30

В ночь на понедельник я почти не сомкнула глаз со всеми хождениями и перепалками родственников в доме. Отец с Дейвом больше не кричат друг на друга, но зато возникают новые ссоры: отец с папой ругаются из-за меня, к ним присоединяются бабушка с дедушкой, а тетя Камила просит всех замолчать. И все-таки, даже если бы их здесь не было, вряд ли бы я смогла спокойно спать.

Забрать сегодняшнюю домашку до встречи с директором было моей идеей. Я решила, что так будет проще всего — лучше остаться дома и зайти в школу после уроков, чтобы секретари в учительской не судачили. Само собой, я сильно ошибалась.

Я быстро захожу в школу, но даже за эти пару минут на меня устремляются миллионы глаз. Воцаряется тишина, пока я иду по коридору, Лидия с Клавдией как телохранители — по бокам. Обычно на меня никто не смотрит. Обычно все болтают и смеются и никому до меня нет дела. Сегодня все не как обычно.

— Может, тебе не стоит ходить к шкафчику? — спрашивает Клавдия и переглядывается с Лидией. — Там, наверно, еще больше народу. Мы принесем тебе твои вещи.

— Да нормально. Я быстро все возьму и свалю, — качаю я головой. Не хочу туда возвращаться. Я уверена, что уже есть родители, которые жаждут, чтобы я ушла из школы. Так я и сделаю.

Моя догадка только подтверждается, когда мы подходим к шкафчику. На нем ярко-красным маркером выведено: «НАША ШКОЛА НЕ ДЛЯ ШЛЮХ». Не знаю, то ли мне закричать, то ли заплакать, но ни то, ни другое не выходит. Я просто стою и глупо моргаю. Честно говоря, ничего неожиданного. Я это уже все видела в твиттере.

— Симона, — подает голос Лидия, — может…

Я лишь трясу головой и резко разворачиваюсь. Прийти в школу было дурацкой идеей. Может, отчасти я думала, что все не так плохо, как я себе представляла. Что не будет такой бурной реакции. А может, думала, что твит просто примут за выдумку. Как же я ошибалась.

Я иду мимо актового зала и вижу, что его двери открыты. Репетиции. Я совсем забыла. Ведь премьера уже на этих выходных. Я заглядываю внутрь. На сцене мисс Клейн, толкает речь. Позади нее стоит Палумбо, руки скрещены на груди. Рабочих сцены не видно. По идее, мне от этого должно быть легче, но в груди все равно холодеет. Я захожу в зал на автомате, не сводя глаз с актеров на сцене.

Мисс Клейн оборачивается и замирает, уставившись так, словно я — привидение.

— Симона, — мягко говорит она, — могу я с тобой поговорить… наедине?

Все тут же поворачиваются ко мне, кто-то начинает шептаться. Если бы она ничего не сказала, я бы просто тихо ушла и никто бы вообще меня не заметил.

Мисс Клейн спускается со сцены и идет к выходу. Я семеню за ней. Всю эту «дорогу стыда» ко мне прикованы десятки глаз.

— Слушай, — произносит она в коридоре, — я понимаю, что тебе сейчас, наверное, очень тяжело. Хочу, чтобы ты знала: мы удалили те твиты и закрыли аккаунт.

— Окей. — Я не знаю, что сказать. Сейчас это уже не особо важно, но она за весь год не была ко мне так добра. — Спасибо.

— Ты не одна. — Она кладет руку мне на плечо. — Мы все с тобой.

Я выдавливаю из себя жалкую улыбку.

— Но, — продолжает мисс Клейн, — может, и неплохо, что так получилось.

— Простите? — Не пойму, то ли я не расслышала, то ли она пытается философствовать. — Я даже не знаю, как это может…

— Уверена, многие бы тебя пожалели, если б узнали, что произошло. — Она понижает голос до шепота, будто по секрету рассказывает о подарке на день рождения: — И особенно члены жюри конкурса школьных театров.

Я моргаю. На секунду я просто теряю дар речи.

— Знаете что? — выпаливаю я. — Идите вы…

Вот это наглость. Она делает вид, что я ее оскорбила:

— Симона!

— Мисс Клейн, — гремит голос Палумбо. Мы поворачиваемся к нему. Он стоит перед нами, загораживая проем так, что меня больше никому не видно. Должно быть, он вышел следом за нами. — Я попрошу вас покинуть на сегодня репетицию. У нас тут ко всем относятся с уважением — ко всем без исключения.

— Вы мне не начальник, — заявляет мисс Клейн. Ее шея и щеки заливаются краской. — И мне еще многое нужно доделать. Попрошу вас не разговаривать со мной как со школьницей.

