Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Футуристический мегаполис. Инопланетянин стоит на мосту и наблюдает пешеходный трафик внизу. Он видит толпы людей, идущих с гаджетами, уткнувшись в них. Айфоны, блекберри, айпады, нетбуки, псп, геймбои – все в наушниках.
Он наблюдает картину, напоминающую улицы, заполненные зомби.
Несмотря на всю экзотичность инопланетянина (с огромными миндалевидными глазами и серебристым скафандром), никто не подымает головы и не видит его. Он понимает, что мир захватили инопланетяне-роботы – главные паразиты Вселенной, и он передает об этом сообщение на свою планету.
Инопланетяне-роботы транслировали изобретения в мозг людей столетия назад, когда было изобретено электричество и первые машины.
В результате эволюции людьми были созданы гаджеты, в каждом из которых и воплотился пришелец.
Они питаются человеческим зрением и вниманием. Высасывают из людей всю энергию через подушечки пальцев, уши и глаза…
Они вторгались постепенно – век за веком. Космос заменил осмос. Медленно просочившись в людской мир, они вытеснили из людей все постороннее: природу, свободу, реальность, которая им мешала поработить мозг и отнять все внимание для себя.
Трансформируясь от радио и ТВ к персональным компьютерам и мобильным телефонам, роботы-пришельцы голодали, голодали, голодали, пока не объяли все человечество и не приручили человека, как домашнее животное.
Инопланетянин видит захваченный мир, а все люди, уткнувшись в гаджеты, не видят его. Он похож на человека, который бродит в центре города, где все вокруг употребили ЛСД.
И получается – главный глюк видит он, а не они.
Никто не знает о прилете на Землю Иного. Пока он не попадет на ютуб, о его прибытии никто не узнает.
Бороться с гаджетами нет смысла. Все торчат на них. Они слились с человеком и создали нео-симбиоз. Просто этого никто не увидел… не заметил…
Начался Электронный Апокалипсис.
Такие вещи, которые казались незыблемыми, как секс или еда, или живое общение, ушли на второй план, а потом – на третий…
Ясно, что они будут заменены на источник питания и центр удовольствия нового синтезированного с машиной биоорганизма – HOMO GADGETUS.
Инопланетяне-гаджеты имеют цель стереть разницу между мужским и женским. И когда это удастся, человеческая цивилизация закончится. Разницу они затирают в мозгу, производя искусственных качков и силиконовых женщин, создавая пропасть между существами реальными и виртуальными.
Только один персонаж – хороший инопланетянин – видит естественным зрением своих инопланетных глаз, неиспорченных электронным дисплеем, настоящую картину мира.
Его антагонисты – гаджеты – празднуют победу над некогда живой планетой, теперь погруженной в имитацию жизни.
Теперь только герои люди, на ломках от электронной зависимости, мужчина и женщина, и конфликт между ними, и победа одного над другим смогут спасти цивилизацию Спартака, Распутина и Гагарина от цифрового нашествия из открытого космоса.
Москва – Нью-Йорк, весна 2010
Дмитрий Мишенин: Секс и заграница – две главные табуированные темы времен твоей молодости?
Слава Цукерман: В конце 50-х ни у кого не было своих комнат и тем более своих квартир. Поэтому сексом приходилось заниматься либо на лестничной клетке, либо на лавочке в парке. В моем поколении студенческая среда делилась на наивных людей, у которых секса не было, и на тех, кто ходил на так называемые хаты и устраивал там бардаки (ака оргии). Там собиралась сексуально продвинутая молодежь, о которой ходили легенды. Сколько мальчиков с одной девочкой, и что она им всем делала. Наличие такой хаты, где можно было устроить подобный бардак, – являлось признаком большого богатства. Это были дома детей процветающих родителей, которые куда-то сваливали на время.
Д.М.: С сексом мы разобрались, а заграница в твоей молодежной среде обсуждалась?
С.Ц.: В этот период эмиграция была практически невозможной. А те уникальные случаи побегов, которые были, – становились мифами. Один моряк переплыл море и попал в Турцию. Был знаменитый самолетный процесс, где все сели за попытку угнать самолет. Об этих единичных случаях мы узнавали из иностранных радиостанций, что только доказывало нам невозможность уехать из России.
Д.М.: То есть в твою молодость, в отличие от секса, эмиграция не была даже предметом для разговора у молодых людей?
