Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Однажды в конце нулевых, в Москве, я очутился в самой необычной богемной компании, которую только можно себе представить. На кухне гостеприимного хозяина, великого рок-музыканта, певца и композитора Александра Градского оказались журналист и писатель Евгений Додолев, его супруга – медиаидеолог Наталья Разлогова, гость из Нью-Йорка – кинорежиссер Слава Цукерман и ваш покорный слуга – коренной ленинградец, специально приглашенный гость – Дмитрий Мишенин. Александр Борисович потчевал собравшихся котлетами собственного приготовления и под соленые огурчики разливал водочку. Весьма огорчался, что я – непьющий вегетарианец, и искренне радовался, когда Слава мужественно взял на себя всю ответственность за мою порцию и спиртного, и съестного. Женя Додолев по старой ВЗГЛЯДовской привычке снимал застольное видео, которое, правда, не получилось из-за полусумрака, а иначе это был бы удивительный документальный фильм. Наталья же с умилением наблюдала за всеми нами, не скрывая, что получает удовольствие от того, как ловко ей удалось собрать за одним столом людей, принадлежащих к абсолютно разным поколениям и субкультурам, и притом замечательно быстро нашедших общий язык. Вскоре Александр Борисович обнимал то меня, то Славу и говорил, какие же мы все братья, и как прекрасно, что мы собрались, и как он всех нас любит. Мы, надо заметить, тоже его полюбили с первых же объятий, и нам очень понравился его гостеприимный дом. Потом к нашему безумному чаепитию (в лучших традициях Льюиса Кэрролла) присоединились его молодые и прекрасные жена и дочь. Я всегда жалел, что не смог записать нашу беседу в тот памятный вечер. Под чаек и водочку на московской кухоньке, в окружении друзей и подруг… Но диктофона у меня с собой не было, а Женина видеокамера дала маху.
Несмотря на то, что живем мы по разные стороны океана, в разных полушариях, в течение десяти лет после того вечера мы смогли еще не раз посидеть со Славой и снова поболтать о том о сем. В 2018 году произошло долгожданное событие. Наконец-то, спустя долгие годы, вышел blu-ray отреставрированного «Жидкого неба», главного фильма неформалов всех времен и народов. Мне захотелось отметить это событие.
Рядом не оказалось героев того незабываемого вечера, но уютные воспоминания о нем помогли мне продолжить наше «безумное чаепитие» и на этот раз собрать все сказанное и несказанное за тем гостеприимным столом, добавив пару-тройку эпизодов из посиделок со Славой в скайпе за чашкой чая с лимоном, чтобы картина нашего общения уже стала совершенно полной.
И я собрал, сколлажировал все не вошедшие и вырезанные обрывки из интервью разных лет. Заметки, сделанные в айфоне, и прочие связанные со Славой записи в блокнотах. Получился некий микс, который хорошо передает наше многолетнее общение и действительно показывает, что каждый наш диалог превращается в «Безумное чаепитие» и новое приключение в Стране чудес.
Из Facebook автора. Пост от 24 января 2013 года
Недавно беседовали со Slava Tsukerman о поэзии и политике.
После этого разговора он прислал мне свое замечательное раннее стихотворение, написанное им в семь лет. Которое я с его разрешения публикую.
Ленин и Сталин всюду вместе,
Ленин и Сталин – люди чести.
Ленин и Сталин – наши вожди.
Под знаменем Ленина мы впереди.
Д.М.: Где именно родился фирменный звук «Жидкого неба»?
С.Ц.: Была общественная организация, которая называлась PASS – Public Access Synthesizers Studio. Это было такое большое помещение, лофт, в котором стояло множество синтезаторов различных модификаций. И туда могли прийти музыканты и за символические деньги час-другой поиграть на этих инструментах. Поскольку это было организовано для того, чтобы привить людям интерес к электронной музыке.
Д.М.: Там ты и встретился с Брендой и Клайвом, твоими соавторами по саундтреку. А с кем из них ты общался больше по музыке к фильму «Жидкое небо» – с Брендой или с Клайвом?
