовного дела, поэтому говорить о ней нет никакого смысла». Что касается ответственности казны государства за извлечение личных выгод следователями и прокурорами путем нарушения ими основных прав граждан и организаций (в порядке гл. 18 УПК РФ и ст. 1070 ГК РФ), то такая ответственность, по общему мнению, выступает важным инструментом для восстановления прав граждан, пострадавших от произвола уголовного преследования. В то же время, «поскольку регрессная ответственность непосредственных нарушителей прав человека предусмотрена только в случае привлечения их к уголовной ответственности за вредоносные действия (п. 3 ст. 1081 ГК РФ), что практически не встречается, гражданско-правовая ответственность государства не имеет карательного, превентивного и воспитательного значения для исполнителей заказных дел». Остается третий, наиболее радикальный вид ответственности – ответственность уголовная, но даже она не является для граждан надежным щитом от необоснованного преследования. Как замечает С. Б. Поляков, «соотношение дел, закончившихся реабилитацией (по куда большему количеству дел измученные люди соглашаются на прекращение дел по нереабилитирующим основаниям, позволяя следователям и прокурорам прятать свои грехи), и уголовных дел в отношении виновных в их возбуждении и применении мер процессуального принуждения заставляет говорить, что уголовная ответственность – единственный вид юридической ответственности для исполнителей заказных уголовных дел так редко их настигает, что несерьезно говорить о ней как о реальном средстве борьбы против рассматриваемого явления».

Причины такого неудовлетворительного положения вещей С. Б. Поляков видит, в частности, в существовании особого порядка возбуждения уголовного преследования в отношении следователей и прокуроров (ст. 447 УПК РФ), что «делает непонятной для потерпевших от них людей процедуру привлечения издевавшихся над ними государственных злодеев к уголовной ответственности». Автор ссылается на позицию известного ученого начала ХХ в. В. М. Гессена, писавшего:

«Так называемая “административная гарантия”, т.е. требование разрешения начальства для привлечения к ответственности низших должностных лиц, является логическим следствием надзаконного характера административной власти вообще. Низшие агенты правительственной власти, действуя хотя бы и незаконно, но соответственно “видам и намерениям высшего правительства”, никакой ответственности не подлежат». В результате «за сломанное ребро и кражу нескольких сотен рублей рядовой гражданин легко получит несколько лет лишения свободы. А за месяцы содержания невиновного человека в тюрьме, уничтожение его бизнеса, страдания его родственников, за потерю в итоге десятков тысяч рублей государственных денег следователю и прокурору ничего не будет».

Данные судебной статистики подтверждают слова ученых об относительно невысокой частоте привлечения недобросовестных сотрудников правоохранительных органов к уголовной ответственности за преступления против правосудия, что, к сожалению, объясняется не редкостью подобных деяний, а их высочайшей латентностью. Существующая практика применения ст. 299-303, 305 УК РФ об ответственности за преступления против правосудия, совершаемые судьями и должностными лицами правоохранительных органов (привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности; незаконное освобождение от уголовной ответственности; незаконное задержание, заключение под стражу или содержание под стражей; принуждение к даче показаний; фальсификация доказательств; вынесение заведомо неправосудных приговора, решения или иного судебного акта), свидетельствует о низкой эффективности действия этих статей. Судебная статистика показывает, что такие деяния были и остаются одной из самых малочисленных групп преступлений против правосудия по количеству осужденных.

По справедливому мнению исследователей, редкие случаи привлечения должностных лиц к уголовной ответственности за совершение названных выше преступлений против правосудия связаны со сложностью доказывания по уголовным делам о таких преступных посягательствах, попытками защитить ведомственные интересы, а также рядом других причин, в числе которых – несовершенство уголовно-правовых запретов. Кроме того, известные трудности в реализации уголовной ответственности по таким составам преступлений вызывают ошибки при квалификации этих деяний, поскольку в ряде случаев они неверно квалифицируются как должностные преступления, а не как посягательства на интересы правосудия. Сложности с применением указанных норм возникают также в связи с расплывчатостью понятий, используемых как в наименованиях, так и в диспозициях отдельных статей УК РФ; не случайно авторы специальных исследований обосновывают многочисленные предложения по совершенствованию отдельных статей гл. 31 Кодекса. Все это заставляет сделать неутешительный вывод о фактической безнаказанности большинства нечистоплотных и недобросовестных работников правоохранительных органов, которые давно уже из служителей Закона сами превратились в преступников.

Очевидно, что в сложившихся условиях от российской власти требуются более решительные меры по обузданию криминального произвола, допускаемого преступниками в погонах. Полагаем, что в числе прочих может быть предложен и следующий шаг: предусмотреть в законе, что при реабилитации подозреваемого (обвиняемого, подсудимого) в отношении лиц, осуществлявших его уголовное преследование, обязательно должно возбуждаться уголовное дело по соответствующим статьям УК РФ (это ст. 299, 301-303 – привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности, незаконное задержание, принуждение к даче показаний, фальсификация доказательств). Если выяснится, что в действительности незаконных действий допущено не было и вины должностного лица правоохранительных органов в случившемся нет, уголовное дело будет прекращено. Но возбуждение дела позволит изучить версию о совершенном преступлении против правосудия следственным путем, а не с помощью ведомственной проверки, что резко увеличит достоверность полученных результатов.

