Орден перед смертью

А теперь – рассказ Валентины Тимофеевны о последних месяцах жизни мужа.

«После ампутации у Левы случился инсульт. Это, в свою очередь, подействовало на глаза и горло – стал плохо видеть и глотать. Все стало двоиться, причем странно – с одной стороны ему могло показаться, что впереди бугор, а с другой – яма. Шел неровно, оступался.

Если раньше он ходил с палочкой, то теперь уже не мог без костылей, поскольку плохо видел. В октябре 89-го мы были в Англии, в ноябре – в Израиле. Там были презентации «Золотого мяча», приглашали всех, кто им был награжден. Ди Стефано был, Платини. Еще в ноябре сборная ветеранов СССР ездила в Италию – Бесков приглашал и нас позвал.

В Израиле Льва пригласили полечиться. Но началась рекламная возня, его туда-сюда таскали. По дороге, когда мы туда летели, у него выпал зуб. Пока со стоматологом возились – никак до терапевта дело не доходило. Он начал нервничать, желудок заболел. Потом его стало тошнить. После этого его положили в израильский госпиталь. А до отъезда оставалось три дня. Его обследовали, но не лечили – и мы уехали. Никакого серьезного диагноза не поставили – язва, мол, и все.

В декабре перед Новым годом он в Москве слег в больницу. Плохо глотал, непроходимость была – решили оперировать. Думали, опять с язвой все обострилось. А потом приходит врач и говорит: «Давно это у него?» – «Что?» – «Рак». Оказалось, уже и метастазы по всей брюшной полости. Никто ничего раньше не говорил. Хирург мне сказал: «Там уже ничего сделать нельзя».

После Нового года его выписали. С этого момент он начал резко худеть. 5 марта вышел указ о награждении Яшина орденом Героя Социалистического труда. Тут началось паломничество – Гарри Каспаров приезжал, Анатолий Карпов, еще много разных людей. А Ринат Дасаев – еще до указа.

Орден, кажется, 15-го дома вручали – и Лева уже был страшный-страшный. Потом он говорил: «Раньше надо было. Зачем мне это нужно сейчас? Я даже и погордиться им не успею». Но во время вручения еще чувствовал себя более-менее неплохо. Из «Динамо» прислали врача, медсестру, они уколы какие-то сделали.

А получил он этот орден благодаря Николаю Озерову, царствие ему небесное. Молодец он! Сколько раз они даже перед заключенными со Львом ездили выступать. Николай Николаевич бегал по всем инстанциям, хлопотал, чтобы Яшин стал первым спортсменом, которого наградили звездой Героя, хоть и труда. Потом Озеров хотел, чтобы Николаю Петровичу Старостину вторым дали – и это тоже произошло.

Озеров хотел, чтобы лично Михаил Горбачев приехал вручить. Но тот так и не нашел времени. Николай Николаевич действовал через Раису Максимовну, которая на Михаила Сергеевича имела большое влияние. А награждал в итоге азиат такой хороший, которого Лев очень любил, – Рафик Нишанов (тогда – председатель совета национальностей Верховного совета СССР. – Прим. И.Р.). К нам тогда приехали еще Геннадий Хазанов, Никита Симонян, Алексей Парамонов, телекомментатор Георгий Саркисьянц с оператором. Еще фотограф, молодой мальчик, который потом передал снимки во все газеты.

Только они зашли – звонок: все, мол, переносится. Я сказала телевизионщикам, они ушли. Поехали по Чапаевке (Чапаевскому переулку. – Прим. И.Р.) – навстречу кортеж машин. Все поняли, развернулись и поехали обратно. Успели.

Подъезд у нас грязный был, лифты меняли – и на каждом этаже двери стояли, детали валялись. Они все шли пешком на третий этаж по этой грязи. Когда телевидение уехало и мы думали, что ничего не состоится, я поставила Симоняну, Парамонову и Хазанову на журнальный стол поднос: коньяк, закуску какую-то. Только налили – и вдруг звонок. Открываю – все приехали. Побежала, взяла поднос, отнесла в спальню, даже на пол поставила.

Сначала Лев было прослезился, когда ему вешали звезду. Даже заикался, начав говорить. А потом вдруг приободрился – и так хорошо высказался! Вообще-то он всю жизнь был малоразговорчив. Но уже к концу жизни стал любить выступать. И по делу. Хотя поначалу у него с этим было так себе.

После вручения кто-то сказал: «Так, может, обмоем?» Нишанов отреагировал: «А почему бы и нет?» Я притащила обратно этот поднос и рюмки. В общем-то отметили хорошо.

