Глава 14

Конвой вкатил внутрь по подъездной дороге и оставил им свой обычный груз – в последнее время среди раненых было все больше и больше австралийцев и южноафриканцев, которые боролись как тигры, как рассказывал в своих письмах Джек. Шатер все еще стоял на траве и служил распределительным пунктом. Но для не очень тяжелых пациентов пришлось сколотить еще несколько домиков. Их не стали ставить в ряд, потому что, по мнению доктора Николса, они стали бы слишком сильно напоминать казармы, но беспорядочно раскидали за парком, теплицами и цветником. Ричард быстро спустился вниз по лестнице с планшетом в руках и карандашом за ухом – почти как сержант Стив Самюелс. Сам Стив сейчас нес службу в медпункте на фронте. Вер заворчала Эви в ухо, наблюдая, как Ричард облизывает карандаш, стоя рядом с Матроной на ступеньках:

– Стив оставил свои дурные привычки нам в наследство. Мой благородный чопорный муж лижет карандаш. Ради всего святого, что скажет на это его мать?!

Эви обняла ее.

– Дни, когда его волновало то, что скажут другие, далеко позади. Ну, не считая тебя, конечно. Его совершенно точно волнует то, что говоришь ты.

Вер приобняла ее в ответ.

– Нет, что я говорю – не очень, но он скорее перейдет через минное поле, чем перейдет дорогу тебе или Матроне. Зачем пудрить мне мозги, если…

Эви закрыла рот подруги рукой.

– Так-так, леди так выражаться не подобает, ты провела слишком много времени среди этих солдат.

Они рассмеялись. Матрона обернулась на них и улыбнулась. Эви ответила ей улыбкой, ведь в последнее время Матрона улыбалась по-настоящему, потому что англо-французские войска продвинулись действительно далеко, преследуя немцев, которые уже отступили от Амьена к линии Гинденбурга. На всех остальных фронтах армия США успешно координировалась с французами и британцами, и чистое превосходство по численности играло свою роль. Так говорил Ричард, но для Эви в какой-то момент победа и поражение престали что-либо значить. Она испытывала только оцепенение от того, что ей приходилось существовать посреди это жестокого безумия, где только смех друзей делал жизнь выносимой, а иногда даже приятной.

– Как так можно? – пробормотала Эви.

Вер повернулась к ней, и солнце позднего лета засверкало в ее светлых волосах.

– Как можно что?

– А, нет, ничего, просто думаю. Хорошо ли мама Марта справляется с Джеймсом и Пенни, и, кстати, как леди Маргарет чувствует себя после смерти того милого человека?

– Теперь, будучи женщиной за тридцать с приличным состоянием и правом голоса, она даже будто бы воспряла. Я даже боюсь, что теперь, когда майора Гранвилля не стало, она снова превратится в прежнюю леди Маргарет, то есть в смахивающую на лошадь головную боль.

Эви рассмеялась. На самом деле она подумала о том же на похоронах майора Гранвилля, на которых по просьбе леди Маргарет «слуги» – именно так она их назвала, а не прижившимся в военное время словом «персонал» – заняли только задние ряды. Майор Гранвилль настоял бы, чтобы все стояли вперемешку. Она знала, что Веронике это неприятно, но была не уверена, что после войны такая ситуация сохранится и все не вернутся к своим прежним ролям. Но это было еще где-то далеко впереди и не стоило даже того, чтобы быть предметом для размышления перед лицом бесконечного страдания.

Она наблюдала, как солдата выносят из распределительного пункта на носилках. Два санитара, которые несли его, прошли мимо них по ступенькам. Бинты, которыми ему замотали голову, были красные от крови. Над ним жужжали мухи. Эви подумала, что это и был звук войны – мухи, жужжащие и нависающие над ранеными в прибывающих каретах «Скорой помощи», так много мух, и все они залетали вместе с ними в Истерли Холл. Она отгоняла их, пока шла рядом с носилками.

– Что же, красавчик, теперь ты в безопасности. У нас есть Матрона, которая больше похожа на флагманский корабль, и сестры, которые иногда напоминают ангелов, а иногда непоседливых детей. Но работаем мы тут на «отлично».

Грязная рука парня с сорванными ногтями и ободранными костяшками поднялась в воздух, ища ее руку.

