Право на бесчестье

Иллюстрированный путеводитель по русскому хамству XIX века – живопись Василия Перова. Это целая галерея психологических, социальных, культурных типажей и сборник увлекательных сюжетов.

Вот подобострастно согбенный писарь, рядом волостной староста с манерами лакея, и над ними – пресыщенный властью, утративший всякое сострадание дознаватель-выжига («Приезд станового на следствие»). Вот торжество самовлюбленного скудоумия чинуш, выше Евангелия почитающих Табель о рангах, и нахальный юнец – будущий канцелярский хам («Сын дьячка, произведенный в коллежские регистраторы»). А вот забывшие божий страх священники с хамским презрением трапезничают на глазах оголодавших нищих («Чаепитие в Мытищах, близ Москвы»).

Не менее колоритен заплывший жиром, расхристанный поутру купец-самодур и его развращенная скукой челядь, раздевающие бесстыжими взглядами барышню, по бедности вынужденную наниматься домашней учительницей («Приезд гувернантки в купеческий дом»). И – самая неуязвимая разновидность хамов: невежды, с видом знатоков разглядывающие еще не завершенное творение главы семейства («Дилетант»). Тут замечательно отражена суть хамства: оно выдает себя не только в негативе, но даже в симпатии, одобрении, похвале.

Эти и другие не менее показательные истории сами собой складываются в правдивый до натурализма роман в картинах. Но особое место в нем занимает полотно «Дворник, отдающий квартиру барыне», запечатлевшее трагическую ситуацию периода реформ Александра II, которые привели к обнищанию и разорению многих дворян, оказавшихся не способными к хозяйству в условиях зарождающегося капитализма и порою вынужденных просить помощи у тех, кого сами прежде презрительно именовали хамами. Вот где разверзлась бездна хамства!

Василий Перов «Чаепитие в Мытищах, близ Москвы», 1862, холст, масло

Сюжет картины Перова демонстрирует очередной замкнутый круг злоречия, нерасторжимую порочную взаимосвязь его проявлений. Такие вот «кадворники» за компанию с бездушными чиновниками, продажными судьями, жестоковыйными ростовщиками высекали искру бунта из доведенных до предела отчаяния раскольниковых. А те, в свою очередь, часто сами превращались в хамов-интеллектуалов – следующую эволюционную ипостась хамства. Этот социокультурный тип людей выведен Достоевским в «Бесах». Верховенский говорит Ставрогину: «В сущности, наше учение есть отрицание чести, и откровенным правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно». В «праве на бесчестье» не только оправдание бесчинств, но и словесная вседозволенность.

Впрочем, у Василия Перова есть и совсем иной образ – «Дворник-самоучка». В сопоставлении двух картин выявляется непреходящая очевидность: хамство может быть пожизненным клеймом, но может быть и несправедливо навешанным словесным ярлыком. Первый случай воплощен, например, в «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова («А дворник дома № 5 так и останется дворником, возомнившим о себе хамом»), второй – на холсте Перова.

Василий Перов «Дворник, отдающий квартиру барыне», 1878, холст, масло

Хозяин доходного дома отправляет двух обедневших и явно неплатежеспособных барынек к дворнику – наглому невежественному грубияну, о чем красноречиво свидетельствуют его похмельная физиономия и вызывающая поза. А вопиюще безграмотной вывеской «Кадворнику» он дал себе исчерпывающую речевую характеристику. В этой сцене не только беспардонность, цинизм, распущенность, но и вопиющее самодовольство хама. Красный цвет рубахи ассоциирует пока еще «просто» дворника с будущими палачами, что уже совсем скоро начнут отстреливать и вешать своих господ. Вспоминается из «Подростка» Достоевского: «Я знаю, что товарищи смеются и презирают меня за это, отлично знаю, но мне это-то и любо: коли захотели, чтоб я был лакей, ну так вот я и лакей, хам – так хам и есть».

Василий Перов «Дворник-самоучка», 1868, холст масло

Хамство холуев – рабов от природы, а не от сословной принадлежности – проявлялось как в общении с вышестоящими, так и в отношениях с равными. Вспомним чеховский рассказ «На святках»: неграмотная женщина просит трактирщика написать письмо ее дочери – и тот в упоении своей «ученостью» строчит полнейшую галиматью. Как верно уточняет рассказчик, «это была сама пошлость, грубая, надменная, непобедимая, гордая тем, что она родилась и выросла в трактире». Пошлость тут фактически синоним хамства. И это еще одна иллюстрация его сущности: изначально благое намерение помочь ближнему оборачивается пренебрежением к нему.

