Больное сердце, вычеркнутое из кино

История эта – про тяжелую болезнь Харламова в детстве – была, конечно, менее колоритна, чем испанская, но точно более драматична. Сценарист Местецкий вспоминает:

«Изначально в сценарии присутствовал другой гигантский кусок про детство Харламова. Это был рудимент первого, еще не нашего сценария. У Валеры в детстве было больное сердце, а папа втайне водил его на тренировки, чего мама не знала. Все хотели эту историю в фильме оставить – но потом стало ясно, что она все-таки не о том, и с ней получается какое-то совсем детское кино. Мне всегда казалось, что детство в таком объеме в сценарий не влезет. Скорее за него держались продюсеры».

На самом же деле это был ключевой для харламовского детства момент. Вот так иногда разнятся правда кино и правда жизни.

«Вот вы спрашиваете, почему Валерку вся страна любила, – говорит Татьяна Борисовна. – Еще и потому, что все знали его историю. И испанскую, так отличавшую его от всех остальных. И о том, что в детстве он тяжело болел и его даже парализовало. А он после этого смог встать на ноги и превратиться в великого хоккеиста.

Это было весной 61-го года. Брату недавно исполнилось 13. Отнялись правая рука и левая нога. Где-то на месяц. Было очень большое опасение, что он может стать инвалидом. В больнице он прошел курс восстановления. Что это было такое? Детский летучий ревматизм. Валерка часто болел ангинами. Он вообще был очень слабеньким, когда родился. Вес – 2 килограмма 600 граммов. Послевоенные дети все были такие маленькие.

Несколько раз он умирал. Однажды, еще был грудничком, где-то в годик, его положили в больницу, и в один из приходов родителей маме говорят: «Готовьтесь. Не вытянем». И вот она идет по улице и плачет, заливается. Вдруг какая-то старушка к ней подходит и спрашивает: «Дочка, ты чего плачешь-то?» Мама: «Сыночек у меня в больнице очень плохой, сказали готовиться».

А она же до последнего по-русски очень плохо говорила, ее еще понять надо было. Но бабушка эта не просто поняла, а сказала: «Не расстраивайся. Все с твоим мальчиком будет хорошо, вот увидишь. Завтра уже будет другое дело». А он лежал, не вставая.

На следующий день мама на заводе, папа в больницу идет. И глазам своим не верит: Валерка в окно смотрит! Врачи говорят: «Кризис прошел». С того момента он пошел на поправку, а мама стала очень суеверным человеком.

В 13 лет очередная ангина – и вот такие последствия. Мы жили в коммунальной квартире на 25 человек. И все соседи знали, что Валера болеет, ему нужны тишина и покой. Оберегали – вы себе не представляете как».

Удивляюсь – неужели со всеми соседями по коммуналке сложились такие отношения? И ни с кем не было свар? Такого же не бывает. В нашем современном представлении коммунальная квартира – это «Воронья слободка» в описании Ильфа и Петрова.

«Со всеми, – отвечает сестра Харламова. – Любой национальности. У нас в квартире и испанцы были соседи – да-да! А одна семья русская была бездетная, и, когда наши родители на работе, они столько внимания и тепла нам отдавали! В окно кричали: «Таня, Валера, уроки делать!»

Помню, как мы переживали, когда Валера после болезни первый год в пионерлагерь поехал. Врачи же ему запретили всякие нагрузки, и в медицинской карте это все было написано. А он же без ума был от футбола, баскетбола. Такой подвижный – и ничего нельзя, все запрещали. Мы с ним вдвоем плакали из-за этого. Слава богу, хоть в городки разрешили играть, и он выступал по ним на олимпиаде среди пионерлагерей.

А в сентябре, через полгода после болезни, он уже тихо-тихо пошел с ребятами записываться в хоккейную школу ЦСКА. И прошел отбор, в отличие от всех своих друзей».

Татьяна Борисовна считает, что, если бы не сложилось с хоккеем, брат стал бы… художником.