— Если вам угодно, можем продолжить этот разговор у директора, — произносит Палумбо. Из зала раздаются тихие возгласы. Даже отсюда один его взгляд сразу заставляет всех притихнуть. — Я тогда отменю репетицию.

— Хорошо, давайте у директора, — отрезает мисс Клейн и шагает прочь. Палумбо начинает идти за ней, но останавливается рядом со мной.

— Симона, ты очень храбрая, — говорит он.

И уходит, прежде чем я успеваю ответить. Все вокруг смотрят на меня. Словно я — золотая рыбка в аквариуме. Но на золотых рыбок не пялится столько народу. Несколько ребят спрыгивают со сцены и подходят ближе. Боже, я прям как одна из Кардашьян.

— Симона, — начинает Эрик, — ничего не нужно…

— Просто… — Я замолкаю. Что я им всем скажу? Как мне с ними об этом говорить, когда я сама не знаю, что и думать? — Мне нужно немного побыть одной.

Я бреду по коридору. Но уже через пару секунд за спиной раздаются шаги; я ускоряюсь. Слышу размеренную поступь Лидии и топот Клавдии. Нечего было и думать, что они оставят меня одну дольше чем на пять минут.

Я сворачиваю в туалет. Здесь пахнет духами, лаком для волос и дезодорантом, но, кажется, никого больше нет. На всякий случай я запираюсь в кабинке. Тут удобнее плакать. Реветь в туалете — это просто классика старших классов в любой школе.

По-моему, я еще никогда не чувствовала себя так глупо. Колени упираются в подбородок. Я сижу на унитазе на корточках, пытаясь не свалиться в воду.

Серьезно, как с травлей справлялись во время первой волны эпидемии СПИДа? Когда люди реально умирали и никто вокруг не обращал внимания? Я зажмуриваюсь. Вот Райан Уайт стал национальным символом в борьбе против ВИЧ и СПИДа, а ведь у него вирус диагностировали еще в восьмидесятых. Из-за стигмы ему пришлось бороться с системой, чтобы получить разрешение ходить в школу. Его маме приходилось объяснять, что она не боится дотрагиваться до собственного ребенка. Тогда даже нельзя было скрыть, что у тебя ВИЧ, потому что не было лекарств, которые держали бы вирус под контролем. Наверное, глупо на моем месте так расстраиваться, ведь то, что со мной случилось, не идет ни в какое сравнение с тем, что было раньше.

— Симона? Ты здесь?

Майлз. Я закрываю глаза рукой. Такое чувство, что я не видела его целую вечность.

— Ты что здесь делаешь? — Я кашляю, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Это женский туалет. Кто-нибудь увидит тебя и нажалуется.

— Твои подруги сказали, что ты здесь, — тихо произносит он. — Я пообещал с тобой поговорить.

Ну естественно.

— Я… Я думал, ты сегодня не придешь. На истории тебя не было.

— Мне нужно было забрать вещи.

— Из туалета?

Я со вздохом поднимаюсь и распахиваю дверь. Его лицо выглядит бледным, но, может, это из-за освещения. Солнечный свет сюда почти не проникает, а под потолком мигают тусклые лампы.

— Похоже, это было не очень хорошей идеей, — говорю я тихо. — Но я не хочу пока выходить. Сегодня позже еще встреча с директором. Ты идешь?

— Родители сказали идти. — Он держит руки в карманах. — Директриса думает, что это я все начал.

— Что-о-о? — Я поднимаю глаза. — Я им скажу, что это не ты.

— Не в том дело. — Он поджимает губы. — Симона, мне ужасно жаль, что все так вышло. Ничего бы не было, если б ты не тусовалась со мной.

— Неправда. — Я запускаю руку в волосы. Не хочу, чтобы он извинялся, он совсем не виноват. — Рано или поздно это бы все равно случилось. Тот, кто всем рассказал, меня ненавидит.

Скорее, не лично меня, а то, что мы с Майлзом можем быть вместе.

— Ты знаешь, кто это? — Он подступает ближе. — Кто?

Я не хочу говорить. Он с самого начала года работал с Джессом, и если я ему скажу, то, боюсь, придется иметь дело со взрывом эмоций: злостью, разочарованием, шоком. Блин, да я так вымотана, что не могу справиться с собственными эмоциями.

И все же теперь он здесь, и я не хочу, чтобы он уходил. Я и не догадывалась, как сильно по нему соскучилась. Совсем как с Лидией и Клавдией.

— Не хочу об этом говорить. — Я пожимаю плечами. — Просто придется как-то все разруливать.

— Как?