С.Ц.: Даже темы такой не было! Впервые убегавшие как явление появились позже – в 60-е. И я тогда относился еще к молодежи, но уже был не студентом, а кинематографистом. Я прекрасно помню, как в городе Запорожье встретились две съемочные группы с «Центрнаучфильма» и «Леннаучфильма». Операторы и режиссеры собрались в гостиничном номере выпить и закусить. Это был скандальный день, когда писатель Анатолий Кузнецов убежал из творческой командировки в Англии, провезя с собой на микропленке роман «Бабий Яр», где были выделены фрагменты, изъятые советской цензурой. Зарубежные радиостанции говорили об этом без остановки, а мы, несмотря на то, что наш номер прослушивался, подняли тост за его удачу. Мы повели себя тогда смело и нагло. Это было опасно!
Д.М.: А из-за чего возникали эти настроения покинуть страну в ваше время?
С.Ц.: Для многих сильным переломным моментом была оккупация Советской армией в 1968-ом году Чехословакии. У многих это вышибло последнюю надежду на то, что коммунизм может быть с человеческим лицом. Это поставило людей перед пугающей мыслью, что больше здесь ничего хорошего произойти не может. И под «здесь» подразумевалась не отдельно взятая страна, а весь соцлагерь. Именно тогда началась первая волна эмиграции в Израиль. Тогда же в высших эшелонах новой власти созрела идея, что инакомыслящих вместо того, чтобы отправлять в лагеря, можно выгонять из страны.
Д.М.: Ну это уже гуманный современный тоталитаризм, который борется с оппозицией, думая об общем комфорте.
С.Ц.: Типа того. У меня было очень много поводов для отъезда. Это была комбинация из множества пунктов. Но на один элемент я обращаю особое внимание – потому что никто про него не говорит – остаться за границей было самым страшным преступлением в СССР. Советская пропаганда говорила, что любой, кто остается на Западе, автоматически обрекает себя на голодную смерть, и единственный способ хоть как-то прокормиться – это оклеветать свою Родину. Под клеветой на Россию подразумевалось любое выступление по радио с правдивым рассказом о своей жизни в СССР. На эту тему тогда в России снимался фильм, который назывался «Вид на жительство», о человеке, который сбежал в Париж. И молодые режиссеры снимали этот фильм в Риге, потому что их не пустили снимать в Париж, боясь, что они там останутся. Этот парадокс мне показался настолько унизительным, что это была последняя капля в моем решении покинуть страну.
Д.М.: Тобой больше двигали идеологические причины или экономические?
С.Ц.: Экономических причин в то время вообще не существовало. Это появилось в следующую волну эмиграции – в 90-е годы. В мое время экономической эмиграции не существовало. Конечно, были наивные люди которые думали, что работая режиссером можно заработать больше, чем на Родине. Такого одного я знал, не будем называть его имени. Но он быстро понял, что это не так, увидев, что самый известный тогда в Европе актер и продюсер Максимилиан Шелл ездит на «Фольксвагене», и сменил профессию. В СССР интеллектуальная элитарность совпадала с экономической, но во всем мире было по-другому, как и в сегодняшней России.
Д.М.: То есть твое решение было целиком идеологическим?
С.Ц.: Я был верным коммунистом в своей ранней юности. Я верил в коммунизм и прогресс, Дима! Но в один прекрасный день я проснулся. Я понял, что никакого социального прогресса не происходит, а это значит, что идея коммунизма неверна. И как только я это осознал, я понял, что больше в этой стране жить не хочу.
Д.М.: Израиль был единственным официальным каналом, чтобы покинуть Россию, если не считать захват самолета? Ты сразу мечтал попасть в Америку?
С.Ц.: Многие люди из моего круга рвались в Америку… Но я поехал в Израиль. Если бы не было Израиля, я бы выбрал любую европейскую страну. Потому что я был жертвой советской пропаганды, которая уверяла нас, что Америка страна чистогана, что искусство в США делать нельзя и все голливудские фильмы – продажные. И если я хочу делать кино, то нужно жить в Европе. Только прожив три года в Израиле, где я смотрел американское кино, и съездив в Америку, я в очередной раз понял, что все на самом деле совсем не так. Именно тогда началась европеизация Америки, которая происходит до сих пор. Недавний Оскар показал отсутствие старого голливудского шика и приверженность Америки европейскому духу.