«Рисовать он с детства любил. И умел. Мы даже не думали, что он будет спортсменом, особенно когда болезнь с ним приключилась. Думали, будет художником. Срисовать один в один мог любую картинку. В школе раньше по биологии, природоведению надо было рисовать. Так все мои работы на школьной выставке были. При этом я карандаш в руках держать не умею. Я ему делала французский, он мне – рисование (смеется).

Когда брат стал взрослым, рисовал уже моему сыну. И стенгазеты в ЦСКА оформлял, редактором был. Писать он не умел, но по художественной части все было на нем. А еще я тогда работала на заводе, и он рисовал мне стенгазеты к Новому году. Все получалось очень красиво. Чувствовалось, что он помечен Богом. Чем бы ни занялся – везде бы многого достиг».

Маму Харламова – в отделение милиции

Кататься на коньках Татьяна с братом начали вместе – у своих русских, по папиной линии, дедушки с бабушкой на окраине Москвы, в дачном поселке Соломенная Сторожка.

«Папа с мамой работали на заводе – и, чтобы за нами было кому смотреть в течение дня, нередко отвозили нас к родителям отца. Причем папа был мотогонщиком, занимался спидвеем и часто доставлял нас в Соломенную Сторожку на мотоцикле. Помню очень вкусные бабушкины пироги на Пасху. А дед классный был! Мы к нему на работу бегали, чтобы рубль дал на то, на это. Бабушка об этих наших вольностях не знала, иначе заругала бы.

Дед всегда ходил на Валеркины игры. Как-то раз новые охранники его не знали. И не хотели пускать. Он им и говорит: «А ну-ка позовите моего внука, я ему запрещаю играть». – «А кто ваш внук?» – «Валерка Харламов». – «Ой, все-все, проходите».

Напором взял! Сергей Гаврилович жил с пулей в легких, полученной во время Великой Отечественной. И вынуть эту пулю было нельзя, потому что очень близко от сердца. Так с ней и умер, немного не дожив до 80».

Олимпиаду в Саппоро и Суперсерию‑72, которые принесли внуку всемирную славу, дед Сергей застать, к счастью, успел.

Отец всю харламовскую карьеру сыновних матчей не пропускал, сестра ходила на матчи часто, но все же реже папы. А вот с мамой произошла отдельная история.

«Мама с определенного момента ходила на хоккей не более двух раз в год, – рассказывает Татьяна Борисовна. – После того, как в милицию однажды попала. Она так болела за сына и его команду, что на трибунах заваруха произошла. Кто-то крикнул: «Тут цыганка!»

В итоге ее даже спустили в отделение милиции, находившееся прямо во дворце. Она кричала: «Позовите моего сына!» Отвечали: «Да знаем мы ваших сыновей». К тому же у нее, когда волновалась, по-русски вообще ни слова было не понять. Валерке после игры сказали, что маму забрали в милицию, он пошел разбираться. С тех пор она приходила в сезоне только на две игры – первую и последнюю. Когда все еще только начинается – и когда уже все известно.

Она сама ходить на хоккей больше не захотела. А Валерка ей купил большой цветной телевизор. На пятый этаж эти 70 кг сам поднял и говорит: «Вот, мам, смотри». После тарасовских тренировок с отягощениями для него это была ерунда. Но, когда я сказала ему: «Валера, а что, если бы нас с тобой в детстве вдвоем отдали в фигурное катание и поставили в одну пару?» – он аж отшатнулся: «Нет, такую корову, как ты, я бы не поднял!»

Мы жили в Угловом переулке, а рядом у нас был Зуевский парк. И до того, как пошел заниматься хоккеем в ЦСКА, мы постоянно ходили туда кататься на коньках. Вдвоем, когда там уже никого не было. Но просто катались – он меня не поднимал!» – смеется сестра мастера.

Интересуюсь, принадлежит ли по-прежнему та квартира их семье.

