Рашид Нугманов: любовь, политика и рок-н-ролл, или Все на «Иглу!» (2009)

Рашид Нугманов: Смотри, Дима, что пишет мне один человек: «И вот я сижу за столом и печатаю этот текст. Рашид, здравствуйте и спасибо вам за то, что показали нам «непапино» кино и вашу личность. Вы легендарный человек. Помните, практически только вы можете открыть нам неувиденные грани и осколки того времени. С нетерпением ждем переиздания «Иглы» и ее продолжения. Дайте еще глоток этого воздуха. Рашид, он так сладок. Он как наркотик…». (Дружный хохот Р.Н. и Д.М.)

Дима Мишенин: Рашид, где ты был двадцать лет назад?

Р.Н.: В это самое время я приземлился в Западном Берлине на Фестивале, где была мировая премьера фильма «Игла». И впервые пересек границу Советского Союза.

Д.М.: А что ты делаешь спустя двадцать лет?

Р.Н.: Не поверишь, но то же самое. Через пару дней полечу в Берлин, где устраивают три юбилейных показа «Иглы», и буду выступать перед публикой.

Д.М.: А что было между этим и тем показом «Иглы»?

Р.Н.: Жизнь.

Д.М.: Вся жизнь?

Р.Н.: Ну, приличный кусок этой жизни.

Д.М.: И как ты его охарактеризуешь тремя словами?

Р.Н.: Рок-н-ролл.

Д.М.: Секс, драгз энд рок-н-ролл?

Р.Н.: Секс без драгзов. (Смеется.) Значительную часть этого времени заняло занятие политикой. Ты знаешь, что когда Советский Союз сломался, то какое-то время – короткое, в 90-х, политика была крутой вещью. Это сейчас она опять стала скучной. Люди адаптировались к новым правилам. А тогда, когда их не было – рок-н-ролл умер и что-то должно было появиться вместо него. Это оказалась политика.

Д.М.: Значит рок-н-ролл, любовь и политика?

Р.Н.: Да. Тогда в эти годы быть в политике и оппозиции – был полный рок-н-ролл.

Д.М.: А как так получилось? Что ты, став культовым кинорежиссером, решил ринуться в политику?

Р.Н.: Я такой человек. Когда оглядываюсь назад, понимаю, что я всегда резко менял свои занятия. И «Иглу» снял резко и все делал по велению души. Я никогда не занимаюсь чем-то планомерно. Наверное, с той же самой «Иглой» было бы просто, достигнув успеха, почивать на лаврах, когда меня по-хулигански выбрали первым секретарем Союза кинематографистов Казахстана. Я ведь еще был студентом ВГИКа. Впервые в истории творческих союзов, которые были созданы Сталиным, руководителем его стал студент.

Д.М.: Студент, который к тому же сделал полнометражную картину всесоюзного масштаба…

Р.Н.: Я все это делал, потому что мне было интересно. Я могу запросто, достигнув чего-то, пойти в другую сторону, если мне это перестает быть интересным. Например, сидеть в Союзе кинематографистов мне было совершенно неинтересно. Поэтому я оттуда и ушел. Я не хотел становиться чиновником от кино. У меня такой задачи не было. Я, в общем-то, и в полном смысле и кинематографистом себя не ощущаю.

Д.М.: Ты просто попробовал. Ты экспериментатор.

Р.Н.: Я просто Рашид Нугманов. Я могу снимать кино, могу писать стихи, могу заниматься архитектурой, могу пить вино, могу заниматься политикой или разговаривать с Димой Мишениным. Понимаешь? Большой разницы между всеми этими вещами нет. Это все – жизнь. Вот так мы и «Иглу» снимали. Это не было профессией. Это не было выполнением какого-то задания. Ничего подобного. Мы просто воспользовались возможностью на халяву снять полнометражный фильм со своими друзьями. Я получил уникальную возможность полной свободы в выборе актеров и обращении со сценарием. И мы сразу это использовали. Это не было частью пятилетки. Это было частью нашей жизни. И съемки не отличались от вечерних посиделок после съемок. Все это было одно. Вот как сейчас с тобой, мы сидим с Виктором. Что-то придумываем сегодня. А завтра снимаем. Все это непрерывное течение, которое камера только и успевает запечатлеть. Слава богу. Потому что за ней стоял мой брат. Я, кстати, вспомнил, что недавно посмотрел на «Ютубе» чудом сохранившуюся запись с нашей пресс-конференции в Одессе на кинофестивале «Золотой Дюк». Там кто-то меня спросил: Что такое «Игла»? В каком жанре она сделана? Тогда это было новое кино и очень нетрадиционное, и люди многие терялись в определениях. На что я ответил (и, по-моему, это самое точное определение «Иглы»): «Игла» – это документальный фильм о том, как Виктор Цой, Петя Мамонов, Саша Баширов и другие мои друзья под моим руководством играем в кино по заданному сценарию».

Д.М.: Отлично сказано. Потому что многие действительно понимали, что это же Цой! А это – Мамонов! Но при этом изображают, что кого-то играют. Забавно!

Р.Н.: Но при этом все равно остаются собой.

Д.М.: На самом деле то, что мы сейчас пытаемся с тобой сделать в «Игле Remix» – это доведение твоей идеи до Абсолюта. Потому что теперь действительно ВСЕ знают, что это Цой и Мамонов. Тогда ты еще их открывал. Для тусовки они были звезды. Но на всесоюзный уровень и к народу они пришли именно через твое кино. И для народа это все равно оставался художественный фильм, а они – актеры. Но то, что будет сделано сейчас, действительно, как ты сказал: настоящие рок-звезды Виктор Цой и Петр Мамонов, которые играют у Рашида Нугманова в свое кино. Через двадцать лет твои слова и формулировки более точны, мне кажется, чем тогда.

Р.Н.: И тот метод, которым мы делаем ремикс «Иглы», точно такой же, каким мы снимали оригинальную «Иглу». Мы обсуждаем что-то с тобой, и то, что нам нравится, мы осуществляем. И не потому, что нам надо это сделать, а потому, что это часть нашей жизни…

Д.М.: Да потому что это в кайф…

Р.Н.: Да, именно в кайф… Мы живем, и поэтому делаем.