Уделив внимание «заказным» уголовным делам и судебным ошибкам, коснемся еще одного важного блока проблем, напрямую относящихся к теме влияния преступности на уголовный процесс. Речь идет о так называемом посткриминальном воздействии преступного мира на участников уголовного судопроизводства, о котором мы уже упоминали в предыдущем параграфе, перечисляя актуальные проблемы повышения уровня правовой защищенности прав личности. Нельзя не рассмотреть эту тему и здесь. «Наибольшую угрозу сохранности доказательств, – справедливо пишет А. М. Ларин, – представляет не объективное течение времени, а сознательное противодействие лиц, заинтересованных в искажении результатов расследования. Этим расследование преступлений более всего отличается от всех иных видов познавательной деятельности». Как отмечает автор, «ни в одной области познания, кроме доказывания по уголовным делам, исследователю не противостоит субъект, кровно заинтересованный в неудаче исследования, порою еще неизвестный и не брезгующий никакими средствами».

По свидетельству ученых, прослеживается тенденция ко все более широкому использованию наиболее опасных способов воздействия на участников уголовного процесса и к уменьшению сопротивляемости с их стороны. Особенно ярко это проявляется в делах, связанных с организованной преступностью. К добросовестным субъектам процесса нередко применяются изощренные, тщательно спланированные и умело реализуемые приемы физического и психологического давления. Неудивительно, что судебная практика последних лет богата печальными примерами посткриминального воздействия на участников уголовного процесса.

Более того, жертвами криминальной расправы зачастую становятся не только потерпевшие, свидетели, обвиняемые, но и властные участники процесса – судьи, прокуроры, следователи. Примеры таких трагедий можно встретить в каждом российском регионе, а на Северном Кавказе они носят регулярный характер. Так, по официальным данным, нередки случаи покушений на следователей, причем для устрашения бандиты нападают не только на самих представителей власти, но и на их родных. Большое количество нападений происходит в Южном федеральном округе, где следователей обстреливали из гранатометов, взрывали их служебные машины, пытались взорвать дома, где живут их семьи. В Кабардино-Балкарии в «схронах» боевиков были обнаружены флеш-карты с адресами и схемами передвижения всех руководителей и сотрудников местного следственного подразделения. Для обеспечения их безопасности пришлось организовывать круглосуточную охрану, а нескольких следователей вместе с семьями руководство вынуждено было перевести в другие российские регионы.

Нападения на судей в связи с их профессиональной деятельностью – также, увы, не редкое для современной России явление. Как заявил председатель Верховного Суда РФ, выступая на Всероссийском съезде судей, «сегодня используются самые разнообразные методы давления на суды – от пасквилей и клеветы до угроз и непосредственной физической расправы».

Так, 25 ноября 2008 г. вооруженному нападению подверглась председатель Саратовского областного суда, не раз выносившая решения по громким политическим и экономическим делам. Когда судья садилась в служебную машину, в нее был произведен выстрел из мелкокалиберного оружия.

Еще один роковой пример – убийство в подъезде собственного дома в центре Москвы судьи Мосгорсуда, совершенное 12 апреля 2010 г. Погибший судья выносил приговоры по самым громким уголовным делам, в том числе по делам скинхедов. В связи со случившимся П. В. Крашенинников заявил, что выстрел в судью – это камень, брошенный в судебную систему. Он предложил прикреплять сотрудников Федеральной службы охраны к судьям, которые ведут дела по терроризму, экстремизму и бандитизму.

23 ноября 2018 г. в Москве на своем рабочем месте была убита судья Останкинского межмуниципального суда Северо-Восточного округа столицы. Убийца, безработный инвалид, задержанный на месте преступления, пояснил, что ранее погибшая привлекла его к административной ответственности за торговлю без лицензии и оштрафовала на 37 тыс. 950 руб. с конфискацией предметов торговли – нескольких детских курток, костюмов и рубашек. По данным СМИ, судьи Останкинского суда так прокомментировали убийство коллеги: «Защита судей существует лишь на бумаге. У государства не нашлось денег для того, чтобы обеспечить судей хотя бы газовым оружием».

Одним из самых известных преступлений в отношении служителей Фемиды стал взрыв в Приморском суде Санкт-Петербурга, произведенный 15 июня 2005 г. во время оглашения судьей обвинительного приговора трем бывшим сотрудникам местного РУВД. В результате взрыва гранаты «Ф-1», пронесенной в зал одним из обвиняемых и сработавшей у него в руках, пострадали 11 чел., в том числе сам «взрывник». От взрыва погиб конвойный, который заслонил собой судью, зачитывавшего приговор – шесть лет лишения свободы. Судья получил проникающее ранение в плечо и бедро.

Конечно, некоторые существенные шаги, направленные на недопущение посткриминального воздействия на участников уголовного судопроизводства, в нашей стране уже сделаны. Так, в России действуют два специальных федеральных закона, посвященных мерам их государственной защиты: от 20 апреля 1995 г. № 45-ФЗ «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов» и от 20 августа 2004 г. № 119-ФЗ «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства». Ежегодно многим десяткам людей предоставляется специальная государственная защита. Тем не менее, по оценке исследователей, в настоящее время в Российской Федерации потенциал института мер защиты используется недостаточно, в том числе по причине существующих пробелов в законодательстве. Их скорейшее устранение – приоритетная задача ближайшего будущего.

Итак, мы рассмотрели несколько блоков актуальных проблем, характеризующих влияние преступности на уголовный процесс. «Заказные» уголовные дела, судебные ошибки с одной стороны, непрекращающееся давление криминалитета с другой – вот сегодняшние реалии, в которых вынуждено выживать российское уголовное судопроизводство.

Серьезный анализ роли и функций суда – важнейшая задача современности. Этим вопросам, а также эффективности организации правоохранительной деятельности в целом посвящена следующая глава.