– Я бы убил за чертову сигаретку, милая. На самом деле, наверное, даже и убил.

Она всегда держала в кармане фартука несколько сигарет и спички. Санитар кивнул ей:

– Да, ему можно.

Они были уже в большом зале, где, как всегда, царил упорядоченный хаос. Как бы то ни было, сестра Ньюсом не терпела лишнего шума в свою смену и, если правила нарушались, была готова пропустить то, что осталось у каждого от кишок, через мясорубку – об этом она, во всяком случае, никогда не уставала сообщать раненым, которые в ответ смеялись, если могли терпеть боль, или просто улыбались, если не могли. Эви зажгла для паренька сигарету, вставила ее ему в рот, дотронулась до его лица и повторила:

– Теперь ты в безопасности. Я скоро вернусь тебя проведать.

Грейс спешила по главному залу навстречу Эви, махая ей рукой. Она вернулась к работе с удвоенной энергией – она сказала Эви, что столько сил она в себе не чувствовала последние пару лет. Ее волосы были уложены в низкий пучок – Матрона сама разрешила ходить ей так, чтобы скрыть «одного недостающего», потерянное ухо, которое она ласково назвала Агатой. Это имя придумал один капрал с сотрясением мозга, причем первый раз прокричал его во все горло, потому что его оглушил снаряд и он испытывал проблемы с громкостью. Ну ничего, он научится.

Эви прошла в дверь для прислуги и стала спускаться по лестнице. Здесь она встретила Милли, которая со свирепым видом стояла у входа в небольшую кладовую со столовым серебром, – это помещение после электрификации определил под нее мистер Харви. В хранилище большего размера, где серебро держали раньше, теперь складывали лишнее постельное белье. Он расставался с ключами от нее, только когда ложился спать – в этом он убедил всех. Эви остановилась:

– Какие-то проблемы, Милли?

– Да, я как раз собиралась идти к тебе. Как ты посмела говорить с капитаном Ричардом по поводу прачечной, не посоветовавшись предварительно со мной?

Эви покачала головой.

– Так, теперь я перед тобой, и что же я сказала ему такого, что так тебя расстроило? – ответила она.

Милли со злобой метнулась к ней вниз по лестнице, глубоко засунув руки в карманы и хищно подняв плечи. Эви очень хотелось помочь ей спуститься вниз побыстрее с помощью заботливо подставленной ноги, но она удержалась.

– Что, по-твоему, я сделала не так, Милли? – снова спросила она.

– Я слышала, как ты говоришь капитану Ричарду, что можно будет выстирывать больше белья за более короткое время, когда наступит зима, если веревки для него натянуть в закрытом помещении. Ты думаешь, мы недостаточно заняты?

Теперь они шли по центральному коридору. Эви сказала:

– Я не имела в виду, что вам придется больше работать, просто так белье будет быстрее высыхать.

Полли высунула голову из-за двери прачечной, и ее волосы были влажными от пара.

– Вот и ты, Милли. Нам еще нужно много всего прокипятить, так что кое-что надо вынести. Ты сказала, что сделаешь.

– Тогда сделаю. – Милли оттолкнула девушку и проскользнула в прачечную. Полли приподняла бровь, глядя на Эви.

– Это с ней творится с тех пор, как того немца отправили в лагерь после истории с перевернутыми ульями. Он уже и в одиночке успел побывать, за то что всыпал какому-то охраннику, когда услышал, как тот говорит, что немцы бегут со своих позиций. – Она закрыла за собой дверь и вернулась к своим котлам, как работники кухни называли их огромные медные чаны. Эви уже было направилась в кабинет к Ричарду, когда вспомнила, что забыла захватить бумаги с кое-какими цифрами для Рона Симмонса.

Она повернула назад, потирая руки. Все вроде бы было по-старому, но что-то изменилось, когда поменялась ситуация на фронте. Пленные вели себя беспокойно, им явно было не по себе. Накануне Эви сказала одному из них, когда тот помогал ей на грядке с травами:

– Пожалуйста, не волнуйтесь. Вы вернетесь домой, мы не причиним вам вреда.

Иоаким тогда ответил ей:

– Все эти страдания – и только ради того, чтобы потерпеть поражение…

Карл протянул ей шалфей.

– Из-за вашей блокады моя мать уже давно голодает. Она написала мне, что больна. Слышите вы, больна?