Д.М.: Почему у тебя вообще появилась идея «Remix»? Много ходило слухов, что будет анимационная Игла-2. 3D. И вдруг – «Remix»!

Р.Н.: Это все независимые друг от друга вещи. Они параллельные. «Remix» у меня возник следующим образом. Все эти годы, когда «Игла» выходила сначала на VHS, потом на DVD, я смотрел и видел, что она была ужасного качества. Но я же знаю, что мой негатив можно выпустить качественно. Но я занимался, как я уже упоминал, другими делами, но мысленно вновь и вновь возвращался к этому и, наконец, не выдержал, плюнул и решил для себя, что к двадцатилетию нужно выпустить хотя бы один приличный DVD, по качеству отвечающий современным стандартам. Я поехал в Алма-Ату и начал переговорный процесс с Казахфильмом. С руководством Министерства культуры и информации «Казахстана» о том, чтобы мне дали права на «Иглу». Чтобы я отреставрировал ее и выпустил в отличном качестве. И перезаписал бы звук из моно в пятиканальный, сделал бы картину широкоформат и hi-def и так далее. Ну и через несколько месяцев переговоров мы достигли соглашения и все подписали. Я получил права и приступил к работе. И вот когда мы начали планировать работу, я понял, что почти за те же средства, которые у нас уйдут на реставрацию, ну почти за те же, можно сделать новую версию.

Д.М.: У тебя на самом деле произошел флэшбэк. Ты вдруг почувствовал, что можешь снова всех собрать и сделать что-то новое.

Р.Н.: А почему бы и нет? Первоначально идея была такая: на Западе существуют прецеденты повторного выхода картины на экран. К примеру, «Звездные войны». И я подумал, почему к двадцатилетию не перевыпустить «Иглу». Сама тема остается актуальной.

Д.М.: Действительно, это один из немногих перестроечных фильмов, остающихся актуальными спустя два десятилетия.

Р.Н.: Тема нестареющая, и она всегда будет присутствовать: с одной стороны – наркотики, а с другой – давно ушедшая любовь, которую люди попытаются вернуть, – словом, она вневременная. И в то же время фигура Виктора Цоя не только не ушла и не поблекла, а выросла до космических размеров и превратилась в легенду. И я думаю, он заслуживает того, чтобы новые поколения снова посмотрели его на экране и испытали те же чувства, которые испытывали их родители и старшие сестры и братья в конце 80-х. А следующие мысли были такие: выпустить оригинальную «Иглу», которой все-таки по своей форме вызову совсем другой заряд? «Игла» ведь вышла во времена Перестройки. А сейчас, спустя двадцать лет, – другое время. Нет ли смысла для выхода на экран что-то подмонтировать, что-то добавить, что-то объяснить, что непонятно нынешним молодым людям. И так вот родилась идея новой версии. Притом это не режиссерская или полная версия, как ее называют. Удаленные сцены и так далее. Нет! Это абсолютно новое. Эти сцены, которые будут в новой «Игле», – их не было в старой. Потому что все не вошедшие сцены были уничтожены «Казахфильмом». Их не существует в природе. Мы не можем этого сделать. Но для того, чтобы этот фильм расширить и многие вещи объяснить, его надо доснимать. Вот так совершенно естественно возникло в голове это новое направление кинематографа – ремикс. Это не ремейк, когда фильм переснимают заново. Не приквел и не сиквел. Ни начало, ни продолжение истории. А это та же самая история, но рассказанная по-новому через двадцать лет. Но с теми же самыми актерами. На основе того же материала. То, что в музыке уже существует не первое десятилетие. Откуда этот термин ремикс и идет. Ты берешь существующие материалы…

Д.М.: И делаешь их более актуальными.

Р.Н.: В музыке ты берешь аудиодорожки… А у нас и аудио-, и видеодорожки. Потом дополняешь новым материалом, микшируешь вместе и создаешь новое произведение. Поэтому в названии сохранено слово «Игла» и добавлен термин «Remix». Я надеюсь, это станет первым прецедентом внедрения нового направления в кинематографе.

Д.М.: А как думаешь, только ты будешь продолжать это делать или другие режиссеры за тобой последуют и тоже попробуют сделать ремиксы на свои картины?

Р.Н.: Думаю, рано или поздно эта идея придет ко многим людям. Если она ко мне пришла, значит и к другим придет. Независимо от того, я их к этому подтолкну или не я. Но я хочу запустить первым термин «ремикс» в приложении к кинематографу, а не к музыке.

Д.М.: Тебе стало опять интересно экспериментировать, а не идти проторенной дорожкой.

Р.Н.: Я вообще люблю провоцировать людей. Чтобы они как-то мозгами начали шевелить. Кино – это не просто зрелище. Хотя я тоже отношусь к «Игле» как к зрелищу. Оно должно радовать взгляд, а иногда и пугать. Но в то же время я хочу, чтобы оно хоть чуть-чуть заставляло шевелиться мозги. Открывало что-то новое.

Д.М.: Чем в «Remix» будет кардинально отличаться от старой картины? Там будет новый Виктор Цой?

Р.Н.: Виктор Цой, безусловно, там будет, причем такой, какого широкая публика не видела. Но в роли того же самого персонажа.

Д.М.: Просто первый вопрос, который мне задают, когда узнают, что я работаю с тобой на фильме «Игла» – один и тот же: а кто будет играть Виктора Цоя?

Р.Н.: Ответ простой, и ты его знаешь: Виктор Цой.

Д.М.: И все начинают злиться, когда слышат этот ответ, думая, что я их разыгрываю. Потому что этого быть не может. А ведь мы-то знаем, что это так.

Р.Н.: Ну и пусть злятся.

Д.М.: И начинают гадать: «Наверное, у вас есть не вошедшие в фильм материалы».

Р.Н.: Удаленных нет. Но материалы есть. Которые совершенно точно ложатся туда.

