Книга: Немой Онегин
Назад: LХХХII. Энциклопедия РЖ
Дальше: Часть ХXI Волк

LXXXIII. В Париж! в Париж!

Сколько волка ни корми, он всё в лес смотрит. Волк — дикий зверь. Никто б не удивился, если бы волка заперли в клетку. Наоборот, все только этого и ждали. Кто-то со злорадством, кто-то с беспокойством.
Баратынский — Пушкину
Март 1828. Москва
В моём Тамбовском уединении я очень о тебе беспокоился. У нас разнёсся слух, что тебя увезли, а как ты человек довольно увозимый, то я этому поверил. Спустя некоторое время я с радостью услышал, что ты увозил, а не тебя увозили.
Увозимый — замечательное словечко, обозначающее человека, которого в любую минуту ждёт дорога во глубину сибирских руд.
Пушкин послал царю Шестую главу Онегина и знаменитые теперь стансы «Друзьям»:
Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.

Оживлять Россию войной — прекрасная идея, не правда ли? Свободно хвалить и смело любить императора — просто отлично. Но как только «Друзья» стали известны друзьям, на Автора обрушились неприятные упрёки: мол, как не стыдно лизать шпоры! А от царя пришёл приятный ответ.
Бенкендорф — Пушкину
5 марта 1828
Государь император изволил повелеть мне объявить Вам, милостивый государь, что он с большим удовольствием читал Шестую главу Евгения Онегина. Что же касается до стихотворения Вашего под заглавием «Друзьям», то его величество совершенно доволен им, но не желает, чтобы оно было напечатано.
Просто прелесть. Вроде бы угодил, а печатать нельзя. Почему? А потому что стишок, начатый за здравие, кончается за упокой:
Льстец скажет: презирай народ,
Глуши природы голос нежный.
Он скажет: просвещенья плод —
Разврат и некий дух мятежный.
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.