Она взяла шалфей у Карла, немца из Берлина.

– Но к катастрофе привели действия вашего кайзера, да и всех остальных, кто обладает властью, а заплатили за это мы.

Она думала, что он собирается ударить ее, потому что он быстро поднял вверх кулак и закричал:

– Нашего кайзера винить не за что!

Том, надсмотрщик, сделал шаг вперед:

– Лучше пока уйди, Эви.

Карл закричал ей вслед:

– Вы бы не победили, английская фройляйн, если бы американцы не спасли ваши маленькие жалкие жизни.

Эви не ответила, так ее трясло. Карл до войны был студентом, учился в Лондоне, и всегда был таким добрым, был так рад, что находится над схваткой. Но теперь, заходя на свою уютную кухню, она посмотрела на это иначе и была вынуждена задаться вопросом, не чувствовал ли он себя виноватым. Пленные отправятся домой, все они. Они не сражались, они были живи – те, кто смог пережить плен. Да, вероятно, именно вину они и испытывали, и эта мысль стала что-то прояснять для Эви, но, прежде чем она смогла понять, что именно, она увидела Милли, которая поднималась вверх по ступенькам с корзиной, полной белья, и вздохнула.

Может быть, девочка права и она действительно постоянно занята. В конце концов, всегда надо было столько всего сделать и запланировать. Ну что же, перед Карлом она уже извиниться не сможет, потому что послезавтра его снова отправят в лагерь, но Милли была женой Джека – хорошо это было или плохо. Она пойдет за ней, и они поговорят. Но тут она увидела миссис Мур, которая пыталась приподнять огромное блюдо с пирогом из пастернака, начиненным голубями, и ее руки показались ей особенно опухшими из-за ревматизма, который регулярно давал о себе знать. Эви поспешила помочь ей и попросила волонтеров достать еще два пирога из огромных духовых печей.

Миссис Мур выпрямилась, но потом опустилась на свой стул и сложила руки на коленях. Она ни разу не потянулась к бутылке, как делала раньше. Вернется ли она к ней после войны?

Позже этим днем Эви воспользовалась своим получасовым перерывом, чтобы присоединиться к своей маме в детской комнате в гараже, где можно было по-настоящему порезвиться и устроить настоящий хаос. Внутри, рядом с кабинетом капитана Ричарда, дети играли в более тихие игры. Сьюзан Форбс сидела на перевернутой бочке, на которой для удобства положила подушечку. Мама Марта вывела Пенни, дочь Маргарет, во двор и уселась на другую бочку, а Джеймс играл с детьми волонтеров. То есть сначала они были волонтерами, но Ричард, получив дополнительные пожертвования от нескольких друзей своих родителей, настоял, чтобы им платили.

Когда Эви подошла к своей маме и встала рядом с ней, облокотившись на стенку, она задумалась, стоит ли рассказать ей о деньгах, который завещал ей капитан Нив и которые она положила в банк в Госфорне. Но она решила не дразнить судьбу. Все могло пойти не так. Война могла никогда не закончиться.

Сьюзан отложила свое вязание – очередную пару носков цвета хаки, – протянула руку и взяла ее ладонь.

– Устала, красавица?

– Да, мам, немного. Как дети? Слышно что-нибудь от Марта, миссис Дор?

Эви всегда нравилось приходить в шумную детскую комнату. Кладовку с инструментами в гараже на время накрыли широким деревянным настилом. Двое санитаров смастерили небольшой игровой домик, Эви с матерью его раскрасили и поставили на доски. Некоторые выздоравливающие вырезали из дерева машинки и кукольные домики, которые заполняли разными безделушками все пациенты, у кого было что-то подходящее.

Они ни о чем конкретно не разговаривали, и это было как раз то, что нужно. Когда Эви уходила, мама сказала ей:

– Сдается мне, Милли перевернула страницу, Эви, родная. Наверное, это потому, что война должна скоро закончиться. Она часто приходит сюда и просто смотрит на нашего Тима, когда он приходит после школы, как будто только что узнала о том, что он существует. Он очень умный для своих шести лет, знаешь, Эви? Знает таблицу умножения – во всяком случае, умножение на два и на три. А Милли была здесь около часа назад, приносила с собой мыло и тряпки. Последнюю неделю или две она в свое свободное время разбирает чердак, – мама Эви показала пальцем вверх, на доски второго этажа, где спали Джофф и шофер. – Видимо, она хотела как лучше, но в первые два дня просто смахнула всю пыль через доски сюда, вниз, и нам пришлось увести детей в конюшни – смотреть на свиней. Но свиньи – это не абы какое развлечение. Ребята сказали, что от них пахнет, и, в общем, они правы.

