Книга: Немой Онегин
Назад: LХХХI. Тюрьма и воля
Дальше: LXXXIII. В Париж! в Париж!

LХХХII. Энциклопедия РЖ

«Евгений Онегин» — энциклопедия русской жизни (ЭРЖ). Сгоряча так написал Белинский (неистовый Виссарион) — от него и пошло, и в школьные учебники вошло.
Энциклопедия русской жизни? Но где в поэме полиция? Где жандармы? Где вся система государственная, где скрепы? Ни сыщиков, ни доносов, ни слежки. В ЭРЖ нету Третьго отделения Его Императорского Величества Корпуса жандармов, а в простых энциклопедиях — есть.
Дуббельт — Леонтий Васильевич (1792–1862), генерал, с 1835 начальник штаба корпуса жандармов; 1839 управляющий III отделением и член главного управления цензуры; был в своё время предметом общего ужаса в виду своей деятельности.
Энциклопедический словарь Павленкова. 1905
Возможно, вы решите, что столь резкая оценка объясняется тем, что издан словарь после революции и дарования конституции 17 октября 1905-го. Но на обороте титульного листа напечатано: «Дозволено цензурою. С.-Петербург, 23 декабря 1904 года». Итак, цензура проклятого царизма дозволила этот «общий ужас» в энциклопедическом словаре.
Но словарь Павленкова не так известен. Вот самый знаменитый русский энциклопедический словарь:
Дубельт (Леонтий Васильевич, 1792–1862) — генерал-лейтенант <…> Хорошо образованный, проницательный и умный, Д., по должности, им занимаемой и, отчасти, по наружности был предметом ужаса для большинства жителей СПб. Хотя почти вся деятельность Д. вызывалась доносами и на них основывалась, но лично он к доносчикам питал искреннее презрение и при выдаче им наград, десятками или сотнями рублей, придерживался цифры три («в память 30 серебренников», говаривал он).
Энциклопедия Брокгауза и Ефрона. 1893 (задолго до всех революций).
Ба! — значит, Булгаков не выдумал эту смешную и убийственную сцену про Дубельта, стукачей и 30 сребреников?! Да, уважаемые читатели, я нарочно устроил так, чтобы вы сперва восхитились остроумием Булгакова, а потом восхитились гражданской честностью энциклопедических словарей ХIХ века.
Потом энциклопедические словари стали смотреть на историю иначе.
В 5-м томе Большой Советской Энциклопедии (БСЭ), подписанном к печати 19 сентября 1950 года, Лаврентий Берия занимает больше страницы текста: «Верный ученик и ближайший соратник И.В.Сталина… член Политбюро ЦК ВКП(б)… Пять орденов Ленина, орден Суворова и др., маршал СССР (с 1945)…», да ещё и портрет на целую страницу — вклейка на особой бумаге.
А Ежов — исполнитель Большого террора, Ежов, который был предметом общего ужаса, полностью отсутствует. Ни строчки, ни упоминания — ничего.
Проходит 3 года. Берём Энциклопедический словарь, подписанный к печати 9 сентября 1953-го. Берия отсутствует. Ни строчки, ни упоминания — ничего. И Ежов (предшественник Берии) отсутствует.
Спустя ещё 30 лет, в Советском энциклопедическом словаре 1983 года — ни Берии, ни Ежова, никаких предметов общего ужаса. Да и был ли он общим? Кого ни спросишь, в ответ: «Но мы ж не знали!»
…В жизни, значит, были предметы общего ужаса, а в поэме — ни следа. (Может, были в Десятой главе «Онегина». Были да сплыли. Сгорели. В Болдино Пушкин на листке записал «19 октября сожжена Х песнь».)
Восстание декабристов и казнь декабристов, ужаснувшая Россию, в роман не попали. Да, финальные события Восьмой (последней) главы «Онегина» происходят весной 1825 года — за 9 месяцев до стрельбы на Сенатской, но в авторских отступлениях время совпадает с реальным.
И альманахи, и журналы,
Где поученья нам твердят,
Где нынче так меня бранят,
А где такие мадригалы
Себе встречал я иногда:
E sempre bene, господа.

Это «нынче» означает 1830-й. Пушкин в Восьмой главе огрызнулся на свежие альманахи и журналы. Но и в этих отступлениях ни полиции, ни слежки.
Что ж, Большой террор тоже в романы не попал. Тысячи опубликованных советских романов, произведённых тысячами советских писателей, не составили ЭСЖ (энциклопедию советской жизни), ибо в них не было террора, доносов, пыток. Пыток нет даже у Солженицына (в «Круге первом», в «Одном дне Ивана Денисовича»). Булгаков даже в рукописи (!) «Мастера и Маргариты» — ни секунды не веря, что роман пропустят — не называет НКВД или Лубянку, а пишет «одно из московских учреждений».
Разница, однако, ещё и такая: в царских энциклопедиях Дубельт есть, а в советские энциклопедии Ежов, Берия и другие предметы общего ужаса — не попали, даже когда с культом личности было временно покончено.

 

Назад: LХХХI. Тюрьма и воля
Дальше: LXXXIII. В Париж! в Париж!