«На наших глазах толпа вырывала у него клочья волос»

В 1969 году Тарасов, не согласный с судейским решением в пользу «Спартака», увел ЦСКА со льда в присутствии Леонида Брежнева.

Армеец Михайлов говорит:

«Считаю, правильно увел. Командир сказал покинуть площадку – мы и ушли. Но потом заставили вернуться. Если бы Тарасов не дал команду на возвращение – никто бы туда не пошел. Люди из федерации хоккея приходили – не помогло. Но потом пришел представитель (Михайлов поднимает голову куда-то ввысь): «Начинайте!» Тут уже деваться было некуда».

У спартаковца Якушева, разумеется, другая точка зрения. На вопрос, что он вспоминает о том легендарном матче, «Як‑15» (таким было прозвище мощного форварда красно-белых) с улыбкой отвечает:

«То, что «Спартак» после него стал чемпионом. Шока от тарасовского решения не было: мы знали его характер и могли предположить, что он способен такое сотворить. Во всяком случае, никто особо не удивился. Да, на игре был Брежнев – и, чтобы игра продолжилась, к Тарасову в раздевалку приходил председатель Спорткомитета СССР Сергей Павлов. Тарасов категорически отказывался, и 40 минут игра не возобновлялась. Не знаю уж, какие аргументы пошли в ход, но в конце концов он согласился играть. Даже несмотря на то, что гол не засчитали, а ЦСКА за такое поведение тренера выписали две минуты штрафа».

После тех событий с Тарасова сняли звание заслуженного тренера СССР, но потом вернули. Рассказ об этом его дочери – чистая литература.

«В 69-м, когда отец при Брежневе увел ЦСКА со льда в матче со «Спартаком», только заслуженного сняли. Я была на том матче со своей подругой Надей Крыловой, балериной Большого театра. После матча мы вышли из дворца и ждали его на улице. И видели то, о чем никто потом не говорил и не писал. Когда он вышел и хотел идти к машине, то вся площадь перед ареной в такт качалась. Она была заполнена спартаковцами, и они стояли плечом к плечу. И был страшный, тяжелый гул.

А машина находилась в самом конце дороги, у елок. Идти было некуда. Но папа, не поднимая головы, пошел. Мы – за ним. И вот он шел, и вся эта площадь перед ним раздвигалась. Он шел как корабль, как ледокол. Ни звука. Со всех сторон подпрыгивали, вырывали у него клочья волос. А кто-то до брови достал вообще, чуть ли не до глаз. Никакой милиции там не было. Но он ни на что не обращал внимания, был как каменный. Шел, мы – за ним, и плакали, потому что на наших глазах у него вырвали почти все волосы.

Только когда папа подошел к машине, он повернулся и сказал: «Всем отвечу, когда сяду». Он сел в машину, открыл нам дверь, мы туда упали, все в слезах и в соплях. А он открыл окно, положил на него руку, как всегда клал. И сказал: «Спрашивайте». Народ подошел к машине быстро. Сначала стоял в шаге. И не знал, что делать. Папа этих людей не испугался и окно не закрыл. Они подняли нашу машину, покачали, бросили. И вся площадь разошлась. А мы поехали.

Я два раза в жизни видела его слезы. Один раз, когда мы с ним разбились на машине. У меня в семь была черепно-мозговая травма, и с тех пор голова болит. А второй раз – после «Спартака», когда с него заслуженного сняли. Он прямо упал на кровать и плакал. Больше – никогда. Даже после Саппоро. Заслуженный тренер – это самое большое звание, которое только могло быть у человека, который занимался этим делом профессионально.

Руководство страны такие вещи в принципе не прощало никогда. Это было чуть ли не хуже, чем уехать, – сорвать матч при генсеке. Но звание ему вернули. Это сделал председатель Госкомспорта Сергей Павлов. Папа сказал: «Я понял, за что с меня сняли звание, а за что вернули, не понял».

Запрет на профессию

Однако после победной Олимпиады‑72 в Саппоро, за считаные месяцы до Суперсерии и после десятилетия сплошных побед, Тарасов с Чернышевым внезапно ушли из сборной СССР. Версия Татьяны Тарасовой:

«Все произошло на Олимпиаде‑72 в Саппоро. Я слышала, что высокие руководители просили их сдать чехам последний матч, когда мы за два тура до конца выиграли турнир и нам уже ничего не было нужно. А соратникам по соцлагерю надо было помочь опередить американцев и взять серебро. Они с Чернышевым отказались, команда выиграла, США стали вторыми, Чехословакия – третьей.

Папа был совершенно не договорной. Он этого не понимал. Потому что был настоящим, большим тренером. Учителем, педагогом, профессором. Он не умел даже на этот счет думать. И дальше была расправа. Поэтому пришлось написать заявление.

Я как раз в Саппоро начинала, приехала туда со своей парой. А папа, получилось, там закончил. Заявление об уходе он написал сам. И Аркадий Иванович, Кадик, надо отдать ему должное, сразу сказал: «Толя, без тебя я работать не буду. Уйду с тобой. Подумай, может, еще поработаем?» Но папа сказал: «Нет». И они оба ушли.

И все. Его как будто заживо закопали. Прямо по ушки. Отобрали клуб, сборную – и не дали ничего взамен. Просто страшное наказание придумали, изверги. Сделали очень плохо ему и ужасно для страны. Потому что при папе с Чернышевым сборная выигрывала вообще все. А с его уходом потерялась настоящая система, по которой должен был развиваться наш хоккей.