Д.М.: Мне кажется, ответ может быть только один: в нашем фильме снимается Виктор Цой, и такой, каким вы его еще не видели. И все, кто не верят, увидят это, когда фильм выйдет на экраны.

Р.Н.: Да. Все так.

Д.М.: «ИГЛУ Remix» делает та же команда, что и оригинальную – от актерского состава до звукооператора и оператора. Но ты все-таки решил подключить к проекту Doping Pong и Messer Chups – вовлек новые ресурсы. Это входит в твою философию ремикса?

Р.Н.: Конечно. Ремикс и состоит в том, чтобы существующие материалы переписать по-новому. Ты можешь перемикшировать Аллу Пугачеву с Бахом и с ударными Джона Бонэма. Это стиль, который родили диджеи и который вырос до направления в искусстве. И когда это сделано хорошо – это здорово. И мы намерены делать это хорошо. Поэтому мне необходимы новые материалы, чтобы старый заиграл еще сильнее.

Д.М.: То есть ты не видишь проблемы конфликта между поколениями?

Р.Н.: В самой оригинальной «Игле» музыка Цоя соседствует с музыкой Магомаева и Эдиты Пьехи. И это прекрасно уживается. Так же будет и здесь. Только ту музыку будет исполнять Мессер Чупс, которые точно попадают в дух «Иглы» и линию Спартака. А в «Remix» линия Спартака будет проработана еще лучше. Люди найдут ответ на вопрос: а чего же он ему должен был денег, и за что, и сколько. Вообще к «Remix» можно относиться по-простому. Это «Игла объясненная». Все эти годы мне задают много вопросов: «А что этот? А что тот? А что там?» Огромное количество вопросов! Все потому, что изначально я делал оригинальную «Иглу» как бы максимально пустой в драматургическом смысле. Такой, знаешь, дзен я творил из «Иглы». Везде, где сценарий уходил в частности, я эти частности отсекал и убирал. Чтобы допустить множественные толкования. Почему Спартак ему должен? Я убрал поводы. Как села на иглу Дина? Я убрал. Даже такая мелочь, когда собиратель анаши кричит: «Ты меня не узнал?» Я тоже убрал. И так далее. Оригинальная «Игла» уникальна для меня тем, что я сумел и смог осуществить там принцип дзеновской пустоты, в которой нет ничего и есть все. И ты можешь ее толковать как тебе угодно. И сейчас этот принцип для нас положительно сказывается. Он дает нам огромные возможности делать «Remix». Потому что мы можем сейчас все сюжетные линии наполнять содержанием. И при том это только один из возможных ремиксов! Вариаций и толкований может быть множество.

Д.М.: А почему тебе вообще пришла мысль внедрить 2D-графику Допинг-понг? А не ограничиться досъемками или заказать 3D-анимацию?

Р.Н.: А это уже перекликается с вопросом, которые многие задают давно: «Когда будет ИГЛА-2»? Меня еще при жизни Цоя спрашивали, будет ли продолжение «Иглы» и когда. Пока был жив Виктор, нам хотелось сделать что-то другое. Не хотелось возвращаться и капитализироваться на успехе. И мы откладывали. А после его гибели этот вопрос был для меня снят. Теперь продолжение «Иглы» можно было делать с актером, играющим Виктора Цоя. Либо тогда его убить в «Игле». И без него продолжать. И то, и другое для меня не имело смысла. Для меня это фильм о Викторе, играющем этого персонажа. Но мы сразу с ним на этом сошлись. Что он не будет никого играть и будет оставаться самим собой. Это тот принцип актерской игры, о котором я ему рассказывал. Принцип Джеймса Дина. Это не система Станиславского. Если бы сейчас его кто-то стал изображать, то это бы полностью противоречило этим принципам. Я не вижу в этом никакого смысла. Поэтому я отвечал: Виктора нет – продолжения без него невозможно.

Пока прошлым летом ко мне не подошел один соавтор сценария, Бахыт Килибаев, и не сказал: «Давай сделаем анимационный ремейк «Иглы»». Я никогда не думал о 3D и анимации. Это, наверное, единственная техника, в которой я бы мог поработать с образом Цоя. Потому что никто бы его не играл. Это была бы ожившая живопись. А живопись – это искусство. Виктор сам был искусством. Эта идея стоит того, чтобы о ней думать. Но только зачем делать ремейк… Надо делать тогда продолжение. Но для этого я должен увидеть историю, которая меня зацепит… На что Бахыт согласился и сказал: «Да, ты прав. Надо делать продолжение. Давай думать». Рисунки и анимация для меня являются единственной возможностью поработать с Виктором Цоем, и его Дух там будет присутствовать. А иначе Вася Пупкин должен притвориться Цоем, мы должны притвориться, что верим ему, что он Цой, а зрители должны притвориться, что верят нам…

А потом, уже после идеи анимационного продолжения, пришла идея «Remix». И когда возникла необходимость в досъемках – если с Сашей Башировым, с Мариной Смирновой и с Петей Мамоновым – это все возможно, то с Виктором – нет. И если необходим Виктор, в тех сценах, где у нас нет материала с ним, который мы можем вмонтировать, то там естественны только рисунки. Причем я не хочу туда вводить мультипликацию. А именно рисунки в том стиле, который разработали вы – 2D, строгая графика в стиле граффити. Сначала фотографии, которые появляются в «Remix», будут нарисованными. Потом через эти фотографии мы увидим нарисованные истории, как комикс. Это больше отвечает духу «Иглы», чем 3D-анимация.

Д.М.: В принципе, как так получилось, что чистый андеграунд (я не рассматриваю вариант Сергея Соловьева с «Ассой», когда коммерческий режиссер снимает коммерческий фильм, привнося туда элементы андеграунда) оказался хитом проката? Это же невозможная в принципе вещь.

Р.Н.: Думаю, это было востребовано в те годы. Как ленинградский рок. Питерские рокеры были полными маргиналами. Все концертные залы и телевидение были заполнены эстрадой. И вдруг в тот период, во второй половине 80-х, они смогли выходить на массовую аудиторию и стали собирать стадионы. А до этого заполняли только квартиры. То же самое было и с фильмом «Игла». И этот стиль, и люди, которые в нем снимались, и тема оказались такими востребованными, что люди повалили массами. Это было альтернативное кино и веянье новой эпохи. Я много тогда ездил по стране и представлял «Иглу». И мне часто говорили такие смешные вещи, типа: «А можно нам вас и Виктора Цоя считать глашатаями перестройки?» (Смеется.)