Особую нишу хамство заняло в творческой среде. Здесь хам сближается с критиканом (гл. V). Роль эксперта и арбитра дает недобросовестному и злобному критику самоприсвоенное «право на бесчестье». Причем бесчестье двунаправленное. С одной стороны, критик-хам бесчестит автора произведения, с другой – демонстрирует неуважение к читателям своих рецензий. Вместо компетентного анализа и объективной оценки произведения читатели получают набор самых поверхностных, а часто еще и лживых формулировок, приправленных оскорблениями и сдобренных насмешками.

Эдм-Жан Пигаль «Уважайте старость, негодяи!», литография с ручным рисунком из серии «Популярные сцены», 1822

Отдельно следует упомянуть дерзость детей. В русской литературе вплоть до начала XIX века не встретишь даже слова озорник — вместо него употреблялось выражение преступное дитя и близкое по смыслу enfant terrible (фр. «несносный ребенок»). Между тем детское хамство весьма распространено. Позапрошлое столетие выстрелило целой обоймой книжек, названия которых вполне невинны, но содержание – ого-го! «Много детей – много затей», «Дети-малютки, их забавы и шутки», «12 проказников и 10 шалунов», «Царство шалостей»… Пройдет совсем немного времени – и сбудется пророчество Маяковского: «Дети, вы еще остались. Ничего. Подрастете. Скоро в жиденьком кулачонке зажмете кнутовище, матерной руганью сотрясая город».

В одной из литературно-критических статей Анатоля Франса проводится прямая аналогия необоснованной злобной критики с библейским хамством.

Вы уже знаете, что с г-ном Золя обошлись так же, как с библейским патриархом Ноем. В то время как он спал, пять его духовных сыновей совершили по отношению к нему грех Хама. Этими недостойными детьми оказались Поль Бонетен, Ж.-А. Рони, Люсьен Декав, Поль Маргерит и Гюстав Гиш. Они открыто посмеялись над наготой отца. <…> Литературный манифест Гюстава Гиша, Поля Маргерита, Люсьена Декава, Ж.-А. Рони и Поля Бонетена напечатан во всех газетах. Вот как оценивают ученики новый роман своего учителя – «Земля»: «Наблюдения в нем поверхностны, эффекты старомодны, сюжет не нов и не характерен, а, самое главное, элемент грубости в нем до того усилен, столько в нем ужасающей грязи, что временами кажется, будто перед вами словарь непристойностей. Знаменитый писатель скатился на самое дно помойной ямы». <…> Но ведь и сам манифест не безупречен. Он содержит в себе замечания относительно физиологических особенностей автора «Земли», а это уже выходит за пределы дозволенного в критике.

Конструктивная критика исходит от компетентного человека, разбирающегося в обсуждаемом предмете, а хамская – от нахального всезнайки, который презрел доводы и аргументы и отказался от ответственности за свои слова. При этом хамство не равнозначно негативной, отрицательно-оценочной критике: на недостатки произведения всегда можно указать вежливо, а замечания сформулировать корректно. Критический отзыв может быть обидным, но никогда не должен быть оскорбительным. (Разница понятий «обида» и «оскорбление» подробно разъяснена в гл. II.)

Итак, позапрошлый век сформировал многомерный и неоднозначный образ хама. Не только, а позднее уже даже не столько неотесанный простолюдин, но и вельможная особа, «белая кость», вообще человек любого происхождения, представитель всякого сословия. Развращенные властью помещики и развращенные деньгами купцы, чванливые чинуши и зарвавшиеся попы, опустившиеся в пьянстве мастеровые и поднявшиеся на воровстве приказчики… Семантическая эволюция слова «хам» аналогична развитию значений слова «мещанин»: из маркеров сословной принадлежности они превратились в оценочные характеристики и названия поведенческих типов.

Хамство – гибрид самодурства и лизоблюдства, следствие одновременно униженности и спесивости – процветало как в роскоши, так и в нищете. Обиталищем хамства могут быть и хоромы, и хибара – суть явления неизменна. «Пора презреть мне ропот знатной черни», – универсальность хамства замечена еще Пушкиным. Затем аристократ Гаев из «Вишневого сада» назовет купца Лопахина хамом, а потом так назовет себя и сам Лопахин.

Николай Неврев «Купец-кутила», 1867, бумага, акварель