Написанный зимой 1827-го, опубликованный через 30 лет (при Александре II в 1857-м), стишок этот содержал ещё и дерзкий ответ царю и генералу.
Бенкендорф — Пушкину
23 декабря 1826
Государь император с удовольствием изволил читать рассуждения Ваши о народном воспитании. Его величество при сём заметить изволил, что принятое Вами правило будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, — есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее Вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей.
Нравственность, прилежное служение, усердие — предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание.
Во-первых, всё очень правильно; и по телевизору это говорят, и депутаты в Думе это пишут слово в слово. Во-вторых, перечитайте-ка теперь две последние строфы стансов: приближенный к престолу льстец убеждает императора, что просвещение плодит разврат и мятежников. Вы, что ли, думаете, льстецы и царь не поняли, что получили ответ, похожий на пощёчину?
Значит, прав был Автор, не упоминая в «Онегине» политику и тайную полицию. Погубил бы любимое сочинение.
…В 1828-м Блистательная Порта в нарушение Аккерманской конвенции закрыла для нас пролив Босфор. Понятное дело — началась Русско-турецкая война. Пушкин попросился на фронт.
Бенкендорф — Пушкину
20 апреля 1828. Петербург
Я докладывал государю императору о желании Вашем, милостивый государь, участвовать в начинающихся против турок военных действиях; его императорское величество, приняв весьма благосклонно готовность Вашу быть полезным в службе его, высочайше повелеть мне изволил уведомить Вас, что он не может Вас определить в армии, поелику все места в оной заняты.
Такое же прошение подавал Вяземский и получил почти точно такой же отказ. Князю граф написал всё ж таки более особенно-благосклонно.
Даже в армию нельзя?! Нет мест? Но ведь на войне каждый день освобождаются места. Похоже, отказ взбесил Пушкина. На следующий день он послал графу письмо, где чрезвычайная вежливость почему-то выглядит очередной дерзостью.
Пушкин — Бенкендорфу
21 апреля 1828. Петербург
Искренне сожалея, что желания мои не могли быть исполнены, с благоговением приемлю решение государя императора и приношу сердечную благодарность Вашему превосходительству за снисходительное Ваше обо мне ходатайство.
Так как следующие 6 или 7 месяцев остаюсь я вероятно в бездействии, то желал бы я провести сие время в Париже.
За спиной двух добровольцев шли другие разговоры и другая переписка:
Великий Князь Константин (брат царя) — генералу Бенкендорфу
27 апреля 1828
Неужели вы думаете, что Пушкин и князь Вяземский действительно руководствовались желанием служить его величеству, как верные подданные, когда они просили позволения следовать за главной императорской квартирой? Нет, не было ничего подобного; они уже так заявили себя и так нравственно испорчены, что не могли питать столь благородного чувства. Поверьте мне, что в своей просьбе они не имели другой цели, как найти новое поприще для распространения своих безнравственных принципов, которые доставили бы им в скором времени множество последователей среди молодых офицеров.
Беречь армию от растления — правильно. Пусть пьют офицеры и воруют генералы; главное, чтобы не было вредных идей. В 1917-м армию от растления не уберегли. Последствия известны, мы в них живём, нравится вам это или нет.
…Про слежку за Пушкиным все знают. Но между «знать» и «понимать» — большая разница. Солнце всходит и заходит — это знает и малый ребёнок. Знает, но не понимает, как устроена Солнечная система.
Слежка за Пушкиным — что она значит? За хорошим человеком следить не будут; сыск денег стоит. Следят за врагом, за вредителем — за тем, кого подозревают в тайном и опасном заговоре, умысле.
Зачем следить за добропорядочным патриотом? Следить надо за преступником, чтобы сцапать его на месте преступления, а лучше — до.
Если человеку верят — за ним не следят. Пушкин доверие не заслужил; не числили его патриотом. Человек, который рвётся за границу (в Париж, в Китай, куда попало), — предатель Родины.
Пушкину власть не доверяла, в патриотизм его не верила ни секунды (патриотические стихи ни разу не помогли). В глазах власти он был пятая колонна. Что заграница? — даже желание сражаться в русской армии было расценено как желание развратить армию, подорвать её, навредить. Пушкин в глазах власти — идеологический диверсант, враг.
Что говорить про заграницу, про войну с турками? — даже путешествия из Петербурга в Москву вызывали подозрения, гнев, выговоры и угрозы.
Генерал-майор барон Остен-Сакен — военному губернатору Грузии генерал-адъютанту Стрекалову
12 мая 1829
Известный стихотворец, отставной чиновник X класса Александр Пушкин отправился в марте месяце из С.-Петербурга в Тифлис, а как по высочайшему его имп. величества повелению состоит он под секретным надзором, то по приказанию его сиятельства графа Паскевича имея честь донести о том вашему превосходительству, покорнейше прошу не оставить распоряжением вашим о надлежащем надзоре за ним по прибытии его в Грузию.
Полицмейстер Миллер. Рапорт московскому обер-полицмейстеру
20 сентября 1829. Секретно
Честь имею сим донести, что известный поэт, отставной чиновник Х класса, Александр Пушкин, за коим секретный надзор учреждён, прибыл в Москву и остановился Тверской части, 1-го квартала, в доме Обера, гостинице «Англия». (Миллер же не сам следил. Кто-то шпионил, кто-то докладывал…)
Бенкендорф — Пушкину
14 октября 1829. Петербург
Государь император, узнав по публичным известиям, что вы, милостивый государь, странствовали за Кавказом и посещали Арзерум, высочайше повелеть мне изволил спросить вас, по чьему позволению предприняли вы сие путешествие. Я же, со своей стороны покорнейше прошу вас уведомить меня, по каким причинам не изволили вы сдержать данного мне слова и отправились в закавказские страны, не предуведомив меня о намерении вашем сделать сие путешествие.
Полицмейстер Миллер. Рапорт московскому обер-полицмейстеру
15 октября 1829. Секретно
Квартировавший Тверской части в гостинице «Англия» чиновник X класса Александр Сергеев Пушкин, за коим был учреждён секретный полицейский надзор, 12-го числа сего октября выехал в С.-Петербург, о чём имею честь вашему превосходительству сим донести и присовокупить, что в поведении его ничего предосудительного не замечено.
Пушкин — Бенкендорфу
10 ноября 1829. Петербург
Генерал, с глубочайшим прискорбием я только что узнал, что его величество недоволен моим путешествием в Арзрум. Снисходительная и просвещённая доброта вашего превосходительства… Я понимаю теперь, насколько положение моё было ложно, а поведение опрометчиво… Я бы предпочёл подвергнуться самой суровой немилости, чем прослыть неблагодарным в глазах того, кому я всем обязан, кому готов пожертовать жизнью, и это не пустые слова…
Пушкин — Бенкендорфу
7 января 1830
Так как я ещё не женат и не связан службой, я желал бы сделать путешествие либо во Францию, либо в Италию. Однако, если мне это не будет дозволено, я просил бы разрешения посетить Китай с отправляющейся туда миссией.
Снова и снова он рвался куда-нибудь, куда угодно. Понимая всё неприличие своих домогательств, снова и снова обращался к царю, вызывая у императора отвращение и негодование: "Александр Христофорович, опять?! Он в своём уме? В который раз вынуждает меня отказывать! Объясните ему наконец".
Всю жизнь невыездной, до самой смерти. А стихи кричат: "Пустите!".
Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,
Куда б ни вздумали, готов за вами я
Повсюду следовать, надменной убегая:
К подножию ль стены далекого Китая,
В кипящий ли Париж, туда ли наконец,
Где Тасса не поёт уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов. Поедем…