Д.М.: В общем, вы попали на гребень волны!

Р.Н.: Да. Если бы эта картина появилась раньше, ее положили бы на полку, и она бы не вышла. А позже – ее никто бы не увидел, потому что разрушилась вся система проката и вся страна. Все сломалось. В кинотеатрах перестали показывать отечественное кино и стали крутить пиратские американские копии. Большинство кинозалов позакрывалось вообще. Словом, мы попали в то счастливое время, когда еще существовала мощная система кинопроката и киносети – напечатано было больше 1000 копий. Фильм смотрели по всей стране. Его смотрели целый год. «Игла» вышла на экраны в феврале 1989 года, а следующую зиму и весну я видел ее еще в репертуарах кучи кинотеатров. Везде была «Игла». Целый год. Это фантастика! Значит, директора кинотеатров ее не снимали с проката, так как люди все еще активно ходили, и она давала хорошие сборы.

Д.М.: А на тебя свалились деньги и слава? (Смеется.)

Р.Н.: Да. Международная известность! Посты! Я стал художественным руководителем студии художественных фильмов на «Казахфильме». Я об этом никогда не думал. Для меня все это было неважно. Я, разумеется, отдавал отчет, что мы делаем нечто потрясающее. Конечно, мы понимали все. Я сомневался в одном. Что наш месседж дойдет. Никто не ожидал, что стена так быстро сломается. Смотри, в 1986 году мы снимали «Йя-Хха» о питерской инди-сцене. За нами гонялась милиция. У нас пытались отнять камеру. Меня вызывали в отдел культуры и комсомольскую организацию. Виктор Цой и группа «Кино», которые там снимались, – были в черных списках КГБ. В Москве ему запретили выступать. Он приходил в клуб, и там вырубали свет на выступлении. На квартирах проходили его нелегальные концерты, – кто нагрянет – всех схватят. В 1987 году мы начинаем снимать «Иглу». Чувствуем, конечно, ветер перемен. Но все равно – никакой уверенности в том, что наш фильм выпустят на широкий экран, не было.

Д.М.: В принципе, снимая в 1987 «Иглу», ты делал то же самое, когда снимал в 1986 «Йя-Хха», которую никто тогда не увидел? Ты так же выкладывался…

Р.Н.: Совершенно верно. Но время изменилось. Горбачев. Ельцин. В стране произошли перемены. И когда в 88-м году Госкино принимало картину – мы ее сдали в мае – июне, в стране возникла такая атмосфера, что стало опасно что-либо запрещать. Потому что гласность тогда расцвела полным цветом. Та гласность, которая разрушила старую идеологическую систему, казавшуюся нерушимой. Люди стали выражать все, что они думают. А те, кто запрещали, попали в опасную ситуацию – их могли привлечь к ответу. И вдруг стало опасно запрещать. Те, кто верил в «Иглу», стали за нее активно бороться и защищать. В результате картина была принята. Единственным замечанием Госкино стало: «Уберите титр «Советскому ТВ посвящается». На что я ответил: «Не уберу. Потому что в ленте используется много телеархивов, мы взяли много цитат из советских телепередач, поэтому и посвятили». Они думали, что и тут кроется какая-то провокация и издевка. Но сказали: «Ладно!»

Д.М.: Соловьев и ты двигались тогда параллельно. Привлекая в свои фильмы рок-тусовку. Но он не стал частью рок-тусовки, а ты всегда ею был. Как так?

Р.Н.: Потому что я сначала вошел в определенную тусовку, а потом стал снимать с ней фильмы. А не наоборот, как Соловьев, который просто запускал фильмы и привлекал людей, подходящих по теме.

Д.М.: А с кем у тебя были самые близкие отношения среди рокеров?

Р.Н.: С Цоем, конечно. А первым рокером, с которым я познакомился, был Кинчев.

Д.М.: И начался твой рок-н-ролл?

Р.Н.: Начался он гораздо раньше. В начале 60-х. Когда я был ребенком и на меня обрушился рок-н-ролл. Я услышал записи, которые приносил старший брат домой. На пленке Тип 2, склеенной ацетоном, ужасного качества. На магнитофонах «Днепр» и «Маг-59» из них доносились жуткие и чарующие новые звуки. Это был Чак Берри, Литтл Ричард, Джерри Ли Льюис, Элвис Пресли и Эдди Кокран… Потом были «Битлз» в году 1963… В 1964 пошла мания… Музыка стала моим мировоззрением. Я помешался на роке. И он стал для меня всем. Эта музыка вошла в абсолютную вибрацию с моими внутренними жилками, мозгом, чувствами, глазами и ушами. Вся моя жизнь проходит под рок. Для меня это не просто звуки и образы. Для меня это в первую очередь стиль жизни и взгляд.

Д.М.: Как трансформировались твои музыкальные вкусы в течение десятилетий?

Р.Н.: Я слушал все! Как меломан. Но среди всего были столпы, которые оказывали наибольшее влияние. Сначала это рок-н-ролльщики. Потом «Битлз», которые произвели взрыв. Как сказал один мой приятель, – нам дико повезло, «мы попали к рок-застолью», все рождалось на наших глазах. Вся эта революция с архитектурой, живописью и литературой. Невероятный взрыв креатива 60–70-х. Все это создавалось на виду. И это была настоящая магия. А сколько было надежд на будущее, когда пришла «Власть цветам», и когда сотни тысяч молодых людей снялись со своих мест и отправились на поиски идеалов! Послевоенное поколение отказалось от наследия отцов и войны. Это продолжалось многие годы, и я прошел все этапы вместе с ними.

Д.М.: Так ты был хиппи? (Хихикает.)