Лев уже не пил. Когда все ушли, он расслабился, и ему стало плохо. Там-то он собрался. Так же, как и с язвой во время футбольного сезона, когда она не болела. Но только матчи заканчивались – как начиналось… А потом он и произнес эту фразу – к чему, мол, сейчас было награждать, это надо было делать раньше.

На следующий день, 16-го, ему стало совсем плохо. 17-го мы отвезли его в госпиталь, а 20-го он умер».

…Великого вратаря не стало, когда ему было всего 60.

Алексей Парамонов рассказывал: «Был дома у Яшина за неделю до его смерти. Исхудал он ужасно. И, что меня поразило, был в красной майке. Спрашиваю: «Лева, ты что, спартаковец?» Он слабо улыбнулся: «А что, и «Спартак» люблю»».

«В Мельбурне в 1956 году мы с Яшиным жили в одном номере, – вспоминал Анатолий Исаев. – У нас отличные отношения были. В день открытия Олимпиады, 22 ноября, мы как раз дежурными остались. Жара страшная, люди в обморок от солнечного удара падали, – и Качалин нас с Левой пожалел. Пошло на пользу – я первый гол забил. Дружеские отношения у нас до конца Левиной жизни сохранились. Мы с Симоняном к нему приехали, когда он уже умирал, две недели оставалось. Позвонила Валентина Тимофеевна, пригласила прийти попрощаться…»

Вдова Яшина подтверждает: никаких клубных предрассудков у Льва Ивановича не было.

«Не было тогда такого, чтобы клубное соперничество на жизнь переносилось, – говорит она. – С теми же спартаковцами он в сборной сдружился. Созваниваются с Симоняном и начинают друг другу фразы на армянском говорить. И оба хохочут. С ним, Исаевым, Ильиным, Парамоновым муж был не разлей вода, а я – с их женами. Все игры сборной вместе смотрели. До сих пор перезваниваемся, дружим – с Хусаиновой, Парамоновой, Ивановой, Людмилой Симонян…

Однажды в игре со «Спартаком» смотрю – Толик Исаев грудью на Льва наскакивает, мешает ему выбить мяч. Приходим домой, спрашиваю: «Чего это Исаев так странно себя вел?» Так оказалось, муж и сам удивился, спросил его. А тот тихо говорит: «Извини, Лев, велели тебя нервировать». Опустил голову, пошел к центру поля и больше так не делал. С совестью у этих людей все в порядке, они очень ценили друг друга.

Один из моих зятьев – спартаковец. И ничего страшного! Когда у нас дома друзья собирались, футболистов там совсем немного было – Шабров да Царев. Остальные – из тех, кто в юности работал вместе со Львом на Тушинском авиазаводе. Все за разные команды переживали – и уживались нормально, подтрунивали друг над другом. Но даже в сборной он почти всегда играл в своей клубной фуфайке с буквой «Д». Даже фото есть: идут игроки с надписью «СССР», а он – в динамовской форме».

Я бы сильно удивился, будь Яшин не таким, нетерпимым к другим командам. «Динамо» было для него понятием святым. Но это не означало, что красные цвета «Спартака» или черные – «Торпедо» вызывали у него ненависть, а их носители – отторжение.

Он был для этого слишком масштабным человеком. И добрым – это ведь о том же, что и его дружба с Пеле, Эйсебио, Беккенбауэром, невзирая на незнание языков. Или с англичанином Бобби Чарльтоном, который смог прилететь в Москву на его прощальный матч, хотя вроде как у него не было никакой возможности, и его не ждали.

Вот только они понимали его лучше, чем многие на родине.

«Часто ходите на Ваганьково к мужу?» – спросил я Валентину Тимофеевну в 2011-м.

«Да, – ответила она. – Первое время вообще каждый день ходила, гоняла от могилы всякие экскурсии. А то превратили кладбище в музей, и такую ахинею несут! В прошлом году меня тронуло, как два вратаря «Динамо», Владимир Габулов и Антон Шунин, прямо в день матча, совпавший с днем рождения Льва, принесли очень красивый венок. Каждый год на день рождения у могилы собирается очень много народу, хотя никого специально не приглашаю. Приходят не только динамовские ветераны – остальные тоже. И болельщики. Там же и поминки устраиваем, по рюмочке за упокой души выпиваем».

«Яшин говорил вам: «Я счастлив»? И был ли счастливым человеком?»

«Счастливым – был. Я видела это. Но вслух он об этом никогда не говорил».

В том, что Яшин был счастлив в личной жизни, – не сомневаюсь. Но именно ощущения нужности людям, востребованности здесь и сейчас без оглядки на великое прошлое, мне кажется, ему и не хватило, чтобы прожить намного дольше шестидесяти.