С.Ц.: Больше с Клайвом, потому что Бренда быстро уехала заниматься другими делами в Калифорнию, и оказалось, что с Клайвом мне гораздо легче найти общий язык, вообще весь рабочий процесс протекал очень легко. Я приносил мелодию. Когда речь шла о какой-то классике, я находил партитуру, Клайв запускал ее в компьютер, и мы с ним решали, что следует изменить, если нужно убрать какие-то лишние темы, как-то упростить или оставить как есть. А когда работали с придуманной мной мелодией, я ее просто напевал или наигрывал одним пальцем. После этого она также вводилась в компьютер. Вообще, по-моему, вопрос упрощения не поднимался, потому что и Марен Маре, и ранняя американская классика – это была довольно-таки примитивная музыка изначально. Значит, надо было выбрать инструменты и подставить их туда, и поскольку компьютер – не человек, то он придавал всему абсолютно прозрачный кристальный ритм, который не нарушается человеческим ритмом живого исполнителя. Эта компьютерная механистичность как раз и привносила электронно-механистический дух, который мне и хотелось добавить в фоновый звук фильма.
Д.М.: Насколько я помню, ты как раз в то время любил Emerson, Lake and Palmer. Не пробовал с ними договариваться о написании музыки к фильму?
С.Ц.: С ними не пробовал, потому что они несколько другого плана музыканты. Кит Эмерсон – великолепный пианист, и тогда его исполнение было открытием.
Д.М.: Ты был на их концерте?
С.Ц.: Нет. Я никогда не был на их концертах. Emerson, Lake& Palmer – это высокого класса техника. Эта совсем не примитивная, а высокотехнологичная музыка, полученная примитивными средствами. Как раз то, чего я не хотел от композиторов, которые старались сделать сложную музыку. А я хотел, чтобы было наоборот: взять сложные основы и сделать примитивную музыку. Должно было звучать наивно и примитивно, а вовсе не так, как Эмерсон.
Д.М.: То есть перед тобой стояли другие задачи?
С.Ц.: Да.
Д.М.: Это как в ситуации с Китом Харингом, да? С которым ты не смог работать.
С.Ц.: С Китом Харингом – совершенно другая история. Я даже с ним не разговаривал, общались мои сотрудники. Мне нужно было нарисовать граффити в декорации общественного туалета клуба. Под этот туалет декорировался лофт, где я живу. И Харинг поставил категорическое условие, что если он рисует для фильма, то никто другой там уже больше не будет присутствовать, в этой сцене будут только его граффити. А я на это, недолго думая, ответил: «Ну как же так? Я ведь не декорирую свой интерьер. Это как бы туалет, извините. Как же на стенах общественного туалета может рисовать один лишь человек? Так не бывает!» В принципе, если бы я подумал как следует, наверное, пришел бы к выводу, что вполне может и один человек расписать стены, вероятно это получится очень даже интересно. Но я много не размышлял на эту тему, мы работали чуть ли не по двадцать четыре часа в сутки, поэтому особенно думать было некогда. А он серьезно обиделся.
Д.М.: Я думаю, когда он увидел, что фильм стал звездным, еще больше обиделся.
С.Ц.: На это я ничего не могу сказать. Он хотел, чтобы его произведение вошло в фильм как законченный и узнаваемый арт-объект. А я хотел, чтобы у меня получилась правдоподобная, аутентичная декорация.
Д.М.: А как ты узнал, что он обиделся, кто-то тебе сказал об этом? Или он не поздоровался с тобой на какой-то вечеринке?
С.Ц.: Он просто никогда больше со мной не здоровался. Делал вид, что не знает, кто я такой.
Д.М.: А до этого нормально вы общались?
С.Ц.: И до этого момента мы особыми друзьями не были. Но как-то вроде здоровались. Не знаю. Он в тот момент не был еще так знаменит, только начинал карьеру. Но уже был среди самых заметных начинающих в Нью-Йорке художников. Если бы он расписал стену в моем лофте (а стена эта была обтянута холстом), сейчас бы этот холст имел немыслимую цену.
Войти с помощью соц. сетей: