Зал огромных людей в Бостоне стоя аплодировал ему 40 минут

После такого рассказа неудивительно, что даже из детей Тарасов воспитывал великих игроков. Капитан сборной СССР следующего поколения Вячеслав Фетисов рассказывал:

«Это он, величайший педагог, оратор, психолог, философ, сумел вселить в меня уверенность. Он приходил в детско-юношескую школу на собрания нашей армейской команды 1958 года рождения и приводил с собой пять игроков ЦСКА, на которых мы молились. И общался с нами. Так что главные понятия – честь флага, подвиг товарища, плечо друга – для нас были не пустыми словами. Когда они исходили из уст великого человека – очень многое для меня значили. Поэтому в майке ЦСКА я ни одного турнира не проиграл. Хотя состав нашего года был не таким уж и звездным, а соперники – непростыми».

Тарасова, как вы уже поняли, очень ценили в Америке. Татьяна Анатольевна в деталях рассказала, как не раз была тому свидетелем.

«Какой документальный фильм американцы сняли о папе! Он все премии там завоевал. И, полностью посвятив себя хоккею и всем своим изобретениям в нем, цену себе, конечно, знал. Вообще, мне кажется, каждый человек, который делает что-то серьезное, знает себе цену. И поэтому не обращает внимания на мелочи.

За океаном люди все о нем понимают и ценят. Это радостно, но обидно. Помню, Галя с отцом ездила в Бостон, я уже работала в Америке с Ильей Куликом. Был сбор профессиональных тренеров, 500–600 человек. И папу туда пригласили. Он очень сильно хромал, ходил с костылем. Но решил, что на сцену выйдет без костыля.

Галя его нарядила. Мы очень волновались. Открылась дверь – и он пошел. Пожилой гений. Как по воздушной подушке. Весь зал встал. И стоял – сорок минут. Мы с Галькой плакали, как никогда в жизни. Папа был в белой безрукавке, чтобы живота не было видно. И вот он стоит – и все эти выдающиеся канадские тренеры ему рукоплещут. Потом он их потихонечку-потихонечку усаживал.

Мне показалось, что это был зал огромных людей. Огромных и ростом, и душой. Хоть они и с другого континента, говорят на другом языке, придерживаются других правил жизни. Но они были благодарны папе за то, что в своих книгах он подсказал им пути развития игры, придуманной в их же стране. И это при том, что в книгах написано не все, потому что он боялся выдавать секреты Родины!

У мамы сохранился экземпляр контракта в Северной Америке на издание его последней книги. В пункте «условия оплаты» папа написал: «По результатам труда». Бессребреник. Он так никогда и не получил эти деньги. А когда его уже не стало, из Америки маме прислали пять тысяч долларов. В России, кстати, книга вышла только что. А мы с Галей в Бостоне плакали не только от радости за отца, но еще и потому, что все это хотелось бы иметь у себя в стране.

У него даже не было мысли уехать. Правда, он не знал, что ему предлагали «Нью-Йорк Рейнджерс» тренировать. За три миллиона долларов. Но он все равно бы не поехал. Не представлял, как будет секреты Родины выдавать.

Письма из Нью-Йорка поступали, но до него они не доходили. Однажды – это случилось через несколько лет после того, как его убрали из ЦСКА и сборной – ему позвонил Арне Стремберг (многолетний главный тренер сборной Швеции. – Прим. И.Р.) и говорит: «Анатолий, во всех газетах написано, что «Рейнджерс» тебе предлагает контракт. Мы все тут в ужасе, что ты не работаешь. Пишут, что ты болен и отказываешься. Чем ты болен, Анатолий?» Он только руками развел: «Ничем не болен. А я вообще не знаю, что мне кто-то что-то предлагает. Кроме Нинки, что она мне предлагает на обед».

А ведь ему давали дом, машину, переводчика. Того, что в Америке никогда и никому не предлагали. ЦК КПСС же на все запросы отвечал, что Тарасов болен.

В конце 80-х его все-таки выпустили в Канаду – на операцию бедра. А меня с ним не пустили! Председатель Гос – комспорта Марат Грамов сказал: «Вдвоем вы не поедете». Я пыталась возражать: «Он пожилой человек, никогда не оперировался. Я вас очень прошу! Хоть и с плохим английским, но буду за ним ухаживать. У меня есть пять тысяч долларов, только что полученных за золото Олимпиады в Калгари, готова ехать за свои деньги и быть рядом с папой». Не дали. И невозможно было объяснить, что и папа, и я, если бы хотели, давным-давно бы в Америке остались…

А через пару-тройку лет хоккей в Северной Америке стал уже не канадский, а канадско-русский. И, открути время чуть назад, папа мог бы там вообще творить чудеса».

Когда Анатолий Владимирович уже был действительно серьезно болен, у него с дочкой состоялся неожиданный для нее разговор.

«Незадолго до ухода папы вдруг услышала от него: «Дочка, почему ты не сказала, чтобы я ехал в Америку преподавать?» – «Как же, – говорю, – пап, не сказала? Говорила, и не раз. Когда начала работать там с Ильей Куликом».

Я там только со своим работала. Мне американцы на два года запретили брать кого-то еще. Привозили проконсультировать Джонни Вейра или совсем маленькую Шизуку Аракаву, но заниматься с ними полноценно мне права не дали.

Тогда, после первого года в Штатах, и сказала: «Пап, давай поедем. Обоснуемся в доме, я все равно его снимаю, и по твою душу приедут через пять минут после того, как ты там окажешься». Но он возразил: «Нет, дочка, на твои деньги я туда не поеду. Ты мало зарабатываешь, и я не хочу жить за твой счет». А много заработать я действительно не могла, поскольку мне давали работать только с Куликом. «Пап, нам и на еду, и на врачей хватит. Я тебя застрахую. Поедем. Станешь консультировать, и будем жить на твои. Дашь мне возможность спокойно работать и не думать о куске хлеба». Но, когда я ему все это напомнила, покачал головой: «Нет, ты, наверное, мне не так сказала».

Гнойный сепсис, как наши врачи, там ему бы точно не занесли. Ездил бы на своей машинке спокойно и учил хоккею тех, кто хотел учиться…

В Лиллехаммер‑94 отец приехал на коляске за год до смерти. Меня просили Торвилл и Дин, чтобы я в Лиллехаммер с ними приехала. Заглянула к отцу с Галькой…

Он все равно всем был доволен. При том, что они с ним сделали… А еще он хотел купить машину. Мы ему говорим: «Пап, вставай. Иди в сберкассу, забери все деньги. Послезавтра ты на них не сможешь купить даже мопед». – «Этого не может быть, потому что все мои деньги заработаны на виду у советского народа». – «Вставай. Или дай расписку. А то еще через два дня ты не сможешь купить даже дверь от машины». – «Нет, так не могут сделать с людьми».

В итоге ничего так и не купил. Хотя очень любил «Вольво» и мечтал о ней, хоть подержанной. Ему когда-то хотели подарить за границей, но он не мог взять. Говорил: «Если я у вас возьму и мы, не дай бог, проиграем – скажут, что я игру сдал».

Когда лет через шесть по наследству можно было получить деньги, которые он откладывал в банке, Галя туда пошла. А папа говорил маме: «Нинка, я всех девок обеспечил. Девки будут безбедно жить. 40 книг написал, никогда эти деньги не трогал. У меня есть 38 тысяч рублей». А это – три «Волги». Плюс дача и квартира. Мама ему: «Ты же знаешь, что девочки будут работать. А ты вставай, иди. Это твое, тебе это нужно забрать». Не пошел.

Так вот, Галя пошла получать спустя годы. Ей дали 890 долларов. Даже тысячи не дали.

Да он бы еще жил и жил, если бы наши врачи ему смертельную инфекцию не внесли. А у него чемодан был собран, чтобы на чемпионат мира ехать. Они его убили. В 76 лет».

У Вячеслава Фетисова начинают играть желваки на скулах, когда он вспоминает:

«Знаете ли вы, что Тихонов запрещал хоронить Тарасова? Татьяна Анатольевна нам рассказывала, что привезла папу на панихиду в ЦСКА, а ворота были закрыты. Так Лена Боброва, которая в то время была там администратором, своим решением открыла двери».

Татьяна Тарасова уточняет:

«Лена сказала, что Тихонов ей заявил: мол, он взял дворец в аренду на 99 лет и с Тарасовым здесь прощаться не будут. После этого я носилась по дворцу как сумасшедшая собака, распахивала все двери. Хорошо, что я его не встретила. Иначе растерзала бы!

Ему сказали: «Тут Таня бегала, хотела оторвать тебе все, что у тебя есть». Он потом подходил ко мне: «Таня, я этого не говорил». Причем раз десять! Но Лена Боброва не с потолка же это взяла.

Я пришла туда в день панихиды в шесть утра. Ковры не постелены, постамент, на котором гроб должен стоять, не сделан. Я за все взялась со своими подругами и друзьями, а уже к половине восьмого пришли солдатики.

Тогда были большие телефоны. Лена Боброва мне в день похорон приносит такой аппарат. Звонят с Ваганьковского кладбища. Бандиты. Сказали, что, если я сейчас не вынесу пять тысяч долларов, – они копать не будут. Ответила: «Не копайте. Мы приедем, поставим, пока народ будет прощаться. А потом мы все вместе выкопаем». И повесила трубку. Приехали – все было готово».