Январь 1830
Я готов, я готов, я готов — три раза на 9 строк! — так, будто чемоданы уже уложены. Напрасно.
Напрасно он чувствует себя человеком; в глазах власти он волк, которого следует держать на цепи.
Бенкендорф — Пушкину
17 января 1830
В ответ на ваше письмо 7 января, спешу известить вас, что Е. В. Государь Император не удостоил снизойти на вашу просьбу посетить заграничные страны, полагая, что это слишком расстроит ваши денежные дела и в то же время отвлечёт вас от ваших занятий. Ваше желание сопровождать нашу миссию в Китай так же не может быть удовлетворено, так как все служащие уже назначены.
Зачем вчитываться в письма?
Всякая строчка великого писателя становится драгоценной для потомства. Мы с любопытством рассматриваем автографы, хотя бы они были не что иное, как отрывок из расходной тетради или записка к портному об отсрочке платежа. Нас невольно поражает мысль, что рука, начертавшая эти смиренные цифры, эти незначащие слова, тем же самым почерком и, может быть, тем же самым пером написала и великие творения, предмет наших изучений и восторгов.
Пушкин о переписке Вольтера. 1836
Помещённые здесь письма Пушкина — вот уж точно не записки портному. Из этих писем мы узнаём не только обстоятельства жизни гения, мы познаём историю России — предмет достойный, важный, необходимый; и познаём её не в пересказах и толкованиях школьных учебников, где или «проклятый царизм», или «проклятый коммунизм», или «проклятый Запад»; — нет, мы познаём историю в её натуральном виде, из первых рук; эти письма для нас — машина времени. И бесконечно жаль, что нельзя вылезти из неё, например, 26 января 1834 года, найти Дантеса и ликвидировать гада заблаговременно.
Полицмейстер Миллер. Рапорт московскому обер-полицмейстеру
15 марта 1830. Секретно
Чиновник X класса Александр Сергеев Пушкин, за коим учреждён секретный полицейский надзор, 13-го числа сего месяца прибыл из С.-Петербурга и остановился в доме г. Черткова в гостинице Коппа.
Приближалась Болдинская осень.

 

Назад: LХХХII. Энциклопедия РЖ
Дальше: Часть ХXI Волк