Они вместе посмеялись. Эви увидела лестницу, ведущую на чердак.

– Мне надо это увидеть. А что она планирует там устроить?

Ее мать подняла на руки маленькую Люси из Хоутона, мама которой помогала Эви на кухне и проявляла чудеса экономии, готовя десерты, а Эви в этот момент уже забралась вверх по лестнице и заглянула внутрь. Пол был вымыт, окна тоже. Вдоль стены были аккуратно сложены мешки, кровать была прибрана.

– Она говорит, что здесь было бы отличное место для железной дороги, чтобы играли старшие ребята, – крикнула Эви Сьюзан, стоя вместе с миссис Дор у подножия лестницы. Маленький Джеймс тем временем вцепился ей в юбку.

Эви крикнула в ответ:

– Ну что же, я поражена, молодец Милли. Отныне надо держать рот на замке, и, пожалуйста, не забывайте об этом, дамы, потому что я уж точно буду держать свой ядовитый язык за зубами, когда это будет касаться Милли. Наверное, я слишком часто говорю прежде, чем думаю.

Она спустилась вниз по лестнице, сразу оказавшись рядом с матерью. Ее объятия были теплыми и успокаивающими, и она сказала Эви:

– Нет, это не так. Просто дело в том, что никто уже не знает, что и о чем теперь стоит говорить. Все слишком странно, все вокруг. Мы даже не знаем, о чем думать, что чувствовать, на что надеяться.

Когда Эви вернулась в дом, она нашла Милли в прачечной и обняла ее за плечи, но та отстранилась. Эви сказала:

– Я прошу прощения, мне не стоило вмешиваться, и это замечательно, что ты решила расчистить чердак для детишек. Тим будет в восторге.

Милли начала складывать свежевыглаженные простыни, стоя к Эви спиной.

– Я всегда была рабочим человеком, Эви, и пора тебе понять, что ты не одна на этой войне. Это тяжело для нас всех, действительно тяжело. Нужно принять так много решений.

Эви вздохнула.

– Ну, с чердаком ты приняла отличное решение. Это все очень скоро закончится. Наши мужчины вернутся, и мы сможем наладить свою жизнь.

– Ой, возвращайся к работе, Эви. Меня твой детский лепет не интересует.

Стоял морозный октябрь, и Оберон прижался к стенке воронки от снаряда, зарывшись в землю пальцами ног, а Джек в это время кричал прямо ему в ухо:

– Кажется, я становлюсь слишком стар для всего этого!

Март, который стоял по другую сторону от Оберона, заорал, перекрикивая артиллерию, пулеметные очереди и стрельбу снайперов:

– Хватит ворчать! Ты в приятной прохладной грязи, а скоро вообще соскользнешь в вонючую воду на самом дне, в которой плавают бог знает какие части каких людей. Что может быть лучше?

Перезаряд. Удар. Очередь.

Чарли возник сбоку с винтовкой в руках.

– Я нашел ствол, – сказал он, прислонившись к Джеку и показывая на винтовку.

Оберон прокричал:

– Объясни ему, что это не лучшая идея, будь так добр, Джако.

Он посмотрел на часы. Они уже давно должны были выйти после ковровой бомбардировки, а не прятаться здесь.

– Чертовы немцы пригвоздили нас к месту своими пулеметами, они что, не понимают, что их победили?!

Перезаряд. Удар. Очередь.

Март прокричал:

– Ну, очевидно, мы их не победили. Нам бы просто очень хотелось так думать, сэр.

Джек тем временем кричал Чарли:

– Плохая идея, капрал, пытаться спасти свою жизнь с помощью паршивой винтовки. Прямо сейчас случится вот что – в нее забьется куча грязи, она взорвется и ты исчезнешь в облачке дыма.

Перезаряд. Очередь. Удар.

На них полетели осколки и посыпались в воду. Оберон слышал плеск.