— Наверное, снова сменить школу. — Я смотрю в пол. И замечаю, что на Майлзе бутсы. Я в шоке поднимаю глаза. — Ты играл в лакросс?

— Да так, побегал немного. — Он мотает головой. — В смысле, сменить школу?

— В моей прошлой школе уже было что-то похожее, — говорю я, все еще уставившись на его ноги. Я пытаюсь представить, как он смотрится на поле. Время, конечно, не самое подходящее, но… — Потому я сюда и перевелась. Но год уже почти закончился, так что, может, я просто раньше начну подавать документы в универ.

— То есть так все разрулишь? Просто сбежишь?

Если я пойду в университет покрупнее, там будет много разного народу, может, даже другие ВИЧ-положительные. Каким-то же образом они существуют в реальном мире. Выжили в старших классах, ходят на работу, заводят семьи.

Это как тот актер, который играл в «Гамильтоне» и которого Джесс так ненавидит, — Хавьер Муньос. Не понимаю, как он рассказывал всем, что у него ВИЧ, и не самовозгорался. Народ продолжал ходить на мюзикл, выстраивался в длиннющие очереди, чтобы с ним встретиться — пожать руку, дотронуться до него, — потому что они знали, как он талантлив. Я пытаюсь сдержать слезы.

Вот только те, кто шел смотреть на Хавьера Муньоса на Бродвее, — это совсем не Джесс и толпа в моей школе. Надеюсь, так бывает только в старших классах, в зданиях, набитых зацикленными на себе подростками. Надеюсь, дальше будет легче. Но наверняка не знаю.

Может быть, я смогу уехать в Нью-Йорк и сбросить все это с себя как грязное пальто. Как папа. Он переехал из Северной Каролины — где никто из его друзей и семьи не принимал его гомосексуальность — туда, где никто и глазом не моргнет при виде двух целующихся на улице парней. Я бы не стала рассказывать всем, что у меня ВИЧ, но, может, мне хотя бы не придется прятаться. Я не сбегаю. Это другое.

— Ты не понимаешь. — Я делаю шаг назад. — Ты вообще не знаешь, что это такое.

— Ну хорошо. — Он качает головой. — Я просто говорю, что не надо сдаваться только потому, что люди отвратительны.

— Конечно, тебе легко говорить. — Я закатываю глаза и иду к двери.

— Стой. — Он хватает меня за руку. — Подожди. Давай договорим.

— Я не сдаюсь. — Я смотрю ему прямо в глаза. — А просто стараюсь себя защитить. Ты мой шкафчик видел? Они не хотят, чтобы я с ними училась в одной школе, и я не собираюсь здесь оставаться. Чтобы на меня все пялились как на изгоя. Я не…

В горле встает ком, и я зажмуриваюсь.

— Если бы ты там был… — говорю я. Я столько времени пыталась засунуть воспоминания куда подальше, но сейчас они снова всплывают перед глазами. — После… после того как в прошлой школе все узнали, я целый день пряталась в туалете. Родители одноклассниц запустили петицию, чтобы я занималась отдельно от остальных. Со мной перестали разговаривать. И я осталась совсем одна.

Я не Райан Уайт и не Хавьер Муньос. Я — это я. Я просто хочу быть нормальной.

— Я… Я даже не знаю, что сказать. — Он поднимает руки, словно хочет до меня дотронуться. И опускает мне на плечи. — Я их порву.

— Всех?

— Всех, — кивает он. — Всех до одного. Я… Не знаю… Я с ними разберусь. Не переживай. Я все улажу.

— Нельзя… — Я выдавливаю слабую улыбку. — Ты не можешь просто взять и изменить их отношение.

— Я, может, и нет. Зато ты — можешь! — Он всматривается мне в лицо. — Они бы не смогли тебя ненавидеть, если бы узнали получше.

Ну блин. Я сейчас точно заплачу.

— Майлз…

— Можно я тебя обниму?

Не успевает он закончить, как я кладу голову ему на грудь. От него пахнет потом и стиральным порошком. Его руки обвиваются вокруг моей талии, все ближе притягивая меня к себе.

— Мне очень жаль, — говорит он. — Если б я только знал, что делать.

— Мне тоже жаль.

Не знаю, сколько мы так стоим, — мой пульс замедляется, дыхание выравнивается… Вдруг тишину разрывает громкий голос:

Я напрягаюсь. Объявлять-то это зачем?

— Не волнуйся. Пойдем вместе. — Он сильнее прижимает меня к себе. — Я еще возьму из шкафчика толстовку — на удачу. Все будет хорошо. Обещаю.

Я изо всех сил пытаюсь в это поверить.