Р.Н.: А кто из нас не был? От твистов и шейков я пришел к Бобу Дилану и психоделии. А потом – к арт-року типа King Crimson. А потом возникли Led Zeppelin! Все выходило с каждым разом на новый уровень и обогащало нас все больше и больше. Неимоверное количество звезд, которые исполняли не просто попсню. А создавали целые миры, стили и философию. Это очень здорово – идти от Pink Floyd к появлению панка. В тот период – середины 70-х – панк-рок вселил много надежды. Потому что многими из нас стали овладевать тревога из-за засилья диско, которое нам ужасно не нравилось. И когда возник панк, мы расслабились. Рок не умер! А ведь было ощущение, что он вот-вот погибнет. Конечно, номер один были Clash. Sex Pistols мне нравились сырой энергией и продолжением линии Игги Попа, и как реинкарнация Stooges. Но «Клэш» в музыкальном смысле мне были интересны, и эти политические обертоны тоже. Затем пошла новая волна. The Cure, B52, Talking Heads. Новые романтики Roxy Music и Брайан Ферри. Ты взрослеешь вместе с рок-н-роллом, все при тебе рождается и при тебе разветвляется, и ты любишь все это дерево, так как видел, когда оно только начинало расти.

Д.М.: А сам ты не пытался стать частью рок-культуры? Поигрывал на гитаре?

Р.Н.: Пытался, пытался. (Смеется.) У меня даже есть записи 1975 и 1976 года. Была группа «Бездельники». Панка еще не существовало. И когда он появился, мы подумали, что они у нас все утащили. Вот бобина, на которой все наши записи.

(Рашид берет в руки оформленную вручную бобину.) «Де Слаггердс». Писали на английском. Чтобы сильно не травмировать народ. (Смеется.) А вот здесь даже на обороте обложки написана наша история. Я тебе переведу. Там есть нецензурные выражения, учти! (Смеется.) «Один парень по имени Гарри встретил другого парня по имени Кит». Это я был Гарри, а мой приятель – Кит. «Они были бездельниками и сукиными сыновьями. Потому что они разговаривали следующим образом:

– Слушай, Кит. Я хочу трахнуть кого-нибудь. Ты знаешь кого-нибудь, кого можно было бы трахнуть?

На что тот отвечал:

– Я тоже хочу этого, Гарри, и у меня для этого есть чувиха.

И он привел эту девчонку домой к Гарри. Оказалось, что она хорошо играет на гитаре. И у нее был приятный голос. У Гарри не было приятного голоса, но у него был магнитофон «НОТА». И поэтому они втроем создали рок-группу. И назвали себя Бездельники и сукины дети».

На фотографии в оформлении я – Гарри, Кит – Кайрат, а это – та самая девочка, вот она здесь. Которая сначала с ним гуляла, а потом, когда я с ней познакомился, со мной стала гулять. Она живет сейчас в Москве.

Д.М.: И о чем же пели «Бездельники»?

Р.Н.: У меня была большая коллекция пластинок, и на многих печатались песни на английском. Мы брали эти стихи и использовали в самых безумных комбинациях на свою музыку. Прочту тебе названия: «Сукин сын бездельник», «Джингл Джангл», «Зеленый волк», «Давай проснемся утром», «Любимый и потерянный», «Мэджикал мистери тур», «Ревнивец», «Трудно», «Трудно быть стариком», «Я устал», «Я тебя люблю», «Какая-то песня», «Деньги», «Затмение». «Имэджин» даже есть, – берем стихи «Имэджин» и кладем на свою музыку. В те годы мы не верили, что на русском языке можно петь рок. И меня в этом разубедили только первые записи «Аквариума».

Д.М.: А как к тебе попал «Аквариум»?

Р.Н.: Так же, как и все остальное. Я коллекционировал винил, ходил на толкучку. Там и появлялись кассеты. Но когда там продавали «Машину времени» и «Самоцветы», мне было пофигу. Я был глубокий сноб и скептик. Я считал, повторю, что по-русски невозможно делать рок. А потом ко мне попали первые альбомы «Аквариума» – «Треугольник» и «Акустика» – Гребенщиков доказал мне, что это возможно, и я стал слушать и внимательно относиться ко всему, что приходило из Питера.

Д.М.: Бездельник – это призвание?

Р.Н.: Это образ жизни.

Д.М.: А почему ты потом решил стать архитектором?

Р.Н.: Архитектором я оказался, потому что у меня на лестничной клетке был сосед архитектор. Мне было интересно, чем он занимается. И когда пришла пора выбирать институт, а у меня вся семья – медики, – стали толкать в медицинский. А меня туда совсем не тянуло. Я понимал, что там нужно серьезно учиться, а потом людей лечить. А я совсем другой человек. Ну, ты представь меня, что я пойду и буду резать кого-то. Архитектура – это рисование, которое я любил, и полет фантазии.

Д.М.: У тебя пинк-флойдовский подход! Они же все тоже архитекторы.

Р.Н.: Да! Поэтому у меня особых сомнений и не было. Я решил для себя, что иду в архитектурный, и жестко заявил об этом родителям. Они одобрили, и я поступил.

Но благодаря группе «Бездельники» у меня накопилось в итоге часов сто тридцать прогулов, наверное, в учебный год семьдесят пять – семьдесят шесть. И меня чуть не выгнали из института, но я умудрился в академический отпуск уйти. И стал ездить. Мы с братом ездили в тайгу. Охотиться научился, верхом ездить. Жили в тайге.

Д.М.: Словом, безделье процветало.

Р.Н.: Да. Потом вернулся в институт и быстро его закончил. И по распределению пошел на три года работать в контору. И это были единственные три года в моей жизни, когда я сидел на рабочем месте от звонка до звонка. Но когда я отработал этот положенный срок, я тут же бросил работать и ушел в Общество охраны памятников истории и культуры Казахстана. Где можно было свободно на работу ходить и главное – бесконечно ездить по стране. И я объездил весь Казахстан в экспедициях. Обнаружили там около 500 разных артефактов, которые описали. Это было здорово! Я узнал страну. И вообще мне нравится все время быть в дороге. Я чувствую, что меня все время что-то вперед толкает. Обожаю путешествовать!