Сын Фроггетта, Фред, который был здесь новичком, опустил голову в грязь. Оберон крикнул ему:

– Это все ерунда, Фред. Просто держи голову опущенной вот так, пока мы не скажем тебе ее поднять.

Перезаряда не последовало. Очереди тоже. Только удар.

Оберон погрузил ступни еще глубже в грязь, пытаясь удержать баланс, снял с плеча свою винтовку и протянул ее через Джека Чарли, который оперся на свой «ствол» и схватил ее. Оберон мог себе позволить лишиться винтовки, учитывая то, какой арсенал у него был при себе.

Оберон прислушался. Относительно тихо. Он достал свой пистолет и приготовился к действию.

– Хватит разлеживаться, ребята, у нас еще куча дел, надо отбросить этих сволочей обратно за Шельду и дальше, к Рейну, чтобы мы могли спокойно вернуться домой. Давайте сделаем это в один присест, я вас прошу, не хочу даже думать о том, что придется разыскивать ваши куски в этой грязи. Тут и так навалено всего. И без героизма на этот раз, выползаем из этой ямы осторожно, сосредоточенно, как священник от проститутки выходит.

И они отправились наверх, согнувшись вдвое и зигзагами побежав к орудиям.

Этим вечером Оберон писал письмо Фроггеттам из немецкой траншеи, которую им удалось занять под спорадическое покашливание артиллерии. Оно относилось к категории, которые он называл «письмами Б», – просто рассказ о том, как солдат получил ранение в ногу шрапнелью; хотелось надеяться, что это был случай для Блайти, хотя это было решать уже медикам из полевого госпиталя. Оно принесет немного радости на эту маленькую ферму, и тем людям, которые поднялись против Брамптонов, продав свои дома семьям Джека и Грейс, чтобы противостоять монополии хозяев. И это было справедливо.

Джек писал похожее письмо, которое тоже было связано с Фроггеттами, присев на корточки и опершись на доски. Оберон поднял голову и осмотрел траншею, которая оказалась довольной серьезной постройкой с бетонными стенами. Для того чтобы такую соорудить, нужно было взять город типа Лилля, в котором было бетонное производство, и у немцев это получалось из-за глупой стратегии Хейга.

– Что, черт побери, мы будем делать, когда вернемся домой, Об? – спросил Джек. – В том случае, если вся эта история действительно подходит к концу. По мне, так ничего особо не изменилось, так что судить сложно.

– В первую очередь мы снимем форму и примем ванну. И, да, конечно, она скоро закончится, Джако. – Оберон широко улыбнулся, глядя в небо. Воздух был свежим и морозным.

Март пробормотал:

– А с чего это ты решил, что кто-то пустит тебя в дом, чтобы принять ванну? Скорее, польют из шланга на улице – моя мама так уж точно. Не думай, что твоя леди Вероника поступит иначе. Да и Эви будет что сказать, если ты начнешь бродить по дому и распространять повсюду свою вонь – и она не посмотрит, хозяин ты ей или нет.

Джек жевал карандаш.

– Знаешь, Эви написала мне, что несколько недель назад на Оулд Мод обвалилась крыша. Первое, что мы должны будем сделать, – это поставить опоры гораздо ближе друг к другу. На первый взгляд это покажется большой тратой, но подумай обо всех приостановках в производстве из-за этого обвала, да еще о кровавом месиве, с которым пришлось разбираться в Истерли Холле, пока мы тут заседаем. Мы можем улучшить систему откачки, чтобы контролировать выброс метана, и проводить регулярную профилактику оборудования. Это все правда имеет смысл, Об. Как ты думаешь, Убл… – Март толкнул его в бок. Джек покраснел: – Я имею в виду, пойдет ли на это твой отец?

Лицо Чарли принимало все более и более озадаченное выражение.

– Кто такой… – на этот раз Март ткнул его. Он остановился, но затем продолжил: – Сначала мы говорим о войне, Хейге и Лилле, а в следующую секунду – уже о шахте. Что же, раз уж на то пошло, я считаю, что вы должны возобновить сезоны охоты в вашем поместье и начать снова контролировать размножение дикой птицы, сэр, когда больница перестанет нуждаться в ней круглогодично. Рябчики будут подготовлены уже к следующему году. Я мог бы помочь. Я все еще могу с этим справиться, я в этом уверен. А может – не могу? Иногда я думаю, что, возможно, война – это единственная вещь, в которой я теперь хорош. Я в этом понимаю, и не только я, мы все. Вы тоже, сэр. Я не хочу, чтобы мы с вами расстались: я имею в виду, что я буду делать один? Я последую за вами повсюду, сэр. Мы все последуем, и я хотел бы работать на вас.