Д.М.: Как проходила твоя адаптация на новой территории?
С.Ц.: Я в Израиле начал снимать через три месяца по приезде. И, как я уже говорил, первый же фильм («Жили-были русские в Иерусалиме») имел большой успех и в 1974 году получил приз на X Всемирном фестивале телевизионных фильмов в Голливуде. Впервые в истории Израиля. Я был и в России востребованным режиссером.
Д.М.: Неужели не было никаких проблем?
С.Ц.: Есть две проблемы с официальной эмиграцией. Одна – чисто техническая и решаема – эмигрантов всегда поддерживают различные организации, созданные для этого. А вот со второй проблемой – чисто внутренней – гораздо тяжелее справиться. Исследования показали, что первые годы на новой родине эмигрант психически болен и неадекватно воспринимает реальность. Как ребенок не понимает, как себя надо вести. И на то, чтобы это прошло, уходят три–четыре года. И тут люди делятся на тех, кто радостно хочет войти в новый мир и быстро всему учится, и на тех, кто держится за старое и кому все дается тяжело. И тогда для них это психическое расстройство не кончается.
Д.М.: Как советско-израильский кинематографист влился в нью-йоркскую богему?
С.Ц.: Проблемы у меня никакой не было. Технически я стал работать на «Радио Свобода», где все были русские и жили русской жизнью, не общаясь с американцами. У них все интересы оставались в России. Я там проработал с 1976 по 1981 г. Но я хотел войти в американскую жизнь, и получалось, что я живу двойной жизнью… Днем я жил русской жизнью, а вечером я попадал совсем в другую среду. Первая подруга в Израиле, когда мы с женой учили язык, у нас оказалась американка. И к ней мы и приехали в гости впервые в Сан-Франциско. И потом мы подружились с ее друзьями. Почти каждый интеллигентный американец, с которым мы знакомились, становился близким знакомым, от которого появлялись новые контакты. Никаких проблем с вхождением в американскую среду не было.
Д.М.: Чисто практически, что ты делал в первое время, переехав в Нью-Йорк?
С.Ц.: У меня был план. Я прочел к тому времени очень умную книжку про американское кино, в которой говорилось, как делается независимое кино и о том, что для этого необходимо иметь богатых друзей. Что авторы живут иллюзиями, что их пригласят в Голливуд. Я прекрасно понимал, что в Голливуд никого не приглашают. Я туда не рвался и знал, что начало моей американской карьеры будет не там. Я не помню такого случая, чтобы человек поставил свой первый фильм там. Голливуд обычно берет людей, у которых уже есть успешный фильм. А способов сделать этот первый фильм довольно много. К примеру, Френсису Форду Копполе папа подарил дом, который он заложил, и на этот заем снял свое первое кино. Я умею снимать дешево. Я понял, что сразу не смогу сделать американский фильм, для этого я должен изучить местную жизнь. Изучить, как найти инвесторов, а каждый мой новый сценарий будет ближе к этой жизни, и каждый новый бюджет экономичнее и ближе к возможности найти деньги. Среди первых друзей нашей семьи оказалась пара, знавшая дикое количество богатых людей. Вместе мы основали нашу кинокомпанию. Каждый день мы ходили в гости к миллиардерам и самым богатым людям Нью-Йорка и пытались собрать деньги.
Д. М.: Какой проект был первый у вашей молодой компании?
С.Ц.: «Свит сикстин», который я сейчас возродил и предложил тебе принять участие. На этот проект давал деньги сосед наших друзей – итальянский миллионер. Потом появились лучшие актеры и прокатчики, потому что мы были в правильной среде. К моменту поиска инвестора уже для «Жидкого неба» их было полно вокруг и надо было просто сыграть правильную игру. Чтобы каждый из них думал, что если даст деньги не он, то это сделает другой. Потому что все друг друга знали. Таким образом тот, для которого эта сумма казалась мелочью, которую он мог легко потратить, и дал ее.
Д.М.: Создается впечатление, что ты в Америке решил все свои финансовые вопросы на долгие годы, или это обманчивое ощущение?