Д.М.: Да ты просто кочевник!

Р.Н.: Да. Я в душе кочевник.

Д.М.: А когда ты впервые взял в руки камеру?

Р.Н.: Впервые в десятом классе. Первый фильм я снял зимой с 70 на 71-й год. В горах. Назывался «Снежная банда». Там безумные типы ходили по лесу в масках-чулках, и я тоже ходил и исполнял одну из ролей. Мы грабили и убивали людей. У меня сразу получился игровой детектив. И одноклассники играли в нем. Возможно, он чем-то напоминал ранние фильмы Юфита. Но без некрореализма, однако с большим количеством убийств и крови.

Д.М.: То есть тебя сразу привлекало криминальное кино.

Р.Н.: Криминал такой, да. Потом второй фильм, который назывался «Згга» я снял в 1977 году.

Д.М.: На волне головокружительного успеха с группой «Бездельники»? (Смеется.)

Р.Н.: (Хохот.) Нет. Снимал я не с ними. Я снимал с двумя своими хорошими товарищами из архитектурного института. Это был достаточно абстрактный фильм. Причем он начинался с кадра, который я потом обнаружил в одном фильме Тарковского. Камера наезжает, и двери белые открываются в черноту. Это был такой фильм, словно бред какого-то человека, который просыпается рано утром. Который заканчивался тем, что некий проповедник сидит на горе и толкает новую религию людям. И в руках у него новая Библия, и он переворачивает страницы, а они все белые и чистые. То есть ты можешь эту религию как угодно воспринимать. Она чистая и белая. Но потом приходят два черных чувака в черных одеяниях до пят. В противочумных масках с длинными черными клювами. И убивают проповедника. И книгу режут, а из книги течет кровь. Этот фильм сохранился. Его надо бы отсканировать. «Снежная банда» на 8 мм, может быть, у кого-то и валяется. Но смог ли он сохраниться с января 71-го года? А «Згга» у меня лежит. И как бонус я его хочу выложить.

Д.М.: Ты же не помнишь почти ничего, а это может оказаться оккультный шедевр на уровне Кеннета Энгера.

Р.Н.: Не помню. Может, конечно. Я боюсь его даже трогать, чтобы он не посыпался. Я сделал его от души.

Д.М.: Вдруг у тебя было религиозное озарение!

Р.Н.: Я не знаю. Может быть. После «Згги» я закончил архитектурный институт. Построил несколько домов в Алма-Ате. И потом, когда мне надоело ездить, пришло решение поступать во ВГИК. Оно пришло на нарах, кстати. На военных сборах. В 84-м году. В феврале. Так случилось, что я встретил там свое тридцатилетие, 19 марта. Выпили мы водки. То да се. Я лег на нары. Вот мне и тридцать лет стукнуло, думаю. Чем буду заниматься следующим летом? Опять – в экспедиции? Или дома строить? Надо опять себе бросить вызов. А что если поступить в Москве в институт? Про кино я тогда еще не подумал. Я выбрал два института, в которые сложнее всего поступить – МГИМО И ВГИК. Где самые большие конкурсы. Потом, думаю, МГИМО – нет. У меня и комсомольский билет потерялся. И проблемы у меня были, когда я из института чуть не вылетел. Биография не подойдет. Не примут. Послужной список там нужен партийный и правильный. А вот ВГИК мне более близок, ведь я уже снимаю фильмы. И наверняка туда девчонок куча приедет, актрисочек будущих. Не поступишь – хоть нахохочешься! Вернулся со сборов и пошел на студию «Казахфильм». А там уже работал мой хороший товарищ, с которым мы работали в Обществе охраны памятников. Он был главным редактором студии. Я ему рассказал про свою идею поступить на сценарный факультет. Он сказал: «Зачем сценарный?! Иди на режиссерский! И в этом году как раз не надо даже в Москву ехать!» Я при этих словах, признаться, немного скис: в Москву очень хотел. «Потому что ВГИК приедет в Алма-Ату набирать комплексную казахскую мастерскую. Куда войдут режиссеры, сценаристы, художники и операторы. Вот такая идея!» Вообще-то я думал, что для бездельника профессия сценариста лучше всего подходит. (Смеется.) А потом понял, что для бездельника лучше работать режиссером… (Дружный хохот Р.Н. и Д.М.) Сценаристу надо что-то писать, а режиссеру вообще ничего не надо делать! Только чтобы двигалось что-то перед глазами, и ты говорил бы – нравится тебе или не нравится. И потом весной приехал Соловьев. Я познакомился с ним напрямую, и Лебешев Павел, оператор талантливейший, с ним приехал, я пригласил их в гости. А у нас дома как раз выставка была работ разных художников. Ему понравилось. Он увидел, что люди тут живут богемной тусовкой. Художники, музыканты и поэты. Потом был официальный отборочный конкурс, который, разумеется, мы прошли. Потом, к моей радости, нам назначили второй тур в Москве… Мы приезжаем в Москву…

Д.М.: У тебя-то была одна цель – в Москву, в Москву!

Р.Н.: Да, к московским девчонкам. И я поступил. Начал работать и заниматься, стал глубже и глубже припадать. Сначала делал спектакли и начал ощущать профессию. Хотя я и не отношусь к ней как к профессии. Для меня это образ жизни. И я понял одну вещь. Режиссером невозможно стать! Нужно им просто быть. Я его раскрыл в себе. Но я был им всегда. Люди сильно заблуждаются, считая, что режиссуре можно научить. Невозможно! Ее можно открыть в тебе, если попадется хороший педагог. Но если этого нет, то никто ничего сделать не сможет. Ты можешь научиться быть ремесленником, сильным или слабым, но режиссером ты не станешь. И многие, кто это обнаружил, выбрали другие профессии. Я открыл и был абсолютно в этом счастлив и органичен. Сначала мы сделали много спектаклей на сцене. Я выработал свой собственный стиль: работал только с непрофессиональными актерами и друзьями. Ну и параллельно знакомился с рок-тусовкой. Потому что, не забывай, что рок для меня всегда был первоосновой. Сначала я познакомился с Костей Кинчевым, потом с Борей Гребенщиковым, с которыми у нас были теплые и хорошие отношения. А потом с Виктором. С Майком Науменко, конечно. И так все завертелось, что я с Виктором сблизился больше всех и потом уже жил у него постоянно, когда приезжал в Питер, на проспекте Ветеранов. А в Питер я влюбился! Когда впервые приехал туда в 73-м году.