Оберон только кивнул. Говорить он не мог. Март сказал:

– А мне, видимо, пора расчехлять скрипку?

Все рассмеялись. Март облокотил голову о ствол своей винтовки, и Оберону было уже сложно представить его с киркой. Джек сломал карандаш надвое и уставился на него, но Оберон знал, что он его не видит. Был его черед сказать что-нибудь. Он начал, но осекся. Он начал снова:

– Давайте сначала закончим со всем этим, но на самом деле у меня есть план. Доверьтесь мне, вы все. Джако, слушай меня. И еще одно – вы не должны думать, что просто идете за мной. Мы команда, мы идем друг за другом, и вы должны помнить это, только не говорите полковнику Джеррарду, или я вас сам пристрелю.

И прежде чем Оберон смутился окончательно, капрал Девлин, который был со стрелками Северного Тайна еще с Соммы, возник ниоткуда со звякающими дымящимися жестяными кружками в руках. На его теле было множество шрамов, в основном на лице, а также следы от шрапнели тут и там и свежие раны на коже.

– Суп, сэр. Сержант-майор отдал нам спиртовую горелку, которую нашел в конце траншеи, в офицерской землянке. Видимо, немцы уходили в спешке. Сможем какое-то время готовить из всякой всячины, которую они оставили, пока наши снабженцы до нас не доберутся. Здесь вот бычьи хвосты из банки – ну, точнее, нескольких банок, я полагаю, а еще, возможно, это конина, но она в любом случае согреет вам утробы.

Они взяли кружки в ладони и стали хлебать. Оберон знал от Ричарда, что на Италию оказывалось давление и на Турцию тоже, но его люди были правы – что такого могло произойти? Удастся ли ему реализовать план, над которым он так долго размышлял? Или он даже не доживет до того момента, когда это станет возможным? Но даже если нет, всегда был Ричард и его портмоне с документами и письмом, где было подробно указано, что надо делать для обеспечения благополучия его людей. Сидевший напротив него Чарли провел пальцем по внутренней стороне своей кружки. Никто уже не считал, что это было отвратительно, но кто-то по-прежнему мог такое сказать.

– Это отвратительно, – сказал Март.

Джек обменялся взглядами с Обероном. Они оба ухмыльнулись. В последнее время все реже нужны были слова.

Оберон думал о Саймоне, который сейчас был в безопасности в лагере для пленных, – о человеке, который отказался от возможности бежать и не ухватился за слабую надежду увидеться с Эви, а предпочел завести дружбу с сыном американского режиссера. Но кем он был, чтобы критиковать других? В конце концов, Саймон будет жить, тихо выполняя обязанности денщика, а от этого Эви уже будет счастлива. Эта мысль поддерживала его большинство бессонных ночей, и именно она заставляла его верить, что план сработает.

Джек бросил небольшой камешек, и он ударил Оберона по ноге.

– Эй, осторожно!

– Тебе уши прочистить надо. Ты что-нибудь выяснил про того серенького, на котором ехал майор с правого фланга? – спросил Джек.

– Да, и это не Скакун. Но я не сдаюсь, он точно где-то там. – Остальные старались не смотреть ему в лицо. – Я знаю, знаю. Но я просто чувствую это. Он как старый кедр. Он есть, дерево есть, жизнь продолжается.

– И все будет хорошо, – пробормотал Март. Джек прыснул со смеху. Они все хором повторили:

– И все будет хорошо! Господи, благослови ее огромное доброе сердце.

Артиллерия все еще посылала в них снаряды, а осветительные ракеты освещали небо перед ними, но они сомневались, что отступающие немцы будут посылать кого-то к колючей проволоке.

– Просто держите головы ниже и мозги на месте. Все еще достаточно дряни пролетает тут и там, – настаивал Оберон. Ему отчаянно хотелось уберечь их, отчаянно хотелось, чтобы они вернулись домой, да и он сам – тоже, чтобы увидеть улыбку Эви, услышать ее голос. Она стала для него жизнью.