С.Ц.: Я не знаю, как это может быть, чтобы финансовый вопрос решился на долгое время. Надо все время зарабатывать. Разные были периоды, но с удовлетворением хочу заметить, что менять профессию мне не приходилось. Мы оба с женой никогда не занимались чем-то далеким от профессии, если не считать ту работу на «Радио Свобода», но журналистская профессия близка к кино. Я этим занимался всегда и в России одновременно.
Д.М.: Кинорежиссер Орсон Уэллс и его Театр Меркурий тоже довольно успешно занимались радиопостановками, как помнишь, и их «Война миров» вызвала паническую атаку у целого города…
С.Ц.: На Западе я продолжал свою нормальную жизнь и так же упрямо стоял иногда на проектах, которые люди не хотели финансировать. И тогда я предпочитал снимать рекламу. Она не порабощает и не привязывает надолго. Пришел, снял и ушел. Делал заказные документальные фильмы как в России, Израиле, так и в Америке.
Д.М.: В России темы, поднятые в твоем кино, – секс, наркотики и инопланетяне – были табуированными и, в принципе, реализация в этом направлении была бы невозможна. Поэтому можно ли сравнивать, выиграл ли ты экономически, эмигрировав? Потому что идеологически твой выигрыш неоспорим.
С.Ц.: Никогда в моей жизни не стоял вопрос, чтобы я выбирал по экономическому принципу. Он никогда так не стоял в России и никогда так не стоял на Западе. Я легко отказывался от экономического роста ради определенных принципов. В Израиле есть закон, что человека, проработавшего три года на одном госпредприятии, уволить нельзя, и он остается на нем навечно – до пенсии. Для получения звания неприкасаемого на израильском ТВ у меня оставалось две недели, когда я собрался и уехал навсегда из Израиля в Америку – без грин-карты и права работы там, с тысячью долларов в кармане.
Д.М.: Ты прямо не для денег рожденный поэт Владимир Маяковский! (Смеется.)
С.Ц.: (Смеется.) Получается так. Всю мою жизнь материальный вопрос для меня не стоял. Если бы он стоял, я действительно снимал бы в Голливуде то, что мне и предлагали, и стал бы очень богатым человеком. Или остался бы в рекламном бизнесе, к которому меня склоняли. В дорогой рекламе платили больше, чем в кино, но я скромно отказался и от этого.
Д.М.: Где ты оказался со своими принципами теперь?
С.Ц.: Многие мои друзья шутят, что у меня самая лучшая квартира в Нью-Йорке. И один мой друг, который, к сожалению, умер от рака, говорил: «Когда мы устроим революцию в Нью-Йорке, мы, прежде всего, возьмем и экспроприируем почту, телеграф и квартиру Цукермана!» У меня гигантский лофт, и я не знаю никого, у кого бы была площадь больше, чем у меня. У Уорхола была Фабрика – не перегороженный пустой этаж, где все крутились, и он там не жил. У меня же квартира ни на что не похожа. Это второй этаж сразу двух домов. С пробитой стеной между ними, соединенными лесенкой, потому что у них на разном уровне полы.
Д. М.: Твой персональный музей, в котором хранится все?
С.Ц.: Уже далеко не все. Многое выкинули. У нас было неограниченное пространство для хранения реквизита из фильмов, потому что долгое время шесть этажей над нами пустовали. Дом внизу перестроили и не было входа на верхние этажи. Наверх можно было попасть только по внутренней лестнице – от нас. И поэтому многие годы у нас было неотапливаемое и неосвещаемое пустое пространство для хранения всего, что скопилось за годы работы. Потом дом купил новый собственник и перестроил его, так что это пространство превратилось в дорогие квартиры. И сейчас я жалею, что многие вещи нам пришлось выкинуть. Весь реквизит «Жидкого неба» лежал там.
Д.М.: Слава, ну как так! Надо было отдать в Музей Гугенхайма или Гагосян Галерею! (Смеется.)
С.Ц.: То были вещи, которые проблематично было не то что куда-то передать, а даже просто взять в руки. В фильме, например, стоит сваренное из железных труб дерево, украшенное кусками разбитого зеркала. Оно, во-первых, ужасно тяжелое, а во-вторых, страшно опасное. Ты к нему подходишь и сразу режешься! Я теперь даже не могу толком вспомнить, как мы его вообще туда затащили! Героически! (Смеется.)