Д.М.: Это тебя и отличает от всех режиссеров того времени – ты был единственный на тот момент человек из рок-среды.

Р.Н.: Для меня это было естественно. Безусловно. Соловьеву я открыл весь андеграунд. Он до меня ничего не знал о русском роке. И вообще о роке. Я дал ему толчок своими ежемесячными постановками внутри ВГИКа. У меня играли всякие панки под музыку «Кино» и «Джунглей». Анатолий Васильев и Сергей Соловьев, два педагога, нас еще как дрючили всеми этими обязательными занятиями. Вот я и оттягивался. Я надавал кассет Соловьеву, которому понравилась музыка на моих спектаклях, и он особенно запал на Гребенщикова. Он просто хохотал, слушая его. Также он увидел у меня и Александра Баширова. «Йя-Хха», свой первый официальный фильм, я стал готовить в 1985 году. А снял в мае 1986-го, когда потеплело. Ему очень понравилось, и он окончательно заразился питерским андеграундом.

Д.М.: И наверное тогда Соловьев впервые увидел Цоя и Кинчева? И у него появилась идея снять самому что-то такое же модное?

Р.Н.: Да. И Африканец появился и подсуетился, предложив себя как Бананана. И потом началась история «АССЫ». Я со своей стороны советовал на роль Бананана Саш Баша. Но это было бы абсолютно другое кино.

Д.М.: Но с Сашей Башлачевым это было бы твое кино, криминальное и более серьезное, наполненное драмой.

Р.Н.: И слава богу! У Соловьева получился такой легкий, задорный, с комедийным уклоном софт-рок фильм. У меня тоже присутствует комедийный элемент, но больше саркастически ироничный и злой. А у него – игривый и мягкий. Если у меня – более минорные ноты, то у него – мажорные гармонии. Поэтому для его стиля Бугаев Африка больше подходил.

Д.М.: Что ты делал, когда Соловьев задумывал «АССУ»?

Р.Н.: Я монтировал «Йя-Хху» и снял еще одно кино – короткометражку «Искусство быть смирным». Песня «Аквариума» с «Радио Африка» дала толчок. Я позвонил Боре и спросил, можно ли ее использовать. Он сказал, конечно. И она там прозвучала. Это в какой-то степени отголоски одного моего этюда, который я ставил на сцене. Он назывался «Алиса и Газ». Там героиня – девочка Алиса. В одной квартире собирается компания (в киноварианте действие переносится на дачу), двое парней и две девушки. И у них не получается коммуникации. Двое из них хотят трахаться, но двое других им мешают. Все оказываются совершенно разными людьми, идиллии не получается. Там есть смешные моменты и грустные. Но, в конце концов, расслабление приходит, и они веселятся. Но один чувак выходит на первый план и говорит: «Полгода спустя те, кто веселятся сейчас больше всех, поженились. А еще полгода спустя он покончил с собой, отравившись газом»…

Д.М.: Жесткий фильм «Искусство быть смирным». Про недостаток смирения.

Р.Н.: Конец… А почему и что – ты сам решай. Этот фильм тоже лежит на «Казахфильме», его тоже надо сканировать. И включить в бонусы к «Игле». Это тоже рок-фильм. Надо бы выпустить три DVD. Оригинальная «Игла». Второй DVD – «Igla Remix». А третий диск – бонусы-короткометражки: «Зга», «Йя-Хха» и «Искусство быть смирным».

Д.М.: На оригинальном DVD надо интервью с тобой, с Наташей Разлоговой и Сашей Башировым, Мариной Смирновой и Петей Мамоновым еще сделать. Классические, строгие. С золотым составом.

Р.Н.: Да. А в «Remix» в бонусах будем говорить о Doping Pong с галереей рисунков, о Messer Chups, о философии «Remix», о новой записи саундтрека вновь собравшейся группы «Кино». И я расскажу о присутствии образов Годара в «Игле» на примерах. Я хочу сделать коллекционное издание еще на Blu-Ray.

Д.М.: Рашид, после триумфа «Иглы» ты стал народным кумиром?

Р.Н.: Что ты… Отношение в Республике Казахстан, конечно, ко мне – как к легендарной личности. Притом что я ведь уехал в 1993 году… А когда люди покидают Родину, они еще каким-то ореолом таинственности покрываются. Нет пророков в своем отечестве. Как говорит Тельман – оператор «Йя-Хха» – культовый режиссер. Отношение ко мне как к достоянию нации. Я с этим сталкиваюсь, да.

Д.М.: Скажи, а что это за парадокс, по твоему мнению, что в то время появилось сразу несколько гениев: ты и Тепцов Олег с «Господином оформителем», которые сделали по одному шедевру и исчезли, оставшись явлениями?

Р.Н.: У каждого свои причины. Я никогда не планировал делать шедевры. Я просто живу и занимаюсь тем, что меня влечет. Допустим, меня привлекла моя жена (будущая). И я все бросил, уехал во Францию, полностью окунулся в любовь, и у нас появилось двое прекрасных детей. И это огромный кусок моей жизни. Важный! В котором я многое для себя открыл.

Д.М.: Это твое личное и персональное кино. Но со своими наградами и номинациями.

Р.Н.: Мы живем ограниченное количество времени, и, наверное, поэтому я не хочу разрабатывать одну жилку. Я из противоположной категории людей. Которые хотят максимально познать жизнь и себя в ней. Поэтому ты не можешь удовлетвориться клепанием шедевров. Тебе в ней все время что-то большее нужно.

Д.М.: Оказывается, есть что-то большее, чем гениальные художественные произведения, над которыми не властны века?

Р.Н.: Конечно! Жизнь. Гораздо больше любого творения!

Д.М.: Но жизнь проходит, Рашид, а шедевры вечны.