«Нет, там другие люди живут. После гибели Валеры у меня и у родителей было по своей однокомнатной. А поскольку у них был пятый этаж без лифта и мама ходить уже не могла, Спорткомитет СССР предложил нам сдать эти квартиры им – и взамен дали нам одну, ту, в которой мы сейчас разговариваем».

Недоумеваю, почему на доме в Угловом переулке нет мемориальной доски – не в каждом здании, в конце концов, рос Харламов. Она отмахивается:

«Да ну. Сами мы не такие, чтобы пробивать. Правда, там, где Бегошка живет, во дворе есть огромная хоккейная площадка, и она вся в портретах Валеры. Все облагородили, стенд сделали, постоянно за ним следят.

Когда он был жив, никто и не знал, что я сестра Харламова. Много лет работала на Аэровокзале, ходила в форме, и когда, глядя на фамилию, у людей возникали вопросы, говорила – однофамильцы. До тех пор, пока однажды Валерка с Борькой (Михайловым. – Прим. И.Р.) ко мне не пришли.

Я занималась там информационно-справочным сопровождением. Мы вели по всем аэропортам самолеты, пассажиров, багаж. Одним из лучших друзей Валеры был Жора Хитаров, директор Тишинского рынка. Но и с ним познакомились не благодаря фамилии. В стране был сложный период, мяса не купить. Мама ворчала: «Господи, хоть бы с каким-нибудь мясником познакомилась».

И вот приезжаю с Аэровокзала на ближайший рынок, Тишинский, перед перерывом на обед. Ничего нет. Я возмущаюсь: «Позовите мне директора. Неужели мяса нельзя купить хорошего? После ночной смены мне нужно два часа стоять и ждать?» И выплывает Жора: «В чем дело? Не волнуйтесь, заходите». Так и познакомились. А потом так сдружились, что одной семьей стали. А то, что мой брат – Валерий Харламов, он только позднее узнал. Последний раз они виделись за день до Валеркиной гибели…»

Вырос Харламов в шикарного форварда, а рос – первоклассным защитником. Только не на льду, а семьи. В частности, сестры. Да и друзей тоже. Во дворе одному мальчику не повезло за несколько дней разбить футбольным мячом три окна подряд, и третье – из жалости к тому пацану – Валера взял на себя.

«Да, чтобы того родители не убили, – объясняет Татьяна Борисовна. – А как он меня защищал! Хоть он был ниже меня, но все время оберегал. Помню, еще в общежитии жили, даже не в коммуналке, и один мальчик меня ударил. Тоже, кстати, испанец, потом уехал и там живет. Так Валерка руку ему сломал – потому что сестру трогать нельзя! И в пионерлагере потом похожая история была. Я никого не боялась, потому что у меня был такой брат. Причем это было в подростковом возрасте, а не когда он уже чего-то достиг.

Шалил, конечно, – мог, например, у впереди сидящих девочек бантики к стулу незаметно привязать. Урок заканчивается – а она встать не может. При этом учителя поражались, как он крутился-вертелся, но как скажешь ему: «Харламов, продолжай», – он подхватывал тему, словно был полностью сконцентрирован. Я до сих пор общаюсь с одной нашей учительницей, ей скоро 90 лет будет. И она рассказывала, что на педсоветах учителя всегда удивлялись: казалось, у брата глаза и уши в другом месте, а спросишь – тут же все выдает!»

Еще Валера дома готовить научился, пожарить картошку или яичницу для него проблем не составляло. Но больше всего любил блины – и приготовить, и съесть. Если Михайловы в выходной позвонят: «Валер, чего делаешь? Танька блинов напекла, приезжай», – срывался моментально.

А утром мог встать, пока я еще сплю, и сделать блинчиков. Причем даже когда в школе учился! Еще мы с ним безе сами любили делать. Миксеров еще не было, а нам это так нравилось. Единственная сладость. Его же надо взбивать не останавливаясь. И мы не ленились – в четыре руки взбивали. То он, то я».