Когда-то Брежнев подвел отца к Хрущеву, и папа сказал: «Мы больше не можем только тренироваться. Поверьте, что мы у канадцев выиграем». У меня есть фотографии, как они с Никитой Сергеевичем об этом разговаривают. Матчи Суперсерии папа с нами не смотрел. Он был на даче, один…

Знаете, с тех пор как его не взяли туда – не то что тренировать, а даже смотреть, свиньи несчастные! – я начисто потеряла интерес к хоккею. Никогда больше не смотрела его. Впервые с 1972 года сделала это на Олимпиаде‑2018 в Пхенчхане».

Якушев говорит:

«Не только я – все удивились. После победной Олимпиады, причем третьей подряд, после девяти выигранных кряду чемпионатов мира вот так взять и уйти… Думаю, они сами удивились, когда их прошение об отставке приняли. Может, не ожидали, что на их уход так легко согласятся. Сейчас уже никто точно не скажет, почему так произошло. Тайна ушла вместе с этими двумя великими людьми».

Михайлов вспоминает:

«Нам сказали, что они по собственному желанию отошли от сборной, а ее тренером становится Бобров. А что мы можем? Намного позже услышал эту версию (которую привела Тарасова. – Прим. И.Р.). Но ничего не знаю. Никаких разговоров на эту тему в Саппоро не было».

«Он любил Тарасова», – не забудем фразу Татьяны Харламовой о брате, который от своего тренера, конечно, многого натерпелся, но прекрасно понимал, чем ему обязан. Защищал его и перед матерью, которая возмущалась, узнавая об очередной отмене выходного; ценил, по словам Татьяны, за чувство юмора, справедливость и открытость.

«Переживали, – говорит Третьяк о моменте, когда стало известно об отставке. – Мы его уважали».

«Верите в такую версию его отставки?» – спрашиваю, в свою очередь, Третьяка на тему наказания за несдачу игры сборной Чехословакии. «В Советском Союзе все было возможно, – отвечает он. – Тарасова, думаю, знает, о чем говорит».

Голкипер, а ныне президент Федерации хоккея России добавляет:

«Мы об этих подробностях не знали, а он сам не говорил. Просто были удивлены, что в 72-м году к Тарасову были применены такие репрессии, и он был фактически отстранен от хоккея. Считаю, это неправильно. К такому человеку! Его знали и уважали все канадцы, американцы, шведы, финны, связанные с хоккеем. Книги его выпускали…

Но вот такая политика была. В Советском Союзе о каждом могли сказать, что он заболел и поэтому не играет или не работает, – хотя он был здоров. Журналисты не заступались. Это сейчас они могут заступиться, если видят неправду. Но тогда правда часто не доходила до людей. А мы его расспрашивать не имели права».

Спорт – это всегда недосказанные сюжеты. Удержал бы Тарасов после победной канадской части Суперсерии‑72 дисциплину в сборной СССР, чтобы она смогла так же отыграть и ее московскую половину? Этот вопрос до сих пор волнует многие тысячи людей.

Но ответа не находит даже Третьяк:

«Конечно, Чернышев с Тарасовым пожестче Боброва. Но неизвестно, как пошла бы игра в Канаде, какие были бы звенья. Успех-то все-таки был, и Боброву с Кулагиным надо сказать спасибо. Возможно, если бы в Москве дисциплина была пожестче – и не упустили бы общую победу».

Наверняка Тарасов был вдвойне уязвлен тем, что сборную после него принял его давний оппонент Бобров, с которым они не ладили еще в 1950-е, когда первый тренировал ЦСКА, а второй был его главной звездой. Об одних только их отношениях можно было бы сочинить фильм. В «Легенде N 17», кстати, этот сюжет не отражен. Сценарист Михаил Местецкий дает исчерпывающий ответ – почему: «Прекрасно знаю, что отдельная песня – отношения Боброва с Тарасовым. И какая! Но наша работа – отсекать ненужное».

Чтобы вы правильно понимали: ненужное – для конкретного кино, в котором не может быть слишком много сюжетных линий…

«Не секрет, что отношения у них не сложились еще тогда, когда Бобров был игроком и главной звездой армейцев, а Тарасов – его тренером. И потом ничего не изменилось», – говорит Якушев.

Интересно ведь еще и то, что внезапный уход Боброва из хоккейного «Спартака», который он сделал чемпионом СССР, в футбольный ЦСКА многие хоккейные люди, склонные к поиску теорий заговора, тоже увязывают с Тарасовым. Якушев, одна из главных звезд того «Спартака», рассказав о слезах на глазах Боброва в момент объявления об уходе, прокомментировал мне это так:

«Ему предложили работать с футболистами ЦСКА. Как мне казалось, футбол он все-таки любил больше, чем хоккей. Была еще такая версия, что Тарасов пришел к министру обороны Гречко и попросил сделать все, чтобы Бобров не работал в «Спартаке». Вот ему и сделали предложение, от которого Всеволод Михайлович не смог отказаться. Но подтверждения этому нет, хотя и в команде, и среди спартаковских болельщиков такие разговоры упорно ходили».

Не все, впрочем, в отношениях Тарасова и Боброва было так скверно. Да, такова общепринятая точка зрения, но вдова Боброва Елена, давая в середине 1990-х интервью для «Спорт-Экспресса» моему коллеге Сергею Щурко, вдруг рассказала неожиданное:

«Когда у нас немного подрос Мишка, отец привез ему из Канады коньки – специальные, для трехлетних. Так вот, зима – оба Бобровы во двор, где их поджидал Анатолий Владимирович Тарасов со своим внуком. И начинались хоккейные баталии. Как думаете, враги могли так регулярно встречаться? Знаете, до сих пор злые люди пытаются мне что-то говорить на эту тему, но я их никогда не слушала и не слушаю. Для меня Тарасов – человек, перед которым как перед профессионалом я преклоняюсь».