Р.Н.: Ну и что? (Смеется.) Физическая жизнь проходит. Твое исследование жизни – конечно. И ты можешь либо использовать ее для того, чтобы познать ее, либо для того, чтобы клепать шедевры. Одно из двух.

Д.М.: Я действую по настроению. То клепаю, то познаю. (Смеется.)

Р.Н.: Верно. Мне скучно постоянно клепать шедевры. Есть много вещей, которые надо для себя еще открыть.

Д.М.: И ты до сих пор их открываешь?

Р.Н.: Конечно, до сих пор. Та же политика – из этой области.

Д.М.: Кстати, расскажи про политику подробнее. Ведь ты не был депутатом и президентом? Как ты открыл ее для себя и себя в ней?

Р.Н.: Политик превращает политику в свою профессию и в свою конечную цель, которая может формулироваться как задача войти в правительство или стать президентом. Одни занимаются политикой, как ученые – аналитики и идеологи, спичрайтеры. Другие – с правовой точки зрения, третьи – с лоббистской: лоббируют интересы определенных кругов. Диссиденты занимаются ею, уже просто выражая свое мнение. Это все интересно. У меня все это сплавилось. И мне в политике было страшно интересно изучить, чем эти люди дышат. Раньше ведь для нас была просто картинка далеких пожилых людей из Кремля. А на наших глазах стала строиться новая политика. С одной стороны, мне было очень увлекательно узнать этот мир, который раскрывался передо мной. С другой стороны я хотел выражать свое мнение. И я его просто выражал, когда вдруг, совершенно неожиданно, столкнулся для себя вот с чем… Ты помнишь по юности, что в конце 80-х и начале 90-х ты мог абсолютно свободно выражать свое мнение без всяких последствий? Политика гласности победила! Я не собирался бороться с коммунизмом, потому что, нам казалось, он будет существовать вечно. Поэтому мы создавали свой мир. А тут мы получили свободу. Мы получили этот глоток цивилизации и стали выражаться как все нормальные западные люди. Почувствовали свое достоинство. Но прошло несколько лет, и тебя снова стали зажимать. Да итить вашу мать, что за фигня! Опять рок-н-ролл. Говоришь «Ну ладно! Если вы меня по башке, то и я вас по башке!», и из этого чувства протеста началась политика. Но для меня это выразилось не в том, чтобы войти в круг политиков и политическими методами добиваться каких-то изменений. А в том, чтобы помогать тем, кто отстаивает свое свободное мнение – выживать в новых условиях негласности. Я стал помогать оппозиционным всевозможным движениям. Как лоббист, поскольку я уже к тому времени достаточно прожил в Европе. И у меня было много контактов и там, и в Америке. Я с одной стороны занялся связями гражданского общества Казахстана с зарубежными правозащитными организациями и одновременно поддержкой правозащитных организаций у себя на Родине.

Д.М.: У тебя прям начался политический период в духе Джона Леннона в Нью-Йорке.

Р.Н.: Типа того. Я стал общественной фигурой. Артистом, который высказывал свое мнение и боролся за свободу соотечественников. Которой оставалось все меньше и меньше, и я хотел хоть что-нибудь сохранить из того, что у нас было.

Д.М.: Но у тебя не получилось…

Р.Н.: Ну ты же сам прекрасно видишь, что нет. И со свободой – все хуже и хуже. Это не зависит от одного человека. Но я пытался. И я могу честно сказать всем, включая моего сына: я не сидел на месте, когда свободу отнимали. Я пытался ее отстоять. Да, я рисковал. На меня заводили уголовные дела. Я не мог въезжать в страну. Я познал всю подлость удушения независимости мышления. Но я все равно не занимался этим как серьезный политический деятель, который готовит революцию. Проливать кровь я не хочу. Тот же Джон Леннон пел в своей «Революции»: «Я не с вами». Я хочу защищать простые принципы «Свобода выражения, свобода совести, свобода политических воззрений, если это никому не приносит вреда».

Д.М.: Скажи, а чего ты ждешь от «Иглы Remix»? Это твой очередной арт-эксперимент? Коммерческий проект, чтобы заработать деньги? Сделать новое направление в кино? Дать людям глоток той самой свободы и настоящей реальности, которых им не хватает в современном лживом, снова ограниченном цензурой фальшивом мире?

Р.Н.: Все вместе. Все, что ты перечислил, Дима. Я жду и чтобы это было новое слово, и что-то новое привнесло в российский кинопроцесс. И с другой стороны, я хочу, чтобы это имело успех у зрителей. Прошло максимально широким экраном, и людям было интересно участвовать в этом и смотреть. Чтобы это не был эзотерический эксперимент для узкого круга людей. Арт-хаус. Когда ты делаешь что-то свободно и откидываешь эти шоры и цепи, которые сковывают в ежедневной жизни, и по-новому смотришь на себя, люди тоже по-новому могут на это посмотреть и ощутить некую свободу и некую энергию, которая, если удастся ее донести, откроет всем новые горизонты.

Д.М.: Ты считаешь, что старая богема, которая превратилась в мифы и легенды в вашем лице, и новая богема, которая в глубоком андеграунде, как мы, – могут как-то повлиять на российскую современную культуру? А не боишься, что не получится?

Р.Н.: Я занимаюсь тем, что никто другой не сделает. Если это кто-то может сделать другой, зачем мне этим заниматься? Я сделал «Иглу», потому что знал точно, – никто ее кроме меня не сделает. Мне НАДО ее сделать. И сделал. А представь, не было бы ее?

Д.М.: Была бы пустота на этом месте.

Р.Н.: Была бы дыра. И сейчас я ощущаю такую же дыру в культурном пространстве. И можно эту пустоту заполнить нами. И поэтому стоит этим заниматься. А получится или не получится – я вообще об этом не думаю. Хорошо это или плохо, пусть другие оценивают. Мне это до лампочки. Мне нужно заполнить пустоту.

Д.М.: Пустота тебя раздражает?

Р.Н.: Нет. Не раздражает. Пустота просит ее заполнять. Это древнейший сексуальный инстинкт.

28.05.2009