Д.М.: А вот как ты думаешь, Слав, то, что современные русские дети покидают страну и много говорят о работе за границей, – это следствие распада СССР, финансового голода 90-х годов или просто выросло поколение, лишенное табу на слова «секс» и «заграница»?
С.Ц.: Это прогресс – то, что новое поколение имеет такую возможность. Я даже слышал, в Миннеаполисе вся кафедра математики целиком состоит из русских. И это не единственный университет в Америке! А в Нью-Йорке идешь по городу и часто слышишь русскую речь, и есть много мест, где возникает полное ощущение, что ты в Москве.
Д.М.: И при этом мы говорим не о Брайтоне?
С.Ц.: Конечно нет! Там это само собой. Я говорю о Нью-Йорке. И так было и раньше. Когда приходил в кинотеатр, где показывали интеллектуальное кино, к примеру – Феллини, – обязательно слышал русскую речь и половина зрителей были – русские эмигранты.
Д.М.: А что бы ты посоветовал молодежи – уезжать из России или искать свое место дома?
С.Ц.: Это вопрос, на который трудно дать однозначный ответ. С одной стороны, это хорошо, что люди могут передвигаться по миру. С другой стороны, такое количество уезжает, потому что не может найти в своей стране того, что ищут в другой. Положительных сторон больше, чем отрицательных. Но ведь много и возвращающихся! Путешествия развивают сознание, и если, посмотрев мир, человек вернется назад и поймет, что в России с этими знаниями ему жить лучше, – это положительный опыт. Много внимания уделяют тем, кто уезжает. Но мало говорят о тех, кто приезжает в Россию. Я вижу, что у эмигрантов моего поколения выросли дети, и все эти дети – в России. Дети, которые выросли в Америке. Они получили образование, стали специалистами и уехали в Россию, потому что там им интереснее.
Д.М.: Я наблюдаю массу экспатов, бизнесменов и артистов, которые рвутся в Россию за длинным рублем и которые открыли ее для себя как новый рынок…
С.Ц.: Во время съемок фильма «Перестройка» в 2009 году в Москве я варился в этой среде молодых людей из эмигрантских семей, приехавших в Россию. И происходили такие вещи, как спортивные соревнования команд выпускников Йеля и выпускников Кембриджа или Принстона. И это стало частью московской жизни. Они действительно очень хорошо зарабатывают в России, а выйдя из универа в Штатах, такой зарплаты у них точно бы не было.
Д.М.: Смотри, значит с той стороны к нам эмиграция – экономическая. А с нашей – снова идеологическая, и ты духовно ближе к русской молодежи в России, чем на Западе.
С.Ц.: Современная молодежь отличается от нас тогдашних тем, что путешествует с раннего возраста и никогда не видела никакого железного занавеса, а посему очень открыта. Поколение сорокалетних мыслит ограниченно, регионально и, если можно так выразиться, внутрироссийски. А вот двадцатилетние, которые выросли, с малых лет путешествуя по миру, – совершенно другие. Когда они подрастут и станут править страной, то и страна будет другая. Если они, конечно, будут ею править.
Д.М.: А у тебя самого планы на будущее больше связаны с Голливудом или Россией?
С.Ц.: Сейчас появился проект, который пришел из прошлого и который я давно хотел сделать, как ты знаешь. Мой первый американский проект, который я начинал делать до «Жидкого неба». Теперь появился западный продюсер, которого он снова заинтересовал. Во времена, когда делался сценарий «Свит Сикстин», я стремился познакомиться с Уорхолом, потому что в тот период жизни он был для меня самым, наверное, главным человеком, и я ему поклонялся как художнику номер один. И, как я уже говорил, он согласился сыграть в том проекте одну из ролей.
Д.М.: А кто теперь будет играть роль Уорхола?
С.Ц.: Я не представляю. Может быть, я решу выкинуть его роль или оставлю, кого-то нарядив Уорхолом. Меня сейчас удивляет другое. Что теперь мне часто задают вопросы о русской эмигрантской среде того времени. Я никогда не думал, что меня будут спрашивать «А ты что, самого Довлатова видел?» Довлатов тогда отнюдь не был «самим Довлатовым»!
Д.М.: Сла-а-ав, а ты действительно видел самого Довлатова?
С.Ц.: (Смех) Да вот как тебя!
Санкт-Петербург – Нью-Йорк, март 2011 года.
Войти с помощью соц. сетей: